***
— Да что с тобой такое?! – в отчаянии воскликнул Вик. — Что я сделал не так? Окей, хочешь разорвать со мной дружбу – пожалуйста! Только объяснись. Он тяжело дышал, выпуская клубы пара: благо, от холода, а не от закипающей внутри ярости. Ну, то есть Вик, очевидно, был зол, но Герман ожидал и более худшей реакции. Хотя откуда бы ей взяться? Неужели он бы позволил себе хоть пальцем тронуть Германа? Гера знал, что нет, но все равно вжал голову в плечи и зажмурился, испугавшись невесть чего. Видимо, дядя вбил ему в подсознание готовность к оплеухе за любой проступок. А еще ему было известно, что Вика до такого состояния могли довести только Андрей и тот пацан, из-за которого его исключили из прошлой школы. Получается, Герман опустил себя в его глазах на их уровень? — Т-ты не так понял! Говорю же – временно! Дело вообще не в тебе! – примирительно вскинул руки он. — Просто... мне нужно пространство. Вик скрестил руки на груди и нацепил на себя непроницаемое выражение лица. — Значит, я не даю тебе пространства? — Я не хочу сказать, что мне не нравится с тобой общаться. Нравится. Очень. Но... – Герман стыдливо отвел взгляд и через силу заставил себя соврать. — Мой дядя мной недоволен. Ему не нравится, когда я задерживаюсь после школы с тобой, и Ивановна ему нажаловалась, что ты якобы меня отвлекаешь от учебы. Скоро выпускной класс, поэтому он стал особенно строг к моей дисциплине. Так что я подумал, что уж лучше мы чуть меньше будем проводить друг с другом времени, чем дядя в итоге вовсе запретит мне общаться с тобой. Или что еще похуже придумает. Отчасти это все же было правдой. Классная руководительница действительно периодически нашептывала Юрию о том, как его племянник «еще чуть-чуть и отобьется от рук», и дядя действительно был недоволен этим. Но когда он вообще бывал довольным? Герману никогда не мешало проигнорировать его нотации, даже под угрозой наказания в виде лишения всех гаджетов на долгий срок или запирания на весь вечер в своем кабинете с кипой задач для подготовки к экзаменам. Больше не бил и ладно. Поэтому и всяческим запретам он мог не придавать никакого значения. Вик нахмурился еще больше и, присмирев, сунул руки в карманы. Видимо, поверил. — И ты поэтому, что ли, бегал от меня все эти недели? — Ну, типа того?.. В общем, ты меня понял? Распинав свежий слой снега, задувшего на крыльцо, Вик расстроенно всмотрелся вдаль. Сердце защемило от липкого чувства вины. Герману было неведомо, почему Вика так сильно это задело, будто Гера попросил его не притормозить, а забыть друг о друге навсегда. — Я не знаю, насколько у вас там все серьезно, но если тебе так будет лучше, то ладно. Главное, чтобы он тебя не трогал, – Вик приблизился и коротко похлопал Германа по плечу. — Надеюсь, твой дядя не против, что ты здесь. Он прошел мимо и проскользнул за ворота. Герман смотрел ему в спину и думал, зачем вообще все это устроил. Изначально он просто хотел немного дистанцироваться. Пока не нахлынула очередная обсессия, как это было со Степой, нужно было убить чувство в зачатке. Поэтому помощь в подготовке спектакля была как нельзя кстати, и оттого даже не так уж и в тягость. Проверенное не единожды в полевых условиях лечение всего и вся трудоголизмом, из-за которого в этот раз ни о чем не думалось, кроме как о создании декораций в стиле «дешево и сердито» в сжатые сроки, всегда действовало на ура. К тому же и Вик был занят своим выступлением, так что их отдаление друг от друга было вполне комфортным для каждого. Но в этом вихре хлопот Герман не успел вовремя заметить, как один из его новоприобретенных страхов начал потихоньку претворяться в жизнь. Гера и вообразить себе не мог, что Вик может так хорошо спеться с кем-то вроде Сагитова. С кем-то из Андреевского круга общения. А дальше что? Он с этими придурками заодно станет Германа задирать? Иногда сидя с этими двумя в актовом, Гера не находил себе места от распирающего раздражения: он еле сдерживался, чтобы не вскочить с кресла и не растащить обоих