вечерний этюд

             Острие кандзаси оставляет порез на ладони, так сильно Сакура сжимает заколку в руке. Затеряться в коридорах подземелья просто, как и задыхаться сначала от ощущения сжимающих её холодных стен, а после от нехватки кислорода в узком пространстве. Оно как в шахте. Или в первые дни в особняке Учиха. Только с той разницей, что мысли её кружат не вокруг спасения, а вокруг брошенных вскользь признаний Шикамару. «Я буду рад и просто поболтать». Оно завораживает своей непринужденностью. «Так бы я был что-то вроде придурка. Или ублюдка. Смотря, как посмотреть». Глазами потерянной и запутавшейся Сакуры – Шикамару не дотягивал до ублюдка. «Не знаю, кто тебе нужен больше, друг или мужчина. Мне без разницы». Быть кем угодно, лишь бы рядом, лишь бы получить нужные сведения. «Ты слишком хорошего обо мне мнения». Шутка, в которой правды больше чем веселья. «Я с тобой не ради этого». Опуская глаза. «Прости, как-нибудь в другой раз». Это обещание не Сакуре, а самому себе. Зимой Сакура видит то, что ей показывает Шикамару, летом – то, что Итачи-сан, а истина где-то посередине. И пока Сакура не разберется, в чьих руках именно она кукла, окончательные выводы не будут сделаны. Ведь у медали всегда есть обратная сторона… Забавно, как такая простая истина понимается во всей её красе только сейчас. – Заблудились, госпожа? – от стен отталкивается мужской голос. Сакура от неожиданности дёргается, на случай атаки держа наготове кандзаси, и утвердительно мычит, понимая, кто перед ней. – Следуете за мной. Помощь Сая вряд ли обернётся чем-то плохим, но Сакура все равно ждёт подвох. Его шаги обретают звучание. Факелы он не зажигает, чтобы сохранить кислород. Сакура идёт на звук его шагов и терпеливо выжидает, когда же тот заговорит. Скажет какую-нибудь несусветную чушь или что-то дельное? Хорошо бы последнее. Только сказать ему оказывается нечего и после двух и после трёх минут пути. – Если ты не помощник Итачи-сана, значит… что-то вроде друга? – она решается закинуть удочку. – Итачи-сана? – но рыбка не ловится. – Я читал в одной книге: муж и жена обращаются друг к другу намного ласковее, чем то, что я наблюдал все эти дни. – Не всё, что в книгах, правда. – Врут не книги, а люди, госпожа, – в кромешной темноте невозможно увидеть его приторную улыбку, Сакура скорее чувствует. – Они же и пишут их, – вяло протестует, ввязываться в бессмысленный спор не входит в её планы. – Так что, вы что-то вроде друзей с натяжкой или знакомых с долгой историей? – Друзья? – он будто пробует на вкус привезенную диковинку, а потом берётся распробовать сладость покислее: – Знакомые? – Товарищи? – подбрасывает ещё одно понятие в его личный словарь. – Товарищи? Сакура едва сдерживает раздраженный вздох. Выпытывать информацию у Сая почти так же сложно как и с любым Учиха. – У Итачи есть то, что мне нужно, – затем поясняет: – Реальнее иллюзий, чем те, что создает он, я никогда не видел. Понятия преданности и общая история – не то, что их связывает. Сакура поспорила бы, но кто она такая, чтобы судить человека за то, какими иллюзиями ему хочется питаться, она сама только недавно выбралась из тех, что даже не были созданы Шаринганом. – И что же ты видишь? – Брата, – так же спокойно он сообщает: – Я убил его. М-м. Итачи считает, его убил не я, а система. Забавно, да? Та же система убила и его старшего брата. От беззаботного тона Сая начинает мутить. Как удачно они доходят до выхода, и Сакура может глотнуть спасительного воздуха. Ноги её будто прирастают к земле. Оно и к лучшему, так больше шансов остаться здесь, вместо того, чтобы вбежать внутрь, и оказавшись напротив Итачи-сана не найти что сказать. Ведь перемена, которую она почувствовала, может оказаться частью обмана. Очередной манипуляцией. Его «вам все ещё страшно?» – попытка