вечерний этюд

«Каждый убеждён, что другие ошибаются, когда судят о нём, и что он не ошибается, когда судит о других». Андре Моруа

             Когда Шикамару думал об Асуме, он либо напряженно смотрел вдаль, будто бы учитель стоял в нескольких метрах от него, просто ни ему, ни Асуме подходить ближе не хотелось; либо щелкал зажигалкой и держал огонь перед собой, будто бы учитель только и ждал, когда пламя коснётся кончика его невидимой сигареты. Когда читал, мог часами сидеть не двигаясь, лишь страницы перелистывал. Или их ему перелистывала Сакура. Когда у неё не получалось прийти, он сидел на кухне и играл в сёги. Когда Чоджи сломал ногу, Шикамару каждый мартовский день приходил навещать его, а потом сидел в парке госпиталя и наблюдал за плывущими облаками. Сакура смотрела на него с окон своего кабинета и улыбалась. Когда он возвращался с бара, где видимости ради выпивал с Саске и другими сокомандниками, Сакура слушала его пьяный бред и смеялась, после чего тёмной дорогой шла обратно в госпиталь на ночное дежурство. Когда наступила весна, он все реже целовал её, но никогда не прятал желание в глазах, только обнимал и играл с её волосами. Когда он понял, что любит её больше чем она его, у чувства вины Сакуры появилось объяснение, а стена между ними стала очевидной, но факт этот он принял спокойно, как всегда просто сказав: «Мыслями ведь ты со мной». Да, мыслями Сакура была с ним. Пока не наступил август.       Когда Сакура отворяет дверь квартиры, Шикамару стоит у окна и смотрит на улицы с разбитыми фонарями. Свет он не зажёг, потому видно лишь его силуэт. Сакура тихонько прикрывает за собой дверь и боится сделать шаг вперёд. Воспоминаний так много, что она на миг забывает, почему послала к нему Кацую с просьбой встретиться. Она вспоминает, почему всю зиму и весну приходила сюда и почему он ей так сильно нравится. И одного этого хватает, чтобы она простила его. Какая разница по какой причине он сблизился с ней, в остальном — он был с ней искренним, до того честным, что его откровенность начинала раздражать. Но если так легко прощается, то значит, и не больно вовсе.       Когда он поворачивается на звук закрывшейся двери, Сакура снова становится Харуно. Сколько бы раз Итачи-сан не обращался к ней «Харуно-сан», с ним она всегда чувствовала себя Учихой, а с Шикамару — собой. Здесь нет официоза того вечера в доме Хьюга, чтобы продолжать играть роль молодой госпожи, а Шикамару не напряжен до предела. В этой квартире никогда не было место театру. И учиховской драме. Когда коридор освещает тусклая лампа, и от Шикамару отдаляют несколько шагов, он спрашивает: — Где ты нашла этот парик? — Это так важно сейчас? — она повторяет им же сказанную фразу на вечере Хьюга. Потому что задело тогда. — Прости. Не хотел обидеть. — Я не обиделась. — Ладно, — он держит руки в карманах, будто опасается, они не послушают его и сотворят то, чего так ему давно хочется, но он сам нарёк свои желания на пожизненное заключение. — Мне тут саке подогнали. Выпьешь со мной? Разговор получается не таким, как она его срежиссировала в голове. Что с Шикамару, что с Итачи-саном, ни один сценарий не идёт по плану. Что тот, что другой — пишут сцены по своему усмотрению, Сакура только и успевает подстроиться. Когда Шикамару разливает им по саке, на их маленькой кухне со сковородой для блинчиков на плите, Сакуре удаётся разглядеть в его взгляде расчётливость, которую она научилась распознавать в муже. Ками-сама, она либо сошла с ума, либо Шикамару — искаженная версия Итачи-сана, за той разницей, что первый — теплее и охотнее на слова. Сакура мотает головой, и парик сам сползает вниз. — Мне вообще-то нельзя, — запоздало вспоминает. — Свекровь думает, я… беременна. Запах… будет. Шикамару отворачивается, якобы ищет что-то за спиной, а потом закрывает саке и бутылку бросает в мусорку, стоящую у окна. Туда обычно сыпался пепел от сигарет. Сакура непроизвольно морщится от звука трескающейся бутылки в мусорном ведре. Кухня наполняется запахом виноградного саке. — А ты — нет. Раз свекровь не знает, а думает, — ясно одно: Шикамару ревнует. И нервничает. От сигареты его останавливают ещё несколько ошеломляющих реплик Сакуры. — Это не важно сейчас. Я здесь, чтобы услышать твою версию происходящего фарса, — от Сакуры не ускользает то, как его глаза на секунду стрельнули в сторону. Из-за чего вместо того, чтобы поговорить о его помолвке с Сарутоби, она