Испачканный фартук

Скарамучча сидел в своей комнате и смотрел в окно, абстрагировавшись от всего общества, которое ему так осаждает. Эти вечера, да и дни, у него были довольно часто. На них он думал о всем подряд, о себе, об обществе, о семье и будущем. И ему надоело об этом думать. Он привык ко всем этим мыслям, что даже не может придумать что-то новое. Но сегодня день значительно отличался. В отличие от прошлых моментов, сейчас он сидел, смотрел на дождь, хаотичные капли которого стекали по стеклу наперегонки. Он смотрел на эти капли и улыбался. Он никогда так не улыбался. Горничная, которая принесла ему еды, очень удивилась, когда увидела обращенный на себя улыбающееся лицо Скарамуччи, но его самого это никак не смутило, потому что он думал о нем. Прошло несколько дней с их последней встречи и, не побоюсь это сказать, но Скарамучча скучал. Он впервые скучал о ком-то. Изначально он вообще думал, что это какая-то апатия, навязчивые мысли, а в итоге он просто постоянно думал лишь об Альбедо. Скарамучча задумался, настолько ли это эмпатия, сколько не симпатия, но ответа так и не нашёл. Он вообще редко находил какой-то ответ в себе. Он считает, что ему нужен какой-то учитель, знающий в этом мире все, умеющий находить ответы на все его вопросы, но сам факт того, что такого учителя, да и человека в принципе не существует (или существует?), не особо ударил по Скарамучче. Скорее, это его личная несбыточная мечта, которая просто греет ему сердце в холодные дождливые вечера, когда единственный шум, который его окружает это лишь треск веток в камине и стук дождя по окну. Скарамучча отвлекся от своих мыслей и, не убирая улыбку со рта, оглядел свою комнату, которая ему уже порядком надоела. Сейчас он, конечно, рассматривал ее с другой стороны так, как его научил Альбедо. Он смотрел на эту комнату не с реальной точки зрения, а с осознанной. Он смотрел так, не как это было в реальности, а благодаря абстракции своего разума, воспринимал эту комнату как что-то родное и теплое, а не холодное и чужое. Вообще мир для Скарамуччи — это то место, где бы он вообще никогда не хотел бы находиться. Он считал себя лишним человеком в своей жизни, каким-то чужим для реальности, но любимцем своего сознания. На холодном полу в полумраке своей комнаты, единственным источником света в которой было лишь одно открытое окно, в кое недавно смотрел Скарамучча, лежал какой-то кусочек бумаги, что был вырван, скорее всего, в порыве очередной ярости и злости на себя и мир на этой неделе. Сейчас этот листок очень манил Скарамуччу к себе, каким-то образом и, даже может, приказывал взять его. Скарамучча же, как завороженный, взял обрывок и, как в трансе, сел за стол, предварительно скрипнув стулом. На этом обрывке он что-то вырисовывал, отдельные линии всплетались в хаотичный портрет, как танцоры на льду, после которых остаются шрамы. На портрет Скарамучча потратил лишь небольшой промежуток времени, но они, пожалуй, были самыми дорогими и лучшими в этот вечер. Дверь комнаты начала разговаривать стуками, и Скарамучча, когда услышал голос дворецкого извне, выкинул этот отрывок куда-то в угол комнаты, а сам, вернувшись в привычную для него реальность, сделал обычное для его реалий лицо безразличия и ненависти. Сказав дворецкому войти, Скарамучча встал со стула и приоткрыл все окна, тем самым развеяв полюбившийся ему полумрак. Дворецкий начал что-то говорить, что, судя по интонации, было приглашением на "семейный" ужин, на котором обычно он с "семьёй" обсуждал какие-то насущные проблемы, но, если честно, они отлично справлялись без него, а Скарамучча, в свою очередь, констатировал самочувствие родителей. Тем не менее, он отказался от приглашения, пусть и знал, что если они получат несогласие, то он удостовериться в их здоровье более жестоким образом. Но Скарамуччу это не сильно волновало. У него на вечер были другие планы, которые имели более хорошую и притягивающую перспективу. Он хотел пригласить Альбедо на чаепитие, поэтому сказал дворецкому, что сегодня вечером у него будут гости, и он не сможет посетить семейный ужин. Когда дворецкий закрыл дверь, Скарамучча тут же сел за стол, на котором стопкой лежали готовые для письма листы. Он писал постоянно переживая, стоит ли писать это, а стоит ли то, хотя у Скарамуччи никогда не было с этим проблем, но сейчас это его не волновало. Он переживал, что Альбедо не сможет прийти, что письмо получится слишком загруженным, не притягательным или отталкивающим. Скарамучча никогда не испытывал такого количества переживаний, из-за чего в нем поднимался некий азарт, непреодолимое желание взять все и сразу. Когда Скарамучча позвал дворецкого, чтобы отправить это письмо, он переживал, смущался и вел себя слишком странно и непривычно, как будто за одну ночь он, как змея, поменял свою оболочку, а с ней