Арахна

Первый крупный город, значительно меньший, чем мегаполисы, встретил нас не просто мокрым снегом, а настоящим дождём, от которого мы успели отвыкнуть. Прессуя снег, мешая занесённые дороги с редкими шагами животных и оставляя косые полосы на домах, он касался и нас. Едва тепловатая вода тут же остывала на бледной, оголённой коже, которую тут же обдувало морозным ветром. Собирая припасы и ища хоть какие-то признаки недавнего пребывания людей, мы скрылись в одном из домов, в который чудом не задувал сквозняк. Этот город, табличка напротив которого исчезла, не давая нам узнать, куда мы пришли, невозможно было обойти, не делая огромного крюка. Не нужно быть стратегом или прагматиком, чтобы понять, что никто из наших целей не стал бы его обходить. Пока Томми осматривал комод, накрытый ранее белым, но сейчас серым от грязи куском кружева, я, не опуская дробовика, подошла к окну, выглядывая. В отличие от кружева, занавески остались поразительно чистыми, лишь с несколькими засохшими кровавыми пятнами в самом низу. Дом, который обошла зараза, не был обнесён забором. За голыми, чёрными силуэтами деревьев виднелась чья-то резиденция, выкрашенная в когда-то ярко-красный, но сейчас местами облезлая. Территория поросла кустарниками и прочими растениями. Сквозь тонкие чёрные прутья с острыми концами, словно у пики в колоде карт, блуждал медлительный, тормозящий из-за снега силуэт заражённого. Но это было достаточно далеко от нас, чтобы не становиться нашей проблемой. — Ничего. Обобрали до последнего, вот только сам дом не тронули, — сообщил Томми, громко задвигая ящик обратно. — Значит, тут должны чаще всего останавливаться. Есть какие-то фотографии, записки, может, вещи, которых быть не должно? — спрашивала я, в надежде, что где-то мог заваляться скомканный рисунок Элли или грязная, уже не такая красивая кофточка Дины. — Ничего такого. Надо осмотреть спальню, — покачал головой мужчина. Я задвинула шторы, отправляясь в одну из двух спален. Здесь явно останавливались люди, не раз расстилая кровать или засыпая прямо в грязной одежде поверх всего, но на первый взгляд ничего не намекало на недавнее присутствие. Это не стало для меня новостью, ведь это место мало походило на то, где бы остановилась Элли. Не осмелившись сесть на кровать, я прислонилась к дверному косяку, прикрывая глаза. Будь я на месте Элли, я бы вовсе не остановилась так рано, стремясь в Сиэтл и не отвлекаясь на мелочи. У меня было бы слишком много сил и слишком глобальный, неотложный стимул двигаться вперёд. Мы были в пути всего восемнадцать часов. Впереди еще пятьдесят один. Дождь стал активнее отбивать ритм по стёклам, где-то очень далеко раздался приглушённый рёв заражённого, заставивший меня прильнуть к окну. Если эту тварь что-то побеспокоило, то это мог быть кто-нибудь из тех, чьи личности нам интересны. Но, увы, выглянув в окно, я увидела только трёх бледных лисов, пересекающих дорогу и преследуемых заражённым. Щелкун даже скорее по неосторожности, споткнулся, ломая застрявшую в дыре асфальта ногу, оголяя гнилую, слишком дряхлую кость. Падая, он придавил отстающего лиса своим весом, блаженно ликуя и тут же впиваясь в плоть ещё живого зверя. Мышцы, розовое свежее мясо, пылающая и прыскающая кровь…дурная картина, заставившая меня распахнуть окно. Косой дождь упал леденящими каплями на лицо. Я достала пистолет из-за пояса, перезаряжая, пока заражённый расправлялся со своей горестной добычей. Слегка прищурившись, я выпустила пулю, немного морщась из-за звука, вызванного отсутствием глушителя. Голова Щелкуна разлетелась на вовсе не привлекательные части. Лиса ещё пару раз дрогнула, прежде чем умереть от раны и потери крови. — Здесь мы зря время теряем, — высказалась я, закрывая окно, прежде чем снова намокнуть. — Тут много мест, которые можно осмотреть. Мимо этого пункта не пройдёшь, всё равно где-то, да остановишься. — Я об этом доме. Слишком он…нормальный. — Словно в твоём понимании люди — дикари. — Отчасти, — кивнула я, всё ещё помня, каков контингент у солдатов ВОФ и как много