нейротоксин

      Слабый металлический звон эхом струится в уши, как только хлопает входная дверь, обрубая последние нити натянутого до упора молчания. Чонин хлопает ею после того, как провёл слишком затянувшийся для обоих час под дверью ванной в надежде достучаться до Криса. Лезвие скользит по кончикам пальцев, оставляя зазубрины, что видны лишь под микроскопом, а затем падает на пол в окружении алых капелек, будто глазурью расплывшихся на белой кафельной плитке.       Бан Чана слегка потряхивает от неприятных ощущений трения ткани спортивных штанов, которые так и норовят исполосовать только что израненные границы кожи вновь. Он глубоко дышит, оставляя за спиной свою живую тень. Бёдра саднят режущей болью, каёмка от резинки на талии давно пропиталась маленькими, но слишком быстрыми ручейками свежей крови. Вставать с колен больно, но ещё одна лишняя минута в неизменном положении на полу и они будут не в силах выдержать массивное тело на весу.       Крис опирается на раковину чуть выше правого плеча в надежде не запачкать поверхность, чуть постанывает, но зажимает челюсть, прикусывая нижнюю губу, чтобы не издавать лишних звуков. Достав из целлофана спиртовые салфетки, бинты и перекись, не разжимая губ, он оттягивает резинку штанов ниже, слегка дрожащей рукой прижимая смоченный ватный диск. Перекись пеной обволакивает обрубленные участки кожи, распластавшиеся чуть выше старых шрамов, а Чана внутри скручивает он перенапряжения в висках и искромётной боли из-за нелепых касаний.       Второе бедро идёт легче. Меньше сдавленных стонов и шипения, меньше головной боли, чуть больше прояснившегося сознания. Крис включает ледяную воду, подставляя иссохшиеся пальцы под струю, разбивающуюся об обрамленные кровью участки кожи. Затем, не дрогнув ни единым лицевым мускулом, он отмывает капли на кафельной плитке, машинально нащупывая свой «тайник» за подошвой унитаза и пряча подальше целлофан, звенящий чёрным металлом.       Закрывая дверь ванной и терпя дискомфорт, старший плетётся по направлению спальни, смехотворно передвигая ноги, лишь бы не задеть обработанные порезы. Грустно и иронично усмехаясь самому себе, Крис переодевается в более свободную одежду, что не так сильно затрагивает раны, натягивает безразмерную кофту на молнии, щелкая искусственными замочками на потрепанных кедах. «Черный монстр» в руках избитыми колесами опускается на асфальт и рассекает просторы провинции, провожая из головы гнет истрепавшихся мыслей о безвыходности. Если не можешь решить проблему, остаётся только лишь убегать от неё.       — Чонин? Что случилось? Боже… ты в порядке? — Сынмин в недоумении смотрит в стеклянный взгляд лучшего друга, который дрожит на пороге его собственной квартиры, бормоча себе под нос что-то невнятное.       Ким затаскивает парня в квартиру, лишь потянув его на себя за дрожащее и худое запястье, а Чонин поддаётся, всё еще тормоша головой из стороны в сторону. Они вместе двигаются к кухне, пока Сынмо слегка придерживает друга за плечо, усаживая за стол.       — Так. Смотри на меня. — Опустившись на колени перед лицом Яна, он приподнимает его подбородок, следя за всюду бегающим взглядом. Мин слегка улыбается, давая понять ему, что он в безопасности, а Чонин наконец решается взглянуть в ответ. — Что случилось, Нини? Ты можешь рассказать мне об этом?       — Я… я поцеловал Чана. — Чонин произносит слова быстро, будто пытаясь от них отмахнуться или сбежать, сжимает на коленках свободную и уже измятую ткань штанов, переминая их среди кончиков пальцев.       Затем он сгибается пополам, оттягивая ладонями волосы, со всей силы утыкается в свои колени, покачиваясь и продолжая бормотать что-то бессвязное. Чонин на глазах сокрушается, сжимается, как загнанный зверек, а Сынмин в полуметре от его лица смотрит жалостно, не зная, как поддержать. Лишь подтягивает к себе, давая ветхим рукам обвить себя со всех сторон, вцепиться, будто в спасательный круг, покачивает и поглаживает по позвонкам спины, лишь бы дрожь в теле лучшего друга сошла на нет.       — Мини, можно мне… остаться у тебя? Я не хочу домой. Не хочу видеть этот его обреченный и отстраненный взгляд. Не хочу говорить с ним об этом, слышать наставления или упреки. Не хочу, чтобы он, как прокаженный сторонился моих прикосновений и любых других действий. Если нет, то я пойму…       — Можно. Конечно же тебе можно тут остаться, идиотина. — Ким щелкает друга по лбу указательным пальцем, чтобы наконец увидеть легкую улыбку и услышать тот самый хаотичный и легкий смех. — Только… родители вернутся уже через неделю со своих дохера важных дел по работе.       — Всё нормально, Мини. Не думаю, что задержусь у тебя настолько долго. Просто не хочу встречаться с его каменным лицом ни сегодня, ни уж тем более завтра. Прости за эти неудобства и проблемы. Я вообще уже не знаю, что делаю. Я схожу с ума?       — Ты с рождения отбитый. Не ищи себе тупых отмазок. — Ким усмехается, как только слышит за спиной протяжные негодования и шуточные удары по лопаткам.       Радуется, что его друг все еще тот самый Ян Чонин, с которым они убегали от старшеклассников, прячась за углами старой и обшарпанной школы. Все еще тот же Ян Чонин, улыбающийся как с пронизанными заостренными гвоздями бедрами и зияющей кровавой бабочкой в районе живота, так и с зияющим сердцем, пронизанным лишь одним человеком.       — Я нам что-нибудь приготовлю, а ты сходи в душ. Можешь взять любую одежду в шкафу, там все чистое. Иди и освежись, расслабишься чуть под водой и поедим, ладно? — Вооружившись сковородой, Сынмин махнул в сторону ванной.       — Да. Спасибо, Мини. Правда…       — Ян Чонин, поблагодаришь меня еще раз и я сожру твой нос и уши, ясно? Забей, прошу. Ты мой лучший друг. Ты мой единственный друг. И всё это ничего не меняет. Это в любом случае меньшее, что я могу сделать. Поэтому заткнись и иди уже помойся. — Угрожая Яну сковородой, Сынмо всерьез готовился нанести удар, если бы тот продолжил спорить. Но Чонин улыбнулся, шуточно отвесил реверанс и ретировался в другую комнату, поскорее смыть и счесать с себя этот день.       Захлопнув за собой дверь, он медленно поплёлся к раковине, скинув чистую одежду на крышку унитаза. Медленно и с закрытыми глазами, но наконец поднял голову по направлению зеркала. Открыв свинцом налитые веки, он пожалел об этом. В отражении на него смотрел загнанный лис с продавленными мешками, отливающими синевой, парой лопнувших капилляров от периодических слёз и постоянного трения пальцами в районе век, и искусанной нижней губой, в некоторых границах отливающей алыми ранками, появившимися в результате бесконечных терзаний.       Вдруг в голове вновь встал тот самый взгляд. Отрешенный, чужой, вместо всегда тёплого, и пустой, словно смотришь сквозь стеклянную раму. Взгляд человека, от которого ожидалась вовсе не такая реакция. Взгляд, который никогда теперь не уйдет из воспоминаний, навечно поселившись там, как напоминание о глупой ошибке и ожиданиях. Ожиданиях, которые почему-то именно сегодня стали явью, выбравшись из подкорок сознания подростка, стали рушить все по щелчку, в один миг. Этот взгляд никогда не был таким холодным, но сегодня, до дрожи в костях Чонин понял насколько был глуп, решив, что в нем перестанут видеть беззащитного ребенка, полностью обнажив душу.       Не заметив того, как глубоко ушел в грызущие обрывки воспоминаний, Чонин понял, что задыхается. Слезы вновь полились маленькими ручьями, обжигая раздраженную кожу на щеках еще больше, проникая в маленькие щелочки, покалывая и выводя из себя. Сжав раковину пальцами, Чонин зашелся в порыве кашля, содрогаясь не только слезами, но и тягучей слюной. Закрыл рот рукой, лишь бы Сынмин за дверью не услышал этого порыва, пытающегося будто бы вырваться из легких, прорывая еще одну дыру в поддержку сердцу.       Когда кашель стал бить по телу чуть слабее, он отвёл ладонь, сжимая глаза в прищуре. Когда веки удалось разлепить от чувства першения глубоко в дыхательных органах, Чонин уставился на свою раскрытую ладонь.       