Shut your eyes and think of somewhere Somewhere cold and caked in snow By the fire, we break the quiet Learn to wear each other well…
… Темнота. Темнота бесконечна. В темноте спокойно. В темноте есть только стук моего сердца и звук дыхания. Постепенно я начинаю различать сполохи на обратной стороне век, под теплой повязкой на глазах. Шерстяная ткань легко покалывает кожу. Я очень стараюсь сосредоточиться на этой темноте, погрузиться в нее так глубоко, как только получится. Я стараюсь дышать. Я стараюсь спокойно дышать. Я очень стараюсь забыть, что лежу на холодном столе в его кабинете. Свет. За панорамными окнами — свет. Серость неба и белизна снега, на темном столе — белизна оголенных женских бедер. Я сижу за столом. Полчаса назад Ирина вошла в мой кабинет: — Присядь, — сказал я ей. Она присела напротив, вышколенная, исполнительная и собранная. Лучший секретарь, которого я смог найти. В серых глазах — услужливое ожидание. Я молчал, собираясь с мыслями, глядя на нее над сплетенными в замок пальцами. И наконец решился: — У меня есть к тебе… просьба. Назовем это так. Она всегда понимала меня с полуслова, угадывала мое настроение даже по тому, как я снимал пальто, приходя в офис. Иногда она понимала меня даже слишком хорошо. Как сейчас, например. Господин Киин непривычно напряжен в последние несколько дней. Сосредоточен и вежлив, как всегда, но напряжен. Я достаточно давно с ним работаю, чтобы замечать такие мелочи. Он попросил перенести несколько встреч, назначенных на сегодня, отвечать на вызовы, переадресованные с его терминала. И не беспокоить. День выдается на удивление тихий и, закончив с изменениями в распорядке приемов, я завариваю чай и долго смотрю в окно. Небо затянуло серыми облаками, за ночь набежавшими с юга. Ветра нет. Скоро пойдет снег, от пасмурной погоды клонит в сон. По радио тихо играет какая-то знакомая мелодия, текста которой я не разбираю. Вызов в гарнитуре почти будит меня. — Ирина, зайдите, — говорит Администратор. Я поднимаюсь из-за стола, одергиваю юбку и иду. Когда двери смыкаются за моей спиной, господин Киин просит меня присесть. Как всегда спокойный, как всегда сосредоточенный, мне кажется, что сегодня — даже слишком. Он не сводит с меня взгляда и молчит, и я невольно начинаю волноваться. После его слов удержать на лице служебную улыбку становится сложно. Я стою перед окном, заложив руки в карманы брюк. Тишина наполняется шорохами одежды, а я смотрю, как из низких облаков опускаются к земле снежные хлопья. На пол опускается узкая юбка. Я оборачиваюсь, когда Ирина делает шаг вперед. Она стоит босиком, обнаженная ниже талии. Я говорю ей сесть на стол, спиной к выходу, и она слушается. Приблизившись к ней, я вытягиваю длинную шпильку из ее волос, они распускаются на плечи светлой волной. От них исходит тонкий запах духов. Я склоняюсь к ее уху и спрашиваю: — Ты разрешишь мне зафиксировать твои руки? Она медлит с ответом, будто забыла, что умеет говорить. Ее надо успокоить. — Если нет — я не стану. — Я… Я разрешу. В ее голосе звучит скрытая тревога. Мне это нравится. Я отвечала «да». После первого «да» сухо щелкнул замок, заблокировав дверь. Обернуться я не решилась. После второго «да» на моих запястьях сомкнулись металлические браслеты. Я лежала, вытянувшись поперек стола, с кистями, закрепленными над головой, на краю. Мне стало холодно. Без юбки было холодно. — Скажи, у тебя раньше был кто-нибудь… из нас? «Назовем это так», — привычное продолжение фразы звучит уже в моей голове. Наверное, он говорит о турианцах? Мне трудно думать. — Нет. Не было, — отвечаю я, разглядывая мозаику на потолке, светлые прожилки на темном камне. Добавляю зачем-то: — Никогда. — Если хочешь, я могу завязать тебе глаза. Так тебе будет легче. Я прикрываю веки, стараюсь спрятаться в темноту, но ее нет, есть вспышки света и… Я не хочу спрашивать, откуда он знает, что мне будет легче. Не хочу знать, почему в его рабочем столе лежат магнитные наручники. Просто верю, что он не причинит мне боли. — Да, — снова отвечаю я. И добавляю шепотом: — Пожалуйста. Ирина дышит поверхностно. Ее бедра — на самом краю, и она старается поджать ноги, не находящие опоры. Скрещивает лодыжки, стремясь стыдливо прикрыться. Она не может видеть, как я неторопливо стягиваю перчатки, и вздрагивает от прикосновения, стоит мне огладить ее колени. Когда я мягко развожу ей ноги, она затихает. Я ничего не вижу — и не хочу видеть. Только чувствую сухие ладони на внутренней стороне бедер, они надавливают и я слушаюсь. Я не знала, что у турианцев такие мягкие ладони, и такие теплые. Или это все-таки перчатки?.. Там, внизу, я чувствую дыхание, и так понимаю, что он склоняется ко мне. Я замираю на вдохе. Я боюсь подумать о зубах, скрытых в турианской пасти. Тишина. Темнота. Я боюсь шевельнуться. Когда я пробую ее на вкус, Ирина громко хватает ртом воздух. Я снова провожу по ней языком, уже смелее, и снова. Будто слизываю с нее налет сопротивления или боязни — постепенно оно уходит, расслабляя ей связки. Мягкая, податливая, сладковато-терпкая… Человеческая женщина. Она дышит глубже. Все мое восприятие сжимается до одной точки, одной чувствительной точки контакта: то