***
Аято пребывал в тёмном и холодном помещении. Он успокоился. Ну, а как тут не успокоиться, когда тебя заперли и вот уже на протяжении двадцати? часов ты находишься тут. И что с ним сделают? Убьют? Будут пытать? Отпустят в конце концов? И на что он вообще рассчитывал и надеялся, совершая это? Это ведь был просто необдуманный и импульсивный поступок! Такими темпами Аято Камисато точно никогда не станет одним из Предвестников Фатуи! От подобных мыслей он всегда приходил в ярость, однако сейчас это было бессмысленно, ведь выпустить её он никак не смог бы: руки и ноги скованны кандалами, а во рту — кляп. Это совершенно никуда не годится! Аято настолько устал вот так вот висеть, что даже начал засыпать, но тут тихий скрип открывающейся двери привлёк его внимание. Камисато не поднял голову — на это уже просто не было никаких сил. — Так и… каково находиться в скованном и безвыходном положении? — спросил томный женский голос. — Ах да, ты же пребывал в таковом. И, я так понимаю, не один год. Яэ немного пошуршала одеждой, вынимая из сумки на бедре Глаз Порчи. Стекляшка, теперь такая бесполезная, покатилась со звонким стуком по направлению к принцу. Только тогда Камисато всё же пошевелился, однако лишь глазами. Аято, увидев знакомую и такую дорогую сердцу (дороже сестры) вещицу, засверкал зрачками, широко раскрыв глаза. Даже если бы он сейчас был избит до полусмерти, если бы делал последние вздохи, Аято всё равно бы зарыдал самыми горькими слезами. Это было по-настоящему страшно для него! Потерять. Самую. Самую. Дорогую. Ценную. Такую Любимую! Вещь! Камисато был не в состоянии сейчас закричать или убить кого-то, но голова рывком поднялась, и острый взгляд пронзил Яэ Мико насквозь. — Ну что? Ты теперь… ничтожество? По правде говоря, то, что ты так долго держался и жил в подобном ритме, заслуживает уважения. Но, оказывается, без этой стекляшки ты — ничто? (ТЫ ТОЖЕ НИЧТО БЕЗ СВОЕГО ГЛАЗА БОГА ТЫ ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ СУКА ЧТО ТЫ ВООБЩЕ СДЕЛАЛА ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ ЧТО ЭТО ЗА ВЕЩЬ ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ КТО МНЕ ЕЁ ДАЛ КТО МНЕ ДОВЕРИЛ ГЛАЗ ПОРЧИ СДОХНИСДОХНИСДОХНИСДОХНИСДОХНИ) — Ах, ты же ничего не можешь сказать, я совсем забыла. Но, судя по твоему взгляду, вынимать кляп не стоит, а то у меня уши завянут. — Женщина погладила свои пушистые ушки и рассмеялась. — Госпожа, что прикажете делать с ним? — поинтересовался у Яэ Мико стражник, стоявший в полной готовности. — Ничего пока что. Я ещё не решила, куда его девать. Может, отправить Царице в ящике из-под содовой? — ехидная улыбка, а после неё — звонкий хлопок тяжёлой железной дверью и темнота. Остались только Аято, сломанный Глаз Порчи и беззвучный плач.***
(И что это такое было?.. Ладно, неважно! Никто не видел, значит, никто не подтвердит, а значит — не было! Однако это было на самом деле приятно; как давно я не испытывал подобных чувств… Может, дать слабину? Я и так её вроде уже дал… Одним больше, одним меньше! Какая разница, если я позабавлюсь с этим парнем? А потом снова возьмусь за голову. Ну, надеюсь… В любом случае, времени ещё много! И я хочу делать то, что хочу! Тем более, я, наверное, это заслужил. Мне уже становится плохо одному, становится плохо от осознания безысходности, одиночества и просто жизни без толковой цели! Найти Люмин — это уже кажется не целью, а мечтой. Так к чему это всё? Я тоже хочу пожить для себя, вообще-то!)***
Нежный свет луны ласкал две фигуры, сидящие рядом, а холодный ветер обнимал за обнажённые участки кожи и развевал ткани их одежд. Хотя и стояла ночь, но холодно не было — было в самый раз! А тепло, исходящее от человека рядом, согревало, и становилось ещё теплее и уютнее. Оба молчали, но это молчание не приносило неловкости — наоборот: было весьма мило и комфортно. Однако никто об этом не сказал, да и вообще слова, наверное, тут были бы лишними. Но… не просто же так они сидели? — Хотел поговорить, м? — раздался голос, почти что беззвучный, но всё ещё кажущийся громким в окружающей тишине. — Ну… — В одну секунду стало неловко, но только Тарталье. — Мне просто… надо с кем-то побыть. Итэр не ответил, однако недосказанность чувствовалась. — Не холодно? — Нет. Потом ещё одна бесконечно долгая пауза. (Ну, скажи, что ты замёрз, что у тебя что-то болит, заплачь! Я так хочу помочь! Так хочу обнять! Утешить! Ощущение, что если я это сделаю, то все проблемы