Детективное агентство "Анна и её духи". Восьмое дело.

— Мы его ищем, а он, оказывается, у нас на крыльце сидит, — пробормотал Штольман, думая о том, что предпринять. Нужно было, конечно, идти в полицию, но Дидье Бернар уже увидел их и поднялся со ступенек со слегка потерянным и полубезумным видом. Поворачивать назад было поздно. Яков шагнул вперед, чтобы Аня оказалась за его спиной, успокаивающим жестом призвал Мари к порядку и дал ей специальный сигнал, который они использовали для вызова полиции. Горничная на секунду успокоилась было, а потом вытаращила глаза, и её будто ветром сдуло. Только занавеска закачалась. Яков поднял брови. Ну что же, его предосторожность не была лишней. В их доме способность тайно позвать представителей закона была умением первостепенной важности. — Яша, — позвала Аня. Она хоть и чувствовала себя не в своей тарелке, но оставаться за спиной Якова она не собиралась. Она хотела было встать рядом, но, разумеется, Штольман её этого не позволил. Сдвинуть его с места было невозможно. — Мы сейчас аккуратно пойдем вперед, — непререкаемым шепотом произнес Яков, держа Аню за руку. Дьякон спустился со ступенек и смотрел на хозяев дома с отчаянием и надеждой. Стоять на месте было нельзя. — Если он хотя бы дернется в твою сторону, я его пристрелю. Вот и все. — Это такой у тебя план? — прошептала Анна, с тревогой посматривая на убийцу Акселя. Вид у него был безумный. — Да, — кивнул Яков. — У тебя есть лучше? Аня покачала головой. — Тогда следуем моему, — сказал Штольман, превращаясь в глаза и уши, готовясь в любой момент дать отпор слетевшему с катушек дьякону. Он, конечно, должен справиться, да и Бернар не выглядел агрессивным, скорее отчаявшимся, но лучше бы полиция поторопилась и приехала как можно скорее. Дьякон застыл на дорожке, глядя на Аню и не замечая Якова. Штольман остановился за два шага до мужчины — отличное расстояние для маневра — и Анну все так же оставил за собой. — Я её больше не слышу, — чуть не плача, сказал дьякон Ане. — Она не приходит ко мне. Раньше всё было по-другому. Штольман прищурился. Вот как. Значит, Дидье Бернар полагал, что разговаривал со Святой Бригиттой? Ни про кого иного он так благоговейно сказать «её» не мог. Яков, однако, запутался. Было ли это психическое отклонение, или же явление святой покровительницы их церкви и в самом деле происходило? Святая реально взывала о помощи, глядя на то, что творится в доме Божьем, или дьякон подвергся искушению прелестью и возомнил себя вершителем высшей справедливости? И не потому ли видения прекратились, что, обращаясь к единственному по настоящему религиозному человеку в её церкви, Святая Бригитта не подразумевала, что кюре нужно мучить, убивать, а после поджигать, и потому умолкла после преступления дьякона? Или же галлюцинации завершились, потому что больной достиг катарсиса после убийства и кризис на время был завершен? Штольман не мог ничего сказать определенно. Он и сам мало что понимал. — Вы же она, верно? — с надеждой спросил дьякон. Ане стало его жаль. Он был взъерошен и помят, на его лице виднелись следы грязи, а виски и лоб были залиты потом. — Скажите, что я все сделал верно. Я ведь видел, видел, как вы говорили с умершими. Видел! — Я действительно могу их видеть, — с жалостью проговорила Анна. Она ничем не могла помочь этому человеку. — Но я вовсе не святая. Совсем не святая. Она говорила это так, что дьякон понял, что всё сказанное ею правда, что она искренне жалеет его, что ей нечего дать ему в утешение. Он вдруг увидел, что Штольман крайне напряжен, что он глядит на него с подозрением, а Анну не пропускает вперед. Ему стало страшно. До чего он дошел? До чего? Его боятся, ему не доверяют, его сторонятся. Когда все пошло не так? Когда все вышло из-под контроля? Когда он перестал воспринимать мир, как должно настоящему христианину, а стал вот таким человеком? Ответа себе он дать не мог. — Всё пропало, — произнес дьякон с отчаянием. — Я совершил огромную ошибку. Я был неправ. Он вдруг опустился на усыпанную гравием дорожку, заставив Штольмана дернуться, заслоняя собой Аню, и зарыдал навзрыд, закрывая лицо ладонями. Он больше не знал, как жить и что делать.