Пролетел ноябрь, наступил декабрь… Жизнь Обри тянулась, как резиновая лента — долго, мучительно, со свистом, стремясь к тому, чтобы разом разорваться, но никак не доходя до этого; каждый день походил на предыдущий: работа-дом-работа. Звонки Ким происходили не чаще двух раз в неделю и с каждым разом становились все короче: полчаса, двадцать минут, пятнадцать… Обри не хватало сил на осмысленные диалоги, обсуждать ей было нечего: что обсуждать, если каждый день случается только плохое: грубые клиенты, плохая погода, мамино нытье? А слушать о том, как интересно проходит университетская жизнь Ким, ей было тошно.
Доброе утро. Как дела? Извини, что не звонила. Да, понимаю…
Базил уехал к Санни, они съехались и теперь жили вдвоем. Даже они…
Шарлин работала в библиотеке, и раз в две-три недели Обри к ней заглядывала в попытке эскапироваться. Доходила до раздела с детскими фэнтези и с упоением читала простенькие, но такие душевные романы и повести о волшебницах и волшебниках, о добре и зле, о боях и приключениях. На пару часов девушка погружалась в удивительные миры, забывая о реальном мире. Изредка она обсуждала с Шарлин прочитанное или просто болтала о пустяках. Шарлин продолжала крепко дружить с Анджелом, но у того, наконец-то, появились друзья его возраста, и даже какая-то подружка. Как мило, в четырнадцать лет… Именно тогда Обри и начала «встречаться» с Ким.
Приближалось Рождество, и только осознание того, что скоро, совсем скоро, она вновь увидит Ким, обнимет и поцелует ее, заставляло Обри продолжать жить и пытаться. Мысли о любимой грели ее в эти холодные снежные декабрьские ночи, когда она возвращалась в работы в одиннадцать часов и, бессонная лежала, обнимая любимые игрушки. Мятый и старый Мистер Жаклабан потускневшего фиолетового цвета, нежно-голубой плюшевый кролик с синим бантиком, которого подарила ей Кимберли на ее последний день рождения. Восемнадцать лет. Кто-то в этом возрасте начинает новую жизнь. Собственно, Обри и начала. Но не такую, которую планировала.
Когда до Рождества, самого лучшего и самого любимого праздника большинства людей, оставалось всего пара дней, Обри услышала поздним вечером звонок телефона: это была Ким. Обри, еще не приняв вызов, уже нафантазировала, как ее девушка радостно скажет в трубку что-то вроде: «Я купила билеты, завтра вылетаю, жди!». Но…
— Обри, привет…
— Привет! — впервые за долгое время голос Обри был радостен.
— Послушай, я не приеду.
Сердце Обри пропустило удар. Она отказывалась верить в то, что услышала. Но Ким, не услышав ответа за несколько секунд, повторила то же самое еще раз, по словам.
Дыхание словно остановилось. Отрицание. Отчуждение. Плач и отчаянный крик застряли в горле, сковав его колючей проволокой. Она до боли сжимала телефон и прижимала его к уху.
— К-как? Почему? — выдавила Обри.
— Прости… Я… У меня…
Но никакое ее оправдание Обри не сочла бы достойным. В голове кричал один вопрос: «Почему? Почему?» Они же когда-то считали друг друга самым дорогим, самым ценным, что у них есть. Так как же…
— Мне страшно… — проговорила Ким.
Это была многозначная фраза. Она боится лететь на самолете? Да, общество не успокоилось после того инцидента с башнями-близнецами, и недавно снова был такой теракт — этот мир безумен. Или она боится… Видеться с Обри?
— Чего страшно? — сухо поинтересовалась Обри.
— Я не знаю, я не знаю…
В ее голосе было слышно, что минуту назад у нее только закончилась продолжительная истерика.
— Обри, я… Я… — Она задыхалась, ее голос дрожал. — Я, думаю, все.
— Чт… Что все?
Но Обри задней мыслью поняла, что имела ввиду Кимберли. Сердцебиение учащалось, громыхая в голове, как маятник старых часов.
— Я… И ты… Все…
Обри плюхнулась на край кровати. Ее левая рука, сжимающая телефон, безвольно повисла вдоль тела.
— Обри! Обри! Пожалуйста, ты на связи?
Та в ответ угукнула и приложила к уху телефон. В голове не было ничего, кроме поглощающей и агонизирующей вселенской пустоты.
— Я… Я так больше не могу! — воскликнула Ким, всхлипывая. — Я устала… Ты постоянно игноришь мои звонки, толком со мной не разговариваешь, ты просто пропала… Я тебе стала никем? Тебе… — Плач. Девушка шмыгнула носом. — Тебе плевать на меня?
