Испачканный фартук

Вернувшись домой со странной прогулки, Альбедо сразу же направился к себе в комнату, предварительно поздоровавшись с отцом и оставив ему прошлый выпуск газеты, сказав, что отдаст новый когда сам его прочитает. На самом деле Альбедо ещё не планировал читать газету, у него было другое желание, нужда, страсть. Неумолимая страсть к рисованию, которую до этого момента он не испытывал. Он даже не знал, что рисование может стать зависимостью. Швырнув газету на старое, в каких-то местах порванное, кресло, художник рванул в свою мастерскую, в которую его ноги сами вели. Придя в место своего творческого блаженства, Альбедо со взглядом зависимого влюблённого то ли в человека, то ли в искусство оглядел свою обитель, в которой виднелась летающая пыль из-за струек солнечного света, которые пробивались через неплотно закрытые шторами окна, а на верхних углах небольшого помещения-пристройки, что было заполнено по краям различными картинами, из-за которых в воздухе стоял запах застывшей краски, висела паутина, которая была таким же родным местом для каких-то домашних пауков, из-за чего в этой комнате добавлялось ещё больше уюта. Альбедо остановился, вдохнул бодрящий его запах краски и рассеянно рассмеялся. Зачем он сюда пришел? Но раз уж он здесь, значит, видимо, это судьба? Альбедо отряхнул свою одежду и приоткрыл окна, чтобы пустить солнечного света в мастерскую. Перед ним стоял пустой мольберт, который так и просил поставить на него холст. Сзади была небольшая площадка, на которую обычно должны становиться модели, чтобы позировать для портрета. На ней никто не стоял, из-за чего это было самое пыльное место в комнате. В углу этой площадки стоял рояль, на котором любил играть отец. Заметив этот рояль, в сердце Альбедо что-то дернулось, оживилось и задвигалось. Мольберт стал полупрозрачным, а рояль — самым ярким предметом в мастерской. Художник немного двинулся в сторону инструмента, находясь как будто в каком-то трансе. Этот рояль стоял здесь все время, но только сейчас Альбедо начал замечать, насколько живым было это место. Вот, прямо перед ним, сидит отец моложе на лет двадцать, а рядом с ним, в центре мастерской, стоит мама и поет свою новую оперу. Когда пение притихло, а звуки рояли стали больше фальшивить, Альбедо увидел, как его мать, как настоящий, живой человек, подходит к отцу, скрипя досками, и целует его. Прямо перед ним сейчас стояла картина, которую нельзя было изобразить никакими красками. Это была реальная картина, картина этого места. Отец и мать, заметив своего сына, одиноко стоявшего посреди комнаты, нежно улыбнулись, а отец встал с кресла, жестом показывая, чтобы Альбедо сел вместо него. Творцу было страшно, в какой-то мере жутко, но в то же время он видел то, чего ему так не хватало. Его родители стояли около рояля, в ожидании своего сына. Альбедо снова почувствовал себя ребёнком — слабым, но в то же время готовым свернуть горы, беззащитным, но в то же время держащим в руках деревянный меч, трусливым, но в то же время идущим в неизвестное. Он ощущал себя тем самым ребёнком, который все это время жил в нем, мечтал вернуться в реальность, увидеть мир. Сев за мягкое кресло у рояля, тонкие, в каких-то местах грязные и розоватые, мозолистые пальцы, неловко перебирали клавиши рояля в каком-то давно забытом Альбедо ритме, но ребёнок, который сейчас был в его теле, помнил эту мелодию наизусть. Это было не похоже на классику, на какую-то известную песню, скорее на детскую импровизацию, которая в ушах отдавала слабой фальшивостью, что не резала слух, а скорее наоборот, дополняла мелодию. С каждой клавишей, прожитой Альбедо, ритм все больше и больше становился уверенным, исчезла фальш, ноты стали громче и четче, а взгляд художника ещё более живым. Альбедо находился в трансе, в мире между реальностью и таким далеким миром фантазий, не исполнившихся детских мечтаний и душой не забытых детских улыбок. Звуки рояля отзывались в каждой дощечке мастерской, доходили до ушей художника и выходили в окно, распространяя мелодию по воздуху. Альбедо играл уже долгое время никак не уставая и даже не думая о том, что на его пальцах могут появиться новые мозоли. Прямо сейчас он ощущал себя кем-то другим, не тем Альбедо, которым он считал себя до сих пор. Он был другим. Тем Альбедо из своих мыслей, своим идеалом, своим творцом. Конечным результатом своей жизни, который он спрятал глубоко в своей душе, в самый дальний ящик, чтобы никто, абсолютно никто, не видел и не нашёл его. Дверь в мастерскую тяжело открылась, что вывело Альбедо из транса. В дверном проеме стоял с болезненно бледным, мокрым от слез лицом, которое сейчас в глазах Альбедо отдавало молодым розовым румянцем, отец. Он стоял совершенно удивлённый, а в глазах, что так долго были бледными и сухими, наконец-то появились блики. Он выглядел взъерошенным, неопрятным и молодым, в своей мятой пижаме и стоял голыми ногами на холодном деревянном полу мастерской. — Альбедо? Ты только что играл на рояле? Правда ты играл на рояле? Ты на рояле... — Повторяющийся поток перефразированных фраз из уст отца прервался его всхлипами, которые он так