Испачканный фартук

Альбедо проснулся от того, что его отец очень переживал и тряс его, чуть ли не плача. Открыв глаза, ему понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя и вернуться в реальность. Поморгав глазами и окончательно сфокусировав свое зрение на обеспокоенном лице отца, Альбедо засуетился и резко сел на пол. — Отец, почему ты здесь? Тебе нельзя много ходить! — Альбедо испуганно смотрел на своего родителя, который в свою очередь переживал не меньше. — Я звал тебя, потому что время близилось к вечеру и мне была необходима доза лекарства, но ты не отвечал. — Под конец своей речи отец по какой-то причине начал ощущать вину. — Ах! Все в порядке, я просто устал за сегодня. Я отнесу тебе газету вместе с лекарством. Быстро оправившись от неловкой ситуации, Альбедо резко встал и, как будто ничего и не было, начал заниматься своими делами, позабыв о ненавистном ему портрете.

* * *

В элитном районе, недалеко от центра, скажем так, в спальном районе для тех, у кого были деньги на жизнь в нем, в одном из домов на самой широкой улице города бурлила жизнь отчаянно горячим кипятком. А все потому, что семья, проживающая там, снова стала героями ненавистной ими прессы. И пусть виновника никому не нужной популярности уже наругали, в поместье до сих пор витала аура навязчивой популярности, которую никто, кроме организатора, не поддерживал. А организатором был никто иной как Скарамучча. Именно он, пусть и сам не любил внимание, был организатором массового сборища псевдотворцов всех мастей. Он хотел поскорее найти настоящего автора картин, но, к сожалению, к нему приходили лишь одни оборванцы. Скарамучча уже устал от всего и реагировал уже не так бурно, а скорее уж говорил по привычке, что самое страшное для того, кто ищет новые впечатления. Он даже уже думал о том, как либо сохранит эти картины, либо просто отдаст в музей. Он сидел, страдая от уже привычного для него дофенизма, начинал думать об отдаленных от реальности темах, забываться в себе, а сам жестами указывал, что вновь подошедший к нему человек оказался шарлатаном. Он бы так и провел все свои будни глядя в лицо нескрываемой лести и лжи, если бы не ситуация, которая стала квинтэссенцией всего траурного и размеренного образа жизни Скарамуччи. Помимо ненавистных для него будней, в последние дни его стали окружать и ненавистные ему люди. Скарамучча понимал, что он сам начал собирать этот сброд, но он привык уже настолько, что задумался о скорейшем окончании этого показательного акта справедливости. Уже чуть ли не засыпая, Скарамучча сквозь сон говорил шаблонные отрицания и прощания всем тем людям, которые подходили к нему и рассказывали о картинах. Он уже почти заснул, как вдруг в зал, в котором проводилась акция, вошел слуга с каким-то молодым человеком под руку. — Молодой господин, к Вам пришёл ещё один человек. Скорее всего последний. Впустить его? — Слуга говорил слегка отрывисто и дрожа, но старался сохранять самообладание. — Впускай. — Скарамучча тяжело вздохнул и устало махнул рукой, понимая, что это тот же человек, как и сотни людей до него. — Эм… сэр… эти картины, они мои… — Очень тихо и боязливо отвечал вошедший. Скарамучча, проявив хотя бы немного уважения к посетившему его человека, открыл глаза и оглядел его. — О, так ты тот горожанин, которому я помог пару дней назад? — Скарамучча вытянулся, заинтересовавшись в собеседнике. — Так и есть. Рад, что вы меня запомнили. — Гость успокоился, жестом указав на ближайший стул и, увидя разрешение Скарамуччи, присел. — Говоришь, эти картины твои? — Скарамучча же, даже несмотря на знакомое лицо, относился скептически и уж точно не располагался на его стороне. — Да, вы правы. Эти картины были написаны на раннем этапе моей карьеры, если ее можно так назвать. В то время я рисовал для себя и не планировал вести их на продажу. Однако после того, как мой отец занемог, я был вынужден продавать свои старые картины, чтобы было чем питаться, так как моя мама умерла раньше из-за тяжёлых условий работы, и семью содержал только отец на купеческом деле. Я не ставил на них подписи, из-за чего я часто видел в газетах и по слухам, что мои картины были перепроданы втридорога. Меня не особо волновало будущее проданных мною картин, потому что для меня главной целью было лечение отца. Сейчас