одинокий всадник

Ким Намджун потерял драгоценное время не на выслеживание варвара, бесстыдно посмевшего напроситься к одинокому старцу на несколько дней, а на раненного паренька. Его не долго мучила совесть — конечно же Ким поможет немощному, нежели бросит того на произвол судьбы. Тем более Намджун сразу же его узнал, хотя прошло несколько месяцев с того дня: смелый имперский юноша, которого степняки захватили вместе с несколькими женщинами-кочевницами. Тогда они еще до самого утра искали его вместе с главарем, пока не вернулся Тэхен, его младший брат, с новостями, что паренек сбежал вместе с его деньгами. У Намджуна никак не вязался тот смелый, отзывчивый образ, который у него сложился с тем, что рассказал Тэхен, вот никак не котировалось. Ну не мог отчаянный малец, готовый был рискнуть собой ради чести незнакомой женщины, потом ради обогащения обокрасть Одинокого всадника. Дело, скорее всего, было в нужде. Гордый и покинутый, у Хоупса — так представился имперский юноша, — совсем не было ни гроши, и он не придумал ничего другого, как одолжить. Гордость не позволяло ему просить — это роняло его достоинство, а взять немного на неопределенное время — уже другой момент. Тем более Намджун по себе знает: им незачем столько золота. Они никогда не осядут в одном месте, не заведут семью, тратятся лишь на еду и одежду. И то, сущие гроши, Тэхену незачем столько золотых. То объяснение, которым удовлетворил ноющее недовольство в груди, идеально подходило подбитому Хоупсу. Он лежал на постели — бледный и обессиленный, совсем не похожий на того, каким запомнился Намджуну. Конечно же простреленный арбалетом бок делал свое неблагодарное дело. — Тцт… — цокает недовольно, отбивая ладонью руку Намджуна. Самостоятельный. Ким не возникает, но восхищается в очередной раз: вот стержень у парня! — Я сам. — Присев на кровать, откидывается на стенку, слегка морщится от вспышки боли, но без дрожи берет поднос с едой и ставит себе на колени. — Я хочу тебя накормить. — не выдерживает, когда Хоупс глубоко дышит, но медлит. Наверное не уверен, что желудок готов принять горячую, тяжелую еду. За неделю это первый раз, когда Намджун приготовил ему что-то кроме куриного бульона. — Это всего лишь каша. — не принимает помощи Хоупс, и Ким в очередной раз вздыхает, на этот раз с намеком на укор. Парень намеком проникается, но лишь поджимает губы упрямо. — С грибами. — пытается в последний раз, и Хоупс капитулирует — раздраженно выдохнув, раскидывает руки в сторону, и Намджун, победно улыбнувшись, коленями забирается на узкую постель и забирает себе поднос. — Ты достаточно был сильным и независимым. — причитает себе под нос, предпочитая не замечать тяжелого взгляда Хоупса. — Ты ничего не знаешь. — и Ким вынужден с этим согласиться и продолжить молча его кормить. Этой ночью Хоупс спит намного спокойнее. Горячки не было несколько дней, что сильно радует, да и рана заживает хорошо, по словам целителя, что живет глубоко в глуши. Намджун каждое утро его привозит на осмотр. Хоупс уже уверенно ходит по избе, хотя его хватает лишь на поход к отходняку и обратно, они его сегодня даже искупали, наложив на рану лисья подорожника и обмотав тканью худую талию. К сожалению, степняк сбежал этим днем, но сбежал только после того, как Намджун обозначил себя как Одинокого всадника, — бедняжка настолько проникся, что убежал без прожитков. Тем паче. — Достал вздыхать, спи уже. — не выдерживает его стенаний Хоупс, и бросает в него одну из подушек. — Разбудим хозяев. — тихо шикает в ответ Намджун, переворачивается на живот и подминает под себя подушку. Смотрит вверх, на парня, чьи глаза в ночи блестят ни разу не уставши. — Так спи. — Ким качает головой. — У тебя что, своих дел нет? Своей жизни? Ты же Одинокий всадник. — Я выслеживал степняка, — рассказывает шепотом, — который прятался в этой деревне, и уже хотел его схватить, как в лесу наткнулся на твои кровавые следы… Кто тебя так? — Плохие люди. — коротко обрубает Хосок, и переводит взгляд к потолку. Ким чувствует, что тот не рассказывает до конца, но не решается