уйдут!) — У тебя что, нет никаких дел? Ты же вроде бы важная персона, — с ноткой сарказма сказал Итэр. — Есть… Но это не то чтобы так необходимо сделать прямо сейчас. — Уверен, что в очередной раз проводишь свободное время со мной, а не за каким-нибудь полезным делом или со своей семьёй? — Путешественник слегка запнулся, ведь он не знал, есть ли у Тартальи, что сидел рядом, какие-то травмирующие воспоминания, связанные с его родными. — Это… точно не то, как я обычно провожу своё свободное время. Вообще, Чайльд хотел сказать, что у него нет этого самого времени, когда он ничего не делает. Просто в этот раз у него такое задание… — Мы можем пойти и поспать в тёплой гостинице, а не сидеть тут и мёрзнуть, — предложил Итэр, но сделал это скорее автоматически, чем искренне. Ему самому не хотелось покидать столь интимную обстановку. — Можно я скажу? — спросил Тарталья голосом, полным отчаяния. Итэр не ответил, что означало да, однако понял это Предвестник или нет, он всё равно продолжил: — Тебе… тебе точно всё равно. Ты, пожалуйста, не отвечай даже, если тебе не хочется или неприятно. Я и сам знаю, что неприятный. Я просто очень устал, ты знаешь… ну, наверное, от своей работы. Возможно, это выглядит для тебя как пустяк, да и вообще для всех, но на деле это истощает и очень ломает меня. Я не знаю насчёт других, но, мне кажется, они все такие сильные, и я один невероятно страдаю. Я так люблю свою семью, ты знаешь! Я хочу проводить с ними время всегда! Но чёртова эта работа совершенно не даёт мне этого сделать. Я вижусь с ними раз в полгода! Это на самом деле ужасно, мне очень грустно от этого. — Пауза. — Я знаю, что у тебя даже нет семьи, ну, я слышал… поэтому… наверное, мне надо радоваться, что у меня хотя бы кто-то есть. У тебя же… Тарталья не закончил. Он только что понял, что на самом деле, по сравнению с Итэром, в раю! Ну, почти… У него, по крайней мере, есть дом, а у этого парня — совершенно ничего. И он даже не жалуется. Значит, Тарталья и правда такой слабак? Не заслуживает быть понятым, потому что его проблемы такие ничтожные, сравнивая с проблемами Итэра? Итэр молчал, однако буря эмоций и вариантов ответов была сейчас прямо в его голове. — Это ведь ужасно, нет? Ты так говоришь, будто провинился перед кем-то… Я даже не знаю всей истории, но мне кажется, у тебя просто не было выбора. Я не прав? И теперь у тебя тоже нет выбора. — Да! — резко прервал Итэра Тарталья. — В том-то и дело! Знаешь, как этот Глаз Порчи тебя на самом деле портит? Ты со временем совсем ничего не чувствуешь, страдаешь и не можешь ничего сделать, запуган и пытаешься соответствовать тому образу, который в тебя заложили. Но мне на самом деле не хочется так жить, совершенно. Я так завидую этим обычным людям — прохожим, — которых я постоянно вижу в разных уголках мира. У них совсем нет проблем, а те, что есть — сущие пустяки в рамках целого мира. Я бы тоже хотел сидеть вечерами и считать монеты, которые потрачу завтра в лавке или думать, куда отправиться в хорошую погоду погулять. А главное, у меня был бы кто-то, с кем бы я мог разделить эту рутину и просто быть счастливым! Тарталья немного увлёкся своими мечтами, отчего Итэру начало становиться не по себе. Но когда он услышал последние предложения, сердце немного сжалось. Путешественник сам не понял что это и почему случилось. И если вы думаете, что, живя сотни лет, у тебя будет огромный опыт в отношениях, то это точно не про этого парня! Спустя столько времени он и забыл, что это такое, как это делается и какие чувства люди обычно испытывают, когда им кто-то действительно нравится. Итэр ответил осторожным и нежным касанием рукой запястья Тартальи. Таким образом он пытался его… успокоить? Однако Чайльд на подобный жест лишь дёрнулся, опустив глаза резко вниз. — Это… Я думаю, у тебя есть шанс. Я без понятия, как там всё работает, но если ты просто поговоришь с начальством? Не думаю, что тебя просто возьмут и убьют… — Убьют! Ты что, думаешь, меня отпустят в мир обычных смертных, когда я знаю столько информации, которую могу растрепать кому угодно и скрыться или убить себя? Это невозможно… — Тарталья начал очень волноваться, как только речь зашла о его статусе Предвестника Фатуи, о лишении Чайльда этого звания. Это было похоже на то, когда несчастная жертва не может уйти от человека, что унижает её, потому что любит этого самого человека. Только здесь всё немного серьёзнее… — Я… — Итэр задумался. — Скажи