времени Элли провела снаружи, в развалинах и разрытых городах. — Мы здесь не наткнулись ни на одного убитого заражённого или человека. Никакой свежатинки. Явно не там рыщем, надо идти дальше. — Может, хотя бы переждём дождь? — изогнул бровь Томми, с забавной брезгливостью глядя на кровать, встретившую с распростёртыми объятиями слишком много бродяг-нерях. Я снова обернулась на окно, поджимая губы и чувствуя давление времени, каждую минуту которого что-то, да происходило. К невероятной удаче, дождь перестал барабанить по железным бочкам и окнам, смиренно, почти что по команде — хотя, скорее, от непереносимости моего уныния — заканчиваясь. Я улыбнулась Томми, пожимая плечами и кивая в сторону выхода. Мы вместе покинули дом, в котором искать больше было нечего. Для нынешних условий, я всегда вела слишком неинтересную, почти что монотонную жизнь. Впервые в жизни мне приходилось идти за кем-то, ища горячие следы, пусть и не имея представления, как они могут выглядеть. Мне никогда не выдавалось возможности попробовать себя в следопытстве, детективных делах и чём-то вроде того. Хоть я и была заинтересована в поисках, но охота была мне ближе. Сейчас, когда снега начинали таять ближе к Сиэтлу, я заметила, что умело ориентируюсь по следам. Их глубина, качество, расстояние между ними и форма говорили о многом, точно также, как и на охоте. Грубо говоря, сейчас я охотилась на людей вместо лосей и зайцев. Охотилась во имя спасения других, а не себя. Я ориентировалась и по телам, пятнам, похожим на кровь или нечто иное, близкое людям. Порой мерзко, слишком дотошно и внимательно, но никто иной, как медик, мог определить, что это за биологический след, насколько он свеж и как давно лежит тело, если оно прямо передо мной. Конечно, никаких подробнейших описаний и знаний, но разница между уликой давностью в месяц и уликой, которой всего пару дней, была в некоторой степени очевидна. Мы изучили всю северную и западную часть города, не находя ничего достойного внимания. Однако переместившись на юг, стали подмечать слишком много всего: может, не самого свежего, но явно не вписывающегося в общий ландшафт. На задней стене какого-то здания, с которой уже облезла вся штукатурка, красовалась надпись «ФЕДРА», явно написанная краской. Она, в отличие от штукатурки, казалась уж очень свежей. Я знала, что в греческой мифологии такое имя носила дочь царя Миноса, однако если бы меня спросили, откуда мне это известно, я бы не смогла вспомнить. В любом случае, вряд ли речь шла о героине древнегреческой мифологии. Глядя под ноги, чтобы не идти по мокрой, грязной жиже и не промочить обувь, я, всмотревшись в прозрачные, слегка карие от песка слои снега, обнаружила ещё кое-что интересное. Остановившись, я присела, разрывая снег руками, клочья которого мгновенно таяли на тёплых пальцах. Задумчиво сведя брови, зажала между пальцев раздавленный окурок, представляющий из себя бумажную самокрутку. Судя по тому, что она была едва разложившиеся, пролежала она тут не год и не два. — Это что, табак? — поразилась я, рассматривая вещицу и вовсе не брезгая тем, кто мог держать её. Томми, идущий сзади, обошёл меня, забирая находку. В нескольких шагах, немного левее, лежал ещё один окурок. Мужчина с удивительной внимательностью повертел его перед глазами, а потом растёр в пальцах, измельчая. Хмыкнув, он поднёс пальцы к носу, нюхая. — Скорее травка. — Откуда здесь, чёрт возьми, свежая травка? Поднявшись на ноги, я качнула головой, понимая, что от прежней жизни осталось слишком много, если подобные мелочи до сих пор существовали. Вопрос мой был риторическим, ведь я и так прекрасно понимала, что всё-таки кто-то, да был здесь, останавливаясь, а может, и до сих пор находясь. Мы находились на заднем дворике здания. Обогнув его, я взглянула на крайне потрёпанную временем вывеску. Названия заведения уже было не разглядеть, но судя по оставшимся буквам, это была цветочная лавка. Никогда не бывала в них. Может, из-за того, что никогда не дарила людям цветов в силу своего возраста. А может, что и так