по разным углам подальше друг от друга. Внезапно у новых приятелей нашлось слишком много общего, никоим образом не пересекающегося с познаниями и увлечениями Германа, поэтому последнему оставалось только отмалчиваться в их присутствии и чувствовать себя частью интерьера актового зала. Герман стал слишком жадным. Он хотел, чтобы внимание друга всецело принадлежало только ему. Это ведь он первее всех разглядел в Вике хорошего человека, пока другие выдумывали всякие мерзкие небылицы у того за спиной. Так с чего это они вдруг решили, что имеют право на его дружбу? В итоге Герман стал бояться, что Вику гораздо интереснее с Сагитовым, чем с ним. И особенно страшно было, что однажды Вик скажет ему это в лицо. Поэтому Гера стал избегать контактов с ним, при каждой встрече предчувствуя колкое сравнение не в свою пользу. Умом он понимал, что ведет себя глупо, но дикий коктейль из гипертрофированных эмоций не давал ему жить спокойно и все игнорировать. И, какая ирония, именно это и послужило причиной разлада, который и правда легко мог разрушить так тревожно оберегаемые Германом отношения. — Просто признайся ему, – Ева сидела на парте, беззаботно качая ногами, и назойливо тыкала пальцем Геру в щеку, пока он в расстроенных чувствах лежал на парте во время большой перемены. Раньше Герман, Ева и Вик в этот час сидели и дурковали вместе в столовке и выходили оттуда только с приличным опозданием и громогласным хохотом, а сейчас все это казалось таким далеким, что пробивало на ностальгию. Вик давно смотался вместе с Сагитовым, оставив всякие попытки наладить с Германом контакт. — Ага, чтобы точно отбить у него желание со мной общаться? Нет уж, увольте. — Да брось. Он явно не из таких людей. А так хоть поговорите, обсудите, обозначите границы дозволенного, чтобы не ранить твои нежные чувства. — Как ты это себе представляешь? Это же, ну... ненормально. — Ненормальности здесь не более, чем во влюбленности в своего собственного брата. Герман возмущенно пихнул девушку в плечо. — То была единичная ошибка! Больше я себе такого не позволю. — Что-то ты зачастил ошибаться. Не думал, что это уже не ошибки, а закономерность? – Ева с особым усердием пробуравила его несчастную щеку так, что на коже от ногтя остался след-полумесяц. Гера убийственно посмотрел на нее исподлобья и тактично промолчал. Звонок на урок согнал Еву с парты, и она, сев, как положено, на стул, закрыла тему кратким: — Долбоеб ты, Герыч. Тот уткнулся носом в скрещенные запястья и обреченно выдохнул. И не поспоришь.***
— Думаю, на сегодня хватит, – подкрался Эдуард Максимович со спины, отчего Герман вздрогнул. Он поднял запястье, чтобы посмотреть на часы. — Но ведь времени прошло меньше положенного... — Я вижу, что мыслями ты далеко от работы. Совсем не следишь за рукой. Ты устал, отдохни и возвращайся с новыми силами, – учитель добродушно похлопал Геру по плечу и отошел к другой ученице, не оставив места для возражений. Герман принял близко к сердцу это замечание. Он придирчиво оглядел свою работу на мольберте и согласился, что выходило так себе. Раньше его рисунки были лучше, поэтому Германа особенно убивало, что он не топчется на месте со своим навыком, а стремительно его теряет. Может, и правда устал. Эмоции и тревога всегда выматывали посильнее учебы. Он услышал, как скрипнула спинка стула за ним, и ощутил чужое тепло и дыхание на своей макушке. — Ну что, домой? – Емельян стоял, оперевшись руками на стул, и тепло улыбался. Вопрос подразумевал предложение подбросить Германа на машине, что мужчина делал каждый раз, когда они пересекались в студии. Приятным бонусом было то, что он в такие дни еще и прикрывал его перед Юрием, с совершенно уверенным и невозмутимым видом придумывая очередную ложь о совместном походе на выставку. Емельян виновато брал ответственность на себя, и Юрию не оставалось ничего, кроме как недовольно жевать губами, воздерживаясь от ругани в сторону племянника. Уж кем он в своей жизни и дорожил, так это своими деловыми