Прекрасная жизнь

      Незаметно наступил март, и до концерта оставался почти месяц. Подготовка к нему шла полным ходом. Точнее сказать, Вик активно готовился к своему выступлению, а Герман отвалился от этого дела еще в середине, привлеченный (или честнее – принужденный) к помощи в создании декораций для небольшой пьесы от восьмиклассников к празднику.       «Одна из самых больших ошибок школьных лет – заикнуться о том, что ты умеешь хоть сколько-то рисовать, ведь с той же секунды в глазах учителей ты превращаешься в бесплатный печатный станок на все случаи школьной жизни, – сказал он Ксюше – девочке, к которой и был приставлен в помощь, и понимающе похлопал ее по плечу, оценивая масштаб предстоящей им обоим работы. — Ну, ничего. Прорвемся, сестра».       Вика это не сильно расстроило, так как на этапе написания музыки, когда он давал послушать Гере отрывки из того, что получалось, тот мог лишь пожимать плечами и говорить что-то вроде «все равно в этом ничего не понимаю» и «ты же знаешь, что по кодексу дружбы мне по умолчанию должно нравится все, что ты делаешь?».       В этом плане Вик начал советоваться с Татарином, который, как оказалось, был Татарином – ехидным, скользким и безалаберным типом с чертятами в чернющих глазах – для Андреевской компашки, а отдельно от нее был Филом – вполне спокойным и приятным малым. Он обещался взамен на пару-тройку уроков игры на гитаре одолжить свой гибсон и предоставить компьютер для работы, так как тот был во сто крат мощнее, чем ноутбук, годящийся в музейные экспонаты с табличкой «Внуки не вспомнят, деды прослезятся». Филипп, что было неожиданно, во многом разделял музыкальные предпочтения Вика, так что во время репетиций в актовом им было что обсудить и о чем поспорить.       — Не понимаю, чему я могу тебя научить, если ты и так все знаешь, – лениво пробурчал Вик, наблюдая, как Фил после довольно грамотной для самоназванного профана настройки гитары шлифовал высоту тона струн с помощью тюнера.       — Так я же и не прошу с «Кузнечика» начинать, – Филипп закончил, сполз со сцены на пол рядом с Виком, обнял инструмент и перебрал новенькие струны для проверки своей работы. — Можно сказать, что я по большей части в поиске мотивации и взгляда со стороны. Я же вообще в музыку ударился только чтобы перед девушкой понтануться, – он фыркнул и небрежно отставил гитару. — А теперь дай, думаю, забудусь в новом хобби, раз все равно ничего не светит и раз уж начал, время и деньги тратил. Вот ты. Ты как вообще к этому пришел? Понял, что музыка – это твое?       — Мое или не мое – не знаю. Как-то просто под руку подвернулось. Одна из воспитательниц в детском доме, дававшая нам уроки музыки, говорила, что у меня есть предрасположенность, – Вик покрутил пальцем в воздухе рядом с очками и досадливо дернул уголком губ. — Я же родился весь забагованный, до кучи, говорят, еще и слепой, с катарактой. И вот, мол, из-за слепоты у меня слух острее развился, – он робко прикоснулся к грифу брошенного гибсона, все еще не привыкший к тому, что ему дозволено теперь распоряжаться им как угодно, и притянул к себе, одеревенелым движением одной руки обхватив деку, другой зажав первый аккорд одной из сочиненных композиций. — Правда, не знаю, каким образом развился, если глаза мне починили, когда мне еще и месяца не было.       Вик прервал себя, проиграв вступительный рифф, и Филипп не посмел его перебить своими сочувствующими речами, успев лишь участливо кивнуть. Сколько бы не обещался оставить воспоминания о болезненном детстве в прошлом, Вик все равно то и дело возвращался мыслями в жизнь мальчика-инвалида, как какой-нибудь условный ветеран, вспоминающий о кровавой войне в самый бытовой момент своей жизни. И единственное, что он выносил, выходя из очередного флэшбэка – страх однажды вернуться в то незабываемое время уже не только мыслями.       