Промах

– Пап, я это.. в общем.. Голос его всегда дрожал и становился неловким, когда он искренне старался кого-то обмануть, при том обмануть намеренно, так, чтобы в последствии эта самая ложь ни в коем случае не вспоыла наружу. Только, похоже, лишь из-за его расшатанных нервов, что и вынуждали связки дрожать, а каждое слово светиться точно красными лампочками, чтобы к ним обратилм более пристальное внимание, эта самая попытка солгать и вскрывалась. И сейчас, казалось, должен быть совершенно идентичный случай. Мужчина сидел за столом и подливал в стопку дорогой виски. День только начался; в тарелке перед ним яичница и бекон, к которым он едва притронулся, а руки его уже тянутся к алкоголю, чтобы уже сейчас поднять градус и привить некоторый интерес к очередному унылому выходному ы компании своей семьи. Хотя, какой уже семьи? Этих людей между собой ничего толком и не объединяло, помимо колец (однако м здесь спорно, ведь Патриция временами предпочитала появляться в обществе без этого обременяющего аксессуара на своей руке) и некоторой кровной связи. А так - прах, пустота, ноль без палочки, если вам так удобно. И, что забавно, никто из них не знает в какой именно момент это самое слово "семья" прекратило быть для них чем-то существенным. Возможно, это случилось, когда в заголовках газет начала мелькать скандальная статья о том, что Мервин был замечен с некой особой легкого поведения, а может и вовсе, когда вскрылось, что Иона мало того, что был нежеланным, так и вовсе не от именитого юриста. Впрочем, дело это было очень туманно и запутано, потому даже этот по-своему сенсационный факт был под огромнейшим сомнением. Всё же некоторые черты Маршалла так или иначе прослеживались и в самом мулате. Стоило емкости из тонкого стекла опустошиться и звучно опуститься на поверхность стола, под потолок кухни устремилось вопросительное хмыканье мужчины. Его сухие, особенно безразличные глаза перешли на вытянутое лицо парня. Уже этим незамысловатым взглядом он ясно давал понять, что это волнение в голосе и в брюнете в целом, не вызывало в нем ничего, окромя подозрений. – Я хотел на обед.. приготовить что-нибудь, - продолжал несколько запинаясь юрист, перебирая смуглые пальцы между собой. – Может даже бурый рис, как ты любишь, но-о.. заметил, что позабыл его купить и.. - повторное, угрожающее хмыканье отца заставило его невольно вздпогнуть, а последующую часть предложения прозвучать так поспешно, будто слова лились, как из перевёрнутого ведра. – Я могу покинуть вас? Буквально на час, я клянусь! – Не припомню, чтобы поход в магазин занимал у тебя столько времени. - словно желая усугубить положение сына, хмыкнула себе под нос женщина, слегка надменно проводя салфеткой по своим пухлым губам. Мулат был готов поклясться, что чувствовал каждой клеточкой своего тела, как по виску его скатывалась ощутимо холодная капля пота. Впрочем, даже если эта мелкая деталь всё же ускользнула от пристального взгляда Мервина, он довольно ярко подмечал эту очевидную и отвратительную в своей неуверенности ложь, которая даже забавляла его тем, насколько жалко выгляжела. Это льстило его гордыне, приятным бальзамом растекалось по его немощной, сморщенной, как пересушенный изюм, душонке. Мужчина чувствовал себя хозяином, владыкой, а родной сын незаметно преображался в трясущегося и безвольного раба, благоговеющего перед ним, перед его взглядами, словами и действиями, как трясутся и благоговеют жрецы лишь перед своим истинным Богом. Слишком большая планка для него? В любом случае, какого бы вы ни были мнения, Маршалл находил подобное для себя "в самый раз". – В магазин получается. - растягивая буквы с явной насмешкой над младшим начал он. – Чтож, будь по-твоему. Не то от странного человеческого желания "поиграть" со своей жертвой, не то по любой другой причине, сейчас он дал свое согласие, от чего Иона буквально пораженно раскрыл рот на мгновение, но тут же опомнился и даже слегка смутился. Подобное лишь сильнее льстило ему, потому даже эта наивная надежда в карих округлых глазах действовала на него даже слегка успокаивающе. – Но, - это слово на корню разрушало практически всё, что успело выстроиться в сознании брюнета в эти несчастные мгновения. Ему даже показалось, что сердце в груди перестало биться, а вокруг образовалась режущая слух тишина. Но сердце его по-прежнему билось, а глухота в считанные секунды покинула его. – Если я узнаю, что ты был где-то ещё, то, боюсь, мне придется прибегнуть к мерам. Юрист сглотнул. Появилось непреодолимое желание сжаться в комок, лишь избавиться от этого липкого чувства напряжения. – Мы же оба не желаем этого, верно? – Да.. в-верно. – Вот и отлично. Тогда вперёд, твой час пошёл.