спрашивает: — Как много ты знаешь о моем муже? Как много хочешь о нём узнать? И как много ты готов за это заплатить? Взгляд Шикамару так и ставит вердикт: «Ты все больше похожа на них». Или даже: «Ты — и есть Учиха». — Не понял. — Я начала нравиться тебе в Академии или когда ты протянул мне ключ от квартиры? Что-то мне подсказывает, все-таки второе, а не первое, — на лице её не дрогнул ни один мускул. Он прикрывает ладонью половину лица. — Нравиться в Академии, полюбил — потом, — признания подобного рода всегда вызывают у него чувства неловкости, а у Сакуры перехватывает дыхание. Но не так сильно как раньше. — Почему после, а не до моей свадьбы? И не говори, про шанс. Таких шансов у тебя было больше, чем долгов моей семьи. Таки тянется к пачке сигарет. Зажигалкой щелкает. Той самой с оленьими рогами. Но закурить не спешит. — Потому что… — лицо его перекашивается от злости и боли, которые сидят так глубоко внутри, что они его самого пугают. — Я… что-то вроде… Ха… Убью его? Когда-нибудь. Может, через год. Может, через два. Найду доказательства — и убью. С таким же весельем, как его дружки убили Асуму. Мне только найти их. Дружков его. И доказательства. Сакура скоро разучится удивляться. Убить Итачи-сана? Она и сама иногда хочет убить его. Да кто не хотел бы? — У него нет друзей, — оно само как-то, Сакура будто со стороны слышит себя. «Только брат» — мысленно добавляет. Шикамару хмыкает и подходит к окну закурить. — Прости. Не хотел пугать тебя. — Я живу с Учихами, меня таким не запугаешь. — И то правда, — он тихо смеётся. Находить веселье там, где его нет, у него всегда отлично получалось. — Неплохая школа жизни — эти Учиха. — Угу. — Где-то… м-м, год назад я начал подозревать твоего мужа. Его отсутствие в деревне совпадало с перемещением членов одной организацией. Были ли это дни общих собрания — понятия не имею. Как и их главной цели. Одни говорят, они носят чёрные плащи, другие — красные, третьи говорят, соломенные шляпы, — Шикамару делает паузу, чтобы сделать первую затяжку, а выдыхая дым, продолжает: — Дело не в смерти Асумы, а в том, как он умер. Поганей смерти я не видел. Что хуже, тварь убившая его — бессмертная. Конечно, есть один способ. Я ему и могилку подготовил. Надо просто… поймать. Нет, Сакура не сошла с ума. Есть в них схожесть. В этих сложных, эгоистичных и привлекательных мужчинах с незаурядными умами. — Отец говорит, я помешался от отчаяния. Может, оно и так. Иначе… никогда не предложил бы тебе переспать в тот день. Я знал, ты согласишься. Точнее, знал, как тебя убедить видеться со мной. Тебе нужен был друг. Кто-то, кто будет на твоей стороне. Мне жаль, что всё так… по-ублюдски звучит, — он не может посмотреть на неё, вместо этого рассматривает дворик, на который выходит окна на кухне. — Кажется, я уже говорил, какой я ублюдок. — Дурак ты. — И это тоже. Смотрю, тебя по-прежнему не волнует, чем твой муж занимается в свободное от «учиховских» дел время. — У меня с ним договоренность. — Ясно, — он тушит сигарету, кидая в мусорное ведро, но после продолжает смотреть в окно. Напряжение скапливается в его плечах. — Говоришь, свекровь думает, ты беременна? Значит, вы с мужем… — Нет! — Сакура чувствует, как покрывается пятнами, и едва не смахивает наполненные саке отёко. Все же стоило выпить. — Почему? — Что, почему? — Почему ты все ещё девственница, Сакура? — Ками-сама, и это ты меня спрашиваешь? — насколько оправданно сейчас сердиться на него. — Будто бы преодоление девственности определяется одним завершающим актом, а все остальные…эээ…практики — нет. Я сказала, ты — мой любовник, значит, так и есть. А Учиха пусть думают, что хотят. Точка! Шикамару однако не радует её пламенная речь и заявленные на него права. То, как он возвышается над ней, опираясь о стол ладонями, заставляет Сакуру понять, почему она продолжает называть его своим любовником. Затем он выпивает сразу две отёко и как на духу делает второе признание: — Я тогда передумал, не из-за того, что хотел защитить тебя. Точнее, это тоже, но… Я… хотел, чтобы тебя поймали на измене, — лучше бы он продолжал говорить об убийствах. — И когда они не нашли бы доказательств и поняли, что ты никогда не была с мужчиной, они бы… — Пришли к Итачи-сану, — ошеломленно завершает Сакура и ещё больше жалеет, что отказалась от саке. Молчаливый кивок. Кажется, Сакура готова простить ему и это. Но если так легко прощается, то значит, не задевает так