Жизнь на две стороны

Шерил окончательно пробудился как Ной только спустя неделю ранним воскресным утром. Он, как и Тики, испытывал ужасные боли и бесчисленные кошмары, преследовавшие его, даже когда тот не спал. Стигматы обильно кровоточили вне зависимости от времени суток, заливали без конца глаза и волосы, несмотря на часто сменяемые бинты. Рядом с ним почти каждый день сидела Роад, облегчая его плачевное состояние. Тики заходил иногда проверять его, но больше времени предпочитал проводить с Алленом, обучая его грамматике и естествознанию, гуляя с ним по пустынному белокаменному городу Ковчега. Парень до сих пор смеялся вместе с «ангелочком» над Графом и Роад, когда они узнали, что первые слова Аллена услышали не они. На их лицах смешивались удивление, шок и обида. У Тысячелетнего даже пенсне съехало с крупного носа. Однако они быстро «растаяли» после слов благодарности мальчика за его принятие в семью. Граф долго рыдал, обнимая Аллена, Роад вместе с ними. Тогда лишь Тики не понимал всеобщей радости и ликования и безучастно стоял в сторонке. Тем не менее недолго парень смог провести времени с его «ангелочком», так как пробудившийся старший братец тронулся маленько рассудком, из-за чего практически сразу стал искать себе жену для удочерения Роад. Он хотел и Аллена усыновить, но общим собранием было решено только формально сделать мальчика подопечным Шерила из-за ещё живых воспоминаний об умершем приёмном отце. Но это не мешало Камелоту считать обоих своими милыми детьми. Они для него стояли намного выше богов. В итоге Шерил нашёл себе жену: ею стала Трисия из обедневшей дворянской семьи, находившейся на грани разорения. Родители с радушием приняли жениха, хотя он старше их дочери ни на один, ни на два года. Трисия оказалась мягкой и скромной девушкой со слабым здоровьем, идеально подходящей для замыслов Шерила. Она легко поддалась актёрским навыкам мужчины. Он, омрачённый грустью и печалью, оплетал девушку липкой паутиной из лжи, невесомой, но незаметно давившей на чувство сострадания. По словам Камелота, его супруга трагично погибла, но маленькой девочке никак не обойтись без материнской ласки и заботы, особенно в столь критичный период. А мальчик – сын его близкого друга, попавшего под колёса кареты, а его родные давным-давно погибли от холеры, и мальчик их уже не помнил. Шерил в память о друге решил взять под опеку его осиротевшего сына. И Трисия поверила ему. Она быстро нашла общий язык с детьми. Девушка всесторонне охватила их любовью и заботой. Роад сразу подстроилась под сценарий спектакля, устроенного её новым отцом. Аллен же воспринял всё всерьёз. Он не помнил, какой была его мать, но он хотел верить, что именно такими должны быть мамы: добрыми, нежными, всепрощающими и ласковыми, всегда приходящими на выручку. Именно благодаря Трисии Аллен стал более смелым и разговорчивым, стал выражать свои желания и несогласия. Такие продвижения не могли не греть душу всем членам семьи, старающимся во всём помогать мальчику. В том числе и в освоении своей силы. Тренировками поначалу заведовала Роад, практически каждый день проводя занятия на растяжку и укрепления мышц. Аллен оказался способным учеником: он схватывал всё на лету, чем очень радовал и восхищал девочку. Всё её счастье на себе испытывал и Аллен, и Леро, и иногда даже Тики, заходивший через стену с помощью своей способности, чтобы понаблюдать, как дела у его «ангелочка». Парень стал меньше его встречать из-за того, что его фиктивная семья полностью окружила его и заботой, и обучением. Только такие вылазки позволяли Тики видеть Аллена, пусть и издалека. Так и протекали их дни. Только спустя полгода, когда мальчик окреп и физически, и ментально, Граф дал своё разрешение на тренировки с Чистой Силой. Всё проходило в просторном и светлом опустошенном зале, созданном Мечтой Ноя. Пол был выложен чёрно-белой холодной плиткой, а стены оббиты серыми обоями, а вместо потолка было ярко-голубое, совершенно не естественное небо без намека на Солнце и облака. И именно там Аллен впервые увидел акуму. Ужасный железный шар, утыканный, как ёж, большим