Прекрасная жизнь

      Вик считал себя поборником справедливости и сам старался, насколько возможно, быть беспристрастным ко всем. Того же он ожидал и в свой адрес. Наверное, поэтому он в один из будних дней остался после уроков, чтобы поговорить с Нонной Ивановной о совсем несправедливо поставленной ею двойке по русскому. Несмотря на то, что одноклассники относились к нему давным-давно ровно, перестав на него коситься и шептаться за спиной, теперь уже и вовсе не замечая его существования, учителя все еще видели в нем неблагополучного ребенка и отпетого лодыря. В частности их классручка, которой вдобавок совершенно не нравилось, что Вик якобы «развращал» и «портил» ее любимого старосту.       — Да честно я вам говорю, что не списывал. Клянусь! – после кончившихся аргументов Вик решил взять непрошибаемую преподавательницу измором, не собираясь и с места двигаться, пока она не пожалует ему с барского плеча хотя бы тройку.       — Так я и поверю, что человек, писавший до этого все работы дай бог на три, вдруг написал контрольный диктант идеально и без единой помарки! Два тебе, Липовцев, и ни баллом выше! Иди уже, пока еще одну не поставила!       Вик поморщился от такого вранья. Времена, когда он выполнял работы «дай бог на три», остались далеко позади. Изредка он все же что-то списывал у Германа, но только когда совершенно не мог разобраться в теме. И не подчистую же. А этот диктант Вик написал на пять только потому, что Гера ради него нарыл учительских методичек по русскому языку в библиотеке, в которых были похожие по сложности тексты, и упражнялся с ним до тех пор, пока мозг не закрепил каждый звук слова в его письменную форму, а почерк не стал более уверенным. Вообще, Вик пришел просить милости Сручки именно из-за того, что ему было жалко стараний Германа, который упорно продолжал его мотивировать не забивать на учебу. Раньше бы он отступился и наплевал и на эту двойку, и на свои попытки наладить успеваемость, и на школу в принципе. Потому что привык к непониманию со стороны учителей.       Как бы Вик не хотел выглядеть здоровым и полноценным человеком, последствия долгих лет болезни, в которых ему пришлось расти и развиваться, брали свое и возвращали в печальную реальность. Внешне и интеллектуально он сформировался ничем не хуже среднестатистического ребенка, но недостаточное кровообращение породило в теле и мозге огрехи, с первого взгляда не сразу заметные ничего о нем не знающему человеку. Несообразительность и отвратительная память, из-за которой приходилось писать себе заметки о каждой мелочи; плохая координация движений, отчего Вик часто чувствовал себя слоном в посудной лавке и имел набор синяков на плечах и ногах от грубых столкновений с дверными косяками, столами и стульями; дислексия, отсюда невнятная монотонная речь и отсутствие всякой концентрации внимания, и сопутствующая этому дисграфия. Последние два дефекта удалось более-менее исправить после того, как мама записала его к логопеду, но, так как в детдоме его развитием занимались абы как и все эти изъяны обнаружили довольно поздно, отголоски проблем с речью и письмом преследовали Вика по сей день. И именно отсюда происходили все трудности в учебе. До окончания терапии учителя в прошлой школе входили в его положение, шли навстречу и не занижали оценки, а после нее думали, что он притворялся и прикрывал свою лень и нежелание усваивать материал диагнозом, который, по их мнению, Вик уже должен был победить без остатка. То же самое теперь было и в новой школе. И ведь с какой радостью и воодушевлением он встретил новость, что после операции и восстановления ему разрешили уйти с домашнего обучения и, как все обычные дети, пойти в школу... Ну, справедливости ради, сейчас Вик, совсем отчаявшись, не стремился грызть гранит науки, как в детстве, но все так же не хотел казаться глупым и не таким, как все. Поэтому он прикрывал не лень расстройством, а расстройство ленью.       