Промах

– Марк? Марк, неужели ты действительно спишь! Он приоткрывает глаза, но тут же жмурится от яркого света. Больно смотреть. Кажется всё вокруг издаёт этот странный свет, что просто и беспощадно слепит взгляд юноши. Он ленно приподнимается на локтях и пытается создать себе искусственную тень из рук, чтобы смотреть было не так больно. Как только глаза привыкают к яркости окружающего мира, парень оборачивается к собеседнику и виновато вздыхает. – Прости, я похоже.. устал сильно. На чём мы остановились? Брюнет смотрит чуть взволнованно и недовольно, после чего скрещивает свои руки на груди, выражая тем самым некоторую разочарованность в друге. Брови его сводятся к переносице, после чего он смотрит в упор, всё также выражая через них немое беспокойство. Однако, не увидев в заспанном лице Хитклиффа ничего, что могло бы указать на его раскаяние или на недуг, он тяжело вздохнул и вновь облокотился спиной о ствол дерева. – Мечты, Марк, мечты. - произносит старший тише и более внятно, слегка отвернув голову. – Вот тебе сказать, о чём я мечтаю? Шатен недоуменно вскинул брови. Бледные руки сжали травинки в своих руках, от чего зелёные стебельки полопались как один и стали оторваны от своего прежнего места произрастания. Они сидят всё под той же ивой, всё у того же обрывистого берега шустрой речки со старым и покосившимся подростком, большинство досок которого уже покрылись мхом и заметными трещинами, какие тут же бы превратились в место разлома влажного дерева, если на них наступить. Тепло и уютно. Август. Тишина между ними затянулась и чтобы не показаться странным или неинтересным, смуглый парнишка хмыкнул себе под нос что-то веселое, сложил руки за голову и обратил взгляд своих тёмных, практически черных, как две бездны, глаз к небу, чистому и ласковому. Он прекрасно понимал, что в глазах своего собеседника он выглядит загадочно, от того интерес к теме их разговора должен был возрасти, как и спрос на ответы. Но Марк по-прежнему молчал, будто вовсе лишившись общечеловеческой способности говорить и выражать своё согласие звуками, что, конечно, не лишало его взгляд той выразительности и внимания, присущие его самому заинтересованному, хоть и не самому бодрому состоянию. – Вот я хочу, - продолжил брюнет, в очередной раз взглянув на собеседника. – Не стареть. Никогда-никогда. Лицо Хитклиффа преобразилось сначала в лёгкое недоумение, какое в последствие перетекло в то самое "скучающее" выражение, какое возникало, когда кто-либо (независимо от близости их отношений) начинал нести, по мнению юноши, откровенную чушь, глупости и просто детские бредни, что даже в детстве казались чем-то невозможным. И под стать своему характеру, словно желая целиком и полностью соответствовать ему, собеседник возмущённо нахмурился и с присущей ему страстной горячностью принялся обличать всё то, что он имел ввиду под всеми сказанными им словами. – Согласись,это же круто, mi amigo! Сейчас - наш самый лучший возраст: у нас много сил, мы в пике своего внешнего совершенства, а нравственно и ментально мы можем достигнуть таких высот!- Глаза парнишки горели, точно он искренне верил в собственные фразы и смысл всей его речи в целом. Впрочем, так оно и было, от чего в меру осуждающий и скучающий вид Марка смягчился и недовольно поджатые губы растянулись в доброй, снисходительной улыбке. В такие моменты он задавался вопросом: "а кто из них на самом деле является старшим?" и "решает ли этот статус хоть что-нибудь в этой жизни?" Ведь, если посмотреть на всю их жизнь со стороны, то можно было с уверенностью сказать, что не было в их практике ни одного общеизвестного случая, где возраст (а точнее эта разница в несколько месяцев) имела для них хоть какое-нибудь значение. Потому и звания "старший"/"младший" для них были не больше чем условность. – Я хочу, чтобы мне всегда было восемнадцать. - вдруг продолжил брюнет после некоторого времени полного молчания. Вид его уже был более смиренным и тихим, задумчивым и от того до необыкновенного таинственным, как у какого-то героя старинного романа. Или вся вина в том, что прежний его пылкий и оживленный настрой выступал очевидным контрастом? – Cumple mi deseo. Amén . Его смуглая ладонь скинула медный цент, который так неожиданно возник в его руках, словно по мановению тех самых рук или по любой другой волшебной причине, какая бы так или иначе объясняла бы это явление, и монетка в следующий миг со звучным плеском погрузилась в подвижные воды. Что они только ни делали и сколько только денег ни скинули в эту реку, каждый раз искренне надеясь, что их местами глупые, местами слишком наивные желания о материальном и не очень однажды сбудутся. А в конечном счёте сбылось только это. – Оно сбылось, Сезар. - шепчет Марк будто самому себе, но собеседник обернулся к нему с лаской и насмешливой улыбкой. – Я знаю, mi amigo. - брюнет наклонил голову на бок, всё мечтательно рассматривая пустующую даль. Хитклифф и сам не заметил, что окружение их преобразилось и теперь не состояло ни из чего более, окромя этого дерева и небольшого островка травы, на которой оба так мило беседовали. А вокруг простиралась лишь бесконечная белоснежная пустота, как самый чистый лист бумаги. Он несколько удивлённо вскинул брови и упёр свой сияющий взгляд на друга, чем вызвал лишь смех у последнего. – Хах, к чему столько изумления? Или ты думал, что я не в курсе? – Погоди, но.. это значит, что я.. - неуверенно, с явным испугом начал рассуждать шатен. Юноша в белых одеждах взял его за руку. – Пока нет. Тебе ещё рано составлять мне компанию, - со скрытой усмешкой произнес он. Его руки слегка сжали дрожащие ладони Марка. И вновь тишина установилась между ними. Младший всё изумлённо и настороженно рассматривал по-прежнему свежее смуглое лицо парня, иногда глаза его наполнились сожалением, видно от того, что в голову так или иначе закрадывалась правдивая мысль: "он мертв. Уже как полных семнадцать лет." Торрес смотрел в ответ в привычной для себя веселой и игривой манере. Всё в его лице, мимике, манере говорить было живо, неизменно с той поры, но эти глаза... Мутные, остекленелые глаза выдавали в нем и во всем существовании его мертвеца. Он запомнил их именно такими - безжизненными. – Марк, тебе нужно проснуться. – Проснуться..? – Sí, amigo, открыть глаза и проснуться. Твоё время ещё не пришло. - старший оставил руку Хитклиффа и поднялся на ноги. – Когда это случится, у нас будет ещё целая вечность, чтобы всё обсудить. В этом странном, опустелом пространстве зашумел ветерок. Локоны шатена были подхвачены им, кроны, под его воздействием, шумно покачивали листьями, белые брючины собеседника едва колыхались под его напором. Парня осенило. – Нет, постой, Сез! У меня ещё так много, чтобы спросить..! - взволнованно принялся тараторить он, протягивая свою руку к растворяющемуся образу, который, видно, не внимал его просьбам. – Передай принцессе, что я скучал по ней. - с улыбкой шепнул он. Марка захлестнула вспышка света.