количеством пушек, а в центре шара – маска с двумя парами полосатых рогов, изображающая перекошенное горем и ненавистью лицо с перевернутой звездой на лбу. Но не это столь сильно испугало мальчика. С ноющим дискомфортом левый глаз, пересечённый шрамом, покраснел, почернел и показал то, что никто больше не видел. Над телом акумы парил полуразложившийся труп ребёнка в ободранном в лоскуты платьице, с окровавленным бантиком, закрепляющим на голове остатки обломанных светло-русых волос. Большие глазницы зияли мрачной пустотой. Без ушей, без носа, без глаз, без губ и щёк. На шее и груди видны лишь потихоньку разрывающиеся от гниения слабые серо-бурые мышцы. Тоненькие ручки, казалось, скоро отвалятся, еле удерживаясь на месте. Шею и худое тельце жёстко сдавливали цепи, тянущие к акуме. И это была душа. Душа умершего человека. Такого же человека, на месте которого мог быть Мана. Аллен почувствовал накатывающую горькую тошноту. Его ноги подкосились, и мальчик обессиленно упал. Он не мог двигаться и оторвать взгляд от противного и страшного зрелища. Тело окоченело от страха, но левая рука всё сильнее зудела, желая как можно быстрее избавиться от новой жертвы. Граф, стоящий за его спиной, быстро понял, что происходит с воспитанником. Мужчина наклонился к нему и мягко обнял за плечи. - Видишь, Аллен? Акума – результат человеческого самолюбия. Потеряв любимых, они утопают в собственной трагедии, страдают в разлуке. Эти люди совершенно не думают о тех, кто их покинул по велению судьбы. Они желают только утолить своё горе, не более. Они своими скудоумными мозгами не могут понять, что их эгоцентричные желания принесут не только несчастья и горе другим. Души их близких обречены на вечные муки из-за эгоизма живых. Мёртвых поглощает ненависть ко всему и непрекращающийся ужасный голод, – Граф погладил Аллена на голове. – Разве такие самолюбцы достойны жить? Акумы очистят мир от людей, и тогда все получат по заслугам. - Нои способны управлять акумами. А ты, Аллен, можешь освободить заточённые души Чистой Силой в твоей руке. Ты можешь избавить их от оков, созданных глупцами, - Роад парила над акумой, сидя на Леро, и с весёлой и одновременно жуткой улыбкой смотрела на мальчика. – Почувствуй внутри себя желание спасти бедную душу и не дай своей Чистой Силе сделать всю процедуру за тебя. Будто вторя её словам, рука, как и в ту трагичную ночь, стала расти и огрубевать. Беловолосый мальчик немного опешил, но оклик Роад привёл его в чувство. Пытаясь подавить жажду убийства собственной руки, он неуверенно встал и пошёл к акуме, которой запретили двигаться и защищаться. Борясь за контроль, Аллен занёс подрагивающую лапу на акуму и рассёк её длинными когтями. Живая машина громко взорвалась, а цепи, удерживающие обезображенную душу, разорвались, освобождая её. Пот крупными каплями стекал по вискам и щекам, а глаза смотрели в пол, когда Граф и Роад восторженно радовались первому осознанному «убийству» Аллена. Их смех и поздравления словно проходили через плотную вату. Мальчик их почти не слышал, полностью погрузившись в свои мысли. Рука уже стала нормальной, крест на ладони приятно отдавал теплом. Такой была первая встреча с творением Тысячелетнего. Впоследствии Аллен видел акум всё больше и больше и внутри тренировочного зала, и в стенах Ковчега, и во время прогулок по улицам городов. Он постепенно привыкал к противному зрелищу, дарованному проклятием приёмного отца, и вскоре перестал так сильно реагировать на это, смотря на акум с долей сожаления. Тики посмеивался, что теперь Аллену ничего не будет страшно, хотя так и есть. Мальчик очень рано повзрослел из-за тяжёлого выживания в цирке в одиночку, смерти любимого отца, мерзкого проклятия, дающего совсем не нужную способность видеть заточённые души. С каждым месяцем Аллен приобретал всё более явную взрослую сдержанность и рассудительность, хотя это быстро закончилось после пробуждения новых членов семьи. Тогда была сырая осень в одном из окраинных и совсем не благополучных районов Филадельфии. Из мощёной, давно не чищенной дороги и тротуара торчали или были выбиты