Госпожа, и не простая

      Дни тянулись один за одним, и я бы хотела наслаждаться спокойной рутиной, а не терзать себя переживаниями и тяжёлыми мыслями о том, что будет, если мои планы потерпят крах — но, увы, роскоши жить, ни о чем не волнуясь, у меня не было. Для меня наступили смутные дни, да и остальным обитателям дворца было ничуть не легче.       Мужская его половина, как и все последние месяцы, была крайне озабочена предстоящим походом, в который падишах должен отправиться уже в ближайшие недели — подготовка была почти завершена. Мехмед всё время рассказывал мне, как сильно он желает отправиться вместе с отцом, чтобы показать себя как сильного воина — и разочарованно вздыхал, понимая, что это пока лишь мечты.       Я пыталась успокоить брата, уверить его, что он должен набраться больше сил и опыта перед своим первым походом, чтобы достойно проявить себя, что ему нужно ещё немного вырасти, на что шехзаде лишь недовольно закатывал глаза, восклицая, что он уже не ребёнок, и почти четырнадцать лет — уже достаточно большой возраст. Но даже споря со мной, он признавал, что, как бы ему ни хотелось, решение повелителя не изменится.       Я же в это время была озабочена совершенно другим. Причин для тревоги было у меня сразу несколько: во-первых, я ещё не до конца решила, что делать с Нигяр-хатун. Я очень надеялась, что Рустему удастся спасти несчастную из лап Хатидже до родов, но насчёт того, что будет дальше, у меня были сомнения. Изначально я думала приказать Рустему преподнести хатун в качестве «подарка» для Хюррем, чтобы он таким образом завоевал доверие госпожи (как это было в каноне). Но сейчас я уже не уверена, что это хорошая идея.       Если я сделаю так, что Нигяр попадет в гарем, получится, что я собственными руками приведу в свой дом врага. Конечно, можно попробовать следить за хатун и в дальнейшем вовремя переманить её на свою сторону, чтобы она была верна мне — но нет гарантий, что она меня не предаст, не присоединится к тройке Хатидже-Шах-Махидевран («клуб самых несчастных женщин», как я их назвала) и не станет участвовать в интригах против Хюррем, как в сериале. Лучше не рисковать: врагов мне и так с головой хватает.       И самое главное: я вспомнила, что Нигяр, поехав крышей после потери Ибрагима и дочери, с подачи тех самых троих гадюк, шпионкой которых стала, пыталась убить Рустема, а также выкрала их с Михримах ребёнка. Больше всего я опасалась именно этого. Кто знает, вдруг в этой реальности ей это удастся, а я не смогу помешать? Даже думать о таком страшно. Я должна избавиться от любой потенциальной угрозы для моего будущего мужа.       Самым простым и надёжным решением было бы помочь бывшей калфе уехать вместе с дочкой куда-нибудь очень далеко, где никто бы их не нашел, и где они могли бы начать новую, счастливую жизнь с чистого листа. Для них же самих это будет лучше, чем оставаться здесь. Не то чтобы я вдруг воспылала жалостью и сочувствием к женщине — да, мне было немного жаль Нигяр, всё-таки и врагу такой судьбы не пожелаешь; я могла её понять и даже оправдать — она просто хотела быть любимой, держась за призрачную надежду на счастье… Но ведь калфа прекрасно знала, с кем связывалась. Вина её в том, что она желала быть с любимым, прекрасно понимая, чем это может закончиться. Но что с наивной дурочки взять — пострадала она из-за собственной глупости. Не дала природа ей ума, и всё.       Так что давала ей шанс на счастливую жизнь с дочкой я больше из собственной выгоды, нежели по доброте душевной. Главное — она будет далеко и не сможет нам навредить, а что с ней будет, мне было все равно. Хотя, буду честной, я чувствовала гордость, понимая, что, если всё получится, смогу и себя обезопасить, и спасти сразу две души, в том числе невинного ребёнка. Сейчас мне оставалось только молиться, чтобы у Рустема всё получилось.       — Госпожа, — я вздрогнула. Я сидела на тахте, занимаясь уроками (срок наказания, что показался мне вечностью, истёк), погрузившись глубоко в свои мысли, и совсем не заметила, как ко мне подошла служанка. Возвратившись в реальность, я подняла голову и увидела перед собой мягко улыбающуюся Фирузе.       Вот и еще одна, вторая, и пока серьёзнее, чем Нигяр, проблема. Поход султана неумолимо приближался, а значит, в ближайшую неделю персидская змея окажется в постели Сулеймана. И снова у меня вся надежда на Рустема: если ему удастся выполнить мое поручение как можно скорее, я смогу избавиться от шпионки Тахмаспа… Надеюсь.       — Да, Фирузе? Что? — я попыталась натянуть улыбку и говорить любезно, чтобы она ничего не заподозрила.       Я незаметно сжала руки в кулаки от напряжения, впиваясь ногтями в мягкую ткань тахты. Переживания по поводу моего плана по устранению Фирузе омрачили мои мысли ещё больше.       — Мне показалось, что Вы слишком напряжены, госпожа, я решила узнать, могу ли я чем-нибудь Вам помочь, — проговорила девушка нежным голосом, склонив голову.       Я была удивлена, что рабыня решилась на подобную дерзость — первая заговорила с госпожой, да еще и осмелилась указать на её вид. Решила подобраться ко мне поближе, втереться в доверие?       — Меня мучают головные боли, — сказала я, хотя на самом деле причиной моей напряженности была как раз сама Фирузе.       Впрочем, я не соврала: от тревожных размышлений у меня и вправду в последнее время начинала болеть голова — всё-таки серьёзная травма без последствий не прошла. Вот и сейчас мне казалось, что она стала невероятно тяжёлой и большой, будто готова была взорваться. Неприятная резкая пульсация в висках заставила меня поморщиться.       — Как хорошо, что Вы сказали об этом именно мне, госпожа, — я бросила на Фирузе недоуменный взгляд. — Я знаю особую технику массажа, которая поможет справиться с болью и расслабит Вас. Если Вы, конечно, позволите мне Вам помочь — я с радостью.       — Так, выходит, ты лекарша, Фирузе?       — Нет, госпожа. Не совсем. Традиционным целительством я никогда не не занималась. Но у меня действительно есть дар помогать людям справляться с болезнями.       — И что же это за дар? — с интересом спросила я.       — Позвольте, и я продемонстрирую его Вам, госпожа. Вы сами убедитесь.       — Хорошо, делай, что нужно.       Персиянка велела мне опустится на тахту, и я повиновалась. Она осторожно присела рядом.       — Прикройте глаза и постарайтесь расслабить всё тело, госпожа, — я послушно выполнила указания.       Я почувствовала, как очень нежные руки мягко дотронулись до моих висков, откинули длинные волосы со лба и начали ласково поглаживать кожу, едва прикасаясь, не надавливая. Я услышала, что девушка стала очень тихо и неразборчиво говорить что-то себе под нос, едва слышно, на незнакомом мне языке, продолжая массаж.       Сперва ничего не происходило, но всего через несколько минут манипуляций я с удивлением почувствовала что-то странное: как будто руки Фирузе стали очень горячими, и жар из кончиков её пальцев каким-то волшебным образом перетекал в мою голову. Во всём теле стало приятно покалывать, словно своими прикосновениями персиянка наполняла всю меня энергией и силами. Невероятно.       Все мышцы невольно расслабились, а голова внезапно стала пустой от всех мыслей и переживаний. Я будто погрузилась в транс. От ласковых рук рабыни сладкая нега разливалась по всему телу. Напряжение полностью покинуло мою голову, а вместе с ним ушла и боль в висках. В сознании было так пусто и хорошо. Боли больше не было, только приятное тепло.       Лишь спустя мгновение я смогла вернуться в реальность и понять, что Фирузе уже встала и отошла от тахты. Меня очень сильно тянуло в сон, всё тело было очень расслабленным. Я с трудом села и попыталась собраться с мыслями, поскольку в голове не было ничего, кроме приятной тёплой пульсации.       — Невероятно, Фирузе. Что это было? Ты что, ведьма? — поражённо проговорила я, когда окончательно пришла в себя.       — Что Вы, госпожа, нет, — сразу же ответила девушка дрогнувшим от страха голосом, на её лице отразилась паника. Обвинение в сговоре с дьяволом в этом дворце, да и вообще в этом времени, было очень страшным — за причастность к колдовству здесь полагалась казнь. — Клянусь Вам, я не имею вовсе ничего общего с шайтаном. Я просто владею знаниями, где в теле находятся особые точки, через которые можно оказать целебное влияние на весь организм. Этот талант мне при рождении даровала природа, в нём нет ничего от беса.       — А как ты тогда объяснишь, что за странные слова ты бормотала, Фирузе? Что это, если не заклинания?       — Это всего лишь особая молитва, госпожа. Это обращение к Всевышнему с просьбой, чтобы он даровал больному исцеление. Умоляю, поверьте мне, — Фирузе взмолилась с жалобным видом, словно была готова упасть передо мной на колени, только бы я поверила ей.       — Молитва, говоришь… Успокойся, я не считаю тебя ведьмой, я пошутила, — я улыбнулась, увидев облегчение на лице девушки. — Твой дар просто невероятный. Мне правда стало лучше, спасибо тебе, Фирузе.       