***

Он просидел с этими немногочисленными бумагами больше часа. То перечитывал по несколько раз, то переворачивал обратной стороной, в надежде, что он что-то упустил и именно там он сможет найти ответы на интересующие вопросы, но тщетно. Обратная сторона была стабильно пуста, а окромя написанного текста никакого более не появлялось. Лишь свидетельство о разводе и небольшая анкета, точно с какого-то психологического теста для детей. И никаких зацепок. Это раздражало Адама. Столько усилий и всё ради этих двух несчастных бумажек, которые ни на шаг не приближают его к разгадке той тайны, существование которой он осознал ещё попав в детский дом. Родители. Мама. У всех же есть мама, значит и у него должна быть. Любящая и добрая, чуткая, с нетерпением дожидающаяся его возвращения в родной дом. И совершенно точно не такая, какими были его многочисленные воспитатели и опекуны. Впрочем, он уже давно позабыл свое детство как один противный и неприятный сон, отрезок прошлого, к которому не возвращаются лишь от того, что он неприятен и тёмен настолько, что любой заведённый разговор невольно омрачится, стоит только затронуть его. В конце концов, как иначе можно описать жизнь в месте, которое ты никогда не можешь назвать своим домом, ведь тебе с первых дней внушают то, что "ты здесь ненадолго и совсем скоро мама и папа тебя заберут к себе, в семью".

