Арахна

За сутки я убила троих своих людей. Кто бы мог подумать, что заражённый Барни станет самой первой, подготавливающей к остальным жертвой? Сначала он во имя спасения общины, потом Кассий во имя умиротворения его самого, в конце Лео во имя безопасности Элли. Довольно-таки давно мне не приходилось бывать столь жестокой и принимать такие серьёзные решения, от которых мозг превращался в вату, а язык немел, вовсе переставая ворочаться во рту. Впрочем, бывать снаружи, не на заезженных, протёртых ногами патрулирующих, маршрутах, выходить не за запасами, а ради перемещения, мне тоже не приходилось довольно давно. Всё вновь перевернулось с ног на голову и с этим нужно мириться. Конец света не обещал стать началом чего-то хорошего. Годы за заборами заставили меня забыть о том, какая местность окружает наш район выживания. Даже в темноте весьма холодной ночи, мороз которой чётко отпечатывался на оголённой коже, я могла разглядеть заросли сочных зелёных ёлок и заросли ольхи, источающей особо приторный аромат в силу влажности. Воздух был удивительно спёртым для открытой лесной местности. Мы перемещались молча, стараясь не шуметь, пока не оказались достаточно далеко от павшей общины. Далее шли чуть более раскрепощённо, но путь был лишён разговоров. Развернув протёртую по краям карту, я нашла давно покинутую Атланту, а от неё уже добралась до Джексона, скрытого за многими природными преградами, которые мы с общиной даже не думали пересекать, довольствуясь Уолнат-Гров, находящимся где-то посередине, но не значащимся на карте. Когда первые лучи рассвета тронули землю, постепенно перемещаясь на стволы деревьев, а после на макушки, мы всё ещё шли, приближаясь к мосту между двумя холмами. Старый, знатно потрёпанный. Местами ржавый, местами тёмно-серый от влажности и затхлой пыли. Под ним — весьма далёкий обрыв, на дне которого мирно шабуршала река, заваленная расколотыми валунами и не ложившаяся, как и мы. Края обрыва давно заросли мхом и молодой осокой. Одинокие засохшие стволы со скрюченными ветками и стволами росли на некоторых участках, нагнетая. Несколько величественных ёлок на нашей стороне моста были соединены слипшейся паутиной, но они были слишком высоко, чтобы я могла разглядеть, каким паукам принадлежали творения. При лёгком углублении в арахнологию, паутина действительно начинала считаться творением, нежели простой обителью, служащей ловушкой для наивных шмелей и мотыльков. Серебристые, липкие и блестящие на солнце нити содержали в себе паучий шёлк. При выходе из фильеры паука шёлк остаётся жидким, что само по себе невообразимо, но при первом же контакте с воздухом, отвердевает. Паучий шёлк может быть гладким, липким, сухим, эластичным. Любым, но всегда прочным. Куда прочнее, чем сталь в том же объёме и той же формы. Ничто не способно сравниться с природным шёлком и даже самые арахнологи-завсегдатаи не способны разгадать тайну мощи, порой столь хрупких созданий. Точно также я гадала над иммунитетом хрупкой девочки, неугомонно размышляя о том, какова его природа и почему столь трудно создать нечто идентичное или хотя бы частично похожее. Что отличало её от всех тех людей, которым приходилось умирать и быть убитыми, зная, что они ступили на бесповоротную дорожку? Искажённый ген, передавшийся от матери? Простая удача? Испорченная годами экология? Если и так, то почему она одна, будучи далеко не единственной рождённой во времена эпидемии? Может, таких, как она действительно много, просто они молчат? Тогда зачем же молчать, зная, что мир может подняться с колен, если найти верный подход? Мой дедушка умер от заражённого. Седовласый, вечно задумчивый владелец охотничьего магазина, обожающий казаки и клетчатые рубашки. Самый справедливый, но при этом самый лояльный к моей взрывной натуре человек, который не имея ружья в руках и апокалипсиса за плечами умел посмотреть столь грозно, что все подчинялись ему, как командующему военным полком. Добрейший, умный, шутливый. Один из лучших людей, кого я знала, умер в первые же дни эпидемии, не имея иммунитета. Иногда мне казалось, что это даже хорошо, ведь он не видел этих адских двадцати лет, изничтожающих всё живое. Кассий умер от заражённого. Нет, он умер из-за меня, но будучи укушенным заражённым. Светлый луч, потерявший совершенно всё, но до конца сражающийся за людей и благополучие. Кас всегда казался чересчур распущенным для своих лет, ведь ещё два года — и ему стукнуло бы сорок. Развязный, простой, саркастичный и дерзкий мужчина, сохранивший юношеское отношение ко всему окружающему. Он всегда был таким, потому что знал, что этот мир не даст ему обзавестись семьёй, которая будет в безопасности и которую он не потеряет из-за других заражённых. Он всегда думал о других, боясь думать о себе и своей семье. И вот, вновь выступая на передовой, отбросив мысли о себе и будущем, он оказался укушен, а после застрелен мной — единственным человеком, знающим его истинное лицо и страхи. Я бы отдала всё, чтобы вернуть его и проверить, не иммунен ли он, но его тело осталось