партнерами. Герман кивнул и собрался на выход, прибрав свое рабочее место. — Снова перфекционизм не дает покоя? – поинтересовался Емельян уже в машине. Обычно он был немногословен, чутко улавливая настроение Германа побыть наедине со своими мыслями после долгого учебного дня. Но игнорировать перемены в нем мужчине то ли не позволяла вежливость, то ли искреннее беспокойство. Герман отрицательно помотал головой. Его самого удивляло, как все тревоги по поводу творчества и будущего отходили на второй план под натиском раздумий о том, как взаимодействовать с Виком в школе на следующий день, чтобы не прикипеть к нему еще больше. Это было задачей со звездочкой, так как Вику не нужно было прикладывать никаких усилий, чтобы заставлять Германа краснеть. Ему было достаточно просто быть собой. Гера так и не привык к хорошему отношению в свою сторону, поэтому он, похоже, западал на любого, кто проявлял к нему заботу и принимал его таким, какой он есть. — Дела сердечные? – продолжил предполагать Емельян. Гера в ужасе развернулся к нему. У него что, все на лице написано? Все настолько заметно, что даже совершенно посторонний человек способен прочитать его чувства, будто бы над Германом висело с десяток кричащих неоновых вывесок вроде "О да, этот идиот снова влюблен"? И как много людей уже заметило? Поняв, что ушел в какую-то паранойю от обычного шутливого вопроса и что с такой реакцией ему теперь бесполезно пытаться все отрицать, Герман откинулся на спинку сиденья и вздохнул, ознаменовав победу проницательности мужчины. Но тот не позволил Гере изобразить мнимое хладнокровие, спросив следующее: — Неужели тот мальчик? Руки Германа невольно потянулись к сумке, обняли ее и прижали крепче к животу, будто парень хотел спрятаться за ней, как за щитом. Ну это-то ему откуда известно? С этого дня впору при встрече с Емельяном запастись шапочками из фольги. Так, на всякий случай. — Я часто вижу вас в городе. Ходите мимо одного из моих заведений. И ты впервые показался мне таким счастливым. Даже непривычно как-то, – мужчина бросил на Геру короткий взгляд и насмешливо дернул уголком губ. — Да расслабься ты! Я бы никогда не догадался, если бы мне не было это знакомо. Герман недоуменно похлопал глазами. — В каком смысле? — Скажем так, у меня в школе тоже был друг. Который чуть больше, чем друг. Гера застыл, разинув рот. Он почему-то забыл, что далеко не один в мире с подобными наклонностями, но и не думал, что это, оказывается, ударило по кому-то из столь близкого окружения. Поэтому Герман завис, обдумывая свою реакцию на такое признание, однако ничего осмысленного выдавить из себя не вышло, кроме простодушного: — Ого... Емельяна же будто и вовсе не волновало, что он только что сказал. Мужчина прозвучал так буднично и непринужденно, будто говорил о завтрашнем прогнозе погоды. Это путало привычную картину мира Германа и заставляло его думать, что он чего-то не понимает, что это все какая-то шутка, и Емельян мысленно смеется над его наивностью. — Вы так легко говорите о таком... – не выдержал Гера. — А чего мне бояться? Тебя, что ли? – хохотнул мужчина, отчего вдруг стало обидно. С другой стороны, действительно, что какой-то школьник вроде Германа может ему сделать? Однако того уязвило отношение к себе, как к ребенку. До этого никто так открыто о нем не думал. Внезапно после нескольких минут молчания Геру осенило. Емельяна он в каком-то роде воспринимал взрослой версией себя, потому что у них были схожие жизненные дилеммы и мысли. Только мужчина уже преодолел в силу возраста большинство проблем, которые для Германа были все еще актуальными. А тут выяснилось, что на одну общую дилемму стало больше, и у Геры появилась возможность услышать об опыте ее решения из первых уст. — А что стало с тем вашим другом?.. Ну, в смысле с вами обоими? – начал утолять свое любопытство он. — По-твоему, что могло произойти? Он женился почти сразу после выпуска из академии. — И вы больше не общаетесь? – испугался Герман. Ему бы не хотелось повторить