уличить её во лжи, которую он так легко распознал, а она взяла и неосознанно потянулась к его щеке. Потянулась, чтобы проверить, а не мираж ли его секундная слабость, но миражи не отталкивают, потому слабость оказывается правдой. Непонятно только какого рода эта слабость. – Какой ещё, черт возьми, старший брат? – она не узнает собственный осипший голос. Прошлое мужа подобно его ранам на коже. Под запретными печатями будто бы не просто глубокие раны, а незажившее свежее мясо. Зрелище не из приятных, это его прошлое. Потому и сравнения соответствующие. – Не знаю, Итачи зовёт его просто братом, – Сай не понимает, как много эта информация значит. – Почему…почему ты мне рассказал? – Нужно же вам хоть что-то знать о своем муже, – весело отмечает в ответ. – Не думаю, что мне хотелось бы… знать. – Правда? Я так не думаю, – на этот раз улыбка озорная. – Что ещё, по-твоему, мне стоит знать? Следующий факт из жизни мужа пресекает на корню любое сочувствие. Да и о каком сочувствии может идти речь? Вспомнить хотя бы признание, сказанное без толики раскаяния: «Назад дороги не будет, если первыми я убью отца с матерью». – Есть и те, кто считает, это было не самоубийством так называемого брата, а попыткой Итачи обрести силу. Убить того, кто дорог, кажется, это в стиле Учиха. Мангекю Шаринган и все дела, – задумчиво тянет Сай, и именно в нём прежде всего Сакура перестает видеть человека. – Но иногда, – он размышляет вслух, на лице ни грамма веселья. – самоубийство – единственный способ выбраться из системы, в которой истинная ценность шиноби – в его самопожертвовании. Моя, ваша, Итачи – наши жизни ничего не стоят. Это первое, чему учат. Разве вас этому не учили? Сакуру хватает лишь на одно: помотать головой. Её учили защищать и помогать. Приносить себя в жертву – это то, как жил Какаши-сенсей, потому он вывел железное правило для команды номер семь: продолжать вставать на ноги, сколько бы раз тебя не ломали. – А-а, тогда вы никогда не поймете, почему самоубийство – это единственный способ выбраться из системы. Пока что она выигрывает, – он читает в её глазах несогласие и издает тихий смешок. – Госпожа, талантливым ребятам прошивают мозги с ранних лет. Подумать только что делают с гения-… – Заткнись, – это тот самый случай, когда вступают в реакцию несовместимые вещества и порождают незапланированный взрыв грубости. Сакуре не нравится то, в каком направлении развиваются её мысли, то, как смеется над ней Сай, как мало в нём человеческого, живого, настоящего. – Забавная вы, госпожа. Предупреждающего взгляда Сакуры хватает, чтобы Сай перестал разглагольствовать об извращенной философии жизни, догмам которой она следовать не станет, но недостаточно, чтобы он заткнулся окончательно. – Возвращаясь домой, не забывайте смотреть под ноги. Никогда не знаешь, когда змея выйдет из своего логова и последует за вами, – для того, кто изучает людей по книгам, у него хорошо получается играть со словами. – Никогда не знаешь, как много она увидит. Как много она покажет своему хозяину. Глаза Сакуры сами метнулись к входу в убежище. Следы раздавленной мыши бесследно исчезли ещё неделю назад, но чернильная змея все ещё прячется, где-то там. С той же уверенностью, что и приставила кандзаси к горлу мужа, Сакура отвечает на угрозу: – Никогда не знаешь, когда змея будет втоптана в землю. – Совет на будущее: делайте это в пяти-шести километрах от квартиры со сломанным радиоприемником и въевшимся запахом сигарет, – он жмурит глаза в улыбке и машет ей ручкой прежде, чем исчезнуть в белой дымке. Все это время с ней разговаривал его клон. Сообщение Сая – или Итачи-сана – говорит ей не думать даже идти к Шикамару. Только вот Сакура не намерена играть ни по правилам мужа, ни по правилам свекрови или чьих-либо ещё, кроме своих собственных.