каменные плитки. Различным мусором и гниющими отходами, в которых рылись тощие и больные собаки, крысы и вороны, «хвастались» не только невзрачные улочки и закутки, но и крупные улицы. Большинство лавок и маленьких магазинов было закрыто, лишь единицы были открыты для покупателей, но там часто продавались предметы, вещи, которые, как казалось, не имели никакой связи друг с другом. Однако связь есть: всё это либо украдено, либо снято с охладевающих трупов, которых было предостаточно. От улицы к улице одна и та же картина: то двое хронических алкоголиков вяло дрались, постоянно падая, то угашенные мужики у переулков толпой налегали на молоденькую, но сифилисную проститутку, то бессознательные тела небрежно валялись с белёсой пеной, вытекающей из приоткрытого рта, или с ножевыми ранениями в животе, груди. Над ними всегда кружили полчищами толстые чёрные мухи. У стен домов, у которых редко можно найти целые окна и двери, частенько ютились и старики, страдавшие от проказы или холеры, и бледных детей-сирот с кровоподтёками и синюшными ушибами на коже, их впалые маленькие глаза практически не моргали, и взрослых, словивших передозировку наркотиками или алкоголем. Иногда проходили группы здоровяков с ружьями наперевес, избивавшие и стрелявшие во всех, кто им приглянулся, забирали всё, что хоть немного могло быть ценным, выбивали деньги у торговцев. Огромные, отъевшиеся на помойках, но вечно голодные крысы не боялись выходить на всеобщее обозрение при свете дня, не стеснялись кусать людей за все возможные места, грызть тех, кто по той или иной причине лежал без сознания. У кого ещё были силы, отбивались от безумных грызунов всем, что попадётся под руку, пусть это не сильно помогало против них, а кто-то уже на крысиные нападки не обращал внимания. К таким можно было отнести и двух парнишек-двойняшек, прятавшихся в объятиях друг друга в закутке среди вонючих ящиков и бочек. Одним был блондин с длинными густыми волосами, испачканными в земле, пыли, помоях, пряди казались грязными кривыми сосульками, которые уже ничем не отмыть. Серо-голубые глаза от ноющей и сильной боли практически не открывались, словно стараясь то ли оградиться от противной реальности, то ли глубже проникнуться в очищающие муки. Украденная у толстяка потрёпанная куртка без правого рукава буквально висела на тощем теле блондина. Сапоги, как и брюки, были изношены до больших дыр. Парень цепко держался бледными пальцами за испачканную в тёмной крови футболку своего черноволосого брата. Пусть они и двойняшки, но у второго были более дерзкие черты лица, в отличие от беспечного блондина. Брюнет пытался накрыть брата своим ободранным пальто. Несмотря на невыносимую боль от прорезающихся крестов на лбу, он продолжал следить за обстановкой вокруг для предупреждения неожиданного нападения, которые в этом районе не редкость: только ослабишь бдительность, и нож окажется уже в тебе. Парень обнимал одной рукой брата, а из другой не выпускал пистолет, забранный у убитого патрульного. - Брат, я уже не могу-у… У меня сейчас голова от этой ебучей боли взорвётся… - проныл Блондин, утыкаясь носом в грудь родного человека. – Деби-и… - Замолкни, Джасдеро. Я тебя понимаю, но и так тошно, - грубо прошипел брюнет, но, несмотря на резкость собственных слов, нежно прижал к себе, поглаживая свободной от оружия рукой по плечу. Они не знали, что их ждёт дальше, выживут ли они в таких отвратных условиях или нет, как и пять лет назад, когда они впервые оказались на улице. Им тогда было по двенадцать лет. Маленькие, одинокие, несмышлёные птенчики, оставшиеся без попечения родителей, умерших в одной из пандемий холеры. Тогда их достаточно быстро подобрали сотрудники благотворительных организаций и отправили их на сиротском поезде* вместе с другими брошенными и обездоленными детьми в штат Огайо, где двойняшек пожилая пара взяла на попечение. Пара казалась милой и доброй, идеальной для воспитания детей, но с началом сельскохозяйственного сезона мальчишек, ещё не созревших и физически, и ментально, запрягли обрабатывать обширные фермерские угодья. Каждый день под палящим