Даже Герману долго не говорил о своих «особенностях». Вик питал надежду, что хотя бы тот проявит к нему снисхождение: все-таки Гера сам вызвался помочь и к тому же он друг, а не озлобленная старушка-учительница, у которой таких несмышленышей в каждом классе вагон и одна тележка. Герман в начале их знакомства недоуменно пыхтел, подчеркивая карандашом в тетради Вика элементарные ошибки, и время от времени метал на него вопрошающий взгляд, мол, ты серьезно? Но не отступался и терпеливо продолжал с ним заниматься. Вику было дико некомфортно и жутко стыдно за себя, он со страхом в сердце ожидал, что в любой момент Гера оставит его и больше не захочет иметь с ним никаких, даже мало-мальских отношений. Ведь Герман виделся ему таким идеальным: умный, харизматичный, талантливый, красивый. Все-то он знал и умел. А умные люди явно не пышут желанием общаться и уж тем более дружить с глупыми, коим видел себя со стороны Вик.       Признаться в истинном положении дел его заставил Герин вопрос, который Вику отозвался болезненным уколом в сердце:       «А ты когда-нибудь пробовал писать свои песни?»       Конечно, пробовал. Поэтому он и хотел быть басистом. Неотсвечивающим музыкантом. Для него все древние и протертые до дыр анекдоты про недалеких бас-гитаристов были вполне себе правдивые, ибо Вик был аутентичным персонажем подобных шуток. Разве может человек, с трудом пишущий правильно простейшие слова, связывать их во что-то красивое? Какой-нибудь исключительный гений, может быть, и мог, но Вик им точно не был. Он и сам без слез не мог взглянуть на свои потуги, что уж говорить о том, чтобы их кому-то показать или, прости господи, спеть. Герман пожурил его за то, что не рассказал про свои расстройства раньше, потом почитал на эту тему несколько статей для ознакомления и взялся за обучение друга более обходительно. Попутно ругая его за списывание себя со счетов как автора песен.       «Андерсен, Кристи, Остен, Кэрролл – все они были, как ты, но что получилось? Их произведения признаны шедеврами, о которых знает весь мир. Маяковский! Я обожаю Маяковского, и он тоже писал свои стихи с ошибками и ни капли от этого не страдал. Бери пример!»       Постепенно Вик стал чуть больше верить в себя, когда Гера убедил его, что с ним далеко не так все плохо, как Вик привык о себе думать. Они договорились, что если вдруг он и напишет хоть сколько-нибудь достойную песню, то первым даст ее на оценку Герману. «И, возможно, только ему», – подумал при этом Вик.       — Нонна Ивановна, он добился больших успехов в прошлом году. Вы же знаете, я лично с ним занимался и с уверенностью могу сказать, что он очень способный. Просто у него есть некоторые особенности, которые нужно брать во внимание, – заискивал Гера, пришедший с Виком в качестве поддержки. Он сидел за столом перед Нонной Ивановной, в то время как Вик стоял чуть поодаль между ними, как судимый перед своим адвокатом и прокурором.       — Я смотрю, вы двое уже перебарщиваете со своими «занятиями». Этот двоечник тебя и на уроках отвлекает, совсем ведь не слушаешь учителей, того и гляди съедешь по оценкам!       — Так вы же сами мне сказали с ним подружиться и направить «на путь истинный». А я вас предупреждал, что так выйдет.       — То есть это я еще и виновата осталась? Шли бы вы уже отсюда, ребята, подобру-поздорову.       Вопреки своим словам, она сама встала и вышла из лаборантской, прихватив с собой журнал и поставив точку в их споре. Вику и Герману ничего не оставалось, кроме как уйти с поражением. Они, как обычно, зашли немного посидеть в актовом, пока не кончится шестой урок, и учителя не выгонят их, чтобы провести собрание.       — Я потом поговорю с ней еще раз, не расстраивайся ты так, – успокаивал Гера, глядя на понуро усевшегося на сцене Вика.       — Да мне уже все равно. Мне не из-за оценки обидно, а за твою работу насмарку.       Герман насмешливо фыркнул и блаженно потянулся в обитом дешевой замшей кресле на первом ряду.       — Я же не карму себе набиваю и не рейтинг тебе повышаю, а просто хочу принести тебе практическую пользу. Показать, что получать знания не так уж нудно, скучно и трудно, если подобрать правильный подход. Ну, и просто чтобы ты чувствовал себя увереннее.       Вик тронуто улыбнулся уголком губ. Он действительно чувствовал себя увереннее. По крайней мере, был не самым отстающим в классе, что вселяло в него капельку гордости за себя.       — Тебе нужно больше проявлять себя перед преподавателями. Очистить свою репутацию, и тогда они не будут к тебе цепляться.       — Каким же образом?       — Принимать участие в школьной жизни. Я, например, так и поднялся.       — Да выкладывай уже, что ты там придумал.       Герман по-хулигански улыбнулся тому, что его раскусили, и, оперевшись руками на колени, вкрадчиво взглянул Вику в глаза.       — Тут скоро день рождения школы будет, руководство каждый год по этому случаю устраивает концерт. Своеобразное шоу талантов. Можешь поучаствовать и всем показать, что ты не просто уголовник, а натура довольно творческая и чувственная. Глядишь, сердца оттают у наших стариков.       Вик скептически посмотрел на него, но невольно дернул бровями, заинтересовавшись.       — И что я там буду делать? Рубить соляк на нестроящей гитаре? На Высоцкого я, вроде, не похож.       — Можешь свою привезти или у кого-нибудь одолжить. У того же Сагитова.       — Ты же не надеешься, что я напишу песню для этого?       Герман поджал губы, очевидно, потому что эта идея все же была в его мыслях. Но наседать не стал, а предложил другую мысль:       — Как насчет того, чтобы положить стихи на музыку? Оригинальнее, чем делать перепевки на другие песни. Мелодию сам сочинишь, я думаю, это оценят.       — Я как-то в поэзии не особо разбираюсь...       — Ничего, времени еще полно – разберешься. Я помогу. Найдем что-нибудь.       Вик сделал вид, что задумался над предложением, хотя внутренне уже со всем согласился. Ему нравилось выступать перед публикой, в этом был свой особый кайф, эйфория, когда музыка не отражалась в никуда в пустом помещении, а достигала своего слушателя, общалась с ним. Вику приносило удовольствие знать, что песни, которые он любит, откликались в чьих-то сердцах. Первые концерты он давал в деревенских дворах перед разношерстной ребятней всех возрастов, а теперь ему подвернулась возможность более цивильного и продуманного выступления. А там, глядишь, кто-нибудь к нему подтянется, и получится сколотить свою первую неумелую группу.       От этой мысли Вик почувствовал, как все внутри него забурлило от нетерпения.

***

      Февраль стремительно приближался к своей середине, и на горизонте замаячил праздник, который для Вика отныне стал чуть ли не днем траура. Не то чтобы он придавал Дню Святого Валентина хоть какое-то значение, но тот своим существованием лишний раз напоминал о несчастной любви и бередил воспоминания, которые никак не получалось похоронить. Прошел год с тех пор, как Вик видел Ингу в последний раз. Наивная его душа все еще не могла понять, был ли их разрыв отношений полноценным разрывом. Он надеялся, что когда-нибудь предоставится шанс поговорить, обсудить, если что не так, возможно, даже вернуть все назад. Может, у нее или ее семьи возникли серьезные проблемы, и Инга не хотела, чтобы ее трогали? Или Вик сделал что-то не так, из-за чего она настолько сильно обиделась, что разочаровалась в нем? Последний вариант звучал наиболее правдиво, учитывая обстоятельства, при которых они прекратили общение.       