***

             Сакура представляет, как огонь пожирает темно-синее кимоно с вышитой лаской. Ей чудится запах жженой бумаги. Именно так пахнет тлеющая ткань из хлопка. А потом она развеет темно-серый пепел в саду особняка Учиха и будет наблюдать за тем, как он оседает на прекрасные бутоны свекрови. Только вот сейчас не весна и даже не лето, кусты постепенно оголяются, а избавиться от кимоно все равно, что объявить Учихам войну. Первая половина вечерней трапезы проходит в привычной тишине. Положение Сакуры матушка пока что хранит в тайне от Фугаку, но в какой-то момент он внимательно рассматривает зверька на вороте кимоно и впервые за всё время обращается к невестке: – Сакура, – от этого пробирает до мозга костей. Она ничего не может поделать с возникшей картиной перед глазами: как Фугаку-сан покорно принимает смерть от рук старшего сына. Она думает о системе шиноби и правилах Учиха, тех самых, что с ранних лет вдалбливают в головы признанных гениев. Вспоминает она и двенадцатилетнего Саске, ищущего в толпе родителей своего отца, и отчаянно пытающегося скрыть свое разочарование. Фугаку не посчитал нужным прийти на выпускной Академии. Младший сын, не оправдавший надежд, и старший, гордость клана, – вот оно наследие Фугаку Учиха. Свободный от установок и ограничений клана Саске и готовый ради него повергнуть мир в хаос Итачи-сан – вот кто такие на самом деле братья Учиха. – Да, Фугаку-сан? – в её голосе нет раболепия, но оно ему и не нужно. – С этого дня ты приносишь чай в мой кабинет. Сакура выражает согласие легким поклоном, понимая, что ничего хорошего это ей не сулит. Если матушка – это миссия ранга А, то Фугаку-сан – непредсказуемость ранга S. И будто бы приоткрывая завесу тайны и позволяя Сакуре быть её частью, он говорит следующее: – Саске отложил свое возвращение на три недели. Получил неотложное поручение. От Итачи. Три недели – это столько, сколько осталось до полного восстановления мужа. Более того, поручение не от кого-то, а от самого Итачи-сана! Сакуре едва удаётся скрыть удивление. Быть может, Микото замечает замешательство невестки, но списывает на внезапный интерес Фугаку к невестке. – Что же пишет сам Итачи? – интересуется Микото. В её устах имя сына звучит незнакомо. – Зима будет суровой, – взгляд из-под нависших бровей кажется ещё более тяжелым. Матушка понимает значение послания. Лишь благодаря долгим наблюдениям, Сакура видит хорошо скрываемую материнскую тревогу. Замечает её и Фугаку. Его ладонь успокаивающе проводит по спине жены, выражая нежность, не предназначенную для глаз Сакуры. Этот жест ей знаком. Она оглядывается, будто бы ожидает найти Итачи-сана, потому как ощущает прикосновение его руки чуть выше повязанного банта. Но его рядом нет. – За зимой всегда наступает весна, и расцветает вишня, – ободряющая улыбка Микото вызывает чувство стыда за желание сжечь кимоно с лаской золотыми нитями. Сакура не смеет улыбнуться в ответ или потянуть послушное «Да, матушка», потому как пытается справиться со злыми слезами. Её приняли в семью, но не потому, что она своими стараниями стала образцовой молодой госпожой Учиха, а потому что в её чреве ребёнок главы клана. Она бормочет тихое «Прошу прощения», затем показательно прикрывает рот, якобы из-за приступа тошноты, и спешит в ванную комнату. Микото вслед наказывает ей лечь спать по возвращению из ванной, а за уборку стола и посуду – не беспокоиться. Ближе к полуночи, когда родители мужа засыпают крепким сном, Сакура призывает Кацую и просит спрятать свиток в самое безопасное место, Лес Шиккоцу, куда не сможет попасть ни один Учиха. С исчезновением слизня, ноги сами ведут её на вторую половину комнаты. Полоска лунного света попадает на её лицо. С этого места луна невероятно прекрасна. Не поэтому ли Итачи-сан подолгу стоял и смотрел в окно в те редкие моменты, когда они делили комнату. Сакура отгоняет мысли о его названном старшем брате, о клейме на спине и самопожертвовании как истинной ценности шиноби. Подобного рода мысли только сбивают с толку.

