Эта ночь последняя в войне

Обычное Яндекс-такси. Глеб придерживает заднюю дверь, пока Таня садится. «Ни фига, какая галантность», - проносится у нее в голове. Затем он обходит машину и садится с другой стороны. Рядом. Какое-то врем едут молча, она в шоке, он – спокойно, как будто так и надо. Ей приходит в голову, что надо извиниться за свои истерики. - Глеб Рудольфович, - начинает она. – Мне страшно неловко, что вам пришлось наблюдать все эти сцены. - Давай без Рудольфовича, а?! - Извините. - Смысл извиняться? Просто перестань так говорить. - А вы простите меня? - За Рудольфовича? Или за океан слёз? - За все. - Ну ты прям смешная какая-то. Все хорошо. Некоторое время они едут молча. Он сидит рядом. Вдруг Таня понимает, что его правая рука оказывается на ее коленке. «Удачно, что платье надела, а не джинсы», - мелькает мысль. Платье дешевое, из Эйчика, но сидит хорошо, особенно в груди. Вырез такой… неплохой в общем. Она радуется, что на ней тонкие колготки всего 15 den. Его рука, горячая и сухая, потихоньку перемещается на внутреннюю сторону бедра. И выше. О господи. Ох. Оох. Охх. Рука где-то там блуждает, Таню охватывает жуткое возбуждение, внизу живота наливается тяжесть, приятная, как иногда по утрам после некоторых снов. Но это вроде бы не сон? Она боится снова утратить контроль над своими эмоциями, она боится выглядеть слишком податливой, как будто она глупая 15-летняя девчонка безо всякого сексуального опыта, но игнорировать его жаркую лапку выше ее сил. Она старается прижаться к нему, по возможности незаметно для него. Рука его между тем приподнимает тонкую ткань платья, забирается под резинку колготок и трусов и продолжает – мягко, но настойчиво. Тане неловко, она боится, что ее дыхание стало странным и его слышит и Глеб, и водитель. При этом она думает о том, что надо было надеть другое белье… Но кто же знал. - Да ты совсем мокрая, детка, - тихо говорит Глеб ей на ухо. Она заливается краской, уши горят, хорошо еще, что в машине темно. Но он касается губами ее уха и добавляет: - И горячая… Таню охватывают противоречивые чувства: она боится показаться слишком неопытной и в то же время боится выглядеть чересчур … откликающейся на эти его самые простые, скажем прямо, действия и самые банальные слова. Нет, это тебе не виконт де Вальмон, думает она, призывая все свои почерпнутые из литературы познания. Таня вспоминает свой не слишком обширный опыт, который сводится всего-то к трем мужчинам, что у нее были. Первый – однокурсник, на Новый год в общаге, невероятно пошло и безо всяких чувств. Они встречались еще какое-то время, но обоим было тягостно. Ничего, кроме обсуждения Бунина и Серебряного века, их не объединяло. А секс был просто никакой, ни эмоций, ни удовольствия. Второй – коллега, взрослый женатый журналист, - ну, тот просто ее использовал. Сволочь. Других мыслей о нем и не возникало. А вот третий… Разбитое вдребезги сердце, две попытки, оба раза мама, по счастью, оказывалась рядом и успевала вовремя. От третьей попытки ее спас Глеб. Да, она нашла то, что наконец наполнило ее жизнь и придало ей значимость, она нашла того, кто ее понимает. Это было так удивительно, так невероятно, что первые месяцы она просто не могла в это поверить. Что ей есть, ради чего просыпаться по утрам. Что ей даже хочется жить. Пусть ее жизнь и сводилась к бесконечным прослушиваниям его треков, пересмотрам видео и смакованию фотографий. И походам на концерты, конечно. Не так много, да? Но у нее впервые был смысл и была цель. И вот ее цель находится в двух сантиметрах от нее и лапает ее под платьем. Пусть довольно ласково, но вообще-то вульгарно, что уж говорить. «Хотя… возможно, любовь как раз и состоит из штампов и банальностей?» - думается ей. При всем при том ей дико хочется этого секса, она возбуждена, как никогда, и прекрасно отдает себе в этом отчет. - Приехали. - Ой, извини…те, задумалась. Он выходят из машины и заходят в шикарный, по ее представлениям, и весьма скромный на самом деле подъезд. Лифт. 4 этаж. Он долго ищет в сумке ключи, наконец открывает. -Глеб Рудольфович… - Если ты не прекратишь величать меня Рудольфычем, я обижусь. - Прости…те, Глеб. Она вдруг с ужасом осознает, что ей негде ночевать в Москве. Куда она пойдет… после всего? Разрешит ли он ей остаться до утра? Это выглядит довольно жалко, но она начинает рассказывать, что живет не в Москве, что электрички ходят не всю ночь и что ей некуда пойти. Он странно смотрит на нее и говорит: - Здесь не гостиница. И вообще-то я женат. Недобро как-то говорит. Блин, как ей теперь из этого выпутаться? - Я пойду тогда. Извини…те. - Ты извиняешься уже в сто первый раз. На фига, а? Проходи. В комнате все завалено, всюду провода и проводочки, устройства неведомого ей назначения, книги, наушники всех калибров и мастей, множество сувениров. Она осторожно садится на диван. Глеб достает ту самую початую бутылку Джека Дэниелса, разливает уверенным движением, приносит колу из холодильника. Закуски не предлагает. - Я не буду пить, - говорит она твердо. – Я хочу помнить все, что было, и КАК все было.