— Чт… Нет, боже, Ким! — Обри схватилась второй за голову, словно пытаясь не дать ей треснуть. — Я работаю, я же тебе сотню раз говорила!
— Да твою мать, нельзя просто так работать по шестьдесят часов в неделю! — сорвалась Ким, продолжая тихо хныкать, чем перебивала себя и делала свои слова менее четкими, более мятыми. Что-то вдруг упало в ее комнате, пока она это говорила.
— Мне надо. Мне очень нужны деньги.
Сухая злость. Обри, в отличие от Ким, не плакала, ее голос был пугающе ровен и тверд, как жестяной лист. Кулак сжался до побеления костяшек.
— Но у тебя не нашлось пары сотен баксов, чтобы ко мне прилететь раз за столько месяцев! Признайся уже, что там у тебя?! — кричала в трубку Ким, и старый динамик делал ее голос на высоких нотах шершавее, шумнее, как будто тертым об наждачную бумагу.
— Не твое дело! — все-таки повысила голос Обри.
— Как это не мое дело? — голос Ким, наоборот, стал тише, и плач утихомирился. — Мы встречаемся четыре года, а это… не мое дело?
Последние слова она произнесла будто с трудом, почти шепотом, без сил.
— Моя мама больна! Я пытаюсь заработать ей на операцию!
Тишина и молчание. Обри слышала, как дрожат губы Ким, ее замершее дыхание и частое моргание.
— Что… К-как… Как давно она больна?! Чем?
— С октября. Цирроз печени, — отчеканила Обри, опустив глаза вниз: на первом этаже, на диване спала ее мама.
— О Боже… Мне так жаль, прости… — проговорила Ким. — Почему ты мне не рассказала?
— Я не… Я не хотела, чтобы ты волновалась.
— Так по итогу это все равно вскрылось! Теперь я просто… В ужасе… — с трудом произнесла Ким.
На телефонной линии повисла тишина. Несколько секунд, почти минута. Они не шевелились и держали рот на замке, ожидая, кто же первый устанет от этого молчания. Диалог вообще был о другом.
— О чем я и говорила, Обри, — тяжело вздохнув, сказала Ким. — Эти мили… Эти месяцы… Сделали только хуже. Мы и раньше столько ругались, столько недоговаривали…
— Ты меня бросила. В который раз. Меня бросили… — прошипела Обри в пустоту. — Я просила тебя не оставлять меня, но ты сделала это.
В динамике раздалось громко шмыгание и трение — Ким вытерла лицо от слез и соплей.
— Ты меня ненавидишь? — спросила Ким тихим, слабым голосом.
Обри, глядя в оконное стекло, где отражалась она, в свете настольной лампы, сгорбленная, с бледным лицом, в бордовом свитере и старых коричневых брюках, похожая на увядающее дерево, думала над ответом.
— Нет?.. Это твоя жизнь, ты ее устраиваешь. А я сама себя заперла тут.
— Все будет хорошо… У тебя будет хорошая, счастливая жизнь, в нормальном доме… — быстро говорила Кимберли, причмокивая. — Кто-то тоже будет тебя любить…
Сердце и душа Обри сделали мертвую петлю. Кровь забурлила.
— Я хотела, чтобы этим
кем-то осталась ты! — вскрикнула она, вскочив на ноги.
— Я тоже! Прости, я… Я не хотела этого! — отчаянно восклицала Ким, всхлипывая, глотая слезы, снова полившиеся из ее глазах, задыхаясь. — Но т-так… Так будет лучше нам обеим, поверь!
Обри ударила себя по голове. Сначала ладонью, потом кулаком. Несколько раз. Пытаясь починить вечную поломку в ее голове, пытаясь найти недостающий кусочек головоломки, которую она безнадежно решала последние месяцы.
— Перестань! — попыталась остановить ее Ким, услышавшая характерные звуки. И Обри перестала заниматься самоистязанием и аккуратно спустилась на пол. — Боже, прости, что я сообщаю это вот так, по телефону.
— Бесишь, — искренне процедила Обри. В ответ — хныканье.
— Да, я знаю…
Обри пришла в голову единственная четкая мысль: это ошибка. Неправда. Глупая, зашедшая далеко шутка. Или Ким что-то путает. Может, она пьяна. Еще можно попытаться остановить разрушение этого карточного дворца.
Последний туз в ее рукаве.
— Пожалуйста, Ким… Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю… Но я так больше не могу.