***

      Ранним утром следующего дня почтить годовщину смерти отца Сакура приходит в храм с Микото. За завтраком матушка высказывает удивление, почему же узнает об этом только сейчас и настаивает отправиться вместе. Уступить сейчас, чтобы отказать в самый критический момент, – тактика Сакуры всех последующих дней. Госпожу Харуно в чёрном кимоно Микото приветствует вежливым кивком. Звонкий, почти оглушающий, голос матери у самой Сакуры порой вызывает легкое раздражение вкупе с её чрезмерной болтливостью. Однако свекровь внимательно слушает все то, что та говорит, и улыбается краешками губ, подмечая качество кимоно и кандзаси, которой заколоты волосы женщины. Кимоно для матери было заказано у лучшего мастера отнюдь не для того, чтобы хвастаться перед Микото. И все же маленькая Сакура – та самая, с мелкой завистью к роскошными нарядами и украшениями Ино из клана Яманака – радуется. Читая имя отца на новой табличке из дерева качественнее того, что было год назад, Сакура впервые за долгое время позволяет себе подумать о нём. Вспомнить как пышные бакенбарды будто прыгали на его лице, когда он заразительно смеялся и остроумно шутил. Вспомнить, как он носил её маленькую на плечах, загорелых от палящего солнца и мускулистых от работы на поле. Вспоминается только хорошее, о плохом – надрывном кашле, больной пояснице и свинцовой усталости от постоянной работы – сегодня думать не хочется. Или о том, как она сердилась то на безалаберность отца, то на его упрямство, то на его доверчивость, а он в такие моменты только смеялся по-доброму и называл её «ворчливой лимонной долькой». Кизаши и Мебуки Харуно – самые обыкновенные родители с маленькими мечтами и скромными желаниями, у которых однако выросла дочь с непомерными амбициями и бойцовским характером.       Поминальной службой всё не заканчивается, свекровь предлагает ненадолго задержаться в чайном домике квартала Учиха. Мебуки краснеет от такого щедрого предложения и благодарит за корзину фруктов, которую год назад прислала ей Микото. Сакура не чувствует неловкость за мать, наоборот, её искренность – свежий глоток воды. Работница чайного домика проводит их в отдельную кабинку для гостей особого уровня и кланяется им, как того ожидает госпожа Учиха. Мебуки кланяется в ответ, запоздало понимая, что тем самым только подтверждает свое социальное положение в обществе. А оно и рядом не стоит со средним классом. Сакура жестом указывает матери, куда сесть и как можно незаметнее для свекрови показывает, как правильно сидеть и что делать с руками. Она надеется, мама не будет спрашивать, когда же принесут меню, потому что прежде чем прийти сюда, Микото уже все заказала. Остаётся только гадать, какой сорт чая будет поставлен перед Мебуки. По нему Сакура поймет, что на самом деле свекровь думает о госпоже Харуно. К счастью, вопросов не следует. Только ощущается стеснение Мебуки. Она не привыкла к долгому молчанию. Низкий широкий стол наполняется закусками и вкусными блюдами. Это самый настоящий пир. Теперь, когда невестка беременна, Микото хочет выразить свою признательность. От чего хочется заскрежетать зубами. До того, как Мебуки откажется от щедрости госпожи Учихи или вовсе попросит разделить счёт, Сакура сжимает её руку под столом и благодарно улыбается свекрови. Та, конечно, не станет считать отказ попыткой оскорбить её, поскольку знает, кто перед ней, и все же лучше Мебуки промолчать. – Госпожа Харуно, – голос матушки завладевает вниманием без особого усилия. – кажется, у меня не было шанса спросить, что вы думаете о браке своей дочери. Не было шанса? Микото подчеркивает разницу в социальном статусе между двумя семьями одной чертовой фразой. Станет она вообще думать о ком-то вроде Харуно Мебуки? – Итачи-сан приятный молодой человек. – Госпожа