Солнцем. У братьев не было выбора. Они трудились, лишь бы им давали хоть немного еды и не били. Конечно, долго в таких условиях жить для детей было очень тяжело. Поэтому спустя полтора года, когда братья уже окрепли и прониклись ненавистью к людям, они под покровом ночи прихватили все деньги жестоких стариков-эксплуататоров и сбежали на ближайший вокзал, перед этим успев поджечь все пшеничные и кукурузные поля, которые были местом их каторги. Братья решили это без слов и планов. Они прекрасно понимали друг друга и без лишних звуков и движений, потому и вместе молча взяли по горящему самодельному факелу и с ними побежали вдоль полей. Маленькое пламя, которое лишь несколько минут назад играло багровыми отблесками на мальчишеских тощих лицах, быстро разрослось до огромной стены всепоглощающего пожара. Тяжёлый дым на десятки метров густыми смольными тучами поднимался к звёздному небу. Братья не оглядывались, да и незачем. Они искренне надеялись, чтобы эту чёртову пожилую пару заживо съел огонь, не оставив даже костей. Они не знали, что с ними случилось после, ведь к тому моменту на грузовом поезде мальчишки уехали за сотни километров от их проклятого дома в Филадельфию. И они оказались вновь одни в большом городе, где их практически сразу же подмяли под себя бандитские группировки. Работали посыльными, приманками, «мешками для битья», воровали у простых граждан всё, что хоть немного было ценным. Жестокостью мира братья закалялись, теряя малейшие понимание совести, вины и какой-либо человечности, пробивались в высшие слои преступного мира города. Когда им было по пятнадцать лет, они впервые ощутили все краски эмоций и последствий предательства. На одном из заданий их сдала в руки охраны собственная банда, чтобы отвести от основной группы подозрения. Парнишек вновь оставили наедине с реальным миром. И их мир сузился до тесной тюремной камеры без единого окна с ещё несколькими преступниками. В сырости, холоде, в молчаливых и скандальных войнах с сокамерниками, охранниками братья жили днями, долгими месяцами, не зная ни времени суток, ни как долго уже сидят в этих заплесневелых стенах. В тюрьме они выросли, стали ещё более жестокими, хотя Джасдеро продолжал частенько стоять за спиной Дебитто, который даже в камере, невзирая на совсем юный возраст, смог встать на вершину иерархии, возвышаясь над взрослыми мужиками. Лишь через долгие два года заточения они впервые увидели голубое небо, на котором очень влажной кистью нанесли белёсые облака, деревья с густой кроной, чуть тронутой рыжими и жёлтыми пятнами, многоэтажные дома, множество людей разных пола, возраста, цвета кожи, экономического и социального положения. Это был мир без стен и потолков, который братья успели забыть. Дискомфортно свободно, непривычно много пространства. И вновь парни с большим миром наедине. Они могли начать жизнь с чистого листа, стать нормальными, но братья вернулись в район, где под крылом преступных организаций отравляли жизнь другим людям. Но не успели они разгулять весь свой пылкий и злобный нрав, как у обоих одновременно начали прорезаться кресты. Без крыши над головой, без простейших медикаментов, без какой-либо чистой ткани, которой можно было бы перевязать голову. Одни в закутке среди ящиков, бочек, отходов и крыс. - Фу, как же здесь воняет! - Так закрой себе нос, мы здесь ненадолго. - Бу-у, какой ты противный. Дебитто резко вынырнул из воспоминаний, услышав диалог совсем недалеко от них. Парень насторожился: голоса были молодые и слишком бодрые, совсем не подходящие к этому богом забытому району. Сжав крепче ледяными пальцами пистолет, брюнет резко навёл дуло в сторону говорящих. Из-за ящиков вышли двое детей и клоуноподобный мужчина в мешковатой одежде. Девочка липла к белокурому мальчишке. Двойняшки бы поверили, что за ними пришёл ангел, но глаза… Мрачный, тяжёлый, как грозовые тучи, взгляд отливал отполированной сталью. Без характерного для детей блеска невинности и наивности, доброты и мягкости. Перед братьями словно предстало их отражение, когда им было по двенадцать лет. Такой же резко повзрослевший ребёнок