слева, то справа, то долгое — снизу вверх… Я обнаруживаю себя, пьянеющей от кислорода. От чего-то, сочащегося в меня снизу, разносящегося с током крови, думанящего голову. От глубинной вибрации, пробирающей до спинного мозга. Инстинктивно я ловлю ритм и смелею настолько, чтобы двигаться в такт, но ласка вдруг прекращается. Лорик отстраняется от меня. Жарко. Мне жарко, пот стекает по шее, блузка липнет к груди. Голова кружится. Я больше не чувствую чужих рук, опадаю на стол. Но Лорик же здесь? Сквозь темноту я слышу его присутствие. Рядом, молча. Почему он остановился? Почему?.. Я наблюдаю со стороны, как она снова пытается свести ноги, вытягивает носочки, маленькие пальцы. Облизывает губы, ерзает, а на запястьях уже проступают следы бессознательных попыток освободиться. Что бы она сделала, сними я с нее браслеты сейчас? Или хотя бы отключи магнит, прижимающий их к столешнице? Я едва прикасаюсь подушечкой пальца к мокрому входу в ее лоно, а она уже подается навстречу, раскрывается снова — и снова затихает, лишенная продолжения. Даже с повязкой на глазах, она все равно пытается спрятать лицо. Но ее тело берет свое. Теперь он прижимает меня к столу, пресекая любые попытки двинуться против его воли, а я сжимаюсь внутри, сжимаю пустоту, саму себя. Но раз за разом в меня проникает подвижное, горячее и скользкое, и потом возвращается выше, к узлу оголенных нервов. Кровь приближается к точке кипения, грозя разорвать мое маленькое сердце. Я никогда не думала, что они… Что у них… Следующий вдох я… Только… Чтобы… Я… У Ирины красивый голос. У Ирины потрясающе красивый голос… Я вслушиваюсь в него и в трепет под кончиком языка, пока ее ломают спазмы. Потом Ирина обмякает в моих руках. Я поднимаю голову и расправляю плечи. Ирина лежит взмокшая и абсолютно беспомощная. По ее телу еще проносится эхо полученного оргазма, и это — самое женственное, что мне доводилось видеть… Я впитываю глазами это зрелище, в мелочах, в деталях. Красные следы от браслетов, светлые волосы, налипшие на кожу, испарина на шее. Ирина дрожит. Ирина прекрасна и абсолютно безвольна. Я ощущаю ее привкус на языке. С меня срывает контроль. Невесомость накрывает с головой, заставляет окончательно потерять всякую ориентацию в пространстве, когда темнота на обратной стороне век вспыхивает ярким разрядом. Но потом я снова осознаю границы своего тела. И вместе с этим — очень отчетливо понимаю, что все еще лежу на столе, со скованными руками, и… стекаю на директорский стол. На глазах у хозяина. Он где-то рядом, хотя я не чувствую его прикосновений. Наверное, все… Закончилось… Меня знобит, тянет свернуться в комок. Я даже пытаюсь, но из темноты снова материализуются руки: они грубо хватают меня за бедра, и я смутно ощущаю, как ко мне прижимается что-то плотное и сухое, горячее. Оно раскрывается, раскрывая и меня саму, но я ничего не вижу, я не могу провести пальцами, не могу понять… Ее беспамятство — наркотик. Ее стыд и сочащаяся податливость, в которую я погружаюсь. Я сжимаю ее бедра, оставляя на них следы когтей. Плевать. Напряжение толкает меня вперед, до самого дна. Рывками я впечатываюсь в человеческое лоно: еще, еще, и еще. Ирина снова стонет, и я рычу сквозь зубы, больше себе, чем ей: — Громче! Потом теснота внутри нее становится невыносимой. Я не знаю, сколько прошло времени. До слуха доносятся шорохи, знакомые мягкие шаги, потом — щелчок. Руки охватывает странная легкость. Я робко пробую шевелить пальцами, кистями, и понимаю, что оков больше нет. Сил тоже. Хватает, только чтобы повернуться на бок и притянуть колени к груди. Мне холодно, я невольно напрягаюсь. Из меня вытекает горячее и вязкое. Уже все равно… Уже не важно… Когда я выхожу из уборной, вымыв руки и надевая перчатки, Ирина так и лежит на столе, до сих пор с повязкой глазах. Поясом моего пальто. Кажется, даже дремлет. За окнами идет снег. Кабинет заливает покоем и серым светом, отчего моя усталость приобретает меланхоличный оттенок. Ирина… Я веду пальцем вдоль следа на ее запястье. Ведь могла не напрягаться, не причинять себе боли. Но почему-то они обязательно напрягаются. — Ирина, ты слышишь меня? Она едва заметно кивает, и я медленно стягиваю с нее повязку. Глаза она открывает через силу, упирается в меня мутным взором и сразу отводит его в сторону. — Твоя шпилька — на краю стола. Вызов в гарнитуре почти будит меня. — Ирина, зайдите, — говорит Лорик. И добавляет: — С чашечкой кофе для меня. Я поднимаюсь из-за стола и одергиваю юбку. Когда двери смыкаются за моей спиной, а я ставлю перед Администратором кофе, он что-то читает на терминале. Как всегда спокойный, как всегда сосредоточенный. — Что-нибудь еще? — осведомляюсь я перед уходом. — Нет, — отвечает он. И добавляет: -Спасибо. Мы оба понимаем, за что. Удержать улыбку в служебных рамках становится сложно. За окном идет снег. Я смотрю, как внизу движется персонал административного корпуса, огни транспорта на трассе… Сегодня будет белая ночь, надо постараться уснуть. Надо очень постараться уснуть. Знакомая мелодия играет по радио.…Shut your eyes, I'll spin the big chair And you'll feel dizzy, light and free And falling gently on the cushion You can come and sing to me