Харуно, что вы думаете о браке своей дочери? – Я доверяю Сакуре, – в попытке унять нервозность Мебуки тянется к палочкам и удивлённо смотрит на дочь, когда та взглядом приказывает ничего не делать. – Нет-нет, госпожа, я спрашиваю, что вы думаете о браке своей дочери. – Что вы хотите от меня услышать? – возмущение Мебуки вполне объяснимо. – Вашу точку зрения, – затем она жестом предлагает начать трапезу. Сакура ждёт подходящего момента, когда сможет поставить свекровь на место и при этом не обидеть маму, выставив её неспособной постоять за себя. – Что же, – со вздохом начинает Мебуки, один её тон даёт понять Сакуре: хорошего не жди. – счастливым этот брак не назовешь. Прежде всего из-за вмешательства третьих лиц. – Не могли бы вы уточнить, каких именно третьих лиц? – Я считаю, – громогласно заявляет мама. – молодая пара должна жить отдельно. – Боюсь, это невозможно в силу нескольких факторов. – Факторов? – Мебуки задает вопрос прежде, чем Сакура успевает перевести тему. – Когда мы с Кизаши только поженились, никакие факторы нам не помешали. Пусть и скромно, но вдвоем, а после и втроем, жили в уютном гнездышке, – и все же смех её выходит неловким. – Да, скромность украшает. Но и у ней есть свои пределы, – одно дело принижать таким образом кого-то вроде Хьюга или Сарутоби, а другое – того, кто и не поймет. Если только слова не направлены в сторону Сакуры, чьё приданое во время свадебной церемонии годилось только для мытья полов в особняке Учиха. – Спасибо, – Мебуки не знает, как воспринимать услышанное чем-то кроме комплимента. – А какие такие факторы мешают им жить отдельно? – Дело в том, что, – Сакура судорожно придумывает способ закрыть тему и обращается прежде всего к маме. – Итачи… вынужден большое количество времени проводить за пределами Конохи. Мне… было бы очень одиноко в пустой квартире. К тому же, мне очень нравится прекрасный сад в особняке. И я многому научилась – и учусь – благодаря Микото-сан. Ложь. Ложь. Ложь. Она оплетает подобно вьюнку. Они все – лжецы. Все. Все до единого. Нет ни одного праведника. Сакура никто иная, как врунья и обманщица. Выдавливает свекрови фальшивые улыбки, врёт о беременности, скрывает встречи с Шикамару. Так почему же обманывать Микото – это нормально, это понять и простить можно, а замалчивание и использование её слабостей Итачи-саном – нет? Почему считать Шикамару своим убежищем от учиховского шторма – можно, а ему сблизиться с ней ради сведений о муже – нельзя? Сакуре противно от того, что ничем она не лучше. Лицемерно считала, она одна поступает верно и по совести, лишь потому, что намерения у неё добрые. Потому, что все другие, но только не она, плохие. Смириться с таким откровением и в одиночестве дело не простое, а в присутствии мамы – сложнее некуда. Но есть правда куда более невыносимее. От неё Сакура и прячется. Притворяется, что правда эта – фантом. – Сакура? – голос свекрови тщетно пытается вытащить из-под груды камней. Ками-сама, она не может. Не может больше здесь находиться. Всё тело её начинает чесаться. От кимоно. От кандзаси. От фамилии Учиха рядом с её именем. Она пытается справиться с надвигающимся ураганом. Он вот-вот подхватит и унесёт её, а куда она и сама не знает. И… Тёплая рука мамы приобнимает её за плечи. Всё разом затихает. Полный штиль. Руки Мебуки творят чудеса. Сакура чувствует себя в безопасности. Но кусочек правды, обломок неба, все же прорывается на поверхность сознания. А правда эта заключается в том, что от начала до самого конца каждое решение в своей жизни, Сакура принимала сама, а все те, кого она винит в своих несчастьях, – оправдание. Точнее сказать, Итачи-сан – её оправдание. А Шикамару – убежище. «Такова человеческая натура. Находить всему оправдание». Некогда сказанные слова мужа