сильно, как хотелось бы. Не задевает и не приводит в ярость как с Итачи…саном. — Ты думал, этого достаточно, чтобы получить развод? — собственный вопрос вызывает у неё неуместный смех. — Какой-то измены? На которую он же дал мне разрешение? Которую он, чёрт возьми, использовал против тебя же?! Я не удивлюсь, если идея с любовником у него возникла как… как контратака твоей… твоей абсурдной идее, — к ней возвращается знакомая ярость, и она снова направлена на Итачи-сана. «Вы вольны видеться с кем угодно, Харуно-сан». Посеял в ней зерно интереса, заинтриговал или — как он тогда выразился? — «открыл перед ней запретную дверь»? Да неважно, как это называется, Итачи-сан был уверен, глупая рыбка клюнет. Захочет отомстить. Сделать хоть что-то. Такое чтобы и его унизить. К чёрту! Пусть думает, что она клюнула. Что хочет пусть думает, а если матушка все-таки заставит пройти осмотр в лазарете Учиха, она признается, что брак их — фиктивней некуда, а сын её — манипулятор. — Нет, — Шикамару и сам понимает, недостаточно. — Пока он имеет власть в клане, никто не выступит против него. Но хватит одного раза, чтобы позволить стервятникам почуять кровь. — А тебе бы очень хотелось посмотреть на это, да? — Сакура ничего не может поделать, как сейчас видит перед глазами выжженное клеймо на спине мужа и покрытое печатями тело. Стервятники уже давно клюют его. Да вот сожрать всё никак не выходит. Шикамару пристально изучает её. — Мыслями ты со мной? Или не со мной? — Не это сейчас важно. — А по-моему только это и важно. — Мне лучше знать, что важно, а что нет, — огрызается в ответ. — Ладно. Дальше диалог не строится. Шикамару то открывает, то закрывает крышку зажигалки. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Сакура косится на саке в мусорном ведре. От шага прильнуть к бутылке её отрезвляет лишь запах алкоголя. — Зачем ты здесь? — Чтобы разорвать твою помолвку, — именно таким было её первоначальное намерение. — Твой отец… — Я и так не собирался жениться, — губы его трогает лёгкая улыбка. Слова Сакуры дают ему надежду, его же слова избавляют её от беспокойства. — Помнится, я уже говорил, почему помолвка вообще состоялась. Сарутоби не признают дочь Асумы. Чтобы разобраться во всем, другого способа я не нашел. — Но… — Мы с отцом неплохо так постарались, чтобы Сарутоби пришли с предложением о договорном браке, — это не то, что она слышала от мужа. Либо Нара обставили Итачи-сана, либо — наоборот. — А Учиха поможет разорвать помолвку. Я, может, и влюблен в тебя, Сакура, но не идиот. Если Итачи-сан — это шахматы, то Шикамару — сёги. Разные поля. Разные фигуры. Разные принципы. Приоритеты. — Так ты… — Знаю. О том, что ему докладывают о каждом твоём шаге, тоже знаю. — И ты меня за дуру держишь. Спасибо. — Просто ты бываешь слишком поглощённой своими эмоциями и мыслями. Поэтому не всегда складываешь два плюс два. И понять, что ты думаешь, бывает проще некуда. — Между прочим, меня считают умной, — её бурчание Шикамару только смешит. То, что это слова мужа, ему знать не обязательно. — Возможно, одна из змей, с помощью которой он и добывает нужные сведения, где-то в этом квартирном блоке. Близко она не подползает. Чтобы не быть замеченной. Сакуру тревожит вовсе не рептилия. Если Шикамару догадается, где сейчас находится Итачи-сан, сделка аннулируется. Потому она вынуждена выбрать сторону мужа. Учиха все ещё её фамилия. — Как… как много ты знаешь? — Нет, Сакура, вопрос в другом: «Почему ты здесь? И почему сейчас?». Сложнее всего оказывается врать Шикамару. Точнее сказать, она не врёт, а обходит тему стороной. — Тогда, на приеме Хьюга, он рассказал мне, почему ты сблизился со мной и о том, что ты согласился на брак с Сарутоби. А сейчас спрашиваю потому что… устала задаваться вопросом, кто из вас двоих мне врёт. — Выходит, что никто. Я с тобой давно не из-за Учихи. И жениться на Асуко не собираюсь. За окном начинает тарабанить дождь. Сакура надеется, он не продлится долго. Ей ещё надо успеть вернуться. Чтобы сбежать незамеченной пришлось сделать видимость ночной прогулки по саду, после чего послать клон в особняк. Клон её пробрался в комнату, скрипя половицами. Будет слишком сильно шуметь — вызовет подозрения. Не издаст ни звука — матушка подумает, Сакура не заходила внутрь. — Так почему ты все ещё девственница? — он задаёт правильные вопросы. Сакура прощает ему и это. — Он не хочет детей. Шикамару вопросительно поднимает