не удостоилась чести побывать на приличных, настоящих похоронах, а не на равнодушном, в целях безопасности элементарном сожжении. Приоткрыв стеклянную, треснутую дверь, я первой вошла внутрь, держа свободную руку на оружии. На дальней стене вновь была выведена надпись «ФЕДРА», тьма поглотила углы, в разбитых, грязных и чудом уцелевших вазах либо лежал цветочный прах, либо торчали во все стороны самые стойкие сухоцветы. Большая часть и так небольшого помещения была завалена пыльными вещами. Они стояли в хаотичном порядке, как в давно забытой квартире. Прямо у входа расположился продолговатый фиолетовый комод, заваленный бумагами, дневной свет падал на золотистую пепельницу, кубок и ещё какую-то статуэтку на дальней полке. Пройдя немного внутрь, я впервые за долгое время ступила на мягкий, пусть и немного истоптанный, спрессованный ковёр. Он был усыпан бумажками, пеплом, стёклышками, разбитыми вещицами и щепками, но тем не менее, всё ещё оставался ярким и местами даже нетронутым. Очень пёстрый: с резкими узорами всевозможных цветов от кислотно зелёного до свежего морковного. — Что за ФЕДРА? Какая-то пропаганда или общество, где жалуют одиночек? — тихо спросила я, всё ещё оглядываясь по сторонам, не исключая возможности, что здесь может кто-то находиться. — Федеральное агентство по ликвидации стихийных бедствий, — мрачно объяснил Томми, разглядывая корявую надпись так, словно серебристое свечение краски способно связать его с дурными воспоминаниями или познаниями. — ФЕДРА давно объединилась с вооружёнными силами штатов и пыталась принимать участие в восстановлении мира после эпидемии. Как видишь, ничего не вышло. — Насколько они масштабны? — Чертовски. Они везде. Массачусетс, Бостон, Пенсильвания, Соут-Лейк-Сити, Сиэтл…да они много где базируются. Не знаю, все ли точки актуальны, но в Сиэтле их точно больше нет, — поделился мужчина. — ФЕДРА буквально единственное, что осталось от правительства, а как мы уже выяснили, современные люди дикари. Их не то чтобы жалуют, так что и им приходится не жаловать чужаков. — Впечатлена познаниями. — Я был частью «Цикад», а крупные объединения вооружённых выживших всегда осведомлены и конкурируют, — как бы нехотя напомнил Томми, отворачиваясь от надписи. Сделав шаг вперёд и чем-то хрустнув, он ругнулся. Странный треск заставил его шагнуть назад и поморщиться. Мужчина наступил на скелет, раздавливая чьи-то кости и, судя по размеру и черепу, явно кошачий. От плоти уже давным-давно ничего не осталось: только хрупкая белая масса, оставшаяся незамеченной и забытой на множество лет. — Прямо зоопарк какой-то, — ворчливо произнесла я, внезапно замечая, что всё ещё слышу какой-то шум. Сдвинув брови, прислушалась, пытаясь определить, откуда он исходит. Смутно и неуверенно, но я обернулась назад, проверяя, не из-за спины ли. Я громко ругнулась, замечая, как на нас с улицы, наобум, несётся Бегун, явно не воспринимающий стёкла и принимая их за простейшую, прозрачную атмосферу. Его шумные хрипы, хруст слипшегося снега под ногами и прочие звуки выдали его, но всё же слишком поздно. Томми попытался схватить меня за плечо, чтобы утащить в укрытие, но я скользнула вниз, закрывая лицо плечом. Стеклянная витрина, заставленная остатками ваз, оглушительно зазвенела, наводя такой громкий звук, что я поморщилась. Даже сквозь рукав и через волосы я ощутила прикосновения острого стекла, ни один осколок которого не пронзил кожи. Этот режущий уши звук быстро сменился новым раскатом рёва Бегуна, животный голос которого раздался прямо над головой. Я отползла назад, нерешительно отнимая руку от лица и пятясь, чтобы не столкнуться с заражённым лицом к лицу. Немного увеличив расстояние между нами, уклоняясь от его гнилых клешней, поднялась на ноги, пытаясь нащупать свой пистолет в кобуре. Кажется, он выпал в самый неподходящий момент. Бросив взгляд на пёстрый ковёр, усыпанный блестящими осколками витрины, я убедилась в этом. — Доркас! — крикнул Томми, заставляя меня обернуться. Мужчина без предупреждения кинул мне нечто продолговатое и