В их отношениях Инга во всем брала инициативу в свои руки. Она предложила встречаться, она взяла первый поцелуй на себя и она же первой... захотела большего. Вик к вступлению в сексуальную жизнь готов не был. Не то чтобы кто-то вообще в первый раз бывал готов на все сто процентов, но он и на толику не знал, как правильно себя вести. Наверное, поэтому все вышло так неловко, спешно и ни капли не приятно. Слишком рано. Наверняка Инга чувствовала то же самое, несмотря на ее слова, что все было хорошо. Они провели ночь вместе в доме Инги, пока ее опекуны ездили к родственникам, и после этого еще долго не могли смотреть друг другу в глаза. Видимо, это и стало точкой отсчета до неминуемого конца. По крайней мере, Вик сталкивался с этой мыслью каждый раз, когда думал о его причине.       Знание о том, что он мог причинить любимому человеку боль или любой другой вред, словно окатывала ледяной водой с головы до ног. Невозможность узнать правду и привычка искать источник проблем в себе породили стойкие комплексы, которые иной раз доводили до невроза, облегчить который помогали только сигареты.       Вик вышел на большой перемене на задний двор школы, нашел укромный уголок и вытащил из глубины внутреннего отсека рюкзака почти полную пачку «Русского стиля». Непреодолимое желание закурить у него возникало только на нервной почве, то есть где-то пару-тройку раз в год. Поэтому Вик полагал, что зависимости у него нет, и он в любой момент сможет прекратить. В том случае, когда найдет другое средство борьбы со стрессом. Узнай об этом Николай Васильевич, он бы убил Вика гораздо быстрее рака легких или отказавшего сердца. Старшие в детдоме приучили, явно договорившись наспор между собой, откинется больной мальчишка после этого или нет, и Вик как-то быстро втянулся. Говорят, предрасположенность к алкоголизму и никотиновой зависимости передается по наследству. Вик ничего о своих родителях не знал, но понимал, что такой букет врожденных патологий просто так из ниоткуда не берется.       Отломив от куста тонкий гибкий прут, он надломил его и вставил между образовавшимися половинками вынутую сигарету. Вик устроился в снегу по направлению ветра и зажег ее. Сделав пару глубоких затяжек, чтобы побыстрее закончить и не окоченеть от мороза, он прикрыл глаза и с последним выдохнутым клубом дыма решил, что пора завязывать. Не с курением пока что, а с Ингой и самобичеванием. Если нельзя узнать непосредственно от нее, виноват ли он в чем-то перед ней и настолько ли он плох в отношениях, то можно узнать от кого-то другого. Вик уже давно думал переключиться на другую девушку, чтобы отпустить прошлую и поскорее забыть тревоги. В конце концов, он все так же желал любви и хотел давать ее в ответ. Он дал Инге время для объяснений, и она им не воспользовалась, а это значит, что с него взятки гладки. И если он продолжит ждать неизвестно чего, то будет выглядеть совсем уж жалким.       Прикончив сигарету, Вик закинулся мятной жвачкой и навернул несколько кругов вокруг школы, чтобы выветрить запах табака.       «Может, Еву позвать погулять?» – в процессе думал он.       Ева ему нравилась. Недостаточно, чтобы можно было сказать, что он в нее влюблен, но довольно близко. Вик еще недавно и помыслить себе запрещал о том, чтобы полюбить кого-то другого, но теперь ему хотелось рискнуть. Тем более, от простого «попробовать» ничего плохого быть не должно. Он же не собирался сразу звать ее встречаться. Погуляют, походят на пару свиданий, присмотрятся, если Ева, конечно, не будет против, а там, может, что и закрутится. Или нет – тоже ничего плохого.       Вик остановился на том, что после уроков пригласит Еву куда-нибудь, куда она захочет. Ну, или в любое другое время, когда ей будет удобно. Если вообще будет удобно, конечно.       