Видимо, поэтому Вик не мог не вцепиться в идею обязательно положить свою музыку на стихотворение Тарковского-старшего об умирающей детдомовской девочке. Если и не на конкурс, то хотя бы просто так. Среди предложенного Германом его вообще не было, Вик сам на свою голову откопал, когда решил изучить найденных другом поэтов получше. И Гера, и Фил, и Марина Владимировна, курировавшая конкурс, в один голос твердили, что это плохая идея, что это того не стоит, что за столь короткий срок сложно будет успеть придумать лаконичный вариант для такого формата текста и бла-бла-бла. Но Вик уперся рогом и принял вызов корячиться до победного, чтоб не стыдно было перед уважаемыми господами в лице учителей, руководства и родителей этого монстра Франкенштейна спеть. В конце концов, разве может так уж плохо получиться, если вложить всего себя, свой горький опыт и свои чувства?       — Вить, если эти старперы не оценят, я реально перестану им скидываться на шторы.       — Вик, – в очередной раз терпеливо поправил приятеля.       — Ну да, да. Ладно. А есть какая-то принципиальная разница?       — Для меня есть.       Не более чем детский каприз. Свое имя Вик не любил, потому что его дали биологические родители. И он всегда считал, что они таким образом поиздевались над ним, прекрасно понимая, какую судьбу уготовили для своего ребенка. Вот какой он «победитель»? Победитель в лотерее на все невзгоды жизни разве что. Полностью менять имя, когда окружающие знают тебя уже под этим, или заставлять других называть себя совсем несуразной кличкой было бы странно. Поэтому пришлось идти на уступки с самим собой.       В дверь постучали, и из-за нее выглянула кучерявая голова Эли.       — Филь, ну наконец-то! Я тебя обыскалась, – она плавно вошла внутрь, попутно сняв с плеча сумку и зарывшись рукой в лежавшие в ней учебники. Достав оттуда толстую зеленую тетрадку, Эля плюхнулась на кресло рядом с парнями и протянула ее Филиппу. — Оставил вчера. Как ты без нее сегодня перед Ивановной собрался отчитываться? Зря сидели весь вечер над твоим сочинением, что ли?       — Эх, а какой бы был прекрасный повод найти оправдание для твоей маман, чтобы снова в гости зайти, – Фил неохотно принял свою потерю и спрятал ее в рюкзак.       — Еще чего. Скорее она бы тебе ее с балкона в рожу засвистнула, чем к себе на порог пустила, – она закинула ногу на ногу, откинулась на спинку кресла, коротко вздохнув, и бесстрастно оглядела, чем пацаны здесь всю перемену страдали. Будто только сейчас заметив присутствие Вика, Эля приветственно кивнула, пока Филипп вслух провожал ее маму в новую поездку к бабушке как можно скорее. — Как успехи?       — Тухловато пока... – Вик отставил гитару, почесав затылок.       — Ох уж эти муки перфекциониста, – фыркнул Фил, убирая инструмент в чехол. — И зачем так заморачиваться?       Какова наивность. Он не знал, что Вик испробовал еще далеко не все свои заморочки. Последняя же его идея фикс не оставляла в покое уже продолжительное время, и он все никак не мог к ней подступиться. Так как героем стихотворения выступала девочка, то, думалось Вику, было бы интересно добавить в композицию женский вокал. Филипп как раз до этого в красках рассказывал, что Эля давно занимается пением, и выходило оно у нее «пиздец, будто в раю побывал и ангельскую трель послушал». Вик все стеснялся ее попросить помочь: все-таки общались лишь пару раз и то не тесно, больше из-за Фила. Но вот она сама пришла, и даже ситуация вполне располагала к просьбе, поэтому упускать такой шанс не хотелось.       — Эль, можно у тебя кое-что спросить? Я быстро, – остановил он ту у двери, когда все собрались уходить.       Вик кивком сказал Филу его не ждать, и тот, подозрительно его оглядев, вышел из актового. Вику пока что не хотелось делиться с ним этой идеей, чтобы Филипп не посчитал его совсем уж двинутым, да и может это все не выгорит. Пока что он подготавливал почву для творчества, собирая как можно больше способов разнообразить будущую песню, и, конечно же, не все из них в итоге будут использованы.       Эля молча выжидала, что же ему от нее нужно, неловко убрав прядь за ухо и поправив ремешок сумки на плече.       — В общем, это... Как ты знаешь, я работаю над номером на конкурс. И тут так случилось, что мне может понадобиться женский вокал, – Вик расплылся в глупой улыбке и неуверенно-заискивающе, постукивая кончиками указательных пальцев сомкнутых рук друг о друга от смущения, продолжил: — Поэтому можно ли будет в случае чего обратиться к тебе?.. Целиком петь ничего не надо будет, если что!       