нейротоксин

      Чонин пинает в сторону сдутый футбольный мяч, щелкая металлическими застежками браслетов на похудевших запястьях, как только из соседней комнаты доносится звук дверной щеколды и шорох потрепанных кед. Он быстро вскакивает, почти спотыкаясь, и выбегает в тусклую гостиную. Бан Чан, натянув на кепку широкий капюшон, уже аккуратно достаёт глубокую кастрюлю из дальней полки, параллельно выкладывая из замшелого портфеля стопку тетрадей с погнувшимися листами в клетку.       — Ты вернулся. — Чонин в один шаг оказывается возле парня, почти невесомо обвивая ладонями его талию. Затем встречается со столь же быстрым прикосновением на своей коже сухих пальцев, слегка холодных от ветра за окном.       — Ты уже ел? — Чан не убирает со своей талии невесомых ладоней, продолжая приготовление ужина. Виолончель в голосе звучит натянуто, сухо и встревоженно, на что обращает внимание и Чонин. Широкий капюшон черного худи и козырек потёртой по полям кепки маскируют несколько свежих синяков в тени своего цвета. Старший намеренно не смотрит в сторону Яна за своей спиной, продолжая наполнять кастрюлю водой.       — Ещё нет… да и я не особо голоден. — младший врёт, стараясь не прикусывать нижнюю губу и не морщить нос, — главные признаки того, что он нагло лжёт. — А ты почему задержался? Что-то в школе?       Чан ощутимо сутулится после сказанных слов. Ставит металлическую кастрюльку на медленное пламя маленькой конфорки, отводя от себя ладони младшего. Проходит еще одна долго затянувшаяся минута, прежде чем он снимает капюшон, разворачиваясь к лицу Чонина.       — Не совсем. — школьник бегает взглядом по багровым островам внизу правой скулы, а глаза блестят тревожностью. Ян тянет к ровной линии челюсти пальцы настолько медленно и осторожно, что старший сразу же останавливает его руку в воздухе.       — Ч-что произошло? Ты же говорил, что в школе задерживаешься, хён. Откуда это? Ты в порядке? — парень ещё раз пробегается искрами карих глаз по назревающему ушибу, а затем ретируется к тумбе возле вешалки в прихожей.       — Хэй, я полном порядке, ладно? Не надо так трястись, Чонин. Это просто царапина. — Чан скидывает с головы кепку, давая волю кудрявым от повышенной влажности волосам, раскинутся по макушке. Затем пытается остановить Яна от попытки усадить себя на диван с аптечкой в руках.       — Просто царапина, хён? Тебя чем приложили?! И г-где ты был вообще? — Бан перехватывает мазь от ушибов из рук парня, укладывая аптечку на своё место, усаживает Чонина за стол, не давая ни единой возможности спорить со своими действиями.       — Я в порядке, Чонин. Давай поужинаешь вместе со мной, м? Нам с тобой поговорить надо о кое-чём важном. Ладно, Нини? Не спорь со мной. Я расскажу всё чуть позже. Сядь за стол, хорошо?       Спорить всегда было бесполезно. Чтобы Чонин ни пытался делать для хёна, когда что-то шло не так, он вечно отрубал почти всю заботу и панику о своём состоянии, не подпуская к правде о случившемся. И сейчас не оставалось ничего, кроме как уместиться на скрипучий кухонный стул, ожидая, когда уже разварится в кастрюле лапша и зажарятся овощи. Скрепя зубами, Чонин отодвинул стул, провожая взглядом тень старшего, вновь оказавшегося у плиты, будто широкая скала, сгорбившаяся над слабым огнём.       Когда еда лежала на тарелках, заправленная дешевым соусом, Чонин следил за стекающими со стакана с водой каплями, не поднимая рук. Бан Чан сел напротив, сложив ладони вместе, с укором разглядывая фигуру младшего.       — Ешь. Ты в последнее время меня настораживаешь. Слишком похудел. Если ты всё ещё не хочешь есть после смерти…       — Нет. Смерть родителей тут ни при чём. Со мной всё в порядке. — всеми силами Ян надеялся, что его голос не выдаёт себя своей наигранной паршивостью. Взяв в руки палочки, он накрутил немного лапши и зажаристый кусок болгарского перца, чувствуя, как еда падает в пустой желудок, противно скребя по трахее.       — Ладно. Ты только не обманывай меня, слышишь? Я всегда пойму, где ложь, а где искренность, Нини. Ешь, ешь. — кинув на лицо младшего неоднозначный взгляд, Чан и сам взялся за железные палочки, стуча ими в центре сырного рамёна. — Доешь, а потом и поговорим, хорошо?       Чонин беззвучно кивнул, вновь взявшись за палочки для еды. Лапша падала на дно пищевого тракта, отдаваясь в желудке вовсе не ощущениями чего-то съедобного, живот крутило, поэтому и на месте сидеть, не выдавая себя, оставалось всё сложнее. Ян начал ёрзать на стуле, косясь на сосредоточенный взгляд старшего, что уже несколько минут смотрел слишком пристально, будто прямо сейчас уличая в наглой лжи, которую школьник пытался не выдать. Скулы старшего напротив багровели, каждый раз переливаясь жилками, как только Бан сжимал челюсть.       — Ты в порядке? — Чонин занервничал ещё больше, опуская взгляд в тарелку, будто в сырной лапше он нашёл что-то притягательное. Левая нога под столом ритмично затанцевала, выдавая нервозность. Больше всего младший боялся, что хён подойдёт и начнет допрашивать. Он похудел, сам знал это. И в некоторых местах, как бы Ян не прятал это за мешками из ткани, рубашками старшего, безразмерными брюками, это уже проглядывалось. Если правда о таблетках, что он уже с неделю таскает в боковых карманах портфеля, раскроется, то вряд ли всё обернётся точно с отцовскими сигаретами. Бан Чан не остановится на одних угрозах и выкидывании пачек в мусорку. Он будет вне себя. Чонин знал, что его может выдать один лишь ничтожный писк, лишнее движение, неправильное слово, лишь мизерное упоминание.       — Чонин? — звучало больше как угроза, нежели обращение. Старший отложил палочки в сторону, металлический звук отдался в ушах Яна тревожным набатом.       — А что, ч-что-то не так? Я в порядке, Чанни-хён. — младший блеснул полумесяцами, давя улыбку, которую всеми силами пытался сделать искренней. Не отводя взгляда, Чан хмыкнул.       Затем тот поднялся, принявшись убирать грязную посуду. Чонин совершил над собой последние усилия, чтобы впихнуть оставшуюся лапшу, уже успевшую остыть и разбухнуть, внутрь, грубо сглатывая.       — Мы ведь хотели поговорить? Или ты думаешь, что только ты переживаешь за чужое состояние? Ты мне расскажешь, что…       — Сядь на диван и подожди. — Бан Чан опустил посуду в раковину, тяжело вздыхая. Затем сам взял завалявшуюся мазь из тумбы, нанося на скулу.       — Я могу…       — Не надо. Я управлюсь сам, спасибо. — от напряжения в воздухе хотелось заплакать. Больше всего Чонин боялся этого давящего импульса тишины, когда всеми фибрами души чувствовал, что хён чем-то встревожен или взбешён. Защитной реакцией организма Яна всегда были слезы, а у старшего — смех. Жуткий, злорадный, с отголосками чёртовых искр в омутах темных глаз. Слышать его всегда было отдельным испытанием.       Если не смех, то это просто до мурашек под кожей непрерывный взгляд в глубину диафрагмы. Чонин очень хорошо успел изучить этот взгляд на уроках со старшим, когда он подменял их учителя, а бешеные гиены в лицах одноклассниках выкрикивали свои гадкие колкости. Сейчас хён смотрел этим взглядом на свою багровую скулу, морща межбровье. И Чонин не решался больше двигаться до тех пор, пока тот не сел напротив, беря в руки подбородок своего младшего.       — Ты сейчас просто слушай меня, ладно? Может быть очень неприятно, но все хорошо. Я со всем справлюсь. Ты будешь в порядке. — Чан сменил пустующую тьму в глазах на что-то, что напоминало заботу. Огладил осторожно щёки, приподняв правый уголок губ. Пытался успокоить прикосновениями.       — Но что случилось, Чанни-хён? О чём ты говоришь? — Чонин забегал глазами, то и дело возвращаясь к побитой щеке напротив, но старший приложил к его губам палец, потрепав волосы.       — Слушай. Просто слушай и смотри на меня. — Чонин закусил нижнюю губу, тревожно кивнув головой, как болванчик. — Отлично, Нини, — хрустнув пузырями газа меж суставами, продолжал Бан.       — Моей прошлой зарплатой мы покрыли имущественный налог за эту квартиру и купили тебе новую спортивную форму. Остальное я отложил на твою учебу и наши расходы на еду. Но денег остаётся всё меньше, Нини. Мы не можем… мы не можем позволить себе оплатить твоё обучение в одиннадцатом классе. — Бан Чан беспрерывно следил за реакцией младшего на каждое своё слово, а тот в свою очередь просто остолбенел, направив взгляд куда-то в ворс ковра под ногами. Чуть сильнее сжав ладонь Яна, старший решил продолжить.       — Нини, это правда не так страшно. Ты просто закончишь десятый класс дома, я решу всё с бумагами. Я сам выучу тебя для колледжа, как-то же я получил свою работу, да? Всё будет хорошо, слышишь? Мне надо сказать тебе кое-что еще… хэй, всё нормально? — Чонин продолжал следить за движением своих ног по ковру, не реагируя на слова Чана, но когда тот сказал о том, что это еще не все новости, то его ощутимо передернуло.       — Нини, я… я сегодня проехался по закоулкам, наткнувшись на одних парней, они…       — Хён, т-ты что, снова вернулся к-к тому, что было раньше? Т-ты сегодня задержался, потому что…       — Нет! Нет, Нини, я больше не вернусь к тому, что раньше позволял с собой делать, чтобы мы выбрались из трущоб и долгов. Нет. Я просто познакомился с двумя парнями, готовыми нам немного подсобить.       — Подсобить? Что ты имеешь ввиду, Чанни-хён? А что они попросят взамен? — Чонин запаниковал, хватаясь за сухую ладонь старшего на своей ноге. — Это же они побили тебя, разве нет? Чем они хотят нам помочь?       — Чонин, успокойся. Успокойся, всё в порядке. Они отвечают за пару кварталов, просто местные упыри. Нини я не мало времени прожил на улице, я вольюсь к ним, и мы поднимем больше денег. То, что мы подрались — случайность, слышишь? Я залез на их территорию, они взбесились. Но я не позволю навредить себе. Мы просто поговорили. Если я стану частью этой банды гопстопа, то смогу накопить побольше.       — А если это очередная уловка? Я… я не смогу пройти через всё это вновь, т-ты знаешь это. Т-ты всё, что у меня осталось, кроме Мина, я-я… — слишком больно. Слишком больно слышать подобное вновь, прокручивая в голове картинки прошедших дней, побоев на теле лучшего друга, хёна, единственной опоры в жизни. Чонин боялся прошлого больше, чем собственной смерти. Как бы он не убегал от него, как бы не хотел забыться, настроить себя на то, что все позади, они снова здесь. Как шаг назад, только в будущее.       — Ты не забыл о том, что ты — единственное, ради чего я вообще стараюсь? Всё это я делаю для тебя, Чонин. Ты не вернёшься к тому, что было. Ты всегда будешь под моей защитой, тебе нечего бояться. Нечего, Нини. Никогда не бойся меня и моих решений. Я всё для тебя сделаю, слышишь? — Бан Чан вжал в себя дрожащую фигуру младшего, не дав тому даже заговорить вновь. Чонин пустым взглядом смотрел сквозь плечо, вдаль комнаты, не в силах выровнять дыхание. Старший оглаживал позвонки, запустив широкую ладонь путать волосы цвета первого снега.       