Персиянку поразило то, что госпожа поблагодарила её, простую рабыню, и она растерялась. Я наслаждалась, наблюдая за её реакцией. Но не успела Фирузе ничего сказать, как была прервана стуком в двери моих покоев.       — Госпожа, к Вам пожаловали Шехзаде Мехмед Хазрет-Лери, — оповестил евнух, вошедший с моего позволения.       — Пусть войдет, — я быстро поправила помятое платье и спутанные после массажа волосы. Внешний вид был не самым пристойным, конечно, но это ведь всего лишь Мехмед — сойдет.       Спустя мгновение в покои не вошёл, а влетел мой брат. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять, что он был в ярости и едва сдерживался, чтобы не разгромить мне покои на эмоциях. Я тяжело вздохнула, понимая, что сейчас придётся работать личным психологом, выяснять и решать проблему, которая привела Мехмеда в столь напряжённое состояние.       — Выйди, — обратилась я к Фирузе, что с удивлением смотрела на рассерженного шехзаде, позабыв о приличиях.       — Шехзаде, — рабыня смутилась, поклонилась и спешно покинула покои, не поднимая головы.       Мне показалось, что Мехмед проводил девушку взглядом чуть дольше, чем следовало, будто пристально разглядывал. Всего лишь мгновение. Я отвела взгляд от дверей, за которыми только что скрылась хатун, и выжидательно посмотрела на брата, выпрямив спину и закинув ногу на ногу.       — Успокойся и не вздумай разгромить мои покои, — спокойным голосом сказала я. — Сядь и спокойно объясни мне, что случилось.       Тяжело дыша, шехзаде, руки которого сжимались в кулаки, нехотя присел на тахту рядом со мной, чуть ли не скрипя зубами. Он откинул со лба тёмные волосы, что прилипли к взмыленной от пота коже.       — Отец объявил, что Мустафа будет регентом во время его отсутствия! — раздосадовано воскликнул юноша.       — И? — мое спокойствие было невозмутимым. — Не вижу в этом ничего странного или непредсказуемого. Это было ожидаемо. Кто ещё, если не Мустафа? Ему уже почти двадцать лет, он должен показать отцу, как справится с управлением империей после нескольких лет в санджаке.       — Но меня отец даже не взял с собой в поход, Михримах, ты понимаешь? Хотя Мустафа отправился в свой первый поход, когда ему было пятнадцать, он был всего на год старше, чем я сейчас. Это несправедливо! — шехзаде явно боролся с желанием что-нибудь хорошенько пнуть.       Эх, Мехмед, ты разочаровываешь меня. Почему я должна разъяснять тебе настолько очевидные вещи, как маленькому ребёнку?       Часто эмоции моего брата заглушали его здравый смысл и делали его невыносимо глупым. Это мне крайне не нравилось. Однако, он подросток, в этом возрасте мало кто может контролировать свои чувства. Главное — уберечь его от ошибок, совершённых на эмоциях.       — Это нормально, Мехмед. Пока ты не прошел церемонию вручения меча, ты всё ещё являешься ребёнком, независимо от твоего ума и сил, — снисходительным тоном сказала я, представив, будто объясняю непослушному ребёнку, сколько будет два плюс два.       — Но отец обещал, что я пройду церемонию, как только он вернется из похода, значит, я уже достаточно взрослый! — недовольно перебил меня брат. Тяжело…       — Поход может затянуться на года. Тебе ещё даже четырнадцати нет, а наследником ты станешь, только когда тебе исполнится шестнадцать лет, — пыталась донести до него я.       — Но я ничем не хуже, чем брат Мустафа! — Мехмед стоял на своем. — Я уже учусь всему тому же, чему учится и он, несмотря на то, что я младше, я уже достиг одного с ним уровня в учёбе. И во время тренировок, я ничем не уступаю Мустафе по физической силе, росту… Почему отец не посчитал меня достойным пойти с ним в поход, скажи, Михримах? Он считает, что я слабее, чем в моём возрасте был брат?       — Мехмед, братик, — я вздохнула, придвинулась чуть ближе к юноше и положила свою руку на его, чтобы успокоить. — Наш отец считает тебя достойным, я в этом уверена. Но ты должен понять, что на войне все далеко не так просто, как ты думаешь. Это огромная опасность для твоей жизни…       — Но я ведь сильный, и делаю большие успехи на тренировках! Я доказал, что смогу постоять за свою жизнь в схватке с врагом, — снова перебил меня Мехмед. — Разве это не так?       — Тренировки и реальная битва — две совершенно разных вещи, они и близко не стояли, — покачала головой я. — Поверь, я знаю, как сильно отец любит тебя. Повелитель сделал это для твоей же безопасности. Он бы не простил себе, если бы с тобой что-то случилось по его вине. Отец хочет для тебя только лучшего…       — Но как же тогда я смогу проявить себя, как шехзаде, как сильный и отважный воин? — брат был недоволен моими словами. — Я должен показать отцу, что я — самый достойный наследник, и не на тренировках, а в настоящем бою!       «Достойный». Услышав это слово, я кое-что быстро придумала.       — Ты абсолютно прав, Мехмед, — я словила на себе недоуменный взгляд, и объяснила. — Твоя главная цель — показать себя достойным в глазах Повелителя. Но ты не думал, что проявить себя можно не только, как воина? Падишах не только размахивать мечом на поле боя должен уметь.       — Разве умение воевать — не самое важное для наследника? — нахмурился парень.       — Несомненно, физическая сила очень важна. Но, в первую очередь, чтобы править империей, необходим ум, умение оставаться холодным и непоколебимым в любой ситуации и не поддаваться разрушительным эмоциям, чувствам, которые могут помутнить здравый смысл, — поясняла я постепенно, наблюдая за непониманием на лице Мехмеда, который внимательно слушал. — То, что ты чувствуешь по отношению к Мустафе — зависть.       — Вовсе нет! Я не завидую Мустафе! — сразу же взбунтовался против моих слов шехзаде, но я оставалась непоколебимой. — Мне нет причины завидовать брату, Михримах.       — Завидуешь, Мехмед. Я же вижу тебя насквозь, меня не проведешь. Зависть — самое отвратительное и разрушительное чувство. Ты должен бороться с ним, остерегаться, запомни. Оно может привести к фатальной ошибке, — я серьезно смотрела на Мехмеда, заметив, как в его глазах недовольство сменяется тревожностью. — И остерегаться ты должен зависти не только своей по отношению к кому-то, но и чужой зависти к себе — ещё сильнее.       — Не понимаю тебя, Михримах, — брат выглядел серьёзным. — Кто может мне завидовать?       — Мустафа, — сказала я прямо, без намеков. На лице юноши было удивление.       — Что ты такое говоришь? С чего бы Мустафе завидовать мне?       — Ты всегда был и остаешься самым любимым у отца. Повелитель любит тебя больше, чем меня, Мустафу, Селима, Баязеда и Джихангира вместе взятых, — конечно, больше всех Сулейман любил меня, так что я немного соврала. — С самого твоего рождения, отец хотел видеть на троне именно тебя, а не Мустафу, даже несмотря на то, что он старший наследник, а не ты.       — С самого моего рождения? Как это возможно, Михримах? И откуда ты это знаешь? — Мехмед был окончательно сбит с толку и ничего не понимал.       — Повелитель тайно рассказал мне кое-что… В ту ночь, когда ты появился на этот свет, наш отец видел сон, — а ещё в ту ночь Сулейман изменял Хюррем, которая страдала в родах, с её подругой, но это мы опустим. — Повелитель увидел во сне трон, на котором сладко спал младенец. Это был ты. Отец считает это знаком, что трон должен принадлежать именно тебе, а не Мустафе или кому-либо из наших братьев.       — Я спал на троне? — юноша казался глубоко поражённым. — И Повелитель сам рассказал это тебе? — недоверчиво посмотрел на меня брат. Видимо, он заподозрил, что я сама это только что выдумала, чтобы приободрить его.       — Конечно, ты же знаешь, отец очень доверяет мне. Но, пожалуйста, если он когда-нибудь решит рассказать об этом тебе сам, сделай вид, что не знал. Повелитель велел мне никому не говорить, — я вовремя вспомнила, что если Мехмед скажет Сулейману, что я ему это говорила, то я попаду в огромную беду, ведь знать об этом сне никак не могла. Я совсем не подумала про осторожность.       — Значит, ты думаешь, что мне суждено стать падишахом? Что этот сон — правда? — поражённо проговорил Мехмед, в его голосе было неверие. — Ты действительно думаешь, что отец любит меня больше, чем Мустафу?       — Я в этом не сомневаюсь, ты же знаешь, как я близка с отцом. Я знаю все его чувства, — заверила я брата. — Но именно то, что он отдает тебе слишком явное для Мустафы предпочтение, заставляет меня беспокоиться за тебя больше всего, — проговорила обеспокоенно. Я словила взгляд юноши, требующий пояснения. — То, что Повелитель больше любит тебя, а не его, пробуждает в Мустафе чувство, опасное для тебя. Зависть.       — Михримах, ты знаешь, как сильно Мустафа любит меня, как и наших братьев. Он никогда не станет завидовать мне, и уж тем более не причинит мне вреда, — он отрицательно покачал головой.       Твоя наивность и вера в добрых людей может погубить тебя, Мехмед. Я не должна допустить этого.       — Но ты же ему завидуешь, хотя и любишь, — тихо проговорила я. — Значит, он может чувствовать тоже самое. Я просто переживаю за тебя, братик. Я очень боюсь, что мой самый страшный кошмар сбудется… — я помолчала мгновение, чтобы брат поднял на меня глаза. — Что во сне, который видел наш отец, ты окажешься на троне не спящим, а… мёртвым, — мой голос трагически дрогнул.       