***

– Да ну, ты угараешь надо мной. Оттепель по-прежнему старалась убедить жителей мелкого округа в том, что наконец позабыты дни холода и промерзлой погоды, где при виде одного только снежного кома желание выбираться на улицу из своего теплого жилища пропадало напрочь; что скоро, совсем скоро температура поднимется выше, чем отметка в ноль градусов, а после продолжит стремительно расти, приближая тем самым весенние деньки полные цветения, журчания воды и щебетания перелётных пташек, обязанных к этому времени уже вернуться из своего зимнего путешествия к более теплым уголкам страны. Однако не стоит забывать истинное лицо этого явления - обман. Самый глупый и простой, чтобы впоследствии ничего не подозревающему человеку или животному гнусно воткнуть нож в спину в виде ещё более холодной и премерзкой погоды. Оба парня неспешно шли по тенистой улице близ квартиры Мюррея. Выбор на это место встречи пал не только из-за некоторого эгоизма со стороны блондина, но ещё и потому, что буквально в паре шагов отсюда находился небольшой гипермаркет, а ко всему прочему дорога туда-обратно, включая такую необходимую встречу с коллегой, к счастью для Ионы, составляла ни больше, ни меньше ровно обозначенный час. Руки судорожно дрожали, в уме его поселился глупый страх нечаянно уронить папку с документом, который он, впрочем, не торопился показывать "полноправному владельцу". В конце концов, он, как один из представителей закона, обязан убедиться в принадлежности этого документа ему, даже если это старый и давно недействительный договор купли-продажи, некогда принадлежавший его родителям. – В каком ещё месте? - в меру неловко и возмущённо отозвался мулат, всё сжимая папку, которую боялся уронить в грязную лужу талого снега. – В моём объяснении нет ни грамма лжи или преувеличения! – Эх, чел, если ты просто стыдишься своего жилища, так бы и сказал, - Адам закатил глаза. – А не придумывал себе эту драматическую историю. – При всём уважении! - раздражённо отозвался собеседник. – Я и без этого рассказал тебе слишком много о своём отце и, извини меня покорно, что подобное в газетах не пишут! – Да? А мне кажется, что кто-то здесь слишком зазвездился благодаря богатенькому папочке, а? - на бледном лице его скользнула насмешливая улыбка. – Что думаешь на этот счёт? Старший прекрасно понимал, что своими справедливыми, по его мнению, замечаниями он так или иначе, без всякой на то нужды, накалил и так уже напряжённую обстановку. Маршалл выглядел взбешённым: густые брови были сведены к переносице, делая взгляд озлобленным и хмурым, губы дрожали от желания не то что-то сказать в ответ, не то расплыться в жутком оскале, с которым он так и набросится на собеседника с кулаками. Всё-таки друг друга они знали плохо, если не ужасно, от того и друзьями себя не называли. Так, знакомые. Но.. он не поднял руки. Не сжал её в кулак, не замахнулся, не ударил. Лишь упер взгляд в землю. И смотрел в её так упорно и продолжительно, что Мюррею внезапно стало так неловко, но от чего? Вскоре стала заметно проявляться дрожь во всем теле юноши, пока наконец он не спрятал свое вытянутое лицо за рукавом чистого белого пальто.

Он плакал.