с неожиданно окончившимся детством. Но они совсем не понимали, почему этот седой мальчик смотрел на них с грустью и даже с завистью. Дебитто заставил себя очнуться: даже дети в таком районе опасны, а взрослые в странной одежде тем более. Он не опускал пистолет, прижимая к себе ослабевшего брата, окончательно провалившегося в забытье от боли и усталости. Они напоминали раненых зверей, которых загнали в угол. Бледные до прозрачности, грязные, истощённые, испачканные в собственной крови. Дебитто был готов пожертвовать собой ради брата и от отчаяния стал ещё более агрессивным. Адреналин избавил его от боли и чувства усталости. Палец покоится на спусковом крючке без малейшей дрожи, но едкое безумие застилало глаза и разум. - Здравствуйте, дорогие братья, - пролепетал мужчина, похлопав в ладоши. Линзы пенсне тускло сверкнули на узкой переносице. - Что вам от нас нужно!? – хрипло проревел брюнет, совершенно не обращая внимания на столь странное обращение. - Мы пришли избавить вас от боли и забрать с собой. Бог вас избрал и проклял. – девочка неожиданно оказалась рядом и выбила зонтом из рук паренька пистолет, буркнув под нос, мол, нельзя наводить его на её любимого Аллена. – Вы такие же, как и мы. - С какого перепугу мы должны идти с вами? – прошипел Дебитто, встряхнув руку, по которой попал зонт, а после ещё и показал средний палец. – Идите на… Язык стал заплетаться, и парень не знал почему. Так же он не понимал, почему в их присутствии стало как-то спокойно. Чудаковатый мужчина подошёл к ним ближе и погладил двойняшек по щекам. От ладоней исходил лёгкий, еле заметный свет. Боль отошла и злость тоже. Дебитто опустил пока ещё серо-голубые глаза, потекли слезы, смешивающиеся с тёмной кровью на лице. Клонило в сон. Парень боролся как мог, но впал в беспокойную дремоту. Не создавая лишнего шума, Роад открыла под ними свои врата и отправила в созданную ей огромную ванну. Под присмотром девочки, акумы-служанки отмывали со всей возможной осторожностью тощие тела братьев. Они очень долго трудились, но с задачей справились. Когда парни очнулись, они не могли поверить, что они могут так выглядеть. Джасдеро был в восторге от своей чистой блондинистой шевелюры, Дебитто же словил некий диссонанс, но оба быстро приняли изменения. Они и сами не заметили, как подростковая, даже скорее детская эмоциональность взяла над ними верх. Братья очень чувствительно воспринимали всё, что им говорили и с чем знакомили. Они быстро познакомились с членами новой семьи, но больше всего они полюбили Аллена, хотя им очень не нравилась его левая рука. Когда братья высказали свою неприязнь, они мгновенно получили тяжёлый втык от Роад и Тики, а после ещё и от Шерила, когда он узнал о случившемся. Более того он начал им давить на мозги пусть и не способностью Ноя, но секретные методы у него были. Из-за этого Дебитто и Джасдеро, дуэту которых дали название «Джасдеби», очень невзлюбили Камелота и ещё больше привязались к Аллену. А мальчик был и не против, ведь их появление сразу привнесло столько красок в жизнь, что болели и глаза, и уши, и голова в целом. Их обострившаяся подростковая натура разносила всё и вся, заставляя старшего Камелота седеть прямо на глазах. Он думал, что ничего хуже его младшего брата ничего нет, а оказалось, что он очень сильно ошибался. Стоит ли говорить, что даже Тысячелетнему Графу, главе семьи, не удавалось толком их успокоить или хоть как-то остановить. Особенно с учётом того, что на всевозможные проделки они брали с собой Аллена, а Роад лишь больше подливала масла в огонь братской фантазии. Тики в этот момент часто отсутствовал и курил вне особняка у пруда, с подозрительной задумчивостью смотря на плавающих карпов кои. Лишь одно смогло на секунду остановить безумных близнецов, спустя месяц их дебоширства и разноса особняка: через главный вход вошла незнакомая серокожая женщина в строгом костюме и аккуратно уложенными волосами. Она осмотрела чуть свысока находившихся в холле Джасдеби, Аллена и Роад и поправила лёгким движением воротник белоснежной блузы. - Приветствую всех пробудившихся. Граф сейчас дома?