Алые капли, только что так яростно выбивающие из бренного тела последние частицы воздуха, струились по линии жизни, увлекая за собой взор. Чонин вытер тыльной стороной другой ладони губы, все еще чувствуя привкус крови на своей коже. Смыв следы неисправности своей дыхательной системы, он лишь задвинул дверцы душевой кабины, опуская голову под податливые струи теплого напора. Хаотично тормоша головой, Чонин стряхивал с волос воду, надеясь не только очистить кожу, но и утопить внутри это раздирающее ощущение потери кислорода как в легких, так и в жизни без вида жженых каштанов, сухих пальцев и когда-то теплого взгляда.       — Что с выражением лица? Конспекты с профессором не поделил? — Чанбин усмехается, видя, как Крис хрустит и мнет шею, неотрывно смотря в одну слепую точку и нервно трясет ногой. Его взгляд глубок, но всегда холоден. Его взгляд в окружении других всегда заставляет тебя чувствовать пронизывающий холод, мурашками бегущий к глотке.       Джисон пинает плечо Со, садясь под боком старшего, косится на него исподлобья и сам непроизвольно повторяет его движения. Но затем откатывает ворот черной рубашки вверх, сжимаясь и пряча подбородок в глуби безразмерной болоньевой куртки. На улице заметно похолодало с пришествием декабря, и его вытатуированные розы с шипами скрывались за тканью, как беззащитные гипсофилы с инеем на кончиках редких лепестков.       — Что случилось? Расскажешь или так и будешь игнорировать все вопросы и подколы, ведя себя, словно псих? — Джисон всегда чрезмерно активный. Прячет руки в карманы, путая их в глубине капрона, но все равно продолжает пихать старшего в бок и подначивать, даже несмотря на то, что рискует быть окунутым головой в свежий сугроб.       — Я не веду себя, словно псих, Хан. Я уже давно псих. И нас ждет за углами района следующий свихнувшийся, если вы еще не забыли. Поэтому просто отъебитесь от меня и пошли уже искать ублюдка. — Встав с неотёсанного угла бордюра, Крис тянет за собой и Хана, таща вверх за крючок на огромной куртке. Тот бурчит под нос колкости, но они уже давно не трогают Чана, ведь он знает, что Джисон всего лишь слишком рано повзрослевший ребенок.       Вечно прятаться за маской безразличия и отверженности не получится. Когда-либо тело все равно поглотит это одиночество, тоска. Они заполнят собой грудную клетку, затем затопят лёгкие, вытравят сердце, медленно доползут до кишечника и атрофируют пальцы.       В глазах загнанного в угол паршивца, которого они недавно поймали за попытками ограбить лавку старушки с жареным бататом, Крис видит лишь тот родной, искрящийся прищур. Лисий разрез глаз мелькает слезинками, проносится перед лицом, как наваждение, и Чан перестаёт себя контролировать.       Хан и Чанбин, отпускающие угрозы блестящим металлом в своих руках замирают на несколько секунд, следя за движениями биты, окрашенной в вишневый цвет кровавых дорожек. Во взгляде старшего сверкают не искры, а бесы, вырывающиеся из недр загнанных эмоций, потупленных взглядов, саднящих бёдер. Чанбин подбегает, хватая старшего за локоть, останавливая от очередного удара по лицу человека, нос которого уже стёрт в одну кашицу ошмётков кожи.       — Крис! Прекрати! Блять, да что с тобой сегодня?! Сказал же, припугнуть, чтобы хуйнёй не занимался, а ты его убить решил?! Успокойся! — выхватывая из его рук биту, Со отбрасывает ее в ноги Хана, давая понять, что требуется помощь. Подлетев к старшему со стороны уже другой руки, Хан пытается привести Криса в чувства.       — Ты нас слышишь вообще?! Йа! — Джисон треплет его за воротник пуховика, заставляя смотреть себе в глаза, а Чан может лишь глубоко дышать, следя за хромающей кровавой дорожкой, капающей из носа убегающего из последних сил парня.       — Да очнись!       Звонкая пощечина отдаётся в голове эхом, приводя в чувства. Крис обливается холодным потом, шумно выдыхая воздух, который перестал вдыхать ещё несколько секунд назад. Пальцы сжаты, ногтями впиваются в кожу, а перед глазами будто уходящей волной мелькает образ слезливых искорок. Бан Чан трясет головой, хватаясь за волосы, утыкается ею в колени, стараясь выровнять дыхание, а парни оседают рядом, наконец отпуская его руки и ворот пуховика.       — Что это, блять, такое было? — Чанбин мнет шею, расправляя и чистя складки одежды от следов снега, косится на Хана, немо вопрошая о том, что только что произошло.       — Я в пизде, парни. Я просто в полном дерьме. — Крис продолжает зарываться в свои волосы, сдавливает ладонями веки, будто желая выдавить через них остатки здоровых извилин.       — Чонин поцеловал меня сегодня. После того, как я рассказал ему о колледже. Это просто произошло, а я даже не успел среагировать. Я уже ни на что не успеваю реагировать, я даже не понимаю, что делаю. Мы обещали друг другу. Мы клялись, что не допустим того, что было, что не вернемся к тому началу. Я знаю его. Блять, я люблю его. И я всегда думал, что смогу сделать так, чтобы его никто не тронул, чтобы он всегда продолжал находиться под моей защитой. А сейчас что? Он сбежал от меня, а я от этой глупости чуть не убил какого-то доходягу. Перед глазами картинки его мокрых щек, его просьбы вновь заговорить с ним. Я… я просто… я уже не знаю его. Я уже не знаю себя. Ему завтра семнадцать, а я не то, что поздравить его не могу или сказать, что все в порядке… я даже не знаю, посмотрит ли он на меня. — Вновь зарываясь пальцами в жженые каштаны секущихся прядей, Крис тянет себя за волосы и трясет головой. Внутри противно. Внутри все сжимается от осознания того, сколько же слабости он уже показал этому миру. В глазах пляшут искорки, готовые распотрошить любого, а в голове звоном и трелью отзванивают мысли о собственной ничтожности.       — Так. А теперь минутка независимого мнения. — Со поднялся с земли, хрустом коленей сопровождая свою речь.       — Прав ты лишь в двух вещах. Вы друг другу обещали. И ты его любишь. А все эти причитания по типу того, что ты не знаешь, что делать с тем, что дорогой твоему сердцу ребенок давно вырос, никого не трогают. Ты за него жизни готов лишить и лишиться. Попросит в ад спуститься и пиццу ему разогреть, так ты спустишься. Поэтому хватит мне тут страданиями бордюры обливать, поднимай задницу и катись домой решать свои сердобольные проблемы. Мы с Джи тебе не группа поддержки, мы банда упырей, поэтому твои сопли тут позицию лидера не приукрашивают.       Наконец встав с холодного асфальта, Крис поправил волосы в нужную сторону, и спустил на землю «монстра». Чанбин и Хан кивнули ему, уверенно и беззлобно скалясь.       Надежда есть. Она ведь всегда умирает последней, ведь так? Она нитью тянется через все трудности на жизненном пути, помогает героям сказок не потерять себя на дороге к хэппиэнду. В жизни надежда служит путеводителем к двум дорожкам твоей судьбы. По направлению к косой, но легкой, и к прямой, но очень тернистой.       Бан Чан тоже горел надеждой на то, что Ян Чонин вновь будет принадлежать ему. Его касаниям, голосу, рукам, жизни. Что он вновь станет её смыслом, даже если сейчас их отношения напоминают «перекати поле».       Чанбин был прав. В глазах старшего это все тот же маленький Нини — потерянный и побитый жизнью лисенок. И принять то, что именно от вида его карих глаз, его мягких и пушистых локонов, его полумесяцев, заостренных на щеках в форме ямочек, сердце бьётся на один ритм быстрее, сложно. Сложно перевернуть в голове то, как долго Чонин думал о том, что больше не чувствует себя его братом. Его младшим или другом. Разница в возрасте — не всего лишь цифры. И переступить через себя, заставляя ограничивать собственные мысли в масштабах сложнее всего.       Но ради Ян Чонина стоит хотя бы попытаться. И если всю жизнь они шагали рука об руку, спотыкаясь, но никогда не падая, это ведь значит что-то большее?       Крис думал так до последнего. Заправляя выбившиеся пряди волос за уши, застегивая ширинку на более деловых брюках, чем спортивки, и брызгая шею любимым парфюмом Чонина.       Крис продолжал думать так и когда наводил в комнатах порядок. Когда расставлял карандаши и ручки по ячейкам в кейсе, когда заправлял постель и развешивал одежду в шкафу.       Но тонкая нить надежды, пронизывающая ту самую мысль, лопнула всего за один миг.       Миг, когда из потертого кармана рюкзака Чонина выпал пузырек таблеток, медленно подкатившейся к носкам кроссовок и въевшийся в глаза надписью «Флуоксетин».