Он содрогался от всхлипов, что странным образом так, одномоментно охватили его, обойдя все барьеры самоконтроля, какие он только прежде успешно возводил в собственной голове. Отвратительное чувство. Ощущение собственной ничтожности в данный момент только усугубляло положение брюнета, заставляя сильнее захлёбываться в собственной печали и слезах. Это неправильно. Он не должен плакать. Показывать это позорное чувство на людях. Нельзя, нельзя, нельзя! Адам был в полном недоумении. Конечно, в прежнее время ему действительно приходилось доводить до слез тех, кто был его слабее, в конце концов, жизнь в детском доме для него всегда была некой борьбой за более удобное и достойное качество жизни, но сейчас... Это ощущалось иначе. Будто эти слезы - это что-то неправильное, что-то, чего не должно было происходить сейчас. Что-то, что произошло не по его вине. Блондин сначала шокировано, а после с долей сожаления смотрел на сжавшуюся фигурку коллеги; он чувствовал себя в меру беспомощно перед тем, кто уже был морально сломлен и повержен перед ним. И как же теперь подступиться? Или лучше не трогать? Оставить как есть, забрать то, зачем вы собрались, и уйти в закат? Ведь основную задачу для него Иона всё-таки выполнил, а значит от этой ненужной связи можно преспокойно избавиться. Однако что-то маленькое, скребущее, что-то, что поселилось непосредственно в груди юноши не давало ему покоя, стоило только его голубым глазам вновь усиленно пытаться уловить хотя бы кусочек этого, очевидно, заплаканного лица. Но безуспешно. И с каждой неудачей чувство это усиливалось, от чего в считанные минуты состояние самого Мюррея было уже не таким радужным. – Х-хэй.. ну ты чего? - наконец вымолвил он неловко, вытянув руку в его сторону. – Я.. может я лишнего сказал? Ты это, извини, если.. – Почему я не заслуживаю никакого спокойствия.. - тихо проскулил мулат в ответ, выпрямившись и принявшись судорожно вытирать своё лицо ладонью. – Забирай! - рыкнул тот и в одно движение прижал к груди оппонента тонкую папку, точно желая избавиться от неё и содержимого. – Забирай и оставь меня в покое, пожалуйста! Но на последнем слове голос его дрогнул, осип и стал таким же жалким, каким бывает голос нищего, отчаявшегося человека, живущего исключительно на милостыню, которую ему удалось собрать за сегодняшний день. Старший несколько удивлённо сжал папку в руках, дабы также не уронить её на влажный асфальт, и всё не отводил этого недоуменного и сожалеющего взгляда. Такой мятежный и обиженный на жизнь. Как подросток в теле взрослого. Впрочем, они оба были такими. И сейчас он вел себя как подросток, ведь он устал, он устал быть взрослым: унылым, уставшим, полностью в делах и заботах так, будто он не имеет никакого права на то, чтобы быть счастливым, свободным. Живым. Мозг отказывал под давлением всяческих запретов, обещаний, дел. В конечном итоге, он ведь тоже человек, так кто сказал, что он не достоин иметь того самого сумеречного права на личное мнения, полноценно превращаясь в игрушку в чужих руках? Даже если это родной человек. И, кажется, хотя бы малую часть этой бесконечной печали и опутывающей возле шеи на подобии петли, что свисает с потолка особенно отчаявшегося в этой человека, Адам всё-таки понял. Он был таким же. Он вырос слишком рано, ведь всегда полагался исключительно на себя и ни на кого кроме себя; нахождение в огромном обществе из детей и воспитателей не поселило в нем мысли, о том, что он находится в обществе, наоборот, уже с малых лет парень видел ясно - он совершенно один. И ни одна "мама" и ни один "отец" не исправят этого положения. Потому, чтобы не сломаться, чтобы прожить и не оставаться на обочине в этом мире мальчишка вырос, слишком быстро отказался от прелестей детства и юности, отдавая предпочтение труду и поискам. Поэтому в этом озлобленном дрожащем лице Ионы он видел что-то знакомое и по-своему родное. Точно он уже когда-то видел его слезы.