такую судьбу вместе с Виком. — Как же не общаемся? Общаемся. Я же крестный его дочери, – с некоторой горечью в голосе усмехнулся Емельян. Гера прикинул, насколько они должны быть все еще близкими друзьями, раз один другого записал в крестные отцы своему ребенку. И тут его ошеломила донельзя простая догадка. — Подождите... Вы про Эдуарда Максимовича, что ли?! — Чего так удивляешься? В молодости он выглядел очень даже ничего, – лицо мужчины на мгновение просияло, видимо, от нахлынувших воспоминаний юности. После такого откровения Герман понял, что уже не сможет воспринимать отношения этих двоих как прежде, без столь волнительного подтекста. А еще ему теперь очень захотелось взглянуть на своего учителя в молодые годы. — Он все еще вам нравится? — Боже, ну и слово подобрал. «Нравиться» он мне мог классе в пятом. А я его любил. Повторял все за ним, чтобы заинтересовать, даже в художку пошел к нему, лишь бы рядом быть. Но дела отца, как я говорил, не позволили поступить вместе с ним в Питер. Так мы и разминулись на несколько лет. Потом он вернулся, и вот мы здесь. Люблю ли я его до сих пор? Ну так сколько лет уж прошло? Лет двадцать, не меньше. Остыло все. Для Емельяна, наверное, такой исход считался несчастливым, но вот для Германа прийти к многолетней дружбе без мешающих чувств было мечтой последнего месяца. Гера с тоской вспоминал осень – время, когда он еще ничего не испортил. Ему жизненно необходимо было вернуть все в прежнее русло, но как это сделать он пока не представлял. — Как вам удавалось сохранять дружеские отношения, когда еще ничего не «остыло»? Притормозив на светофоре, мужчина пронзительно посмотрел на парня. Он понимал, к чему тот клонит. — Это действительно то, чего ты хочешь? — А? — Тебе нужно определить, чего ты хочешь от своих чувств. Ты хочешь отношений с этим человеком? Или, может, они открывают тебе глаза на то, чего тебе не хватает? Нельзя просто душить чувства в себе – это бесполезно и довольно вредно. Стоит сначала разобраться в себе. Дай им время настояться. Тогда и появится ответ на вопрос «А что с этим делать?» Герман задумался. Он действительно не представлял, чего его незрелая влюбленность требует от него в реальности. Его чувства все это время существовали в вакууме, просто как факт. Уже на подступах он четко решил, что их не должно существовать, отчего в итоге все раздулось во внутреннюю катастрофу немыслимых масштабов, хотя на самом деле еще ничего не случилось. Внутренний ребенок, изголодавшийся по любви после смерти родителей, не должен был одержать верх над подростком. Иначе это проявление слабости. Гера впервые решил себе позволить то, о чем запрещал даже на секунду подумать, – просто вообразить, что в этот раз его любовь взаимна, что у нее есть шанс расцвести и дать плоды. Он представил, как озвучивает свои чувства и не видит в глазах их адресата ни отвращения, ни осуждения. Как тот сокращает дистанцию между ними, оказываясь головокружительно близко. Как склоняется над его лицом, проводит тыльной стороной ладони по скуле, воруя трепетный вдох. Как касается губами уголка его губ, потому что представить большее Гере не хватает дерзости. Но и этого было достаточно, чтобы Герман сразу выбросил яркую картинку из головы, крепко зажмурив глаза и зардевшись до ушей. К своему удивлению, он не ощутил какой-либо радости или удовольствия. Наоборот, он почувствовал страх и отторжение. Герман понял, что боится взаимности, боится этого рода отношений. Потому что он знает, что не вывезет. Это будет огромное испытание для такого эмоционально нестабильного человека, как он. Романтические отношения могли развернуться для него не во что-то милое и приятное, а в пытку. Если его так штормит в дружбе с Виком, то что было бы, начни они встречаться?.. Герман судорожно выдохнул. Теперь, когда его будет заносить рядом с другом, ему стоит почаще вспоминать, к чему может привести его «любовь».***