успокаивают не хуже прикосновения матери. Потому что в словах Итачи-сана нет осуждения. В нём принятия. Всех своих пороков. Всех своих ошибок. Как подобает человеку, кто себя же называет злодеем своей истории. Кто несёт ответственность за свою жизнь. За каждый свой поступок, каким бы мерзким он ни был. Каждый свой выбор, осознанный, добровольный или единственно существующий. Принять это не так просто, как она думает. Особенно, непросто быть ответственной за свое счастье. Итачи-сан, может, от него давно отказался, она же хочет за свое счастье побороться. – Матушка, – бодро начинает она. – вы не против, если на осмотре будет и моя мама? – Ради этого я госпожу Харуно и пригласила пообедать, – есть в улыбке свекрови что-то ласковое. – Нет причин для беспокойства, Мебуки-сан. Мы все надеемся на хорошие новости. Иногда ради своего счастья приходится причинять другим боль. Или обманывать, как сейчас. Если это делает её менее праведной – пусть так. Счастье, оно ведь не в правильности. Чай, который они пьют после, имеет отчетливый ореховый вкус и цветочный аромат. Значит, ценность Сакуры возросла до небес.

***

      За вторым днём следует третий, за ним четвертый, а Сакура ни единого клона не посылает в убежище. Накапливает достаточно чакры для Кацуи и просит её временно заняться лечением мужа, честно признаваясь, что не готова сейчас ни видеть, ни думать об Итачи-сане, пока не разберётся сама, говорит он ей правду или нет касательно Нара. При мысли о Шикамару сначала охватывает привычное чувство вины, после накатывают обида и разочарование, но понять окончательно, кем для неё все это время являлся и является Шикамару, Сакура сможет, только лично встретившись с ним. Да вот ползущие по пятам змеи дают о себе знать каждый раз, когда она покидает квартал Учиха, куда рептилиям вход запрещен по неизвестным Сакуре причинам. Во вторник, за несколько часов до осмотра Сакура принимает красную и зеленую пилюли, над созданием которых она трудилась в лаборатории госпиталя, для всех других ирьенинов якобы выполняя поручение Шизуне. Красная пилюля вызывает кратковременные приступы тошноты, гормональный всплеск и повышает хорионический гонадотропин, а зелёная, каждый день после еды – задержку критических дней, что до УЗИ – с этим должна разобраться Шизуне. Лежа на кушетке в приемном кабинете, Сакура слышит как тарабанит в ушах собственное сердце. Радостная взволнованность на лице Мебуки и плохо скрываемая тревожность свекрови так и стоят перед глазами. Шизуне так убедительно говорит о сроке в три-четыре недели и об отсутствии аномальных развитий у плода, что сама Сакура начинает верить в происходящее. Краем глаза она подмечает, как от облегчения опускаются плечи матушки, и как Мебуки пытается справиться с выступившими слезами. У Сакуры щемит в груди: пройдет ещё месяц, а за ним второй, и две женщины узнают о смерти малыша, которого они так будут лелеять все то время. – Микото-сан, – любвеобильная Мебуки тянется к женщине с объятиями, и та принимает их с самым невозмутимым видом. Морщинки собираются у уголков глаз мамы, когда она взволнованно рассказывает: – Сакура, ты была такой же маленькой, когда мы с Кизаши с тобой познакомились. А когда ты родилась, я считала количество пальчиков на руках и ногах. Боялась. Так боялась. Но теперь и ты станешь мамой. Как жаль, как жаль Итачи-сан не смог сегодня быть с нами. Микото-сан, скорее, скорее обрадуйте его! Когда же он вернётся? На слове «обрадуется» Сакуру будто наизнанку выворачивает. И в буквальном и в переносном смыслах. Что собственно она и делает, поспешно опуская ноги на пол и под удивленные взгляды трёх женщин выходит из кабинета, громко хлопая дверью. В общем туалете она три раза полоскает рот, но противный вкус во рту не проходит. Легче