Мехмед замер от изумления, осмысливая услышанное. Не успел он ничего сказать, как, внезапно, я громко всхлипнула и закрыла лицо руками. Мои плечи содрогались, я имитировала плач. На мгновение, парень растерялся, совершенно не зная, что делать с женскими слезами, ведь сталкивался с таким впервые в жизни. Он был напуган, совсем не ожидал такого поворота.       Но не прошло и минуты, как я, не отнимая от лица ладоней, почувствовала, как меня нерешительно поглаживают по спине сильные, уже совсем мужские руки. Молодец, не стал впадать в панику и быстро сориентировался. Я прижалась ближе к моему брату, почувствовав тепло его тела, и он, успокаивая, заключил меня в крепкие объятия. Я продолжала вздрагивать.       — Тише, тише, Михримах, ты чего, — растерянно попытался успокоить меня, ласково гладя по золотым волосам. — С чего у тебя такие мысли? Никто не навредит мне, не бойся. Тем более — Мустафа.       — Мустафа — нет, но ведь у него есть мать, — тихо сказала я, «сквозь рыдания». — Пожалуйста, Мехмед, пообещай мне, что не дашь им повода… причинить тебе вред. Не показывай, что завидуешь Мустафе, и не делай ничего, что могло бы заставить его завидовать тебе. Не хвастайся перед ним расположением отца к тебе. Прислушайся к моим советам, если хочешь стать достойным наследником, если хочешь быть лучше, чем Мустафа — не выставляй всем напоказ, что ты лучше его, — я затихла, даже «всхлипывать» прекратила, чтобы дать брату в тишине подумать над моими словами и принять решение. — Прошу, Мехмед, ради меня, пообещай, — добавила жалобным голосом.       — Конечно, сестрёнка… Обещаю, только не плачь, — спустя некоторое время напряженных размышлений, твердо заверил меня Мехмед. В его голосе была взрослая решительность, а лицо серьезно нахмурилось. — Я буду достойным. Ради тебя, матушки, братьев и всех. Не бойся, я не позволю никому обидеть меня… или тебя, — хотелось бы, чтобы это действительно было так легко…       Я почувствовала, как губы брата легко прикоснулись к моему лбу, и слегка улыбнулась. Хюррем дала мне обещание, теперь и Мехмед… Остается только надеяться, что они его сдержат, и что все будет хорошо. Хотелось в это верить.

***

      — Валиде, это Рустем-ага, — представила я конюха, что впервые в жизни стоял настолько близко с Хасеки и выглядел крайне смущённым. — Конюх. Он очень хороший, прекрасно следит за моей лошадью.       Мы втроём стояли около конюшни. С надеждой я украдкой внимательно наблюдала за реакцией госпожи. Хюррем была в недоумении, не понимая, зачем я так настойчиво вела ее сюда, толком ничего не объяснив. Однако когда я представила ей Рустема, в глазах султанши появилось нечто похожее на любопытство. Она окинула агу, который, бедный, весь покраснел, изучающим взглядом, с ног до головы, будто желая увидеть его насквозь. От такого взгляда даже мне стало не по себе.       — Я благодарен Аллаху, что удостоился чести говорить с Вами, госпожа, — Рустем наконец поборол смятение, вспомнил, что должен сказать, поклонился и замер, глядя на землю у себя под ногами. — Вы осчастливили своего раба.       — Рустем, значит? — султанша наконец оставила мужчину в покое и вновь перевела взгляд на меня, всё так же недоумевая. — Зачем же мне знакомиться с обычным конюхом, Михримах? Зачем мы сюда пришли? — рыжеволосая смотрела на меня строго, похоже, начиная терять терпение.       — Валиде, не гневайтесь, я всего лишь хотела сделать Вам подарок в знак моей любви, — я увидела, что Хюррем очень удивилась моим словам. — Если Вы, конечно, не против, — голосом я походила на немного обиженного ребёнка, чьи желания были грубо отвергнуты родителем.       — Подарок? И какой же? — Хасеки немного смягчилась, чему я обрадовалась. Похоже, ей правда стало интересно, что же я придумала.       — Рустем, — я дала команду аге, с намёком посмотрев на него. Он сразу понял, что от него требуется, и спустя мгновение исчез в конюшне. — Валиде, когда я приходила навещать мою лошадку, мне очень понравилась одна кобыла. Я не видела лошадей, прекраснее, чем она. Очень жаль, что я никогда не смогу покататься на ней… Поскольку она мне не нужна, я решила, что эта лошадь достойна Вас, матушка. Было бы преступлением, если бы она всю жизнь провела без внимания, в конюшне. Я уверена, что эта кобыла покорит Ваше сердце с первого взгляда, — когда я закончила свою речь, Рустем как раз вывел на улицу черногривую красавицу, крепко держа за поводья.       