Невероятным образом Обри сдержала слезы. Вселенская грусть и инфернальная злость сменились беспроглядной тоской. Осталось лишь получить ответы на терзающие ее вопросы, чтобы выбраться из этого болота под названием «расставание» хоть с какой-то победой.
— Твои подруги в универе… Что у тебя с ними?
— Эм… Ничего? Дурочка. — И глупая, неуместная усмешка. — Они классные, но это не значит, что я побегу с ними начинать встречаться сразу, как…
Она не стала заканчивать, а сказала другую мысль:
— И, тем более, как я могла иметь с ними какие-то особенные дела, пока у меня была… Ты?
— Ах, да,
я.
Я, которую ты бросаешь гнить в этой дыре.
— Да Обри, черт побери! — голос Ким сорвался до пронзительного крика, что-то зашумело на заднем фоне, словно она столкнула стопку книг со стола. — Твои друзья, наши друзья, они все тебя любят, не забывай о них!
— А ты?! — еще громче крикнула Обри, снова поднявшись на ноги. — Я и ты? Это вообще теперь ерунда, это неважно, да?!
Слезы рефлекторно полезли наружу, и мучащий ком в горле ушел. Глаза горели от эмоций.
— Нет, Обри… — вдруг нежно и спокойно произнесла Ким, и такой тон Обри в таком состоянии мог либо довести до предела, до истерики, либо успокоить. Как ни странно, произошло второе. — Ты моя первая подруга. Самая лучшая. Еще в первом классе, помнишь… Я тебе отдала свою шапку… Мы тогда много дурачились…
Обри невольно улыбнулась. Такое глубокое детство, воспоминания о котором остались совсем-совсем в тумане, за исключением редких особенно ярких воспоминаний. И первое знакомство с Ким — одно из таких.
Когда-то Ким вывела Обри из пучины отчаяния и одиночества. А теперь...
— Д-да, помню.
Опять молчание.
— А то, что было между нами, после выпускного… — проговорила Обри. — Уже неважно?
— Ох, черт! — устало воскликнула Ким. — Мы же пообещали не вспоминать об этом!
— Да ладно, какая теперь разница? Мы почти расстались!
Обри признала эту правду вслух. Действительно. Такое простое слово, но звучит как катастрофа.
И Ким вздохнула.
— Это… Прости, это была ошибка. Мы были очень пьяные, я — тем более. Я тебя просто склонила к этому… Этого не должно было произойти. Я знала, что так все и закончится, и мне нельзя было… Вот это вот... Начинать.
— Д-да ну… Я тоже этого хотела, — пожав плечами, нелепо усмехнулась Обри. — Мне понравилось…
— О, да? — Даже на расстоянии Обри видела, как Ким заливается краской. — Л-ладно. Было правда хорошо. Хоть я и плохо помню…
Обри услышала, как та на секунду улыбнулась.
— Ким… Спасибо за воспоминания…
— И тебе… — Ким проглотила застрявший ком. — Пока.
Обри завершила вызов. Резко перегорела лампочка в ее светильнике, и девушка осталась в полной темноте.
***
Через несколько дней, уже после Рождества, который Обри могла отпраздновать с Келом, Хиро, Базилом и Санни, которые приехали в город, но не стала, девушка вернулась после работы. Включила свет. И увидела тело, лежащее на полу.
Она подошла к маме и перевернула ее на спину. Пощупала ее холодное запястье, ища пульс — не нашла. Похлопала с силой бледные щеки, открыла веки, под которым скрывались неподвижные глаза. Зрачки не среагировали на свет. И тут Обри увидела бутылку виски, допитую до дна, опрокинутый стаканчик с алкоголем и какие-то таблетки, из которых исчезло больше капсул, чем должно было.
Прислонившись к груди, Обри прислушалась к пустому гудению, что было на месте сердцебиения.
Она была мертва.
Не осознавая и не понимая ничего, Обри долго сидела перед трупом собственной матери. Она вспомнила… Колыбельную, которую пела ей мама еще в детстве…
Я баюкаю тебя, спокойной ночи, в небесах светят яркие звезды,
Пусть серебряное сияние луны принесет тебе сны.
Закрой глаза и отдохни. Благослови, Господь, эти часы,
До того, как небо окрасит рассвет, и, зевая, проснешься ты.
Наверное, Господь все-таки наказал Обри за все ее грехи. За то, что она обижала одноклассников, бывших друзей, детей помладше, ругалась с матерью.
Очередная лампочка, теперь уже на потолке гостиной, потрещала и лопнула, и комната покрылась тьмой.