далеко за спиной. Мы ступили на мост, который не казался особо надёжным. Прямо по центру, в образовавшуюся дыру, провалился один единственный автомобиль, от которого уже мало что осталось. Он опасно левитировал между мостом и пропастью, давая мне лишний повод усомниться в целостности. Тем не менее, направляясь за своими спутниками, идущими немного впереди, я вышагивала, перемещаясь прямо по их следам, бросая взгляды на узкую реку и сжимая в руках испачканный в крови дробовик. Сама того не заметив, обходя трещины и проросшие сквозь асфальт кустарники, я выбилась немного вперёд. Беспощадное солнце попало в правый глаз, заставляя прищуриться, но почти что сразу спряталось за светло-серыми, низкими тучами. Я знала, что несколько раз Джоэл посмотрел на меня, как бы в нерешительности. Возможно, ему надоело молчать. Возможно, он стал сомневаться в том, стоило ли меня вообще брать с собой. Только когда мост оказался пройден, а Элли вышла вперёд, следуя на пару футов впереди нас, но не пропадая из виду, он прочистил горло, отодвигая мокрые от росы ветки, изнизанные иголками, и пропуская меня вперёд. Проведя рукой по заросшим щекам, он всё же сделал первый шаг прочь от напряжённого, утомлённого, усталого молчания, сопровождающего нас от бетонных заборов. — Могу предположить, о чём ты думаешь. Лучше не стоит, — весьма размыто произнёс он. Хриплый голос звучал довольно тихо, то ли на случай блуждающих по лесу, то ли чтобы Элли лишний раз не возвращалась к увиденному. — В таких ситуациях нужно не сомневаться в своих решениях и мыслить здраво. Ты действительно мало что могла и, скорее всего, просто бы погибла. Проку от этого было бы куда меньше. Мне не нравилось, что он начал говорить, а его слова — тем более. Хотя бы потому, что они были слишком правдивыми. Словами человека, прошедшего через все ужасы современного бытия, но продолжающего сохранять какой никакой, пусть и слишком мрачный, здравый смысл. Каждый шаг возвращал меня к топоту Бегунов. Каждое карканье вороны или зов далёкой чайки — к крикам Щелкунов и жителей общины. — Проку было бы ровно столько же, сколько и от этого блуждания. А вот героизма прибавилось бы, — парировала я, смотря на белые носы кед, облепленные прилипшей влажной травой. — Думаю, мир уже лет как двадцать лишён благородства и смысла в нём, — продолжил Джоэл. — Всё, что нам остаётся — выживать. Любой ценой, ради любых мелочей и шансов. Ты соврёшь, если скажешь, что вы не называли людей «выжившими». Я согласно кивнула. Этот термин давно вошёл в лексикон каждого здорового человека, прошедшего через эти двадцать лет или же родившегося в эту эпоху. К счастью, Элли развернулась, следуя обратно к нам, не находя в стволах деревьев и пространстве между ними хоть что-то, способное скрасить дорогу. Наконец услышанные голоса были намерены разогнать её скуку и сонливость, вызванную долгой дорогой пешком. Судя по всему, мы пошли обходом, делая крюк вдоль берега озера, до которого ещё предстояло добраться. Она пристроилась сбоку от меня, сжимая руки на лямках своего рюкзака. Неся с собой собранные в лаборатории материалы, несмотря на их небольшой вес, она осознавала их важность и значимость, контролируя даже элементарную тактильность. Девочка лишний раз не касалась рюкзака и не прижималась к деревьям. Глядя на её грязную из-за ползания по земле и деревьям одежду и на растрёпанные волосы, я вздохнула, останавливаясь. Остановив Элли за плечо, я стянула с её длинных тёмных волос резинку, с трудом поддавшуюся мне из-за спутанных прядей. — Эй, что ты делаешь? — поморщилась она, попытавшись выбраться из хватки, но недостаточно сильно, давая волю любопытству. Услышав одну лишь эту фразу Джоэл обернулся на нас, а на мгновенье проскочившая в глазах неуверенность даже стала оскорбительной. — Ходишь, как дикарка, — отозвалась я, расчёсывая уже сальные волосы пальцами и стягивая в тугой хвост. У девочки была отросшая чёлка, свисающая на одну сторону из-за косого пробора, которая была коротковата для того, чтобы её убрать. Заправив её за ухо, я подтолкнула девочку в спину, чтобы та шла дальше. — Я голодная, как чёрт, — призналась она. — Может, посидим, устроим костёр и съедим чего-нибудь? — До Джексона осталось немного. Там ты вдоволь поешь, — ответил ей Джоэл. — Я знаю, сколько осталось до Джескона. Мы прошли только полпути, блуждая по лесу, вместо того, чтобы идти вдоль шоссе, — проворчала она, ощупывая затянутые волосы у себя на голове. — Помнишь, мы обсуждали, была ли у того Барни семья? На этот раз высказывание относилось ко мне. Я молча кивнула. — А у тебя она была? — вопросила девочка. — Элли! — одёрнул её Джоэл, поворачиваясь через плечо и намекая, что, возможно, мне не хотелось бы говорить об этом через три часа после падения своей общины, где было много важных людей. — Давно, — ответила я, думая, что эта тема наоборот способна отвлечь меня, а это именно то, чего хотела Элли. — Моя бабушка основала эту общину, но была убита мародёрами. Дедушка же умер в самом начале. — А родители? В смысле, мама и