весьма крупное. Вроде согнутой трубы, кочерги или чего-то подобного. Я ушла от нападения Бегуна, уклоняясь в сторону и, рискуя, разворачиваясь, чтобы поймать неизвестный предмет, найденный Томми. Схватив его обеими руками и впившись пальцами, переступила с ноги на ногу, разворачиваясь, когда прыскающий слюнями, с иссохшими губами рот заражённого находился в паре сантиметров. Быстрый разворот дал мне возможность знатно замахнуться, так что стоило мне оказаться лицом к лицу с монстром, как изогнутая железяка мгновенно пронзила его висок, плотно всаживаясь в дряхлую голову. Я отпустила брошенный мне предмет. Издав шипение, Бегун упал на колени. Я подтолкнула его на нужный бок так, что эта железяка полностью прошла через его голову, появляясь из другого виска. Искусно чёткая работа. Поморщившись, я вытерла тухлую слюну с щеки, чувствуя лёгкое покалывание в пальцах. Взглянув на них, увидела несколько мелких, тончайших, но глубоких порезов от стекла. Вероятно, я успела поцарапаться, пока ползла по ковру. — Порядок? — уточнил Томми, смотрящий куда-то за меня и будто проверяющий, не сел ли этому Бегуну кто-то на хвост. Всё было тихо. Я решительно кивнула, значительно взбадриваясь и оглядывая помещение свежим взглядом. Теперь тут стало ещё светлее, но и холоднее, отчего учащённое дыхание вновь начало провоцировать облака пара. — Обыщем тут всё. Подозрительно много дерьма для одного места, — заявила я, подходя к ближайшему столу с ящиками. — Не думаю, что придётся обыскивать прямо-таки всё, — отозвался мужчина, потирая подбородок. Стряхнув осколки с фиолетового комода на пол, он взял помятый, но удивительно чистый лист бумаги. Я подошла к Томми, через плечо заглядывая в содержимое. У меня всегда было спорное отношение к подобным запискам, дневниковым записям или же подсказкам. Всё это выглядело критически неправдоподобно, наигранно и преднамеренно. Пусть обстановка и тишина этого города говорила об обратном, всё же я с сомнением смотрела на лист бумаги, который Томми изучал с неподдельным интересом. Мой взгляд зацепился за слова «ФЕДРА», «Сиэтл», «служба» и «ВОФ», что заставило меня на мгновение поверить в истинное совпадение и приятное чудо. — Кажется, повстанец Дороти был слишком зол на своих товарищей, чем сможет здорово нам помочь, — предположил Миллер, передавая листок мне. Держа запись в руках, я могла лучше рассмотреть её. Лист показался мне слишком тонким, успевшим запылиться, как и всё в этой лавке, со слишком небрежным краем слева. Видимо, страницу вырвали откуда-то и явно торопясь. Вероятно, это был даже не повстанец по фамилии Дороти, опрометчиво подписавший дневниковую запись, но для меня это не имело никакого значения. Этот человек, кем бы он там ни был и что бы не заставило его быть столь неосторожным в эмоциональном, корявом и неразборчивом тексте, действительно мог нам помочь. С сомнением взглянув на Томми, я взялась за внимательнейшее чтение. «16 октября 16:44 Дату и время, наверное, ставлю по привычке. Годы отчётов, отметок времени на блокпостах, точные моменты доставки оружия, из которого потом будут стрелять в своих. Что только не приходилось писать в этих треклятых отчётах, только бы организацию человечество не теряло. Но теперь с этим покончено. Наш разряд расформировали. Рад ли я этому? Больше, чем когда-либо. Ещё месяц в обществе этих транжиров, эталонов правды и справедливости и лицемерных клоунов — и я бы сошёл с ума. «Мы — лучшее, что осталось в этом мире. Ответственность за человечество в наших руках, мы обязаны защищать его и служить светлым примером». Как-то так они говорили, да? Вот только кроме разрушений мы ничего не принесли. Вместо блага сплошная бомбёжка, радикальная борьба с заражёнными, превращающая заодно и людей в фарш. Я шёл в ФЕДРА, чтобы защищать. Помогать, спасать, служить Родине и народу. Я верил в то, что благодаря нам мир воскреснет, встанет на ноги и всё разрушенное, падшее и уничтоженное восстановится, хотя бы немного приближаясь к тому, как было раньше. И мне отлично известно, как было раньше и на