В воображении все представлялось довольно легко, но на деле проявлять инициативу оказалось гораздо сложнее. Вик привык быть ведомым, а не ведущим. Только и делай, что сиди да кивай головой. А тут надо было и ситуацию располагающую подобрать, и слова правильные, и при этом не начать опять заикаться и мямлить. Еще и Ева сама по себе такой персонаж, который не будет просто так стоять и молча слушать. Но раз уж Вик решился, то отступать перед первыми же трудностями было полнейшей трусостью.       Он выловил момент, когда Ева замешкалась, пока собирала вещи в сумку. Одноклассники почти все покинули класс, а Герман пошел помочь учительнице перенести тетради в учительскую. Когда кабинет полностью опустел, Вик, наскребя всю свою смелость, какая была, поднялся и медленно подошел к девушке. Он почувствовал, как с каждым шагом внутри все сжималось сильнее и сильнее, руки начинали трястись, а язык – неметь. Храбрясь, он прокашлялся, привлекая к себе внимание.       Еве стоило лишь поднять на него глаза, чтобы Вик залился краской до самых кончиков ушей.       — Слушай... ты сейчас свободна? Ну, я имею в виду до конца дня, – начал он, запинаясь. — Или хотя бы час-два...       Ева изучающе оглядела его и расплылась в своей привычной смешливой улыбке.       — А ты что, на свиданку меня хочешь пригласить?       Вик смутился пуще прежнего, и полуживая уверенность в его голосе покинула этот свет окончательно и бесповоротно. У него что, все намерения на лбу написаны?       — Ну, не прямо уж свидание... Просто сходить куда-нибудь. В кафе там или еще куда...       — Если развлечения за счет приглашающего, то можно и подумать, – Ева уселась перед ним на парту и кокетливо закачала ногами.       Лихорадочно вспоминая, сколько денег в кошельке у него было на данный момент, Вик прикинул, какую сумму он сможет потянуть во имя любви. И в ходе подсчетов понял, что ради возвышенного чувства придется терпеть чувство собственного голода.       — Ладно... Только на двоих у меня точно не хватит.       — Раз это не свидание, то кто сказал, что ты пойдешь со мной?       — А?       Ева выждала секунду, а после звонко рассмеялась. Вик в непонимании криво улыбнулся в ответ и нервно посмеялся вслед за ней.       — Да шучу же я! Расслабься, чего ты такой напряженный, как будто я кусаюсь? – она спрыгнула со стола и похлопала его по плечу. — Если приглашаешь, то пошли. Я не буду зверствовать, обещаю.       Быстро набрав кому-то – скорее всего родителям – сообщение, Ева подхватила свою сумку, направилась к выходу и, прежде чем исчезнуть за дверью, сказала:       — Подожди меня в гардеробной. Я быстро.       Волнение стало нарастать еще больше. Вик выполнил первый шаг, и он на удивление оказался успешным. Но вот что делать дальше – непонятно. Так далеко он еще не загадывал. Неужели все получится? И не так позорно, как представлялось? Он победно улыбнулся сам себе и пошагал к месту встречи.       — Чего такой довольный? Иванна смилостивилась и отпустила тебе все грехи?       Герман встретил Вика на лестнице и теперь заинтересованно разглядывал его лицо, которое, судя по всему, носило самое преглупое выражение, известное человечеству. Но переполнявшие его эмоции не давали Вику словесно сформулировать ответ, поэтому он просто многозначительно развел руками.       — Кстати, насчет отпущения грехов. Я тут подыскал несколько интересных стихотворений. Ну, для выступления. Можем обсудить в актовом. Если ты никуда не спешишь, конечно, – продолжил Гера, скромно раскачиваясь с пятки на носок.       Вся эйфория ушла на нет. Одна из самых неприятных вещей для Вика – в чем-то отказывать Герману, поэтому делать это он не привык.       — Прости, мы тут это... с Евой... В общем, у нас что-то типа свидания. Я сегодня не смогу. Может, завтра?       