папа. — Я их не знала. Мне было известно только то, что папу никто никогда и не видел, а мама была человеком путешествующим и не бывающем дома. Разгульной, — поделилась я. — А что насчёт тебя? Почему ты с ним? О себе я рассказала правду, ведь, по сути, она давным-давно не приносила мне никаких отрицательных эмоций — просто являлась фактом, бывшем со мной всю жизнь. Одна лишь мама, любящая гулять, уходить из дома и баловаться всякими вещами, знала, кто мой отец. Точнее, могла предположить, кто именно из первых встречных мог им быть. Мама переехала куда-то, буквально исчезла, когда мне было три. Тогда мои эмоции были притуплены, а привязанность ещё не успела стать слишком крепкой. Я почти сразу забыла о ней и больше не вспоминала. Только когда кто-то интересовался, почему я выживаю только со своей бабушкой, воспитавшей во мне того человека, которым я являюсь. — Я выросла в карантинной зоне, а родителей не знала. Марлин, так звали подругу мамы, которой она меня оставила, рассказала, что мама бросила меня когда мне не было года или что-то вроде того. Но Марлин тоже рядом не было, так что просто росла сама по себе, — будничным тоном поделилась Элли. — Потом я жила в Бостоне, где начались проблемы. Марлин знала о моём иммунитете и хотела увести меня оттуда. Это она поручила Джоэлу. — Как ты узнала, что ты иммунна? — После укуса, разумеется. — Я понимаю, но как это случилось? — уточнила я. — Мы с подругой, Райли, покинули лагерь и отправились в центр развлечений. Она собиралась присоединиться к «Цикадам», так что это было что-то вроде прощания. Там мы столкнулись с заражёнными, а пока отбивались, получили укусы, — произнесла Элли. — Мы договорились, что останемся на месте и дождёмся превращения. В итоге Райли превратилась, а я — нет. Тогда пришлось отбиваться и от неё. Я понятливо кивнула. Эта история лишь подкрепила мои сомнения насчёт того, что, возможно, заражённых членов общины не стоило убивать так быстро и безжалостно. Время могло принести не только разочарование, но и новости. В горле встал ком, когда я подумала о том, что Кассий мог быть иммунным, но я даже не подумала об этом, так легко выпуская ему в лоб пулю. Но даже если бы у него был иммунитет, я бы не позволила ему лечь под скальпель. Даже, казалось бы, лучший исход приводил к его гибели и это действовало тошнотворно. Мне нравилось то, как спокойно и безмятежно Элли раскрывала правду, доверяя и не страдая о потерях. Конечно, быть может, где-то глубоко она и скрывала душевную боль, но не показывала этого, подавая отличный пример мне, взрослому человеку, корящему себя за спасённую жизнь. Это оправдывало то, что она так просто задавала подобные вопросы, казалось бы, в не самые подходящие моменты, и не стыдилась этого. Элли родилась в эти времена, с рождения сталкиваясь с условиями выживания и не зная другой жизни. Она знала другие стандарты, ценности и смыслы, принимая новый мир куда проще, чем та же я. — Ты бы хотела обзавестись семьёй? Теперь уже своей и новой, — полюбопытствовала Элли, аккуратно сползая с возвышения на найденную дорогу. Да, чёрт побери. С каждым годом я всё отчётливее понимала, что это единственное, в чём я действительно нуждалась в этом неспокойном мире. — Нет, времена не те, — отмахнулась я, сползая следом и ставя интонационную точку на этом разговоре. Мы выбрались из леса к ближайшей заросшей, мокрой дороге. Возможно, пару часов назад здесь прошёл дождь. Узкая, из мелкого потемневшего песка, вбитого ногами и шинами в землю, она шла вдоль холма, а от обрыва её отделял забор, сложенный из поперечных, тонких стволов берёзы и ольхи. Сразу за забором разлеглась очередная пропасть, наполненная лёгким туманом, словно стакан — молоком. Где-то вдали виднелось озеро, и, если уж совсем хорошо приглядеться, то можно было увидеть бледные цветущие лилии, заполняющие собой почти всю поверхность воды. — Знаешь, у тебя крутая серёжка, — вдруг сказала она, кивая на мой нос. Я с трудом сдержалась, чтобы рефлекторно не схватиться за крыло носа руками. Порой я вовсе забывала про кольцо, вставленное много лет назад. Из-за него мне пару раз здорово прилетело книгами и даже утюгом, ведь делалось это старым рокером, ненадолго задержавшимся в нашей общине и не имеющим должного сертификата об образовании, которые так высоко ценила Кассандра. — Спасибо. Сзади послышался крик, походящий на женский и заставляющий меня вновь схватиться за дробовик, оборачиваясь. Сам по себе он был наполнен опасностью, ведь зачастую, точнее, в четырёх из пяти случаев, принадлежал не дамам в беде, а Бегунам, поглощённым агонией занесённой инфекции. Этот звук заменял им рычание хищников, наконец набредших на добычу. Из-за угла показалось три бегуна, несущихся на нас и мечтающих о человеческой плоти, которую они слишком давно не видели. Подумав, я сменила шумный дробовик на холодное оружие, привязывающее к ближнему бою, но зато не привлекающему возможное внимание. Вынув из-за пояса нож, я двинулась навстречу Бегунам, нападая на того, что был немного сбоку. В привычной манере, он