что способны добропорядочные граждане, ведь я был таким до эпидемии. Боюсь, что скоро и от моей совести и милосердия не останется ни следа. Также, как и от всего окружающего. ФЕДРА сильна. Она огромна, но возможности её не безграничны. Люди стали бунтовать, когда организация под предлогом спасения взрывала целые жилые комплексы, районы, города. Было ли это чем-то оправдано? Понятия не имею, уж точно не передо мной. Стали разгораться войны. «Цикады», Охотники, Войны, солдаты ВОФ, жители карантинных зон…кто только не выступал против ФЕДРА и её тщетных методов. И только солдатам удалось поставить на место гниющую изнутри организацию. ВОФ — они же Вашингтонский Освободительный Фронт — поспособствовали расформированию большинства наших баз. Конечно, они не лучше нас, но всё-таки оказали людям вроде меня в некотором роде услугу. Нас не осталось и в Сиэтле. Основные точки города — Синагога ближе к границе, гостиница «Серевина», театр неподалёку и ещё парочка уцелевших зданий — тоже пали. Их фасады целы, но всё, что было в них…больше никакой пользы и смысла считать эти места основными точками. Хотя, может, какую-то роль они ещё сыграют. Вообще не в курсе, зачем я всё это записываю. Может, в один день это кому-то пригодится. Представим, что ФЕДРА вернётся и снова заберёт значительную часть правления над разрушенным миром. А я, вот такой вот дерьмовый повстанец Эндрю Дороти уже раскрыл их методы, слабости и главные точки на карте ближайшего города. Впрочем, я только счастлив стать недобросовестным дезертиром и открыть людям правду на жизнь. А может, я просто слишком пьян, а потому язык развязался. Говорить-то тут не с кем, только с худющим облезлым котом, но и тот туповат и явно заражён. Потому излагаю на бумаге. Я прожил долгую жизнь. Был и «до», и «после». Единственное, что я понял, так это то, что в крупных организациях кроется дьявол и добра от них не жди. Никаких крупных организаций, военной службы и правительственных объединений. Все они давно забыли о правде и справедливости, целях борьбы. О жизни, а не выживании. В общем, что-то вроде того. Конец связи, так сказать, а я побреду дальше, пока не наткнусь на маленькую, здравую общину или же бывшего сослуживца. Повстанец Эндрю Дороти. Конец записи: 16 октября 17:04.» На этом обрывок с корявыми буквами заканчивался, а мой мыслительный процесс только-только начался. Скрип собственных шестерёнок заставил меня поморщиться, откидывая лист на поверхность комода. Опершись на него локтями, я склонилась, хмуро глядя в пол, ещё сильнее запачканный гнилью, которая постепенно вытекала на чудной ковёр, успевший приесться. — Подстава какая-то, — скептично подметила я, слыша измученный вздох Томми за спиной. Он повторил мою позу, устраиваясь на противоположном краю комода. Раздражающая прядь снова выпала, красуясь у него перед глазами, а я поклялась, что обязательно обрежу эти сальные локоны, как только его глаза сомкнуться. Вряд ли они были в чём-то виноваты: просто вся эта погоня, риски и множество версий развития событий, нервировали меня, а невидимая, но ощутимая петля-спешка стискивалась на горле, садня нежную кожу. — И в чём подстава? Думаю, это просто лучшее, что мы могли найти. — Всё на поверхности. — Никто бы не оставил подставную записку, которой уже прилично времени, учитывая, что при Дороти кот, которого я частично раздавил, был жив, — весьма убедительно произнёс Миллер. — Ну или мы стали частью какого-то слишком давнего, завуалированного и не удавшегося плана, если лист из дневника всё ещё здесь. Сама подумай: всё сходится. Кости говорят о давности написания, на тот момент свежая информация верна, мне и до этого было известно о том, что ФЕДРА больше нет в Сиэтле. Один плюс один равно… — Два, — кивнула я, поджимая губы. Моё нервное, недоверчивое отношение в ситуациях, полных неожиданностей и возможных опасных исходов, конечно, здорово искажалось, превращаясь в настоящий скепсис. Впервые я почувствовала себя одержимой заговорами, о которых не могло идти и речи. Разумеется, это просто была обычная