и характер. После отправки письма он лег на кровать, расправил руки и облегчённо вздохнул. А после развернулся к своей подушке, зарылся в нее и, как ребёнок, застучал ногами по кровати. Скарамучча никогда ещё не ощущал себя таким.... живым?.... в этом месте. Даже то, что оформление его загородного особняка имело готический характер, который полностью отражал семью, живущую в нем, сейчас он видел мир гораздо более насыщеннее и теплее, чем раньше, а часы ожидания прихода Альбедо тянулись пусть и медленно, но с ведущим наслаждением. Он ждал в одиночестве, но ощущая себя в бурной и комфортной компании. Он разговаривал с часами, отсчитывал на них время, бегал к окну и от него садился за стол, что-то рисовал, а после возвращался на кровать. В нем бурлила жизнь, бурлила кипятком энергия, которую он так отчаянно прятал и хранил в себе, что сейчас думал, что, увидев его родители прямо сейчас, они, быть может, вышвырнули его из дома на целый день, или начали бы игнорировать, как они делали в детстве. Но Скарамучче бы понравилось, потому что не только он вернётся в светлое прошлое, но и те, кого он уважает и переживает. Но в его годовое был только один вопрос: уважает и переживает ли он на самом деле? Время, как бы не укорачивал его Скарамучча, шло медленно. Он старался себя чем-то увлечь, отвлечься от скучного отсчёта времени, но каждый раз возвращался к часам. Мальчик даже разглядывал свою комнату, которая приелась в его сознании. Он пытался разглядеть там что-то новое, какое-то послание или письмо, которое оказалось там волшебным образом. Он изрисовал уже все обрывки бумаг неаккуратным, но близким и родным портретом Альбедо, который то улыбался, глядя в глаза, то любовался цветами, открывая взору Скарамуччи прекрасный профиль. Скарамучча долго рассматривал эти рисунки, некоторые он немного изменял, где-то добавлял что-то новое, а порой и задумывался, почему у художника его жизни такое отвратительное настроение каждый день, а порой даже и возвращался к мысли, не страдает ли его художник каким-то расстройством? Но, в итоге, не найдя ответа ни на один возникший в своей голове вопрос, Скарамучча тяжело вздохнул вместе с часами, которые пробили семь вечера. Резко оглянувшись на часы, мальчик выбежал из комнаты с нетипичной для него радостью и желанием, живым блеском в глазах. Спустившись вниз, несколько раз чуть не споткнувшись на лестнице, Скарамучча бежал к главной двери, порой спотыкаясь на ровном месте. В этих дверях, к которым он так отчаянно стремился, проживая все те моменты, что все это время назревали в нем, расцветали как сад цветов, о котором он, казалось бы, уже давно забыл, однако он жил все это время своей жизнью, должен был появиться так сильно желанный гость. Открыв массивные двери, которые были вратами между страшной теснотой и неумолимой свободой, взору Скарамуччи предстало нежное, аккуратное, располагающее к себе лицо желанного человека. Этот человек, слегка смутившись и отведя взгляд, однако после небольшой паузы снова взглянул в глаза Скарамучче, произнёс слегка неуверенным, тихим голосом: — Скарамучча? Я Альбедо. Будем знакомы. — После чего молодой человек протянул руку с пятнами от красок, которую он забыл вымыть. — Благодарю Вас за то, что вернули мне картины. Я искренне рад этому. Впрочем, Ваше приглашение на чаепитие внесло во мне некий диссонанс, но кто я такой, чтобы жаловаться на приглашение от такой важной персоны. — Альбедо доброжелательно улыбался, пусть и от него ощущался возникший дискомфорт. — Ах, я так рад вас* видеть! — Скарамучча, после небольшой паузы, во время которой он рассматривал своего гостя, неловко пошатнулся назад, однако тут же выпрямился и дружелюбно принял рукопожатие. — Мне невероятно стыдно, что я вызвал вас в неудобное для вас время, однако, я очень польщён, что вы пришли в четко назначенный срок. Прошу прощения, что не обговорил встречу заранее. — Ах, не стоит! Это лишь моя прихоть, тем более, я рад составить Вам компанию. Позволите мне войти? — Альбедо сделал шаг вперёд, ожидающе глядя на собеседника. — О, прошу прощения, что заставил вас ждать! Проходите, а то простудитесь. — Всегда, когда Альбедо говорил, Скарамучча входил в какой-то транс, при котором он рассматривал говорящего с каким-то блеском в глазах. Зайдя в особняк, который четко сохранял свою структуру и атмосферу готики, Альбедо остановился на первом этаже в полном восхищении, глядя с каким-то азартом на стены, которые были увешаны различными картинами, медленно переводя взгляд на потолок, украшенный яркой люстрой, а после переводил взгляд на отдельные объекты, постоянно повторяя фразы восхищения и удивления. Скарамучча тоже смотрел по-новому на здание, которые называл своим домом, даже несмотря на то, что пару дней назад он считал это место самым мрачным и душным в его узком мире.