размахивал руками, норовя взять в захват, но я уклонилась сначала в одну сторону, а потом во вторую, ловко добираясь вплотную и огибая его, прежде чем тот успел обернуться. Схватив его за шею, я вонзила нож сначала в артерию на шее, а потом, резко вытащив оружие, продырявила ему череп, поражая мозг. За спину меня успел цапнуть другой, почти что сбивая с ног, а я наобум бросилась сражаться с ним на руках, совершенно забывая о природе своего противника. В это время Джоэл уже поразил третьего, собираясь помочь мне, пусть я и неплохо справлялась. Поудобнее обхватив нож, я оставила глубокую царапину на его гниющем лице, отчего тот разразился криком, заряжая окаменевшим кулаком мне по лицу. Я сделала шаг назад, не рассчитывая, что земля столь быстро и скоропостижно обрывается прямо за мной. Нога соскочила вниз, отчего я свалилась, соскальзывая по холму вниз, к далёкому озеру. Тогда я напрягла мышцы, с трудом переворачиваясь на спину, чувствуя, как гравий дерёт кожу, но успевая вцепиться обеими руками в поперечное бревно забора. Сфокусировав взгляд, я заметила, что Джоэл уже прикончил последнего Бегуна и, распахнув каре-зелёные глаза, с неподдельным удивлением смотрит на то, как ловко я перевернулась, впиваясь побледневшими руками в тонкий ствол и чуть ли не нависая над пропастью. Опомнившись, я подтянулась, крепче сжимая пальцы на скользком, уже гниющем заборе, и перелезая его, пытаясь отряхнуться от грязи. От сонливости и усталости ничего не осталось, как и от прежних тягостных мыслей. Сознание в мгновение очистилось, стоило мне ненадолго забыться и переключиться, напоминая, что каждая клетка тела всегда должна быть под строжайшим контролем. Впервые я пожалела, что редко бывала снаружи на новых землях, оттачивая навыки и встречаясь с заражёнными, как бы опасно то ни было. — Думаю, нам всё-таки следует немного посидеть и отдохнуть, — заявил Джоэл, махая рукой в сторону правильного направления и, одиножды обернувшись, чтобы удостовериться, что всё обошлось, пошёл дальше. Он отвёл нас на пару миль от дороги, уводя немного в сторону. Я не была уверена, что ему известна эта местность и что он слишком часто бывал здесь. Складывалось впечатление, словно он знал только лишь направление, легко адаптируясь подо все условия и ловко держа ситуацию под контролем. В любом случае, мы нашли небольшую полянку с поваленными деревьями, где можно было посидеть, переводя дух и собираясь с силами, чтобы пройти ровно такое же расстояние, какое уже было у нас за спинами. — Можно я поброжу тут? Поищу зайцев или что-то, чем можно будет перекусить, — спросила Элли, но интонация у неё была такая, словно разрешение её особо не волновало. — Давай, Томми будет рад добыче, — немного рассеянно произнёс Джоэл, опускаясь на одно из брёвен. — Только тихо. И не исчезай из поля зрения, слышишь? Однако Элли уже отдалилась, игнорируя его. Яркий силуэт скакал среди деревьев, исследуя кору, почву, и выглядывая какую-нибудь живность. С облегчением я сняла с плечей тяжёлый рюкзак и всё оружие, сбрасывая на землю. Я села на противоположное бревно, закатывая рукава кофты и рассматривая грязную ссадину, которую слегка щипало от трения о ткань. — Знаешь, порой она бывает не слишком тактична, — произнёс Джоэл, привлекая моё внимание. — Умение быть откровенной и рубить правду весьма полезно, — пожала плечами я, глядя на пасмурное небо. Вновь уставившись на свою обувь и разминая спину, я вернулась мыслями в Уолнат-Гров. Вместе с умиротворяющей тишиной на меня напали мысли о выживших, ведь просто невозможно, чтобы из пятидесяти людей осталась в живых и решила бежать только я. Помог ли кто-нибудь Мигелю? Жива ли Анна и в курсе ли, что обугленный труп её сына лежит на улице? Что стало с Макс, которая не успела добраться до Элли? Увидел ли кто-нибудь Кассия? Удосужился ли проверить, был ли он заражён? Кассий…От того, как мои мысли каждый раз сводились к нему, делалось дурно. Это было подло, но, пожалуй, более восьмидесяти процентов моих мыслей были исключительно о нём и том, как я буду выживать, лишившись единственного человека, отдалённо напоминающего о семье, пусть и вовсе не родном. Внутренняя борьба на тему принятия решения была до ужаса недолгой. Руки практически не дрожали, когда я целилась из винтовки ему в голову. Прося о собственном убийстве со всей серьёзностью, он назвал меня «деткой», как делал только в самые тяжёлые, важные, искренние моменты. И говоря это, в голосе звучал дух исключительно старшего брата, который говорит с той, кто младше и находится под ответственностью. И даже когда мне стукнул третий десяток, а его неминуемо настигал четвёртый, он продолжал это делать, не изменяя привычке. Лишая его жизни, я лишила себя последней причины выживать и не бояться внешнего мира. Теперь же я по-настоящему была одна, сама за себя, без его поддержки, шуток, откровенности и порой бесполезной, слишком навязчивой помощи. Возможно, я ошибалась, рассуждая о том, что он только лишь мечтал о семье, а у меня её не было вовсе. В какой-то мере мы были