записка изрядно выпившего дезертира, поменявшего мнение о месте службы. Возможно, он был зол, слишком разочарован, свят для нового уровня бытия. На эмоциях и под воздействием спиртного он решил насолить ФЕДРА, но не просто плюя в лицо, а поступая несколько более нахально. В самом деле, такая мысль звучала куда более здраво. — Так-то лучше. Нет, если ты привыкла к извилистым путям, можем попробовать стереть из памяти эту запись нашего нового товарища Дороти и поискать что-то другое, больше походящее на истину… — Заткнись, — слабо улыбнулась я, протирая лицо руками и отгоняя все сомнения. Повернувшись к мужчине, я выпрямилась. — Итак, тогда что мы имеем? Сиэтл, предупреждение о бомбёжке, основные точки базирования как ВОФ, так и ФЕДРА, и предупреждение, что не нужно вступать в военные группировки, если нам вдруг предложат. — И что это значит, капитан Очевидность? — Значит, что мы можем двигаться прямиком в Сиэтл. — Но Элли и Дина не видели эту записку, в отличие от нас, — прищурился Томми, скрещивая руки на груди. — Да, но это финальная точка, которая абсолютно точно определена дезертиром. Если это правда, то именно в «Северине», Синагоге или театре, наши пути пересекутся. Эбби, Элли и мы, — объяснила я, развивая план на основе брошенной записки. — Помнишь, почему мы пошли следом? В первую очередь, чтобы успеть первыми. Нахмурившись, мужчина переступил с ноги на ноги, задумчиво потирая лезвие ножа, который ещё минуту назад лежал в кармане. — Потому что только мы знаем, где все дороги сходятся в одну. И тогда мы сможем во всём разобраться, уберечь молодых от ошибок и жертв и вообще предотвратить много дерьма, — договорил за меня Томми. — Именно так, — кивнула я. — Вот и славно, — решительно произнёс Миллер. — Не будем терять времени. Впереди ещё долгий путь мести и справедливости. Томми направился к выходу, не убирая оружия и уходя так решительно, будто бы давным-давно знал всё наверняка. Быстро, с новыми силами, мотивированно и уверенно. И, в общем-то, он был прав. Объятия для нас открыли ещё сорок восемь часов в дороге.

* * *

Этот случай, несомненно, был представителем одних из самых редчайших. Что-то вроде этого происходило с десяток раз за весь год, но никогда больше. Не знаю, в чём была причина, но мне всегда казалось, что она непременно есть. Каждый день вроде такого всегда становился неким праздником, ведь веяло от него чем-то совсем другим, отличным от рутины и элементарных вечеров. В этот раз действительно было что-то особенное, а на носу уже был праздник, забытый в Уолнат-Гров слишком надолго — Хэллоуин. Не то чтобы в этот раз мы собирались прямо-таки отмечать, вовлекать всю общину и устраивать настоящее празднование в честь усопших, благодаря которым земля продолжает кормить нас. Хэллоуин — это не только о полосатых чулках, конфетах в ярких упаковках, лакрице, дырявых простынях, но и о чём-то строго граничащим со смертью. Сейчас, когда внутри нашей общины всё несколько устоялось, а жизнь вернулась в прежнее мирное русло, мы могли позволить себе небольшой отдых. А потому, впервые за долгое время, за сутки до активной подготовке и украшению некоторых домов и главной столовой, мы с Кассием встретились на его территории. Если что-то Кассий и умел непревзойдённо, так это орудовать ножом, который в его руках становился самым удобным для плавной резьбы оружием. Устроившись в своей гостиной, мужчина вырезал тыквы, извлекая, словно потроха, все семечки и освобождая место для самодельных свечей. Я, терпя шипение коробки-телевизора и мелькающие чёрно-белые шумы перед глазами, пыталась выставить хоть какие-то настройки, чтобы связать экран с проигрывателем. Одной из самых раритетных вещей в этом доме был диск с записью «Семейки Аддамс», которую мы ежегодно смотрели, невзирая на празднование или же его отсутствие. Однако в этом году я была особо удивлена тем, что традиция не оборвалась, ведь теперь между мной и Кассием появилась новая, свежая личность. — Я умею расставлять приоритеты и знаю, кто во мне нуждается сильнее, — заумно произнёс