Детективное агентство "Анна и её духи". Восьмое дело.

— Подождите, — вмешался комиссар, делая знак сержанту, чтобы тот писал шибче. — Я последнюю часть хотел бы прояснить. Вы пошли в церковь ранним утром, потому что ваш внук, Дидье Бернар, долго не возвращался домой. Вы увидели, что ваш внук к этому моменту уже убил кюре, а после этого вместо того, чтобы вызвать полицию, решили провести… ммм… древний ритуал очищения в лучших традициях инквизиции? — А что вы прикажете делать, если этот человек был настоящим антихристом? — выкрикнула женщина, и Аня с ужасом увидела, что ни одного малейшего признака колебания или раскаяния не промелькнуло в её глазах. Она была полностью уверена в том, что они поступили правильно. — Наша церковь стала обителью порока! Все, кто приходил сюда в поисках Бога, наткнулись на дьявола! Все родившиеся — нехристи, все венчавшиеся — прелюбодеи, все умершие — горящие в геенне огненной! Суд человеческий не помог бы! Мы хотели сделать все по закону! Хотели! Но ваша жена, с её видениями, сбила моего Дидье с толку! Не зайди о ней речь, он не стал бы так реагировать! Тут уж Штольман не выдержал. Он честно пытался сдерживаться, потому что понимал, что они имеют дело с неадекватными людьми, у которых явно имеются проблемы с психикой. И комиссар очень вовремя вмешался и перебил уже готовую вырваться тираду. Покуда они с мадам Ортене беседовали, а он сам незаметно поглаживал Аню по спине, успокаивая, он немного остыл, но когда снова услышал о том, что эта милейшая женщина обвиняет Анну в том, что произошло, злость вспыхнула снова. Комиссар открыл уже рот, чтобы сказать примерно то же самое, что и Яков, но увидел сбоку лицо Штольмана и благоразумно задушил в себе все порывы. Он полагал, что лучше, чем начавший уже ему нравиться надоедливый сыщик, он не скажет, поэтому Эжени снова сел на стул и приготовился наблюдать. — Вы слышите себя? — поинтересовался Штольман таким тоном, что сержант снова поднял голову и замер, как испуганный кролик. — Вы говорите, что моя жена виновата в том ваш слабовольный внук преступил тот закон, в который так верил! Что она виновна в том, что он вбил себе в голову мысли о божественном перевоплощение Святой Бригитты и убил человека, который не согласился с ним! — Не было бы… — Не было бы моей жены, было бы что-то иное! — отрезал Яков, не дав мадам Ортене и слова сказать. — Что там в Библии? В чужом глазу соринку видим, а в своем бревна не замечаем, так что ли? Нет иной причины, кроме своего собственного желания, решения или случайного порыва, который толкает человека на убийство! А это было убийство, как ни называй это карой или справедливостью! Моя жена здесь ни при чем! — Но она!.. — снова попыталась вставить органистка, но Штольман не дал ей такой возможности. — Не она! — повысил он голос. — Это никогда не она! Это человеческие подлость, зависть, злоба, неприятие, ограниченность, но никогда не она! Вы можете сейчас говорить что угодно, это прекрасно согласуется с вашим делирием из Средневековья, но вам не удастся примешать к этому мою жену! Комиссар подавил желание одобрительно покачать головой. А, оказывается, все разговоры про холодных русских не соответствуют действительности! Кто бы мог ждать от этого немногословного господина таких пламенных речей! И какие познания в богословии! — Кем вы возомнили себя?! — несло Штольмана дальше. — Новоявленными инквизиторами? Вы кто? Доминиканский орден? Domini cane? Псы Господни? Кто назначил вас на эту должность? Кто дал вам право думать, что вы лучше и чище других? — Бог! — наконец выкрикнула мадам Ортене. — Бог так сказал! Мы живем по Его закону! — О, только не приплетайте сюда Бога! — возмутился Штольман. — Неужели Бог велел вашему внуку начинать свару в церкви? Или Бог сказал вам, что нужно не просто убить человека, а мучить его, а потом сжечь? Это Закон Божий? Я не припомню, чтобы я читал в Библии что-то подобное! Яков распалился до крайней степени. Только Анины пальцы, изо всех сил сжимающие его ладонь, держали его на плаву. Аня же, слушая его, вдруг обрела равновесие. Никто и никогда, даже отец, который почти всегда становился на её сторону и не давал её в обиду, не защищал её так. Никогда никто не шел за нее против толпы, против людей, фанатично уверенных в её одержимости, виновности, ненормальности. Мама старалась спрятаться и играть в обыденность, будто ничего и не было, папа мало понимал, до какой степени злобы дошли затончане, а дядя слишком часто бывал вне дома, чтобы быть ей такой защитой. Штольман… это другое. Он всегда был другим. И с ним она была другая. Она не должна была так реагировать на слова кюре, призрака и мадам Ортене. Если Яков так защищает её, то ей следует наконец оставить все страхи и неуверенность позади, еще в Затонске следовало, если уж быть честной, и перестать цепляться за прошлое. Она и её дар неотделимы друг от друга. Она и её дар не вредят ни им с Яковом, ни людям вокруг. Она и её дар приносят пользу. И так будет всегда!