семьёй. Только вот теперь этой семьи действительно не было и, если верить солнцу, скоро уже как пять часов. — Оказывается, слишком трудно смириться с тем, что смерть теперь неотъемлемая часть жизни, — вновь заговорил Джоэл, вполне возможно находя на моём лице вновь возникшее отражение скорби и укора. — Мир почти что непригоден для жизни. Вирус отнимает всех, кто нам дорог или просто знаком. Это неизбежно и, наверное, стоит привыкнуть. Думаю, тебе это не нужно, но мне жаль, что всё так вышло, ведь отчасти это наша вина. Я бросила на Джоэла взгляд, продолжая молчать. Притянув к себе ноги, обхватила их руками, немного подаваясь вперёд и снова смотря куда угодно, но не на него. В его замысле помочь мне и поддержать пережить утрату не было ничего скверного, но почему-то только когда звучали слова вроде этих, по сердцу словно проходилось едва касающееся острие ножа. — В тот день, когда всё началось, я тоже столкнулся с первой потерей. Это была моя дочь, Сара, — сообщил мужчина, невольно притягивающий к себе взгляд. Теперь он смотрел куда-то себе под нос, на землю, стараясь не ёжиться от прохладного ветра и воспоминаний. — Ей было двенадцать. Мы с ней и Томми, моим братом, хотели покинуть город, но напоролись на солдат. Дали приказ стрелять во всех, кто пытается покинуть города. Без разбора. Она умерла от огнестрельного. Я сжала челюсти, подобно ему опуская голову. Смерть не отставала ни на шаг, преследуя каждого из нас. Она непредсказуема, жестока и не поддаётся уговорам, нанося удар за ударом и изничтожая всё человечное и тёплое, что есть в людях. Она дерзка, ненавистна и просто невыносима. — Нужно уметь смиряться и жить дальше, идти своим путём. Конечно, кажется, что жизнь теряет смысл и слишком уж она несправедлива, — тихо размышлял Джоэл, бормоча себе под нос, будто бы говоря уже не со мной, а убеждая самого себя. — Но нужно хотя бы пытаться. — Ты думаешь, я никого не теряла и не знаю, какого это? — хмыкнула я, бросая на него ненавистный взгляд, хотя ненавидела я совершенно не его. Его я вообще не знала. — Все, кого я знала и кем дорожила, мертвы, так что можешь не рассказывать, как это больно. Я заткнулась, пряча всю накопившуюся ненависть на судьбу поглубже, напоминая себе, что он ни при чём. Единственное, что сделал Джоэл — решил вытащить меня, уводя от армии заражённых, противостоять которой неимоверно сложно и рискованно. — Всё-таки моё место там, прямо сейчас и с ними, — бросила я, чувствуя, как в носу снова щекочет. — А эта чёртова вакцина увела меня из дома. Всё ради неё одной, а я, возможно, даже не смогу её сделать, так что это не имеет никакого смысла. Лучше бы ты оставил меня там. — Ты права. Может и лучше, — нервно ответил мужчина, сверкая на меня тёмными глазами. — Но дело в том, что ты просто единственный человек, который хотя бы рассматривает возможность спасти жизнь единственной иммунной. Столь враждебная, оскорблённая реплика не задела меня, скорее дала пощёчину. Джоэл спас мне жизнь, верил в мои возможности и пытался поддержать, рассказывая о смерти своей дочери, о чём он вряд ли распространялся направо и налево. Мне стоило зашить рот изнутри и научиться принимать слова за действительно чистые монеты. Я молча поднялась с бревна, подбирая свои вещи. Этот недолгий привал мог закончиться ещё хуже, если бы я продолжила препираться и возбуждаться из-за потерь, никак не связанных напрямую с мужчиной. Закинув рюкзак за спину, я осмотрелась по сторонам, высматривая яркое пятно в виде Элли, но не обнаружила её, настороженно сводя брови. Она могла отойти дальше зоны видимости. Пусть я её плохо знала, но была уверена, что это очень на неё похоже. — Элли, пора! — крикнул Джоэл, поднимаясь следом и смотря по сторонам, невольно поддерживая дух напряжённости. Очевидно, ответа не последовало. — Элли! Мысли по привычке зароились в голове, помогая мне предугадать, что могло случиться. Если бы на неё кто-то напал, она бы закричала и использовала оружие. Вряд ли бы она начала играть в прятки, зная, что мы только-только столкнулись с Бегунами. Здесь была прекрасная акустика, так что она могла услышать неосторожный крик Джоэла, находясь даже на приличном расстоянии. Элли была умной девочкой. Она бы не стала игнорировать зов просто так, беспричинно. Но какая у неё могла появиться причина? Быть может, она услышала что-то, что ей не понравилось, послушно находясь поблизости? Дерьмо, конечно! Она могла услышать грозную реплику Джоэла о том, что я единственный человек, который думает о том, чтобы спасти ей жизнь. Она могла узнать, что на самом деле является единственной иммунной, а ведь это полностью противоречит той легенде, что Джоэл сочинил во имя её безопасности. Если так, то она намеренно не отзывалась, а может быть вовсе ушла. И всё из-за пылкостей, которые мы с мужчиной вывалили друг на друга, не отдавая себе отчёта и не думая, что она нас услышит. Кажется, мы потеряли ребёнка.