Герман вдруг замер на месте. Его легкая улыбка медленно потускнела, а брови хмуро поползли к переносице. Он вперился тяжелым взглядом прямо Вику в глаза, словно пытаясь прочитать его мысли, а потом резко отвернулся, будто тот стоял перед ним в чем мать родила.       — И давно это с вами?..       — Да пока ничего такого! Я просто...       — Неважно. Делайте, что хотите, – Герман скрестил руки на груди и снова закачался на ступнях, теперь уже всеми силами стараясь выглядеть непринужденно. Но Вику послышались нотки раздражения в его голосе. — Ты не говорил, что тебе нравится Ева.       — Не то чтобы совсем нравится...       — Тогда в чем смысл? Она тебе не игрушка какая-то.       — Я не понимаю, что тебя так злит. Что не так?       Сразу после этих слов Вика осенило. А если Герман влюблен в Еву? Они друг с другом знакомы дольше и довольно близки. Вполне возможно, что Гера относился к ней не как к подруге. Тогда его злость совершенно оправдана. Вик недоумевал, как он раньше этого не замечал. Ему совсем не хотелось конфликтов на этой почве. С другой стороны, они с Германом оба равны – это здоровое соперничество, и тут уж кому как повезет. И вообще, нечего было все это время клювом щелкать. Но разрушать дружбу из-за такого пустяка...       Вик задумался. А настолько ли ему нужно теперь, чтобы у них с Евой что-то вышло? Стоило обсудить все по-нормальному с Герой, чтобы в будущем не разругаться вдрызг. Но попозже. Сейчас Вик пока что перед ним ни в чем не был виноват. А с Евой они уже договорились.       — Давай потом поговорим об этом. Я не хочу с тобой ссориться.       — Я и не собираюсь ни с кем ссориться. Было бы из-за чего. Валяйте, мне-то что, – ровно и безжизненно произнес Герман и ушел вверх по лестнице, оставив Вика одного вариться в жалящем чувстве вины.       Тот обессиленно вздохнул и поплелся в гардероб. Настроения куда-то идти уже не осталось, но раз уж пригласил, то отказываться вот так сразу было бы некрасиво.       Ева же, напротив, повеселела еще больше и чуть ли не вприпрыжку ворвалась в вестибюль, подхватила Вика под локоть и потащила на выход. О причинах столь хорошего расположения духа она распространятся не пожелала и на любой вопрос лишь загадочно прищуривалась.       Несмотря на все уговоры Вика сначала погулять, а уже потом пойти в какую-нибудь кафешку, Ева целеустремленно волокла его в только ей одной известное место. Некоторые прохожие в любопытстве оборачивались на них не только из-за чересчур пышущей энергией девушки, но и из-за того, что в их глазах они с Виком были довольно забавной парочкой. Ева была в два раза меньше Вика и дышала ему практически в пупок. Хотя ему и не приспичило выбирать девушек по росту со своими-то габаритами. Инга тоже была достаточно миниатюрная. Да и Вику казалось это милым.       Ева щебетала о чем-то своем, а Вик думал о том, как же он скучал по всему этому. Как приятно было снова идти с кем-то за руку, ощущать легкий трепет сердца, лыбиться, как дурак, от звонкого мелодичного голоса и краснеть от малейшего случайного касания. Невесомые снежинки оседали на ее длинных светлых ресницах и на мягких волнистых волосах, выбивающихся из-под покрывающего голову шарфа, а пухлые щеки румянились от мороза, отчего Ева была похожа на красавицу из какой-нибудь русской сказки. Вылитая Снегурочка. Трудно было отвести глаза. И трудно было не влюбиться.       Они добрались до небольшой пиццерии, расположенной чуть дальше от центра на цокольном этаже жилого дома. Внутри было тесновато, но при этом немноголюдно. Стены покрывали странные обои с достопримечательностями Италии, и, как будто бы их было мало, в рамках вдобавок висели еще и их фотографии. Вокруг стояли простенькие черные столики, а к ним были приставлены кожаные диванчики кофейного цвета. На фоне тихо лилась ненавязчивая музыка из подвешенных к потолку колонок. Интерьер был неброский, но уютный. Ева рассказала, что она со всей семьей иногда наведывается сюда за самой съедобной в городе пиццей, которая при этом и не слишком дорогая. Посоветовавшись с Виком, она сделала заказ и, к удивлению и неимоверному облегчению спонсора сего праздника жизни, разделила с ним счет пополам.       