Но ни мама, ни папа не приходили за ним.

Ни через день, ни через месяц, ни через год.

От этого недоверчивого и тихого ребёнка "родители" отказывались практически сразу же, когда дело доходило до оформления документов. Не ясно, чувствовали их души что-то неладное относительно этого мальчишки или всему виной были безобидные и скромные действия Мюррея, которые он, возможно, неосознанно совершал, чтобы отпугнуть от себя чужих людей, неизменным было одно – от него отказывались. Парень провел в этом месте всю свою жизнь, намного дольше всех, кого он только удосужился знать и прежде называть своими "друзьями по несчастью", так и не попав к кому-либо. С другой стороны, может оно и к лучшему? В любом случае, он всегда более чем прекрасно понимал, что любой их тех людей, проявлявших к нему внимание, как к ребёнку, как к товару на полке среди таких же брошенных и оставленных хрустальных фигурок - детей - никогда не имел ничего общего ни с ним, ни с теми людьми, которых он был готов искать всю оставшуюся жизнь, стоит только покинуть этот "дом милосердия". И всё же эти молчаливые имена, эти сухие и не содержательные бумаги будто указывали на то, что все его мечты и силы, относительно этого дела, были напрасны. Эти пустые строчки казались ему самой настоящей насмешкой над ним. Адам гордец. Он не терпит насмешек над собой и никогда не терпел. Даже несмотря на совершенно противоположное отношение к окружающим его людям. Русый недовольно поморщился, откинулся в кресло поглубже, обратив свой взгляд к потолку, и пробурчал что-то под нос, нечто это отдаленно напоминало имена выведенные на одном из документов. Хочется закурить. В противном случае он не будет отвечать за свои расшатанные нервы и за гневные срывы перед начальством или той же Эвелин, если те так или иначе из собственной наивности поинтересуются положением дел голубоглазого и тем, как неспешно проходит его работа. Дурная привычка: и гневаться, и курить. И как ни странно обе приобрел он практически одновременно. Если природу своей натуральной, чисто животной злобы на людей Мюррей ещё не мог адекватно обосновать, баловство табаком он практически всегда списывал на трудное детство и плохую компанию, в которой он рос. Единственной проблемой было лишь то, что эту самую "плохую компанию" основал уже он сам. Вспомнишь солнышко - вот и лучик. – Ну как ты? Нашёл что-нибудь интересное? Мягкий голос девушки раздался в небольшой комнате. Миллер робко выглядывала из-за двери, однако совсем скоро прошла внутрь и плывущим шагом подобралась ближе к столу. Лицо её, изначально источающее исключительно детское любопытство, в миг преобразилось и помрачнело, стоило только на глазах её показаться полупрозрачной дымке. Она слегка поджала накрашенные губы, уперев одну из худенькие ручек в бок. – Боже мой, Адам, неужели ты опять за своё? - произнесла шатенка с восходящей интонацией, точно отсчитывая своего бойфренда. – Мистер Ли ещё в прошлый раз высказался по поводу курения на рабочем месте. - однако стоит его чуть безразличным глазам подняться к ней, как уверенности в ней тут же поубавилось. – Окно открыл хотя бы.. а то это не правильно как-то. – Без тебя разберусь. - небрежно бросил парень, прикрыв глаза и выдохнув струю дыма. – Нихера я не нашел. Вон, - он кивком указал в сторону свидетельства о расторжении брака. – По одиночке теперь их искать и хер знает где! Эвелин несколько невинно округлила глаза и с лёгкой неуверенно взяла в руки бумагу, принявшись обводить строчки взглядом. Тонкие брови её изогнулись в сожалении, а губы чуть дрогнули от её незнания: какие именно слова сейчас будут уместны, чтобы ими не ранить русого и не спровоцировать ещё больше конфликтов, которых в паре было по горло? – А может.. - задумчиво начала девушка. – Обратиться к городской базе данных? Может у них есть что-нибудь конкретное на них? Анкеты там, документы, характеристики.. – А может сразу в архивы, м? - с сарказмом фыркнул Адам. – Сказать: "Вечер добрый. Я вчера у вас документы