***

У меня была задержка в четыре недели. Гребанные четыре недели. Просто неслыханно! А ведь я прекрасно понимала, с чем это связано, пусть и пыталась избегать этих мыслей, ведь одно лишь их существование и зарождение казалось мне постыдными и порочными. В прошлом месяце была моя первая и на данный момент последняя вылазка. В прошлом месяце я была с Кэлом, и как бы мне не было тошно от одних мыслей об этом, приходилось быть умной и легко складывать два и два, приходя к самому скверному выводу, что мне приходилось делать. Чёртов Кэл, который вновь вёл себя как обычный житель общины и всеми любимый, очаровательный шутник, отымел меня силой, призывая хранить молчание. Он не угрожал, не говорил, что в противном случае предпримет хоть какие-то меры. Кэл прекрасно понимал, что я не выдам его, ведь чувствовал юный, неопытный страх, который я источала. И это действительно было так. Я не сказала никому ни слова, ведь он убедил меня в том, что я сама виновата. Что дело в моих словах, взглядах, энтузиазме познавать новое. Мне было чертовски стыдно за то, что я так просто поддалась, не смогла воспротивиться. Мне было жутко от того, что станет, если вскроется правда. Нельзя отрицать, что меня станут звать малолетней шлюхой, что будут смотреть с ненавистью или злобой, может, сочувствием. Я не хотела ничего из этого, ведь быть распущенной девушкой или жертвой в столь маленькой общине означало стать главным предметом обсуждения и магнитом для косых взглядов. Без всего этого жизнь хотя бы немного походила на нормальную, а с этим — стала бы сущим адом. Каждый день был липким и мерзким. Стало мерзко смотреть на своё тело, мерзко видеть раскрепощённого и открытого Кэла на завтраках, беседующего не только с мужчинами, но и молодыми женщинами, ещё не знающими, на что он способен. Я не знала, что делать, слепо веря, что всё обойдётся и забудется. Но эти четыре тошнотворные и мерзкие недели, полные тревог, обиды и бессилия говорили об обратном. Теперь я совсем не имела представлений о том, что мне делать. Уж лучше бы я могла притвориться глупой и безнадёжной обладательницей склероза. Всяко было лучше, чем осознавать, что внутри меня, в самом нутре, стала активно зарождаться самая порочная, грешная, страшная и нежелательная жизнь. Кэл явно на это не рассчитывал, но он сделал это со мной. И если я пущу всё на самотёк, то вскоре люди зададутся вопросом, чьего ребёнка я ношу, не имея отношений ни с кем в этой общине. Тогда всё сложится ровно так, как я боялась, но только немногим позже. Я мерила гостиную шагами. От аромата оставленной на столике кожуры апельсинов мутило. В отражающих поверхностях я видела осунувшееся, полное паники лицо. Мне надо было избавиться от того, что было внутри меня, но я не знала, как. Только я одна могла это сделать, ведь община превратится в не пойми что, если кто-то ещё узнает об этом дерьме, что взрастает в чреве и отравляет, вместо того, чтобы радовать. Войдя в ванную, я нависла над раковиной, стараясь сконцентрироваться на собственных расширенных зрачках, словно это вернёт мне контроль над ситуацией. Я прекрасно знала, что нужно избавиться от скверны, что напоминает о худшем дне моей жизни и опыта выживания, но я не знала, что именно сделать. Упасть животом на угол душа? Ввязаться в драку? Вспороть себе живот? Вспороть себе живот. Я увидела, как зрачки у моего отражения сужаются. Перекинув волосы цвета соломы на одно плечо, я взглянула на себя повнимательнее, пытаясь найти источник отчаяния, порождённого безумием. Как так вышло, что это стало единственным способом сохранить своё лицо и уйти от проблем? Прежде чем истязать своё тело, мне хотелось поскорее отыскать Кэла, превратить его лицо в кашу и кинуть в кострище. У него не было никакого права так гадить мне, превращая жизнь в нервный ад, полный болей и изнываний. Прежде чем в голову пришло другое решение — стоит признать, что вероятность более благоприятного выхода была минимальна — я бросилась на кухню, дрожащими руками открывая ящики и находя подходящий нож. Чёрт, никак не могла понять, как можно найти подходящее лезвие для того, чтобы вспороть себе живот. Найдя одно из самых удобных и длинных, во что верилось с трудом, я оперлась рукой на кухонную поверхность, второй рукой поднимая рубашку и закусывая кончик зубами. Выдохнув и постаравшись избавиться от тошноты, я зажмурилась. Разве оно того стоит? Это же глупо! Куда правильнее обратиться к Чарли и попросить оставить это в секрете. Но разве я могу доверять кому-то секрет, касающийся изнасилования добряком-Кэлом и беременности? Холодное лезвие касалось кожи внизу живота, нагнетая. Если всё это зря и не спровоцирует выкидыш ребёнка этого монстра, ни в коем случае не связанного со мной, то станет ещё хуже. Отчаяние оглушало и притупляло как сознание, так и ощущения. Прежде чем сомнения и страх закрались в голову, я прикрыла глаза, всаживая лезвие в собственную плоть. Жгучее, мучащее чувство пронзило меня, но решительность и растерянность властвовали, управляя процессом. Сильнее стиснув зубы, между которых была ткань, я дёрнула нож влево, рассекая кожу, мышцы, а может и что-то ещё. Внезапная боль и паника