ему уже немного лучше, поэтому я позволил себе прийти сюда, чтобы их вернуть. — Очень интересные факты о биографии, но меня больше интересует ваш взгляд на картину. — Скарамуччу не сильно заинтересовала и расположила биография, однако он перестал нагнетать обстановку, чтобы рассказчику было проще рассказывать. — Я ничего не раскрываю в этих картинах. — Парень неловко поправился на стуле, ожидая реакцию собеседника. — Серьёзно? Абсолютно ничего? И ты даже не начнешь рассказывать о глубинном мире этих картин? — Скарамуччу этот факт поистине удивил, ему стало интересно, что ещё его собеседник расскажет. — Да. Они не отражают ни моей души, ни реальность, ни что-то ещё. В них нет смысла как такового, потому что рисование для себя — это не преследование каких-то целей, попытки раскрытия себя, показать себя миру, удивить всех, показать реальность, раскрыть человеческие пороки. Ты рисуешь не то, что все от тебя ждут, потому что ты художник, а ты рисуешь, потому что ты хочешь рисовать. Но заявление было и правда громкое, потому что смысл в картинах есть. Они обе иллюстрируют мое отношение к миру. Это правда. Например, во время рисования первой картины, я вспоминал, как вместо нужной мне ветчины я купил тушенку, из-за чего мне пришлось задержаться на час, чтобы покормить бродячих котов. А на второй картине я злился из-за того, что у меня плохо высушился фартук, из-за чего мне пришлось рисовать в полумокром фартуке. Я всегда иллюстрировал какие-то бытовые ситуации, чтобы все те тёплые воспоминания, которые мне так ценны, сохранялись хотя бы на холсте. История гостя больше всех из раннее услышанных впечатлила Скарамуччу, потому что парень описал именно то, что он чувствовал и видел. Смысл, который был заключен в этих картинах, был ничем иным как воспоминания художника о каких-то бытовых ситуациях. — Как, говоришь, тебя зовут? — Скарамучче уже не хотелось казаться страшным и ужасным, из-за чего он максимально расслабился. Ему хотелось по-настоящему поговорить с кем-то близким ему по духу, а не все эти помпезные, наигранные люди, которые составляли ему компанию каждый день. Родившись с золотой ложкой, не значит, что ты не становишься тем, кто это золото создаёт. — Альбедо. Я смогу забрать картины? — Собеседник был крайне удивлён реакции Скарамуччи, но было видно, как он рад. — Да, ты сможешь их забрать чуть позже. Попрошу их упаковать для тебя. Я, кстати, Скарамучча. Можешь обращаться по имени, но не перестарайся с обращениями. — Спасибо, Скарамучча. Мне было приятно с вами поговорить. Ах, и ещё. Спасибо, что выслушали меня. — Альбедо привстал со стула и уважительно поклонился с нежной улыбкой на лице. В сердце Скарамуччи что-то нездорово застучало новой жизнью из-за неожиданности и необычности произошедшего. Перед ним никто так ещё себя не вел. Было видно, как его собеседник остался доволен беседой, несмотря на проявленную раннее жестокость и холодность в разговоре. - Подождите! Стой, не уходи. Что ты хочешь в качестве компенсации? — Скарамучча почему-то запереживал и хотел оставить своего собеседника подольше. — О? Компенсация? Точно. Это было бы очень хорошо. Можно мне фотоаппарат? — Альбедо стоял по центру комнаты, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Фотоаппарат? И это все? — Скарамучча стал ещё более удивлённым и любопытным. Он старался как можно дольше ещё задержать их беседу, чтобы узнать человека поближе. Его всегда тянуло к тем, чей взгляд отличается от других. — Да. Мне деньги не нужны, а фотоаппарат будет довольно полезной вещью, учитывая, что у меня есть, что фотографировать. — На последних словах лицо Альбедо растянулось в приятной улыбке, а сам он смущённо отвел взгляд. — Хорошо, я дам тебе фотоаппарат. — Скарамучча был сконфужен простотой собеседника, но ничего не сказал. — Подожди пару дней, я отправлю к вам доверенное лицо. Только скажи адрес. — Разумеется, но будет проще, если я сам приду. — Альбедо слегка засуетился, что смутило Скарамуччу. — Почему? Если его вам принесут, то это будет легче, чем идти сюда и забирать его. — Я хочу сфотографировать вас первым. Вы очень красивы. — Альбедо сказал это, и дверь громко захлопнулась. Осознав случившееся, от резкого движения волосы на голове Скарамуччи взъерошились, а его голову терзал лишь один вопрос — "Что?".