честно, ты так боишься… обычных человеческих чувств? Обычных… я не знаю… Чего-то, что делают все? И к чему эта резкая смена темы? О чём вообще речь?.. — Что? — удивился такому вопросу Тарталья, широко открывая глаза. Итэр не говорил больше ничего: он лишь немного поменял позу и обнял Чайльда, что сидел к нему боком, за шею, наваливаясь на него. Казалось, сил совсем не было, или же это просто такое влечение?.. И что это за влечение — просто упасть всей своей тушей на человека?! Из-за того, что путешественник зафиксировал своим телом правую руку Тартальи, тот не мог обнять в ответ, поэтому, сделав тщетную попытку, остался сидеть всё в том же положении. — Ты знаешь, я уже столько прожил, что, кажется, ничего не чувствую, или же не умею различать свои чувства. Но просто… ты же не такой. Я имею в виду, не такой, каким себя показываешь, и вообще — самые весёлые и нелепые люди обычно самые грустные, когда остаются наедине с собой. Ты ведь… хочешь плакать? Тогда, наверное, стоит так сделать. Это ведь действительно важно. Обещаю, тогда станет лучше. Тарталья слушал слова Итэра, не двигаясь и не издавая звуков. Слушал, как молитву, как пение ангелов: замерев и отдаваясь полностью ему. Чайльд был поражён проницательности этого парня. Так поражён, что, словно по команде, заплакал, но не так, как он это делал обычно, а очень тихо. Понять, что он плачет, можно было лишь по неровному дыханию и мокрым дорожкам на щеках. — Ты… — сейчас Тарталье казалось, что Итэр — не живой человек, в следующую секунду — что он его самый родной и близкий человек, а в итоге — что это, наверное, единственный человек. Единственный, кто поймёт без слов. Поймёт так, как будто бы он сам бывал в такой ситуации. — Тогда… Он не договорил. Да и как это возможно, когда в горле застрял ком, когда голос скачет вверх-вниз от рыданий и когда ты чувствуешь себя… хорошо? На самом деле! Со стороны могло показаться, что Тарталья переживает тяжёлую утрату и пытается с ней справиться, но на деле даже он сам не понял, что плачет оттого, что чувствует себя таким счастливым. Желудок — пуст, ночь — без сна, он — на улице. Но всё это аннулируется присутствием одного лишь маленького человечка здесь. Это поражало! И как раз по причине того, что Тарталья не мог говорить, он делал. А как он ещё выразит свои чувства, когда рот у него (пока не буквально) закрыт? Поэтому Предвестник левой свободной рукой не сильно, но так, чтобы Итэр понял его намёк, оттолкнул его от себя. Путешественник сразу же выполнил немую просьбу, но всё же оценил Тарталью взглядом недопонимания. Это было, пожалуй, нежнее объятий матери, нежнее любых приятных слов для обоих. Чайльд осторожно, без толики напора, подвинул Итэра к себе, рукой нажав на талию. Он смотрел на него, подняв голову, а положение тела — всё то же. Тарталью на самом деле не волновало, что он делает что-то подобное с парнем. Возможно, если бы он смотрел на это со стороны, то состроил бы недовольное лицо, но когда ты сам в этом участвуешь — это совсем другое. Итэр ни на секунду не замешкался, не сопротивлялся, а лишь поддался. Это, наверное, было странно, и Паймон точно такой жест непременно осудила бы. Но её тут не было, да и кто она такая, чтобы осуждать его? Итэр даже сам принялся действовать: слегка наклонился, уже приоткрыв рот в ожидании чего-то приятного. (И как это делается-то? Я же ничего не помню!) Но мышечная память оказалась сильнее, поэтому Итэр сделал всё прекрасно, даже чувствуя себя в какой-то степени учителем, который учит своего ученика… целоваться?.. В следующий миг они уже прилипли друг к другу, и, с той секунды, как это произошло, ни одному не хотелось отлипать и вообще как-то прекращать этот момент. О, если бы это могло длиться целую вечность! Но, увы, эти моменты — лишь моменты, которые длятся сущие, такие жалкие секунды. Но зато какие секунды! Тарталья, честно признаться, никогда не целовался до этого «по-взрослому», да и когда ему этим заниматься? Однако количество опыта, наверное, не имело значения в данной ситуации, ведь тут — только чувства. И когда же он их уже осознает?! В какой-то момент Чайльд немного перестарался и, от прилива эмоций, с силой сжал Итэра за талию, от чего кожу второго пронзила острая боль, на которую путешественник лишь поморщился, но не остановил происходящее. Вокруг — ни души. Только они и тепло, окутавшее их защитным куполом. И они, наверное, самые несчастные души на свете, однако нам ли судить?