от собственного, единственного решения ударила в голову. Я резко выдернула нож, чем сделала только хуже. Никогда раньше я не чувствовала себя настолько глупой и загнанной. Кровь стала обильно сочиться из раны. Я отбросила алое лезвие, опираясь локтями на кухонный стол и издавая измученный стон. Колени подгибались, а тёплая жидкость стремительно стекала на ноги, капая бордовыми, крупными каплями на светлый пол. Зажмурившись, я с трудом села, обостряя ощущения. К режущей боли добавилось тянущее чувство, от которого захотелось разрубить собственное тело топором, сжигая всё, что ниже пояса. С трудом сев и прислонившись к кухонной тумбе, я зажмурила глаза, пытаясь стерпеть боль. Скоро кровь перестанет лить, как из подземного ключа, и всё закончится. Но она не останавливалась. Она неумолимо стекала, пачкая ноги, пол, руки, зажимающие рану. Зародилась лёгкая паника. Я чувствовала, как влажно и склизко становится между ног, как кружится голова и мышцы сокращаются сами по себе. Всё происходило так, словно это был ужастик, но на деле это была комедия, приносящая мне блаженное облегчение и расслабление, опасно сочетающееся с нестерпимыми спазмами. Меня словно вновь и вновь истязали ножом, нанося всё более глубокие удары, но почему-то не убивая. Однако так действительно было лучше. Проще умереть или лишить себя репродуктивности вовсе, чем вынашивать дьявола, каждый день глядя в чистейшие, светлые глаза скрывшегося в людской плоти Люцифера, способного так измываться над человеческими телами ради собственных прихотей. Каковы были юная глупость, беспомощность и одиночество на вкус, если приводили к подобного рода спасениям? До меня стало доходить, что всё выходит из-под контроля и может быть опрометчивым только когда после прекрасной, тихой ночи меня стало неумолимо клонить в сон, а я почти не чувствовала боли, только бредовую эйфорию. В голову лезли безумные образы и мысли, касающиеся демонов, грехов, возвышения, казней. Словно издалека я слышала стук в дверь, который, возможно, просто был биением собственного сердца, перевозбуждённого от количества выработанного адреналина. Когда я увидела перед собой нечёткое, гладко выбритое лицо, изнизанное лучами райского света, а может быть, просто дневного, попавшего через распахнутую дверь, то была уверена, что доживаю последние минуты своей жизни. Зато без образования клеток, способного в будущем стать сущим злом, которое я ненавидела бы всем сердцем. Яркая пощёчина немного привела меня в себя, заставляя сконцентрироваться как на звуках, так и на картинке. Кассий. Он сидел передо мной, не брезгая испачкаться в моей крови и пытаясь достучаться до моего туманного, но ликующего сознания. — Что произошло? Кто-то напал? — спрашивал он, а голос троился, принимая то слишком басистый тон, то женские истеричные нотки. — Доркас? Доркас! Ты слышишь? Это я, Доркас, успокойся. Что произошло. — Кэл, — распахнула глаза я, хватаясь рукой за шею Каса, словно он мог вытянуть меня из-под воды, затягивающей на глубину. Чувствуя тепло и бьющийся пульс, я словно держала связь с реальностью, зная, что иначе с лёгкостью потеряю сознание. — Кэл? Он был здесь? Он напал на тебя? Доркас, соберись, ты должна сказать, что произошло. Вместо ответа я почувствовала, как горячие слёзы потекли по щекам, демонстрируя все волнения. Они выплеснулись, разожглись и приняли форму невидимого салюта из переживаний, боли, стыда и незнания. Всё это было так грязно, унизительно, пугающе, ответственно… Я просто хотела выживать и оставаться человечной. Плечи тряслись, отчего внизу живота болело ещё сильнее. Кровь снова просочилась, увеличивая пятно на рубашке. Кас бесстыдно задрал её, замечая продолговатый, но удивительно аккуратный разрез, послуживший одним из источников кровотечения. Кассий даже не знал, что думать. Он видел это внешнее увечье, даже не догадываясь, насколько масштабное и ранящее притаилось внутри. Собравшись с мыслями, я слабо покачала головой, хотя, готова поклясться, приложила все усилия, чтобы это выглядело так, будто бы потеря крови никак не повлияла на моё сознание и состояние. Судя по тому, как мужчина всматривался то в лицо, то в рану и взмокшие брюки, всё с трудом складывалось в его голове. Он ощупал живот, с небывалым замешательством прижимая к ранению мою руку. Взяв меня за щёку, заставил посмотреть ему в глаза. Пугающие, мрачные, пронзающие, пустые и разгневанные. — Он был здесь? — Нет. — Но он что-то сделал тебе. — Да, — ответила я, сглатывая вязкую слюну и прикусывая язык, чтобы не сболтнуть лишнего, но один лишь вид Кассия твердил мне о том, что он не тот человек, от которого стоит что-то утаивать. — Он напал? Порезал тебя? — Нет. — Ты сама? — Да. — Доркас, что он сделал тебе? Что он сделал с тобой? — пытливо интересовался мужчина. — Я должен знать, чтобы тебе помочь. Мне нужно кого-то позвать? — Нет! — чуть ли не вскрикнула я, тут же морщась и хватая его за руку, сильно сжимая. — Кассий, никто не должен знать об этом и о том, что произошло. Только ты и я. Но никто больше, ты понял? — Не