Эля похлопала янтарными глазками, видимо, соотнося в голове реально прозвучавший вопрос с ожидаемым, после чего расслабилась и усмехнулась.       — Тебя что, учителя вот настолько жестко прессуют? Слышала, ты во всем этом участвуешь только чтобы репутацию обелить перед ними, а в итоге так стараешься.       — Ну, все-таки не совсем только поэтому. Так что?       Она скрестила руки на груди и задумчиво вгляделась Вику в лицо, вскинув подбородок.       — Раз для благого дела – я к твоим услугам. Но с тебя должок.       — По рукам!       Они скрепили сделку легким рукопожатием и вместе вышли за дверь.       Эля попрощалась и пошла к своему классу. У Вика же уроков больше не было, поэтому он хотел найти Германа, который должен был сейчас тусоваться с восьмиклассниками, готовясь к своему дебюту в качестве сценографа. Через две недели Вик будет праздновать свое семнадцатилетие, посему он решил попытать удачу и пригласить Геру и Еву к себе домой. В деревню. Хоть Вик был почти полностью уверен, что не отпустят ни того, ни другую, он не терял надежды провести день рождения в кои-то веки еще и с друзьями, а не только в кругу семьи, как бы он ее ни любил.       Искать никого не пришлось, потому что у противоположной стены коридора сквозь поток идущих с занятий детей Вик заметил Германа, уставившегося куда-то себе под ноги, уйдя глубоко в свои мысли. Подумав, что тот освободился пораньше и ждал его, Вик уже было хотел окликнуть друга, но когда Гера встретился с ним взглядом, то вдруг изломил брови в каком-то непонятном, тревожно-мученическом выражении лица и поспешил скрыться из вида.       Вик так и застыл с поднятой для приветствия рукой. На подкорке сознания он давно понимал, что происходило что-то неладное. Чем больше они были знакомы, тем больше странностей в поведении друга он замечал. Но Герман колоться ни в какую не хотел, а Вику же не хотелось давить на него своими расспросами, поэтому он просто дал понять, что готов выслушать и помочь, если что-то действительно случилось. Ева, флегматично пожав плечами, советовала забить на эти его закидоны, уверяя, что «у него просто период такой» и «перебесится и успокоится». Она, конечно, знала Геру дольше, так что ей было виднее, но ждать и терпеть, пока подавленность близкого человека не рассосется сама собой, для Вика было непривычно и как-то дико. Поэтому он и сам в такие моменты падал духом и зарывался в себе.       Позже стало ясно, что Герман намеренно стал его избегать. Еще бы ничего, если бы он один раз соскочил с общего привычного времяпрепровождения, ну ладно два, но постоянно искать отговорки и перебрасываться лишь парой слов за день – это уже было слишком. На приглашение он в итоге ответил сухое «я не смогу», да и на любые предложения со стороны Вика теперь ответ был тот же. С Евой, однако, Герман общался как ни в чем не бывало, и оба вдруг стали говорить какими-то загадками с непонятным подтекстом. Вик словил неприятное дежавю, и даже не столько от того, что примерно так их знакомство с Герой и началось, сколько от колючих воспоминаний о том, как кое-кто тоже однажды оборвал с ним общение без объяснения причин.       «Я тебе что, личный шут, чтобы развлекать и в горе, и в радости?» – огрызался Герман, когда Вик особенно сильно на него наседал с выпытыванием информации о его поведении в эпизоды особенно сильного страха повторить сценарий прошлого.       Так и прошли две недели, и на выходных Вик уезжал домой с тяжелым сердцем. Во вторник Герман рано утром прислал сообщение с поздравлением, видимо, чтобы совесть была чиста и чтобы днем в школе с ним не контактировать по этому поводу. Вик не предполагал, что когда-нибудь будет надумывать себе интонацию слов на экране, читать между строк агрессию и обижаться на буквы. Но все бывает в первый раз.       — Мам, скажи честно, во мне есть что-то отталкивающее?       Мама не сразу приняла вопрос, хихикая над очередным невероятным поворотом сюжета новой русской мелодрамы, просмотр которых они со старшим сыном возвели в ироничную традицию, когда тот стал достаточно взрослым, чтобы бойкотировать детский режим сна. Она посерьезнела и повернула к Вику обеспокоенное лицо.       — Почему ты спрашиваешь?       — Да не важно. Просто ответь.       — Опять ты ее вспомнил? – нахмурилась мама. — Мы же это уже обсуждали...       — Нет, дело не в этом. То есть не совсем.       Дело было в закономерности, а не в пресловутой Инге. Закономерность с точностью, черт возьми, до даты! Ведь и год назад Вик точно так же сидел на этом диване и плакался матери на свою побитую самооценку. Второй год подряд его личный праздник омрачали, казалось бы, дорогие ему люди.       «Ты даже не представляешь, что я тебе приготовила», – загадочно улыбалась Инга весь месяц перед прошлым днем рождения.       «Мне уже начинать бояться?» – смеялся Вик, держа в уме, что с ее непредсказуемостью испугаться было бы и правда резонно.       «Бояться не дожить до следующего года, лопнув от радости? О да, подготовься!»       А потом случилось, что случилось, и Инга пропала. Такой «подарок» Вик действительно себе никогда не представлял. Шутка вышла из-под контроля.       — Ну что ты такое говоришь?.. – вздохнула мама, приобняла сына и уложила его голову к себе на плечо. — С момента, как я тебя забрала, ты не переставал меня с каждым днем удивлять. Я до сих пор не понимаю, как ребенок, перенесший столько бед и с рождения росший в приюте, смог стать таким хорошим человеком. Добрым и эмпатичным. Не каждый среднестатистический мужчина из благополучной семьи может таким похвастаться, – она с притворным недовольством взъерошила ему волосы. — Так что не завидую тем, кого ты якобы отталкиваешь – дураки еще не знают, кого теряют.       — Да ну тебя. Все матери так говорят.       Вот именно. Пока у Вика есть его семья, нечего так хандрить. У него всегда есть их поддержка и любовь, так чего еще можно желать? Пусть Инга живет себе счастливо там далеко-далеко, а Герман варится в своей меланхолии, раз ему так нравится. Вик в своих душевных терзаниях постоянно отодвигал родных на дальний план, как что-то само собой разумеющееся, хотя они-то меньше всех этого заслуживали. Может быть, в плане семьи он действительно был «победителем».       Собираясь на следующий день обратно в город, Вик убедился в этом еще раз, когда разбирал немногочисленные, но многое значащие подарки. Из поездки домой он теперь забирал новенький ноутбук от мамы с дядей. Не игровой, конечно, но, по крайней мере, не лагучий, как старый, отданный с того дня на попечение в пакостные ручонки Фомки.       «Я знаю, что ты мечтаешь об электрогитаре, но мне бы не хотелось дарить тебе ужасно звучащую дешевку. Когда-нибудь... – воодушевила мама. — ...Ты станешь достаточно взрослым, чтобы заработать и купить ее самостоятельно. Какую хочешь,» – подтрунила она, ободряюще хлопая его по плечу.       Даже Черт в тот день был не таким вредным, как обычно, и великодушно одарил своего некогда спасителя скромными помурлыкиваниями при встрече и целой кожей без царапин.       Тома перед приездом брата вызвалась готовить праздничные блюда под маминым чутким руководством, а после небольшого застолья всучила Вику открытку, слепленную из подручных средств, – одну из тех, что делала на все праздники всем домочадцам, кроме своего задиристого братца-близнеца. И то, и другое за рамки умений второклассницы не вышло, но Вик пустил слезу от этой милой детскости. А еще вдруг от осознания того, как быстро младшие начали взрослеть, и что ему не суждено будет увидеть это взросление в полной мере из-за предстоящих экзаменов и поступления в универ.       Он вложил открытку между страниц своей тетрадки с табами, которую, похоже, планировал пронести через всю жизнь, и сложил все в рюкзак.       Вик вернулся в город вечером воскресенья. Было слишком темно, и шел противный мокрый снег, поэтому он решил нигде не задерживаться и поспешил сразу в интернат. Там, подходя к воротам, он уткнулся в телефон, чтобы отписаться маме о благополучном прибытии, но его внимание отвлек одинокий силуэт у входа. Подняв глаза, Вик вгляделся в него, облитого тусклым светом фонаря, и застыл в двух метрах, узнав в силуэте Германа. Тот его заметил и, оглядевшись по сторонам, неспешно приблизился.       — Привет, – Гера вяло махнул рукой и сконфуженно улыбнулся, но тут же понурился, зарывшись с носом в ворот куртки.       