становится только к пятому разу. Перед выходом Сакура поправляет розовые пряди и невольно представляет, как расчесывает чёрные волосы дочери. Как находит в них колючки, растущие в саду свекрови. О, её дочь будет не из послушных. Хитрыми уловками будет убегать из особняка Учиха, и Микото ничего другого не останется, как устало вздыхать. Дочь будет очаровательно хлопать глазками на каждый суровый взгляд Фугаку-сана. Визжать от радости, когда дядя будет кружить её в воздухе. И однажды Итачи скажет дочери, что ради неё он пеплом развеет все скрытые деревни. Или даже страны. Но всё это «в другой жизни».       Шизуне не задаёт вопросов. Таких как, например, почему Сакура все ещё девственница. Без лишних слов прощается и записывает на следующий приём через две недели. На благодарность она отвечает улыбкой и просит быть осторожной. Когда же уходит мама, Сакура чувствует облегчение. Молчаливое одобрение свекрови сейчас куда предпочтительнее удушающей радости и болтливости мамы. После плотного обеда Микото даёт время прийти в себя прежде, чем приглашает в кабинет старшего сына. Здесь всё по-прежнему. Книжный шкаф с собраниями сочинений, футон, набор каллиграфии и ни разу не зажженные ароматические свечи создают видимость того человека, которым муж не является. Даже нет запаха хвои. – Присаживайся, – матушка хлопает по футону рядом с собой. Во взгляде обжигающая решимость. Сакура с настороженностью следует приказу, и издаёт удивленный возглас: «Что… это?», когда матушка распечатывает свиток, скрепленный сургучной печатью с эмблемой клана. Затем несколько капель крови Микото падают на бумагу из дерева, на котором прорастают листья, определяющие природную стихию. На свитке проявляются пять символов древнейших кланов Конохи. – Пришло время рассказать тебе о печати «Неприкосновенности», – кончики пальцев женщины вспыхивают пятью синими огоньками чакры. – Кланы Учиха, Хьюга, Сарутоби, Абураме и Яманака ставят эту печать женщинам из главной ветви, когда становится известно об их беременности. Это гарантирует полную безопасность ребёнку. В прошлом, ещё до того, как появилась Коноха, из-за межклановых распрей, беременную жену или невесту главы клана убивали, таким образом пытаясь приостановить продолжение рода или ослабить клан. Печать «Неприкосновенности» была придумана для защиты. Каким бы ни был конфликт между кланами, безопасность молодой госпожи и ребёнка гарантирована. Навредить тебе – значит, объявить войну пяти сильнейшим кланам Конохи. – Защитить? От… кого? – вопрос, скорее, направлен к Итачи-сану в подземелье. Не может быть такого, чтобы он не знал о печати. – Этого я знать не могу, – свободной рукой Микото перекидывает волосы Сакуры на правую сторону и просит повернуться к ней спиной. – Знаю лишь то, что зима будет суровой. Заднюю сторону шеи жжёт. Сакура чувствует, как кожа горит мелкими ожогами, которыми оказываются пятью разными символами чёрного цвета, расставленных в круговую в алфавитном порядке названий кланов. – Печать ослабнет через год. Через год? Строчки из брачного договора плывут перед глазами Сакуры. – А теперь отдыхай, – Микото хлопает её по плечу и тихо уходит. – Да, матушка… Однако Сакура так и остается сидеть на футоне с широко раскрытыми от удивления глазами. «Сторона А обязуется в случае смерти Стороны Б носить траур в течение одного года. Имеет право отказаться от фамилии Учиха и клана Учиха. Имеет право не возвращать долг уплаченный Стороной Б». Сакуре больше не нравится собирать разбросанные то тут, то там пазлы. На то, чтобы их собрать, уходят дни, если не недели. Так, в раздумьях проходят двадцать-тридцать-сорок минут, пока окаменевшие от долгого сидения ноги сами не поднимаются. Сегодня ночью Сакура обязана поговорить с Шикамару. А змеи пусть идут к чёрту!