мужчина у меня за спиной. В отражении экрана телевизора я увидела, как он берёт новую тыкву, принимаясь вырезать по высеченной мной разметке. Улыбнувшись, я покачала головой, опуская её. В этом была доля правды. Последние пару месяцев Кассий, словно верный пёс, следовал за Гвиневрой — девушкой чуть постарше меня, что была здесь достаточно давно, однако только недавно смогла обратить на себя внимание. Эффектная любительница пострелять по бутылкам, по венам которой течёт частично испанская кровь. Впервые она заметила Кассия лишь после того, как тот вышел из заключения. Того самого, в которое он попал из-за меня. Всё было слишком сумбурно. У Кассия с Гвиневрой ещё ничего не сложилось, но выглядело всё так, что вот-вот эти двое пожмут друг другу руки и решат пожениться. Однако вместо того, чтобы пригласить её в свой дом для первого совместного Хэллоуина, он вновь выбрал меня, оправдывая это тем, что иной компании мне не найти, да и я нуждаюсь в обществе и поддержке, после всего, что случилось. На событиях, ушедших пару месяцев назад, уже висела пыльная вуаль, но она оставалась такой же мрачной, что и раньше. Ударив ладонью по боку телевизора, я разогнулась, делая это весьма резко. На мгновение мне захотелось затормозить и одуматься, боясь боли на месте шва, но чувство это было фантомно. Теперь лишь уродливый, пока что розоватый шрам являлся видимым доказательством того, что всё, что случилось, действительно было. — Ты зазнаёшься, — с упрёком, но всё же скорее шутливо произнесла я, заправляя выбившиеся пряди из хвоста за уши. Наконец шумы на экране сменились лёгкой рябью, которую стремительно заменила чёткая, пусть и бледноватая картинка. Пошли титры, а я плюхнулась на диван возле мужчины, морща нос при виде целой миски со слизью и тонкими, жёлтыми семенами, которые мы утром отнесём агрономам. Синевато серый свет осветил наши лица, перебивая теплоту лампочек. Тем временем на тёмной улице, тьма которой разгонялась лишь пылающими окнами домов, во всю играла золотистая осень. Избавившись от замшевых ботинок, я залезла на диван с ногами, прижимая их к груди. — Неужели так тяжело признать, что ты рада тому, что всё осталось неизменным? — изогнул бровь Кассий, кося на меня взгляд. — Гвиневра всё равно бы не согласилась. При всей своей любви разносить мозги заражённым, она весьма…церковна. А всем товарищам Иисуса Христа известно, что церковь не жалует этот праздник. — Извини, мы с ним не то чтобы друзья, — закусила губу я, тянясь к своей кружке с травяным чаем. Он удивительно расслаблял тело после долгой смены, но при этом позволял оставаться бодрой. — Так, для справки: мозги она любит разносить только заражённым? — У меня складывается впечатление, что ты пытаешься её подколоть. — Может быть. — И зачем? — Проверка на прочность, — пожала плечами я. В самом деле, при всём тепле и радушию относительно судьбы Каса, мысли о его отношениях с жестокой Гвиневрой, что возвращается с патруля в кровавой одежде, а по ночам молится на коленях, я загонялась в некий мрак. Вероятно, это было вызвано повышенной чуткостью и избирательностью, ведь после всего пережитого мой самый близкий человек заслуживал исключительно лучшего. Но может дело было и в том, что его готовность двигаться дальше была для меня чем-то непонятным. И всё потому, что однажды звероподобный человек решил испортить мне жизнь, отрезая от хотя бы подобия мыслей о личном счастье. Ну и ну. — Нужно хотя бы попытаться, — вдруг серьёзно произнёс Кас, словно читая мои мысли. Впервые за долгое время его выражение лица и удивительный блеск в глазах напомнил мне, что мы давно не дети, чтобы лукавить и избегать нежеланного. Каждый день жизнь учит нас смотреть правде в глаза и быть прямолинейными, но мы вечно оттягивали этот урок, откладывая на потом. Мне хотелось лишь вопросительно взглянуть на друга и уточнить, что он имеет ввиду, да только мы оба прекрасно понимали, что речь снова о Кэле. — Попытаться идти дальше и открываться новому, — завершил свою мысль мужчина. — Спасибо тебе за эту возможность, я никогда