стащил, вот вопросом задаюсь. А помогите мне найти информацию вот на этих людей"! - она неловко отвела взгляд, смяв лист в руках, в то время как русый сделал затяжку. – Головой надо думать, Эви. Пока эту херь обратно не верну, про полицию можно напрочь забыть. И показательно выдохнул очередную светло-серую дымку, что вилась в воздухе, как лёгкая ткань на ветру, до тех пор пока вовсе не растворилась в душном помещении. Миллер ясно видела состояние возлюбленного и прекрасно понимала, что когда он находился в столь неприступном расположении духа достучаться до "Адама, которого она полюбила" было чем-то невозможным. Но и уйти прямо сейчас она не позволяла себе только потому, что понимала: он просто переживает трудное для себя время, что расследование его заходит в тупик и все эти негативные эмоции и злобные взгляды, приправленные колкими словами, лишь следствие его усталости. По крайней мере, она искренне старалась себя заверить в этом. Мюррей в свою очередь ни капли не ощущал своей вины. Наоборот, он действительно считал, что Эвелин не способна понять того, что он чувствует прямо сейчас и разделить всё его отчаяние по поводу несостоявшегося дела, она, казалось, насмехается над ним и над его беспомощностью. При том ей удается изображать безгрешную святошу, что из собственного милосердия так стремится его пожалеть и успокоить. "Только мне к чёрту не нужна твоя жалость" - нахмурился русый своим мыслям и обратил блестящий немым осуждением взгляд на это лицо. Вытянутое, глупое лицо, приобретшее сейчас исключительное возвышенное выражение не то раскаяния, не то робости. Бледные вытянутые пальцы вновь подносят сигарету к губам, меж которых та в ту же секунду оказалась зажата, ладонь одним резким движением вдергивает документ из рук Эвы, что в свою очередь получает последний холодный взгляд в свою сторону. Парень чуть пошевелил плечами, чтобы явственно показать свою занятость и принялся уже в который раз перечитывать скромные строчки, некоторые из которых были написаны от руки не самым аккуратным почерком, что прямо указывало на безразличие регистраторши к собственной работе. Она некоторое время ещё с надеждой прожигала его лицо своими бирюзовыми глазами, но стоит ему окончательно и театрально обозначить свое нежелание продолжать этот диалог настолько, что пепел успел скопиться на кончике сигареты, какая с каждой секундой тлела всё сильнее и сильнее, как шатенка решает взаимно нахмурился и уйти, не растеряв окончательно всё своё достоинство. Та звучно хмыкнула и скрестила руки на груди. – Ну и пожалуйста. В конце концов, не я заставляла тебя красть какие-либо документы оттуда. И ушла, громко хлопнув дверью. Хлопнув с такой силой, что настенные часы чуть ударились о стену, а Адам, больше не в силах сдерживать своей всепоглощающей злости, что разгоралась в нем и множилась с неимоверной скоростью, с рычанием впечатал лист бумаги в стол. Окурок сорвался с губ прямо на брюки, повлекая за собой совсем скорый ожог и пятно пригари на неплотной ткани. Оскалившись, юноша тут же смахивает дымящийся бычок на пол и прижимает, затаптывает тот носком своих ботинок. Голубые глаза обращаются к закрытой двери. – Истеричка! - точно обиженный подросток он запоздало кричит вслед, желая тем самым задеть девушку, однако желая того не искренне, а лишь поддаваясь очередной вспышке агрессии, что в последнее время так сильно участились. Скоро весна.

***

Перед глазами вновь свет. Он невыносимый, выжигает своей яркостью сетчатку, от чего невольно глаза вновь закрываются. Но он старается бороться с этим противным чувством из раза в раз стараясь продержаться как можно дольше, не сомкнув ресниц. Вскоре, пелена яркого света оставляет его и перед ним возникают размытые образы человеческих фигур, возвышающийся над ним, точно хирург над пациентом. Не успевает он раскрыть своих губ и издать хотя бы звук, оповещающий о его сознании, как образы дёрнулись, наклонившись ближе. – Боже, Марк, ты цел! - с облегчением разнеслось по комнате.