давно не испытывал. Альбедо видел, что отец тоже чувствовал себя живым прямо сейчас, как и он. Альбедо встал со стула и приглашающим жестом указал на рояль. Отец был крайне удивлён таким странным поведением сына, но было видно, как он скучал по этому месту. Он медленно, слегка боясь чего-то, подошёл к роялю, а Альбедо ушёл с площадки и встал у мольберта, на который по пути взял холст. Из мастерской снова раздались звуки старого рояля, а молодые мать и отец, которые на время исчезли, снова стояли, обнявшись друг с другом. Альбедо видел их, и видел отца, который почти не отличался от него в молодости. Даже возрастные морщины, которые покрыли его лицо, не были видны в данный момент. Альбедо теперь понимал, что место, в котором они находились, было не его мастерской, а семейной обителью, семейной гаванью, семейной душой. За каждым мазком краски по холсту следовал другой, более широкий. Каждый мазок, сделанный в данный момент, отражали то, что рассказав на словах, было бы очень унизительно. Они отражали то, что происходило сейчас в его мастерской, в его мыслях, в его голове. Эта работа значительно отличалась от его других работ. Возможно тем, что в ней присутствовала какая-то загадочность, недовоговоренность? Если бы Альбедо сейчас выставил эту картину, то к нему, скорее всего, было бы обращен множество вопросов о том, что скрывает эта работа, почему она так отличается от других. Неизвестно, сколько времени отец и сын провели время вместе таким образом, но звуки рояля из их дома утихли только к полуночи. На следующее утро Альбедо встал на несколько часов раньше обычного, где-то на середине рассвета. Половина солнца уже плыло по небу, а розовые облака, которые вольно двигались, не имея права остановится, были слегка пестристыми и не густыми. Перед тем, как лечь спать вчера, Альбедо читал свежий новостной выпуск газеты, который он бросил у себя в комнате. Этот выпуск ничем не отличался от предыдущих, засчет кричащего заголовка, который смог искренне заинтриговать художника. Если вкратце, то статья была про его нового знакомого, которого он встретил на площади вчера. Он поймал двух картинных воров, которые поссорились из-за двух безымянных картин, которые оказались похожи стилем друг на друга. Ещё он узнал, что его нового знакомого зовут Скарамучча, и что он далеко не простолюдин. Для Альбедо это было какой-то трудностью, однако, он не обращал на нее внимание. Сейчас Скарамучча проводил поиск автора картин, чтобы дать ему моральную компенсацию. Художника эта новость заинтересовала, ведь картины были его, а от дополнительных денег никто бы не отказался. Сегодня Альбедо не планировал туда идти, а вот завтра будет самое то. Несколько раз прочитав эту статью и изучив портрет Скарамуччи, Альбедо заснул с мыслью о том, что мирная и размеренная жизнь закончилась на моменте встречи на площади. Все сегодняшнее утро Альбедо стоял и размышлял о его новом знакомом, вдавался в какие-то теории и мысли, порой весьма абсурдные. Пытался вспомнить какие-то детали его внешности, поведения, которые, на удивление, хорошо запомнились. Он помнил его бледно-синие уставшие глаза, фиолетовые необычные волосы, которые пахли сливой и стерильностью. Альбедо казалось, что он помнил о Скарамучче все до мельчайших деталей. Ему даже порой казалось, что он влюблен в него. Была ли это любовь художника к музе или обычная влюблённость, а может и просто симпатия, Альбедо не знал. Он знал только то, что его знакомый для художника был как магнит, который невольно притягивал, заставлял раскрыть все пороки своей тёмной души. Сейчас Альбедо стоял у мольберта, стараясь отвлечься от мыслей об этом человеке, которые уже навевали ужас и какую-то нездоровую зависимость. Но какие бы линии не были нанесены на холст, в каждом движении, в каждом мазке, в каждой крупице краски он видел его портрет. Даже на других работах, которые были написаны ещё задолго до их встречи, Альбедо видел его лицо. Стараясь не думать ни о чем, рисуя почти вслепую, Альбедо старался отвлечься от навязчивых мыслей о человеке, к которым он не привык. Он понимал, что если будет долго сдерживать его мысленные пороки, то они вскроются ещё быстрее, чем он хочет. Но и если он не будет их прятать, то все может стать ещё хуже. Альбедо находился на мнимом перепутье своего сознания, которое он не в силах разрешить. Взглянув на холст, Альбедо изменился в лице. Теперь его лицо не выражало некий страх, дискомфорт и непонимание, а скорее теперь изображало гримасу злости, ужаса и слабости. Художник аккуратно снял ненавистный ему портрет с мольберта и спрятал за другими картинами. Альбедо попробовал ещё раз нарисовать что-то. Не получилось. Ему уже начало казаться, что он заболел какой-то неизлечимой, неизвестной миру болезнью, что он сходит с ума, разучился рисовать или ещё что похуже. Художник устало рухнул на пол, швырнув кисти и краски по разные стороны мастерской. Он хотел заснуть прямо сейчас и очутиться в другом месте, где-то среди облаков, не зная никаких проблем и переживаний, остаться вечно молодым, не знать страха и боли, и никогда не почувствовать, что значит слово "любовь".