не устану повторять, что ты был крайне несправедлив с собой, добиваясь наказания, но я обязательно сообщу, когда настанет то нужное и удачное время. — А я не устану повторять, что смерть Кэла и есть справедливость. Он поступил несправедливо по отношению к тебе, ты по отношению к себе и своей вине. Минус на минус даёт плюс, а я, конечно же, этот самый справедливый плюс, — упрямился Кассий с лёгкой улыбкой и уверенно ведя подбородком. — Я восстановил баланс и отомстил за тебя. И мы оба знаем это. — Однако то кровавое месиво и время заключения в том тухлом месте… — Просто ты не хочешь признавать, что порой жестокость оказывается полезной и применимой. По крайней мере, пока что, — предположил Кас, продолжая орудовать ножом. — Разве ты поступила бы иначе, окажись близкий тебе человек на твоём месте. — Я бы поступила куда хуже, — поджала губы я, чувствуя горечь правды, что пробивалась через остатки маски простоты и душевности, сдерживающий ту жестокость, которая могла быть совершена моими руками. Мне казалось, что я — это одно дело, а Кассий — совершенно другое. — Мы закроем эту тему раз и навсегда, но усвой вот что, Доркас: месть и справедливость, жестокость и ярость — это то, что есть в каждом из нас, как внезапный приступ агрессии у собаки. И если эмоции вроде этих доступны человеческому разуму, значит этим нужно пользоваться. Особенно пока наши разумы человеческие, — вздохнул мужчина, а плечи его расслабленно опустились. Он слегка наклонил голову вбок, старательно вырезая клыкастую пасть у округлой, пламенной тыквы. — Мсти, пока можешь, борись за справедливость, пока знаешь, в чём она заключается. Да, порой всё это грешно, но мы должны орудовать этим, покуда нам это доступно. Иначе нам не выжить и не постоять как за себя, так и за других. То, как звучно и гармонично, просто, но в то же время серьёзно он говорил эти слова, впечатляло, просачивалось в плоть, как острия стрел. Легкомысленный, смешной и расхлябанный Кассий скрывал глубоко в чертогах разума невероятную мудрость и кротость, умещающую в себя всё самое важное. И может, моя почти что равнодушная реакция была слишком уж холодной, но я всегда прислушивалась к другу, не пропуская ни одного мнения мимо ушей. Я просто молча проглатывала его знания, основанные на не менее цветочном опыте. Подмигнув и отложив нож с тыквой в сторону, Кассий вовсе не по мудрому потрепал меня по голове, приводя в чувства. От мимолётного, но оставляющего следы разговора ничего не осталось. Одними лишь своими жестами, лёгкостью движений и полному умиротворению на его лице я поняла, что мужчина действительно закрыл эту тему. Порой мне казалось, что его она даже волновала сильнее, нежели меня. Но теперь, вероятнее всего, он наконец-то высказал всё и подвёл итоги того, что копилось в его голове последние месяцы. И Кассий не нуждался в моём ответе, зная, что это вовсе не необходимо. Теперь, придвинувшись ко мне и касаясь кожи плеча покалывающим шерстяным свитером, он зачесал назад кудрявые волосы, чуть ли не растворяясь в диване. Кадр сменился другим — о том, как он разминает длинные, хирургические сильные пальцы после долгой резьбы, с детской наивностью пересматривает «Семейку Аддамс», пусть и знает сюжет наизусть, а в перерывах уходит в задумчивость, предаваясь глупым влюблённым мыслям о Гвиневре, выныривая из которых видел не её, а меня. И он прекрасно осознавал, что я здесь не потому, что он мне остро необходим. Я здесь потому, что мы оба нуждаемся друг в друге, как в курсе интенсивной терапии. Через полтора года Гвиневра, как и большинство из нас, — выживших — умерла в сражении с заражёнными, столкнувшись с мутацией наивысшей известной степени. Кассий пережил это почти что безболезненно, зная, как устроена эта жизнь и заранее будучи готовым к такому исходу. И Кэл, и Гвиневра навсегда остались за нашими спинами в роли дурных воспоминаний, не имеющих права врываться в реальность и светлые дни. Тему справедливости и мести мы больше не поднимали, боясь, что в этом споре не найдётся готовых оказаться поверженными.