Я с удовольствием увидела, как глаза госпожи начали блестеть от восторга, хотя лицо оставалось спокойным. Ещё бы, такой подарок не мог не понравиться: в лучах солнца густая черная шерсть переливалась роскошным блеском, делая лошадь красивее, чем в темноте конюшни. Кобыла громко ржала, и ветер развевал длинную гриву. Казалось, что она сошла с картины, настолько прекрасной была.       — Вам нравится, Валиде? — с робкой надеждой спросила я, дав султанше время осмотреть подарок как следует.       — Михримах, она и правда очень красива, ты права, — сказала Хюррем, но подходить ближе, чтобы погладить обладательницу чёрной гривы, не стала. В её голосе прозвучала некая грусть, и я заволновалась.       — Валиде, что-то не так? Разве Вы не любите верховую езду? — я посмотрела на Рустема и заметила, что он тоже напрягся, не ожидая такой неоднозначной реакции госпожи вместо радости и очарования.       — Люблю, Михримах. Любила… Спасибо за подарок, она правда чудесна, — славянка улыбнулась, но всё же была немного омрачена чем-то. — Очень давно, когда ты была совсем малышкой, твой отец подарил мне великолепную лошадь, что покорила моё сердце. Я назвала её Страсть и очень любила ездить на ней… — и тут я поняла, что совершенно не подумала про этот момент, и мысленно отругала себя. — Но, к сожалению, она умерла…       Конечно, дарить Хюррем лошадь было крайне неразумным поступком. Я должна была догадаться, что этот подарок вскроет старую травму, связанную с той кобылой, что когда-то подарил госпоже любимый, и к которой она была очень привязана. Страсть была жестоко убита по приказу Хафсы, которая решила таким образом отправить нелюбимой невестке предупреждение опасаться за свою жизнь.       Хасеки тяжело пережила потерю своей любимицы, и теперь я, пускай и не нарочно, заставила султаншу погрузиться в грустные воспоминания. Но другого способа познакомить матушку с Рустемом, чтобы это не выглядело подозрительно, я просто не смогла придумать. Я наблюдала, каким грустным стал взгляд рыжеволосой, которым она смотрела на Кару, что всё ещё держал Рустем, не зная, что ему делать.       — Валиде, что случилось со Страстью? Почему Вы так расстроились? — тихо спросила я, поскольку мне надо было сделать вид, что я ни о чём не знаю.       — Просто несчастный случай, дочка, — тяжело вздохнула госпожа, возвращаясь из своих воспоминаний в реальность. — После её смерти я больше не ездила верхом, уже много лет. Не могла забыть эту трагедию…       — Мне очень жаль, Валиде, — сочувствие в моём голосе было искренним. — Я хотела Вас порадовать, а не огорчить…       — Всё в порядке, Михримах, ты ведь не знала, — пытаясь прогнать мрачные мысли, улыбнулась мне султанша и ласково погладила по голове, увидев, что я расстроилась. — Эта лошадь и правда невероятна, я никогда не видела более прекрасного животного.       — Если Вам она будет напоминать о печальных событиях, можете не принимать этот подарок, я все понимаю, Валиде, — я прижалась к рыжеволосой и посмотрела на неё глазами, полными надежды, что от подарка она всё-таки не откажется.       — Конечно, я приму подарок, дочка, — я выдохнула с облегчением, услышав ласковый голос и увидев мягкую улыбку, что тронула губы Хюррем. К счастью, всё обошлось. От радости я крепко обняла госпожу. — А у неё уже есть кличка? — Хасеки с интересом перевела взгляд с меня на Рустема и черногривую, что стояли поодаль все это время. Лошадь рвалась убежать, ставала на дыбы и ржала, не переставая, но ага крепко удерживал её на месте.       — Да, Валиде. Я посчитала, что ей очень подойдет имя Кара, — сообщила я. — Конечно, Вы можете назвать свой подарок иначе, если хотите, ведь теперь она Ваша.       — Думаю, я оставлю эту кличку. Мне нравится. Ты права, Михримах, она точно Кара — чёрная, как ночь, — я была рада, что султанше понравилась кличка, которую я придумала — это было хорошим знаком. — Я вижу, что она с характером, — рыжеволосая с сомнением посмотрела на рьяно топающую копытами на месте и тяжело сопящую кобылу.       — Она просто переживает, сейчас успокоится, — убедительно сказала я. — Не бойтесь, Валиде, подойдите к ней. Кара не обидит свою новую хозяйку.       