Концерт намечался ближе к вечеру, после рабочего дня, чтобы как можно больше родителей могло поглядеть на своих талантливых отпрысков. Выступление труппы Гериных подопечных восьмиклассников было закрывающим из-за своей продолжительности, поэтому у того было время, чтобы пофилонить в зале и посмотреть на других. При всей ограниченности ресурсов, он и Ксюша выложились на полную и выстругали достойные декорации на замену прошлым, заставшим еще пионерию и Горбачевскую перестройку. Осталось только вытащить их из арьерсцены за задником, расставить все по местам и заменять локации во время антрактов. И Герман, конечно же, должен был за этим проследить. Самой постановкой занималась Марина Владимировна, так что непосредственно во время представления он уже будет не нужен. Выступление Вика вставили в середину, и Герман никак не мог его пропустить. Из-за своих закидонов он так и не услышал итоговую версию песни, отчего его по сей день грызла совесть и осознание, какой же он все-таки отвратительный друг. Наверняка от Сагитова с Камалеевой Вик получил огромное количество поддержки, пока Герман его упорно динамил. Тогда будет уже само собой разумеющееся, если он переметнется к ним, а последнего, наконец-то, пошлет на три буквы. Гера не решился даже просто сходить и пожелать ему удачи, уже издалека чувствуя себя четвертым лишним в свежесобранной компашке. Потом как-нибудь выловит Вика, чтобы поговорить. Когда тот будет один. Рой тревожных мыслей в конце концов так утомил, что Герман перестал следить за происходящим на сцене и начал откровенно зевать. Через пару номеров он перешел в стадию клевания носом, а после дремота слепила его веки окончательно. Сон как рукой сняло, когда объявили участников, следующих за Виком. Герман встрепенулся, будто его окатили ведром холодной воды, и растерянно заозирался по сторонам в поисках ответа на то, что же произошло. Неужели проспал? Нет, он же прикрыл глаза всего на минуту. Что-то пошло не так? Герман сорвался с кресла и поспешил за кулисы, не заботясь о том, что его мельтешение у сцены отвлекало зрителей от прослушивания очередного детского музыкального коллектива с до противного стерильным названием вроде «Непоседы» или что-то вроде того. — ...Пойдем за ним? – прозвучал обрывок фразы, когда Гера ворвался за занавес. Филипп и Элина замолкли и уставились на него с немым вопросом в глазах. Вид у них был обеспокоенный, отчего у Германа закололо ладони от нехорошего предчувствия. — Что случилось? Где Вик? — Ему только что позвонили из дома. У него сестра пропала, – объяснила происходящее Эля, взволнованно потирая плечо. — Что?.. — Марина Владимировна разрешила пока пропустить вперед других выступающих, но мне кажется, что он не вернется, – мрачно продолжил Сагитов. — Жалко. Столько готовился, и, похоже, все зря. Это действительно было бы обидно, если бы Вик пропустил свой выход из-за внезапной простуды или неисправного оборудования. А сейчас черт с ним, с этим концертом. Зная привязанность Вика к семье, становилось не по себе от мысли, какой ужас он испытывал в этот момент. — Может быть, кто-то поедет за ним и поможет в поиске? Ну, или все вместе. Не знаю, как вы, но мне некомфортно оставаться в стороне в такой ситуации... – вернулась к изначальной своей мысли Эля. — Я поеду. Вы все равно деревню не знаете. Сами еще потеряетесь. Оставайтесь и следите за концертом. Дай Бог, все обойдется, и Вик еще успеет до его конца. Будете держать в курсе, когда все начнет подходить к завершению, – в своей привычной строгой манере раздал указания Герман, будто решал свою очередную задачу на день. Он, правда, тоже никогда не бывал у Вика дома и знать не знал ту местность, тем более под покровом сумерек, но ему была неприятна мысль, что Филипп с Элей и сюда свои носы сунут, еще и героями себя перед Виком выставят. А это вообще будет не на руку Герману, который хотел их от своего друга отвадить. Все-таки он не мог побороть свой эгоизм даже в таком не располагающем к выяснению отношений случае. Так как время было уже позднее, автобусов до деревни на сегодня больше не было. Надо