Вик молчал, и ему было невероятно гадко на душе оттого, что он впервые не мог сказать Герману ни слова. Слов просто не было. И как до этого все докатилось? Вот, вроде, еще недавно они могли болтать абсолютно о любой фигне без умолку. А теперь вдруг такая неловкость от простого нахождения рядом. И ведь хочется все остановить, исправить, вернуть на круги своя, но когда один человек тянет отношения в непонятное русло, расхаживая на грани их разрыва, и не делится, в чем же причина этих метаморфоз, то второму ничего не остается, кроме как ждать и боятся неизвестности. Стоило Вику сделать шаг к примирению, как Герман убегал от него на два. И это уже вызывало не только тревогу, но и злость.       Однако, подавив раздражение, Вик понадеялся, что Герман пришел не просто так, а чтобы тоже сделать, наконец, шаг в его сторону.       — Что ты здесь делаешь? Давно стоишь? – последний вопрос был риторический, так как Вик с недовольством заметил, что Гера уже успел весь промокнуть от непрекращающегося снега, поэтому он кивнул в сторону соседнего здания, приглашая нырнуть под его козырек. Герман неопределенно мотнул головой и проследовал за ним.       — Ты прости меня, что в последнее время вел себя как мудак, – протараторил он с напускным весельем после долгой паузы, пока Вик, прислонившись к стене и уперев взгляд вниз, ковырял носком ботинка выемку в разбитом кафеле крыльца. — И за день рождения прости. Ты, наверное, думаешь, что мне было плевать. Но это не так. Вот, – Герман запустил руку в карман, выудил небольшой конверт и протянул его Вику. — Положенный презент.       Тот принял подарок в руки и изучающе осмотрел, понадеясь, что это не был конверт с деньгами. Благородный синий матовый картон на обратной стороне носил на себе надпись «Сертификат» и чей-то логотип, поэтому Вик выдохнул.       — Хер поймешь, что вам, музыкантам, дарить. Все слишком дорогое, а что недорогое – то слишком несерьезное. Долго думал, как найти компромисс, – продолжал Гера, пристально наблюдая за реакцией друга, осторожно разворачивающего содержимое. И, когда глаза Вика округлились в изумлении, лицо Германа озарилось уже искренней улыбкой.       — Это...       — Сертификат на услуги студии звукозаписи. Я сказал им всего в него напихать: и запись инструментов, и запись вокала, и сведение, и прочие эти ваши приколы. Еще аренду студии на пять часов до кучи. Чтоб наверняка. Не знаю, нужно ли тебе это сейчас, но он бессрочный, так что, может, в будущем пригодится. Вдруг песню напишешь, – Гера поиграл бровями, толсто намекая так и поступить.       — Это же пиздец как дорого, – Вик даже взялся за клочок плотной бумаги обходительнее, будто держал в руках слиток золота.       — Ага, очень дорого, – расплылся в счастливой лыбе до ушей Герман, словно для него слово «дорого» сравнялось значением с «дрался за него насмерть с бандой нищих гитаристов и победил». — Я на зимних каникулах копить начал, на заказ сколько-то рисовал. Но если тебе не нужно, то можно вернуть.       — Нет! То есть... – Вик не понимал, что думать по этому поводу. Да будет трижды проклята его отходчивость, но ему очень хотелось крепко обнять Геру и рассыпаться во всех благодарностях, какие только знал, но их холодок в отношениях не давал Вику считать такую эмоциональную реакцию уместной и желанной для Германа. Поэтому он от переполнявших чувств натянулся, как пружина, готовый пуститься вскачь в любой момент. — Спасибо. Правда. Я потрачу его с умом.       — Значит, ты больше не обижаешься?       Вик лихорадочно закивал головой. Да, да и еще раз да! Вот оно, примирение! Возможно, Герман так и не скажет, в чем была причина его избегания всяческого контакта с ним, ну да и бог с ним! Если нужно будет сделать вид, что ничего не было – окей, без вопросов. В эту минуту хотелось простого человеческого взаимопонимания с тем, кого угораздило записать в лучшие друзья на свой страх и риск. Снова подпустить к себе ближе собеседников по пустым разговорам в стенах школы.       Гера потупил взгляд и прикусил губу.       — Тогда я могу кое о чем тебя попросить?       На радостях Вик был готов исполнить, пожалуй, даже самую заковыристую просьбу.       — Да, конечно.       — Мы можем ограничить наше общение на некоторое время?