брови. — Так себе причина. — Какая есть. — Ладно, — у него есть своим невысказанные мысли на этот счёт. Подозревать Учиху — дело его жизни. Сакура не уверена, готова ли помочь ему с поиском загадочной организации и доказательств, ей бы со своей жизнью разобраться. — Как Учиха помогут тебе разорвать помолвку? — Асуко их терпеть не может. А быть должной Учихам — тем более. Найдет способ переубедить отца. Сакура прислушивается к звуку дождя и думает о том, как легко и просто было бы влюбиться, как и все другие девчонки, в Саске, страдать и бегать за ним, тогда бы у его брата не возникло мысли жениться на ней, тогда она бы не посмотрела бы в сторону Шикамару, а он сдался раньше, чем успел обнаружить симпатию к ней. — Или найду улики против Учихи к делу о смерти Пятого Хокаге, — говоря это, он пристально наблюдает за её реакцией. С Итачи-саном Сакура использовала все оттенки удивления. Ни одного не осталось, чтобы сказать что-то кроме глухого «Что?». — Есть у меня одна теория, как именно был убит Данзо. Кто-то сказал бы: «Данзо слишком долго плавал», кто-то — «Учиха Итачи слишком долго держал его под водой». По сути своей Шикамару использует информацию в свою пользу так же, как и Итачи-сан, просто облачает в другую словесную форму. Такую, от которой не хочется задохнуться от безысходности. Оно звучит легко и несерьезно. Ослабляет бдительность. — Реформатор-тиран? — в памяти всплывают слова Сая. — Реформатор. Не тиран, — так ему неизвестно то, что своими глазами видела Сакура: клеймо на спине. И о системе, о которой с весельем рассказывает Сай. Шикамару знает многое, но не всё. — Улики пока что только косвенные. Данзо стал Хокаге только благодаря поддержки Итачи, поэтому его мало кто подозревает. Сакура трактует по-своему: «Итачи-сану пришлось сделать Данзо Хокаге, а потом годами ждать момента, когда он сможет избавиться от него раз и навсегда». Это ведь так похоже на Итачи-сана. Что для него годы ожидания? Или десятки лет ожидания расплаты? Что для него быть частью организации, из-за которой умер Асуму Сарутоби? Что для него человеческие жертвы, если «великие свершения требуют таких же великих жертв»? Чем больше Сакура узнает, тем глубже погружается в зыбучие пески тайн мужа. В сравнении с тем, как он использовал пост Данзо в угоду клана, как он, возможно, предал деревню, вступив в загадочную организацию, и был в шаге от убийства родителей, к Сакуре он был невероятно добр. — Не делай ничего, пожалуйста, — эгоистично просить Шикамару об этом, зная, как он к ней относиться, и как сильно на него повлияла смерть Асумы. Сакура продолжает с тяжелым сердцем: — Забудь о своей мести. Хотя бы до конца зимы. Ради меня. Шикамару не задаёт вопросов. Её взгляда достаточно. — Дай мне время понять, что делать дальше со своей жизнью, — она прикрывает глаза, не дать ему прочитать больше. А именно то, что бороться ещё и с ним за свою свободу у неё не хватит сил. — Можешь сделать это ради меня? — Если дашь второй шанс. Когда-нибудь потом. Года через два. Или три. Я подожду, — как всегда подкупающе и ненавязчиво. — Года через два, — это всё, что она может ему пообещать. Шикамару улыбается ей. И Сакура снова чувствует себя слабой и сильной одновременно. Когда она покидает квартиру, а Шикамару наблюдает за ней из окна, всё, что крутится в её голове: следующей весной или через две весны остаться в конце концов с Шикамару — самое верное решение, но когда она вообще принимала правильные решения?       Змея извивается над мокрым асфальтом, следуя за Сакурой, но прячется под землю, когда начинается самый настоящий осенний ливень. Сакура в замешательстве стоит на развилке: одна дорога ведёт в сторону особняка, вторая — к подземелью Орочимару. Мокрые парик и свитер липнут к коже. При каждом шаге вода хлюпает в походных кроссовках. В таком виде остаться замеченной матушкой шансов больше, чем переждать окончания ливня в подземелье. Сакура колеблется ещё несколько минут, пока не чувствует, как дрожит от холода. Ей ведь не обязательно идти вглубь подземелья. В одном из коридоров она может развести огонь и согреться. А потом тихо как мышка уйти. Только вот в подземелье всегда найдется кот, которому почуять появление мыши — проще простого. Он тихо подберётся, сверкая чёрными глазами, а потом, так чтобы не напугать, склонится к ней, трясущуюся в легком ознобе, и только когда она заметит его, скажет: — Не ожидал вас сегодня видеть, Харуно-сан.