понимаю, — взорвался мужчина, поднимаясь на ноги. — Он тебя… — Кассий…— предостерегла его я, прикрывая глаза. — О господи! — вырвалось у него. Друг на мгновение задумался, блуждая по кухне, но быстро беря себя в руки. — Я убью его, клянусь. Я убью его, как только встречу. Нет! Не дёргайся, нажимай на рану так, как сможешь. Нам нужно в лабораторию, я должен остановить кровотечение и наложить швы. Я отнесу тебя, ладно? — Не смей. Я не покажусь на улице, — покачала головой я, сжимая челюсти. — Кто-нибудь увидит. Просто оставь это дело. И не трогай его, я разберусь. — Не смеши! — вспыхнул Кас, снова наклоняясь надо мной и пробегаясь взглядом. — Жди тут и зажимай рану, поняла? Я принесу всё необходимое и мы тебя подштопаем, приведём в порядок. Никто даже не заметит, что что-то случилось. Но ты будешь обязана объясниться, чёрт тебя дери. Я не успела ничего ответить или же попросить его не лезть в это, не устраивать разборок или привлекать кого-то со стороны, ведь случайно зашедший повидаться Кассий, явно имеющий особое предчувствие, уже умчался из дома в лабораторию, чтобы собрать всё необходимое. Пока его не было всё казалось настолько ненастоящим и мрачным, что я даже не заметила, сколько прошло времени. Помнила лишь то, что он вернулся, закрывая на замок дверь и сбрасывая всё необходимое на стол. Нагнувшись надо мной и вновь неловко поприветствовав, он удивительно бережно, почти неощутимо обхватил меня, заставляя обвить руками шею. Я ощутила укол боли, прежде чем он усадил меня на стол, задумчиво разрезая рубашку, снять или расстегнуть которую я была не в состоянии. Чувство обжигающего, уничтожающего всё скверное спирта было столь ярко, что мне показалось, что я пронесу его сквозь года и запомню, как нечто слишком яркое, поучительное и важное. То, как изнывала плоть от движения нитей и хирургической иглы сквозь неё казалось вовсе летальным. Закусив губу до крови, я вжалась лбом в плечо друга, смиренно дожидаясь, когда он закончит зашивать меня, как потрёпанного бешенными псами плюшевого мишку. Кассий дал глотнуть мне спирта, который вместо того, чтобы успокоить, вернул мне здравость мыслей. Эти самые мысли кричали мне об опрометчивости, идиотстве и опасности произошедшего. Если бы Кассий не оказался рядом, то, вероятно, я умерла бы вместе с этим сгустком клеток. Но вместе с просветлением и спокойствием приходило и осознание, что мне придётся объяснить всё своему спасителю, столь бережно и тихо зашившему мой живот, тактично оставляя вторую проблему лично мне. И понимая, что отвертеться от этого любопытного ангела, идущего за мной по жизни и всегда готового броситься в бой, защищая от всего насущего, невозможно я рассказала ему, что случилось, скрывая лишь самые тонкие и мерзкие подробности, не влияющие на неоспоримые факты. — Ты должна была сказать раньше. Не Кассандре или Чарли, так мне точно, — с укором произнёс он, моя под краном иглу и бутылку спирта, запачканную кровавыми отпечатками. — Мы бы что-нибудь придумали. Что-то, что не убило бы тебя. — Нельзя утверждать это. Всё обошлось, — отозвалась я, лежа на диване и прикрывая глаза. От боли почти ничего не осталось, только дискомфорт и зуд, которые продлятся ещё некоторое время. — Мне и так дурно, не будем об этом. — Теперь мне тоже дурно, — поделился Кассий, заодно намывая оставленную мной посуду со вчера и пытаясь расслабиться. — С этим надо что-то сделать, хочешь ты этого или нет. Если будешь категорично отказываться, то я просто уничтожу его. Сотру с лица этой гнилой земли и убью. Мне было известно, что несмотря на всю красочность и утрирование в речи мужчины, он всегда был серьёзен и честен. Я боялась за будущее общины, неспособная стереть из памяти пустоту и разъяренность в глазах Кассия. Слабо улыбнувшись, я покачала головой. Вода на кухне перестала лить. Глухие шаги приближались, и вскоре Кассий присел у дивана, убирая волосы с моего лица и смотря так, словно я уже умерла, хотя уверена, что с каждой минутой выглядела всё живее. — Я никак не вписываюсь в стандарты женщины, ради которой можно убить, — заверила я. — Детка, ты именно из тех, ради которых нужно убивать. Кас изогнул губы в горькой улыбке, смотря на меня задумчиво и всё ещё стараясь осознать, как нечто подобное, извращённое и неправильное, могло коснуться нас. Мы оба были ещё слишком молоды, неопытны и наивны, чтобы сталкиваться с подобным. Мы верили в лучшее и в то, что худшие грехи слишком далеки и никогда не доберутся до нас. Кассий и я были за бетонным забором, вне досягаемости бед, но тем не менее, не смогли избежать худшего. Я не смогла, а Кас остался верно стоять, заслоняя меня своей спиной и даже не думая оставлять. Глядя на то, как юный Кассий, светлого лица которого впервые коснулась столь глубокая, мрачная тень, я понимала, что все его намерения серьёзны. И если до этого дня я боялась за то, что станет со мной, когда вскроется вся правда, то с этого момента я страшилась узнать, на что способен Кассий, которым движет лишь гнев, разбитость, ответственность и месть.