расспросить — такому гордому парню вряд ли захочется жаловаться кому-либо, и, конечно же, Намджун не станет его подобными просьбами оскорблять. Лунный свет падает на его острое, исхудавшее лицо, и сердце Кима сжимается от боли. — У тебя есть кто-то, кто позаботится о тебе? — Нет. — отвечает моментально, даже не задумавшись. — А…невеста или жених? — На этот раз Хоупс не отвечает. Обдумывает что-то усердно, прикидывает, Намджун даже по блеклому силуэту понимает, что тот кого-то вспоминает, о ком-то думает. Затем переводит взгляд на него, и Намджун чуть язык не проглатывает. — Заинтересован? — прямо спрашивает, и Намджун, не будь он глупцом, уверенно кивает. — Так твоя помощь не была бескорыстной? — и это словно пощечина. Волна негодования затапливает с ног до головы и Намджун от праведного возмущения аж вскакивает. — Да как ты мог подумать! — не верит своим ушам. — Все Одинокие всадники благородные, с чистыми намерениями и помыслами! Они доблестно и самоотверженно защищают народ, великодушно помогают немощным! Да они… — Мы. — вдруг поправляет его Хоупс с однобокой улыбкой. — Не они, а мы. Ты тоже Одинокий всадник — благородный и великодушный, Намджун. — теплый, с толикой благодарности голос Хоупс дарит ему спокойствие. — Спасибо. — благодарит смущенно, медлит пару мгновений, затем направляется к постели. Он присаживается на краешек — мало того, что кровать узкая, так ему еще и Хоупс никак не помогает: лежит, цепко следя за каждым его движением. — Но…я правда в тебе заинтересован. — неуверенно дотрагивается до его руки, лежащей поверх одеяла. — Если я сейчас отвечу на твою ласку — этой ночью уже не отпущу тебя. — и Намджун после таких многообещающих слов, сам льнет за поцелуем. Ким не смеет дотронуться до желанного тела — настолько боится потревожить рану. — Спокойно… — просит прямо в поцелуй, слепо стягивая мягкие штаны Хоупса. Он останавливает его руки, когда те хватаются за кафтан. — Побеспокоишь рану. — Вообще-то это я должен говорить. — усмехается Хоупс, запуская руку в еще влажные волосы Намджуна. — Сегодня…когда ты ушел в баню…я еле удержался, чтобы не пойти следом… — Намджун откровенно стонет на эту откровенность. Вскочив на ноги, выбегает из комнаты, скрипнув не только старенькой дверцей, но и половицами, затем возвращается с мутным бутылем. — Хозяйка тебя убьет. — сквозь улыбку предупреждает, ногой отпихивая мешающееся одеяло. — Я ей куплю масло подороже. — обещает, возвращаясь к постели и неловко стягивая штаны, затем перекидывает свои длинные ноги через чужие бедра. Хоупс не может отвести взгляда от их членов в свете луны. — Тем более, мне надо мало… — Намджун выливает масло на свои пальцы, перенаправляет тяжесть на широко расставленные колени и приподнимается. Смазано целует Хоупса в губы и ластится за ответными ласками. — И сегодня, и вчера, и позавчера — все эти дни я представлял тебя с собой…в себе…за собой…над собой. — Намджун обмазывает член Хоупса маслом, и уверенно направляет в себя. — Тебе нельзя напрягаться. — толкает назад в плечо, когда тот порывается перенять инициативу. — Просто наслаждайся. — советует искренне, и сам с наслаждением выпрямляется, принимая член целиком. И их стоны смешиваются, обозначая начало бессонной, полной наслаждения ночи. Разочарован ли Намджун, когда не находит Хосока следующим утром? Совершенно нет. Он чувствовал, что такой горделивый и независимый парень не задержится на месте, понимал, что раз рана уже не столько сковывает его движения, то поспешит избавить от своего общества. Наверное это осознание сделало его настолько отчаянным прошлой ночью, наверное понимание этого заставило его подложить в чужую котомку все свое сбережение. Ранним утром, когда Хоупс собирался, он из-под ресниц наблюдал за ним. Не мог не подглядывать, ведь понимал, что это их последняя встреча. И когда Хоупс нашел его кошель в своей котомке и оставил благодарный поцелуй на его лбу, — еле сдержался, чтоб не начать позорно умолять не уходить. Хоупс, естественно, ушел, забрав свою белоснежную кобылку, такую же величавую, как и сам имперский юноша.