***

– Прекратите! Отдайте обратно! Светлые коридоры начальной школы каждую перемену наполнялись звонким детским смехом детишек разных возрастов, играющих между собой и всячески проводя заслуженные минуты отдыха за излюбленными занятиями. Но даже в таком храме светлого детства и непоседливости может поселиться нечто тёмное. Злое. Что-то, что искусно прячется в тени между высокими стеллажами и дверьми, выжидая подходящей минуты, чтобы вылиться во всей красе на глазах у изумленной публики. Насилие. Иногда кажется, что именно это является последним выходом. А в впечатлительных глазах ребёнка, чей родитель во всех смертных грехах и своих невзгодах винит лишь отца твоего знакомого, именно эта возможность - отвесить сильную оплеуху - кажется решением всех проблем. Родитель будет счастлив, если проблем не будет! И потому вопрос причастности и справедливости такого решения по отношению к жертве уходит на второй план. Дети есть дети, им свойственно заблуждаться. – Хватит! Ну пожалуйста! Хнычет смуглый паренёк бросаясь то к одному обидчику, то к другому, всё вытягивая руки перед собой, чтобы наконец забрать свой маленький рюкзачок, что невольно уподобился волейбольному мячу и теперь перелетал из рук одного мальчишки в руки другого. Брюнет готов закричать от своей беспомощности, но не бросает попыток прекратить это издевательство над собой и своими вещами. Но оно не прекращается, а силы угасают. И вот он падает на колени и стыдливо закрывает своё лицо руками, уже содрогаясь крупной дрожью из-за своих громких всхлипов. Именно подобного унижения чаще всего добиваются задиры; сильных - боятся, они могут дать сдачи, смелых - уважают, они бесстрашны, а с такими и дружить не зазорно, а слабых просто используют так, как вздумается. В особенности если они как-либо перешли дорогу. Неприятно оставаться одному. Неприятно оставаться без родителей. Неприятно осознавать всё это. А ещё неприятно ежедневно наблюдать того, из-за кого твои любимые мама и папа по нехватке финансов и по иным материальным причинам, оставили тебя в детском доме. Точнее сыночка этого самого "злого дяди". Потому этому темненькому мальчишке доставалось даже от той небольшой кучки "обездоленных", которых старались приспособить к обществу посредством обучения бок о бок с самыми обычными детьми. Наверное, это было в некоторой степени ошибочный метод. – Отдали рюкзак и разошлись, вы! Высокий мальчишеский голос заставил хулиганов обернуться на низкорослую и аккуратную фигурку, где лучше всего выделялась его голова из-за обилия золотых кудрей, торчавших в разные стороны. Местами эти непослушные локоны залезали в глаза, от чего его нахмуренных бровей не было видно, а озлобленные голубые глаза выглядели попросту смешно. Естественно от того этот "герой" был поднят на смех также, как и тот плакса, что робко взглянул на своего спасителя. Очередной ошибкой было недооценивать силу внутри этого задиристого и напыщенного бледного паренька, что после "праведной взбучки" так неряшливо проводил по пушистым переливчатым волосам, так сильно похожими на шапку одуванчика. Смуглый мальчик смотрел на него снизу вверх с восхищением, утирая последние влажные следы от прежних слёз, что стекали по округлым щекам обильнее, чем в самом полноводной реке мира. Он не сразу очнулся, когда ему протянули рюкзак, над которым также потешались, как и над ним, но как только пришел в себя, то сразу смущённо улыбнулся и принялся тараторить слова благодарности. – Спасибо, ты.. а как тебя зовут? – Мы больше не увидимся. - загадочно отозвался спаситель и сделал шаг в сторону. – Я из детского дома. А ты.. не терпи. Иногда нужно дать сдачи. – Х-хорошо.. спасибо, одуванчик! - бросил он вслед убегающему парнишке, которому, впрочем, прозвище даже понравилось.