В ожидании они сели за дальний столик, и Ева до прихода официантки вспоминала разные семейные истории, которые происходили в этих стенах. Пиццу принесли минут через пятнадцать. Судя по всему, Ева так сюда торопилась, потому что была сильно голодна, и, видимо, поэтому она уплела свою половину в мгновение ока. Удивительно, как в таком маленьком теле помещалось столько еды. Это было достойно восхищения.       Положив подбородок на ладони, она наблюдала за Виком, несколько жутко улыбаясь во все зубы, что заставляло того понервничать и в смущении вновь залиться краской.       — Можно вопрос? – наконец подала голос Ева.       — Ну... конечно, – Вик сделал пару глотков сока, чтобы смочить пересохшее от волнения горло.       — Ты никогда не думал об отношениях с парнем?       От неожиданности такого вопроса сок попросился наружу через нос. Вик закашлялся и только через некоторое время смог переспросить:       — Типа, романтических, что ли?..       — Ну да.       Он в недоумении разглядывал ее лицо, на котором с каждой секундой расползалась все более широкая улыбка. Вик пытался понять, что происходило в ее голове и из-за чего ее мозг вдруг сгенерировал нечто подобное.       — Нет, не думал. С чего бы? Ты это к чему?       — А чисто теоретически ты бы мог влюбиться в парня, как считаешь?       — Я влюблялся только в девушек. Думаю, это о чем-то говорит.       — Вообще ни о чем не говорит. Может, ты бисексуален и еще не знаешь об этом.       — Не может.       — Откуда ты знаешь? Вдруг ты однажды встретишь такого хорошего парня, который будет ну вот прям твоим человеком, идеальным по всем параметрам. И что, будешь сокрушаться, что он родился мужчиной? – Ева перегнулась через стол и пристально посмотрела Вику в глаза. — Например, Герман. Вы же не разлей вода. Что ты о нем думаешь?       Вик напряженно вздохнул. Чего бы не добивалась Ева, как раз таки о Германе думать сейчас совсем не хотелось, вспоминая, на какой ноте они сегодня попрощались.       — Ничего я не думаю. Мы поссорились перед нашим уходом. Ну, или что-то типа того.       — Да, я тоже с ним немного поцапалась, – хохотнула она и, увидев удивленное выражение лица Вика, успокоила: — Мы все сразу же уладили, так что все нормально. Он сегодня немного не в духе, заметил?       Вик мрачно расковырял старую дырку в столе. Ева с Герой все уладила, а вот он с ним – нет. Вернувшееся чувство вины опять заскребло по сердцу. Стоило бы написать Герману и извиниться. Хотя за что извиняться-то? Да хоть просто так, чтобы легче стало. Иначе совесть так и будет до конца дня душу терзать.       — Ладно, а если наоборот? Что бы ты сделал, если бы в тебя влюбился парень?       — Господи, да что ты заладила?       — Ответь, и я от тебя отстану.       — Ничего бы не сделал.       — Ты бы стал его избегать, если бы вы хорошо общались?       — А сказала, что отстанешь.       — После этого – точно.       Вик обреченно застонал.       — Если бы хорошо общались – так бы и продолжили. Я же не Солоухин какой-нибудь. Мне до этого дела нет.       Ева довольно кивнула и, как и обещала, прекратила странный допрос. Она отнесла посуду и начала собираться, будто на этом ее миссия была выполнена. Вик, несколько выбитый из колеи таким окончанием, собрался вслед за ней, и они вышли из заведения.       Он в напряженном молчании проводил Еву, напротив, болтающую о том о сем как ни в чем не бывало, до дома и направился в интернат, по пути открыв чат с Германом и долго не решаясь что-либо написать.       Но ему жизненно необходимо было за что-то попросить у него прощения.