Под моим красноречивым взглядом Рустем догадался погладить черногривую по спине, и та стала более тихой. Увидев это, Хюррем всё-таки решилась подойти к своей новой любимице. Госпожа была явно поражена её красотой. Она, словно завороженная, прошлась рукой по длинной, ровной гриве, что на ощупь была точно шёлк. Ага постарался, заранее натерев шерсть лошади специальными маслами, чтобы придать ей такой мягкости и лоска. Взгляд султанши загорелся восхищением, и мы с Рустемом, быстро переглянувшись, испытали облегчение.       — Надо же, она успокоилась, как только я дотронулась, — с удивлением подметила Хасеки. И правда — Кара молчала и не шевелилась, пока славянка её гладила, но стоило ей отойти, снова принималась беспокойно ржать.       — Это хороший знак, госпожа, — Рустем, что всё это время молчал в сторонке, осмелился заговорить сам, без разрешения. — Вы правы, эта кобыла довольно буйная. Но если человек ей нравится, она становится послушной. Подчиняется только тому, кого сама выберет. И Вас, похоже, выбрала.       — Рустем-ага, верно? — Хюррем отвлеклась от Кары и внимательно посмотрела на агу, приблизившись к нему. Он нервно сглотнул, и я тоже насторожилась. — Посмотри на меня, — мужчина смутился, понимая, что за это падишах может его казнить, замешкался на мгновение, но ослушаться приказа не мог, потому послушно поднял голову. — Не бойся меня, — султанша с интересом вглядывалась в него. — Я лишь хочу сказать, чтобы ты хорошо ухаживал за моей лошадью, теперь это твоя ответственность.       — Это мой долг, госпожа. Я благодарен судьбе за честь быть Вам полезным, — как полагается, раболепно пробормотал Рустем, сразу же опуская голову вниз снова. — И, еще, госпожа… Знайте, что я, преданный раб, всегда к Вашим услугам. Если Вам вдруг понадобится какая-то моя помощь, не связанная с конями, Вы можете положиться на меня. Я все сделаю, чтобы Вы мне ни приказали, — набравшись отваги, на одном дыхании выпалил ага, и испуганно замер. Я с волнением ожидала реакцию госпожи. Хоть бы она не посчитала это непозволительной дерзостью…       — А ты смелый, Рустем-ага, — спустя несколько мгновений раздумий, сказала Хюррем. Она была явно удивлена такой наглостью конюха, но не возмущена, к счастью. — Пока твои обязанности касаются только конюшни, но знай, что я всегда помню и ценю людей, которые могут быть мне полезны, — Хасеки отвернулась от замершего в удивлении мужчины и посмотрела на меня. — Спасибо тебе за подарок, Михримах, он безумно мне понравился, но меня ждут срочные дела в гареме. Пора возвращаться во дворец. Я буду навещать Кару в свободное время, — султанша последний раз погладила лошадь и отошла от нее. — Пойдем, нам пора.       — Валиде, можно мне побыть здесь еще немного? — спросила я. — Я очень хочу покормить лошадок вместе с Рустемом-агой, они такие красивые… Со мной будут Фирузе и Клара, можете не переживать, — мои служанки стояли чуть дальше, в тени деревьев. — Пожалуйста.       — Хорошо, я доверяю тебя Рустему-аге. Только не долго, уже скоро наступит вечер, — строго предупредила меня госпожа, и я радостно закивала.       Выждав на всякий случай несколько минут после того, как Хюррем со своими служанками скрылась за высоким диким кустарником, где садовая дорожка поворачивала в сторону дворца, я стремительно преодолела расстояние между нами с Рустемом, сократив его до того, что было на грани приличия. Помня о безопасности, я осматривалась по сторонам каждую минуту, проверяя, чтобы вокруг не было никого, кроме Клары и Фирузе, которые стояли достаточно далеко.       — Давай сразу к делу, Рустем, — тихо сказала я, мгновенно преобразившись из ребёнка, каким была перед матушкой только что, в серьёзного человека. — Как успехи в наших делах? Что ты уже сделал?       — Госпожа, ситуация с Нигяр-хатун под моим контролем, — так же тихо и серьёзно заговорил мужчина. Я слушала его очень внимательно. — Мне удалось подкупить служанок, что работают у Хатидже Султан. Хатун ещё не родила, но, как Вы и сказали, находится в темнице, и срок уже подошел, — я выдохнула. — Они помогут ей сбежать в ближайшие дни, как только подвернется возможность и госпожа покинет дворец.       — Ты точно уверен, что им можно доверять? Они не подведут? — засомневалась я, всё-таки дело было крайне рискованным. На абы кого полагаться нельзя.       — Не сомневайтесь, госпожа, я нашел способ убедить их, чтобы они даже не думали обмануть меня. Вам не стоит об этом переживать, — я посмотрела на агу, и в его взгляде мне почудился какой-то холодный проблеск, от которого мне стало не по себе. Я догадывалась, какие методы может задействовать Рустем, но старалась о них не думать. Главное — цель, а способы — уже не моя забота, убедила я себя.       — Раз ты говоришь, что они точно справятся, я тебе доверяю, — оставалось только верить и надеяться, что нам повезет, и нужный благополучный шанс подвернется в ближайшее время, до того, как Нигяр родит. — А что касается второго дела? — оно сейчас было важнее, чем первое.       — Госпожа, Вы не поверите, что мне удалось узнать, — Рустем был горд собой, ему не терпелось поделиться результатами своего труда. Я сдержала усмешку. Я уже знала, что услышу, поэтому поверить вполне могла. — Невероятно, но Ваше предчувствие насчет этой загадочной татуировки на шее у рабыни не обмануло Вас, — с этими словами мужчина потянулся во внутренний карман меховой жилетки и достал сверток пергамента.       — Что же это, Рустем? — я изображала удивление, пока он его разворачивал. — Что ты узнал?       — Вот, госпожа, посмотрите своими глазами, — честно говоря, я мало что понимала в смазанном рисунке, но примерно знала, что должна была увидеть, поэтому сделала вид, что внимательно смотрю, и озадаченно нахмурилась. — На этом рисунке изображено не что иное, как фамильный герб, — пояснил ага, видя мое недоумение. — Татуировка с таким рисунком на теле человека означает, что он принадлежит к одной древнейшей правящей династии…       — И правда, у той хатун на шее точно такая татуировка, я уверена… И какой же династии это герб, Рустем? — я затаила дыхание.       — Не иначе, как персидской династии, именуемой Сефевидами, госпожа, — выждав трагичную паузу, дрожащим голосом сообщил Рустем самое главное. Я театрально ахнула и приложила ладонь ко рту, изображая изумление.       — Я чувствовала, что с этой рабыней что-то не так! — горячо воскликнула я, естественно, шепотом. — Её поведение казалось мне странным, будто она что-то замышляет… Теперь всё встало на свои места. Ведь Сефевиды — главные враги нашего Повелителя. Подумать только, эта хатун вполне может быть шпионкой, опасной для нас!       — Это очень вероятно, госпожа, — мужчина, видимо, как раз собирался сказать мне то же самое, но я его опередила. Он смотрел на меня с удивлением, будто не верил, что я сама смогла это понять. — Какое счастье, что Вы заметили этот символ на теле хатун и обратились ко мне, чтобы узнать его значение. Но, позвольте спросить, что Вы теперь собираетесь с ней делать? Она ведь в любой момент может причинить Вам вред…       — Не беспокойся, Рустем. О ней я уже смогу позаботиться сама — я знаю, что делать дальше, — твердо сказала я и решительно улыбнулась. — Нам не стоит проводить вместе много времени, это будет подозрительно. Мне пора идти, матушка будет волноваться, — ага склонил голову, вероятно, ожидая, что я сейчас уйду, но я стояла на месте и внезапно слегка дотронулась до рукава его рубашки, едва прикасаясь, чем поразила мужчину. Он замер, недоумевая.       — Помни, что полностью мое доверие ты сможешь завоевать только после того, как я получу Нигяр и её малыша живыми и невредимыми, — напомнила я. — Но я ценю ту помощь, которую ты уже оказал мне, — я улыбнулась. — Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал и сделаешь в будущем. Я всегда буду тебе благодарной за это.       Пока Рустем в замешательстве размышлял над моими словами, я отпустила его рукав и отступила на шаг назад, готовясь развернуться и уйти. Вероятно, ага посчитает мой необычный жест всего лишь проявлением детской тактильности, поэтому опасаться было нечего. Пока я ещё не девушка, невинные, случайные касания ничего не значат.       — Я буду каждый день присылать к тебе в конюшню Клару-хатун. Ей можно доверять, передавай мне вести о Нигяр, — сказав это напоследок, я оставила агу в одиночестве.       Я и подумать не могла, что по возвращении во дворец меня ожидает очень неприятное известие. Что-то точно случилось, поняла я, только переступив порог покоев Хасеки, когда решила навестить Хюррем перед ужином, как обычно. Госпожа была не то разгневана, не то расстроена, и выглядела так, будто борется с желанием или разгромить все вокруг, или устроить истерику.       Согнала на мне свою злость по поводу какой-то незначительной мелочи и выгнала, не пожелав со мной говорить. Возвращаясь по коридору к себе, я услышала, как она приказывает никого к ней не впускать. Я была поражена, увидев султаншу такой впервые, и не понимала причин её странного поведения. Но новость, которую вскоре мне удалось выведать у служанок, всё объяснила. И была она для меня не радостной, как и для рыжеволосой.       Завтра вечером в покоях падишаха будет устроен праздник, на котором Сулейман бросит фиолетовый платок Фирузе. Времени уже нет.