После Чонин сел за домашнее задание в то время, как хён принялся за проверку тетрадей седьмого класса. Оба были переутомлённые, но не могли отложить ни одно из своих неоконченных дел. Чонин ради Чана, а Чан ради Чонина. Глаза покалывало, а голову разрывало вереницей тревожных ожиданий того, что будет завтра. Краем глаза Чонин заметил, как хён склоняется лицом к последней тетради, не в силах больше стабильно поддерживать отяжелевшую голову. Младший аккуратно отслонил его затылок на спинку стула, стараясь не скрипеть шестеренками и тканью своего, ещё более тихо встал, подтянув к себе школьный рюкзак. Почти бесшумно прогремев упаковкой антидепрессантов, Ян поплёлся в ванную.       Защелкнув замок, парень открыл пузырек, взглянув на значительно уменьшенное количество препаратов. Оставив крышку на углу раковины, Чонин склонился к унитазу, а затем вставил в глотку два пальца, вызывая у себя рвоту. Он согнулся напополам, чувствуя, как из глубины желудка уходит надоевшая тяжесть, с трудом поднялся на ноги, вновь взглянув на себя в зеркало. Вглядывался до тех пор, пока не зашёлся в приступе кашля, вновь сгибая позвоночник почти неестественно для человеческой анатомии. Забыв о том, что вместе с чувством дурманящей и живой пустоты в желудке, организму приходится терпеть почти ежедневное истощение, в голове Чонин прокручивал картинки того, как сейчас вероятно выглядит его организм внутри. Представил себя бумажным человечком. Верёвочные руки, желудок и легкие из красного папируса, а ноги из тонких березовых веток. Представил, как собственноручно тянет себя за веревки, привязанные к плечам, передвигая бумажные конечности, выхаркивая легкие цвета кровавого папируса к ссохшимся ногам. А затем лишь щелкнул пузырьком, спрятав его в рукав свитера, на случай, если вдруг хён проснулся.       Мелькнув в комнату, Чонин спрятал пузырек на свое законное место. Ноги его почти не держали. Чувствуя пульсирующую дрожь в коленных чашечках, младший аккуратно убрал пряди жженых каштанов с глаз хёна.       — Чанни-хён… — он слегка тронул его за плечо, пытаясь разбудить.       — Ммм? Что? — Чан быстро раскрыл глаза, оглядывая лицо напротив. Чонин тепло улыбнулся своими полумесяцами, кивая на кровать позади стула.       — Давай отдыхать? — Чан бесспорно кивнул, утянув парня с собой в кровать. Они легли рядом, и старший обвил тяжелой рукой талию младшего, притягивая к себе. Чонин зажмурил глаза, приготовившись к назревающему скандалу, но услышал лишь сбитое сопение в сторону своей шеи.       — Прости меня, Чанни-хён. Я всегда буду на шаг позади. Я всегда буду хуже тебя. Я всегда буду не достойным того, что ты делаешь. Я всегда буду лишь папирусной марионеткой.       Тишина комнаты и её стены впитывали в себя слова, словно вата впитывала свежую кровь. Ян прикрыл отяжелевшие веки, перемещая мокрую от пота ладонь на длинные и сухие пальцы около своей талии. Зажмурился, глотая слезы, чтобы не разбудить хёна, тяжело выдохнул, а потом погрузился в холодный и липкий от страха сон.       Чан выпустил очередное облако теплого дыхания в низ шеи своего младшего, открывая глаза. Чувствуя, как дрожит и пытается сжаться Чонин, он боялся двинуть даже мизинцем. В голове тупиком встал вопрос о том, что делать дальше, а в нос ударил металлический запах лезвия, которое он прятал от Яна за щелью меж прогнившей плиткой ржавой ванной и унитазом.