***

– Отпусти меня! Отпусти! Маршалл не унимался. Он отчаянно пытался вырваться из странных и тесных объятий, в которые его ежемоментно заключили: руки старались оттолкнуться от плеч старшего, дыхание его участилось, что не мудрено, ведь в данный момент вместе со слезами, которые подавлял в себе мулат, вышла и та истерика, долгое время томящаяся по соседству вместе с ними и со всеми его детскими травмами, которым также не было места в "новом" Ионе. На смену всем эмоциям, всей его чувствительности шел расчет, который сейчас попросту рассыпался, будто клетка, куда было отправлено всё, что было в нём недопустимо, наконец не выдержала и её жерди, как тонкие макароны, попросту сломались. Травмированный и одинокий ребенок в теле взрослого. Не он боролся сейчас с Адамом, а те оставшиеся черты, допустимые и приоритетные для "нового" Ионы. И по большей части это был именно страх. – Да отпусти же ты! - захлёбывался младший, от чего слова окончательно теряли свою форму и превращались в один сплошной рёв. – Просто оставь меня в покое! Пожалуйста..! В Мюррее всегда было что-то садистское. Эта отвратительная, с точки зрения морали, черта, кажется, всегда была где-то рядом с ним, ещё с самого детства, когда мальчик с немым упоением, едва сдерживая улыбку, наблюдал за тем, как дворовая кошка расправляется с пойманной вороной. В некоторой степени это было нездорово, ненормально для обычного человека, да только.. что есть нормально? И из садистских наклонностей сейчас действует он? Разве не из глубокого сочувствия и понимания русый сейчас так крепко держит его в своих руках, чтобы в порыве этой разрушительной истерики он не покалечил себя и не сделал бы ещё хуже в этой ситуации. В конце концов, если посмотреть так, то Маршалл уже давно отслужил ему должное, отныне он не так необходим, как прежде, но всё же парень не отпускает. Наоборот, сжимает ещё теснее, несмотря на все попытки брюнета нанести ему хоть какой-то урон. – Для начала успокойся. Вот успокоишься и отпущу. - говорил он размеренно и совершенно спокойно, будто предыдущие минуты не был потрясён всей этой ситуацией. – Давай, а теперь расскажи, что тебя так задело в этом вс- – Я не буду! Ничего я не скажу, я-! Конечно он хотел хоть кому-то рассказать больше, но не мог. Оковы страха, образовавшиеся на его шее целых три года назад, тяжелели с каждым днём, а цепь, находящаяся под контролем в руке Мервина, становилась с каждым прожитым днём всё короче и короче, и, казалось, что это не закончится до тех пор, пока юношу и вовсе не станут держать за этот "ошейник", как бесхребетную псину. Сейчас же он ещё мог вырваться. Просто нужна помощь, хотя бы чья-нибудь ещё. – Да успокойся же... Иона, - позвал старший, стараясь заглянуть ему в лицо, которое тот принялся усиленно прятать, осознав, что вырваться у него никак не получится. – Иона, посмотри на меня, пожалуйста. - младший будто нарочно не отвечал и даже не собирался идти ни на какое содействие, что легко могло вновь раздражить в Адаме эту неподконтрольную агрессию, что прежде уже вылилась на его девушку, но нет. Сейчас ей препятствовало что-то большое и доброе..? Что-то, что было внутри русого также долго, как и его садизм. – Иона, пожалуйста.. просто посмотри. Сейчас рядом нет никого и ничего, что может тебе навредить... ты можешь рассказать всё, что тебя беспокоит. Мулат затих. Его тело по-прежнему дрожало, а дыхание всё не могло восстановиться и прийти в норму, однако немощная крупица спокойствия всё-таки смогла прокрасться ему в голову. Адам ведь прав. Рядом с ним сейчас нет того, кого сейчас он боится больше всего на этом, кого уважает лишь для того, чтобы раз в неделю иметь немощные несколько минут спокойствия в перерывах между кошмарами во сне и ужасами наяву. Сейчас рядом лишь тот, чью роль в своей жизни он не мог объяснить, ведь не знал его. Маршалл не знал Мюррея в лицо. Он видел его лишь через прорези собственной маски, искажающей реальность вокруг него не хуже, чем алкоголь или любые другие психотропы. И лишь сейчас он открыл свои глаза, чтобы увидеть его. Наверное, в данный момент, это взаимно. Наконец его лицо, вытянутое, влажное и обезображенное этой внезапной, даже для него самого, истерикой, приподнялось вверх. Карие, практически черные глаза, всё-таки отливающие оттенком темного шоколада, устремились прямо ко льду глаз собеседника, таким аккуратным и изящным, будто это были два драгоценных камня, которые Мюррей украл когда-то и, взамен на зрение, поместил себе в очи, лишь бы уважить своё эго. Это просто глупые мысли! Откуда они вообще берутся в его голове? Ему впервые доводится видеть ласковую улыбку на его бледном лице, точно расцвела она лишь для того, чтобы хотя бы немного успокоить младшего и вселить всё такие же мелкие крупицы доверия к себе прямо сейчас.

Может они знали друг друга когда-то? А может быть в другой жизни? Нет никакой разницы, сейчас они, похоже, познакомились вновь.

– И так..? - негромко произнес Адам неловко. – Может лучше обсудим это дома, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания? – Дома? - предварительно глубоко вздохнув, на выдохе произнес парень, сведя брови в неуверенности. – Да, у меня. Ты успокоишься, обкашляем это всё и документы глянем. В лице младшего беспокойство смешалось с неуверенностью, так или иначе эта идея не внушала ему ничего хорошего. Иона видит в нем спасение, но по-прежнему осознает, что он один. – Так что скажешь? Я ручаюсь, ты будешь в полном порядке. - руки его слабели, как и объятия, а голос ниже, будто змей искуситель убеждал свою жертву последовать за ним и выполнить всё, что он только пожелает сам. Единственное, всю собравшуюся атмосферу, которую, впрочем, ощущал лишь Маршалл (в противном случае он никак не мог логически объяснить этого давления в своей груди), прервал звонок телефона. Мюррей поморщился, сунул руку в карман и, не разбирая, кто вообще посмел ему мешать в законный выходной, принял вызов. – Да? Что ещё? « – Адам? У меня есть работа для тебя.»