было заказывать такси, что, естественно, было дорого. Герман добрался до автовокзала, который был ближе всего к нужному выезду из города, чтобы сэкономить на расстоянии и, соответственно, на потенциальной сумме. Вокзал был почти пустой, потому что единственные оставшиеся рейсы шли только до соседнего крупного города и до Москвы. Герман устроился на одном из сидений пустующего ряда, позвонил в таксопарк и, зажав телефон между ухом и плечом, договаривался с оператором, параллельно пересчитывая имеющиеся деньги. — Это слишком дорого... — Молодой человек, вам и так сделали большое одолжение, согласившись принять ваш заказ. Водители обычно отказываются ехать за город в такой час, – поясняла женщина-оператор монотонным и усталым голосом. — Ну а если чуть раньше высадить? Скажем, хотя бы за пять километров до? Насколько дешевле выйдет? — Молодой человек, – повторила женщина с бóльшим нажимом. — Если вас не устраивает наша ценовая политика – обратитесь в другой парк. Всего хорошего. Послышались гудки, и Герман раздраженно выругался. Других такси он не знал, да и вряд ли у них было как-то подемократичнее с ценами. Оставался последний вариант – поймать попутку. В вокзальном туалете Гера снял часы с запястья и спрятал поглубже в сумку. Оглядел себя через залапанное зеркало: вроде не особо похож на человека, которого можно было бы ограбить или украсть ради выкупа. Стать автостопщиком почти что на ночь глядя, еще и в полном одиночестве, будучи ребенком из богатой семьи, – идея сомнительная, но что не сделаешь во имя любви. То есть во имя дружбы, конечно же. Когда Герман вернулся в зал ожидания, людей там совсем не осталось. Даже персонала не было видно, и поэтому парень подумал, что вокзал уже закрывается. Нужно было поторапливаться, пока совсем не стемнело. А то искать придется уже его самого. Герман ломался позвонить Вику и предупредить о своем приезде прямо сейчас, все откладывая и откладывая этот момент, пока и вовсе не решил с ним связаться уже после того, как доберется. Чем ближе он мысленно был к пункту назначения, тем больше ему казалось, что он будет только мешаться под ногами. Былая уверенность с каждой минутой таяла, и свой «героизм» Гере виделся не помощью, а медвежьей услугой. Он мученически простонал и рухнул на ближайшее сиденье, зарывшись пальцами в волосы. Надо было еще раз хорошенько все обдумать и взвесить. Вдруг сестра уже нашлась, а он тут куда-то ехать в один конец собрался. Тогда Герман только повиснет обузой и на Вика, и на его семью, потому что к тому времени пойти ему будет некуда и придется остаться у них на ночь. А после можно сразу ползти в сторону кладбища, ибо за такие выкрутасы дядя по голове точно не погладит. Герман достал телефон, чтобы набрать сообщение Вику и спросить, как обстоят дела, как вдруг по залу прокатился громкий всхлип. Гера обернулся в сторону звука и увидел утирающую мокрый нос девочку в ярко-розовой куртке и в синих колготках под клетчатую школьную юбку. На вид – из началки. Она спряталась на ряду за одной из колонн, разделяющих зал пополам, поэтому Герман ее не заметил сразу. Оставались только московский рейс и прибывающие из других населенных пунктов, и маленькая девочка вряд ли в одиночку решила отправиться в столицу или встретить кого-то из приезжающих. Может, опоздала на какой-то из автобусов? Почему одна в такое время? Тоже потеряшка? С детьми Гера всегда был не в ладах, потому что и не общался с ними никогда достаточно тесно, но просто так оставлять здесь ребенка было нельзя, поэтому девчушке придется немного потерпеть его общество. — Чего плачешь? Где твои родители? – подошел к ней Герман и присел рядом. Девочка подняла голову и исподлобья недоверчиво уставилась на него. Глаза у нее были зареванные, но, несмотря на это, она постаралась сделать максимально грозный вид. Как маленький ощетинившийся зверек, пытаясь отогнать хищника. — Я тебе ничего не сделаю, – заверил Гера, всеми силами пытаясь сдержать умиленную улыбку. — Ты потерялась? Она отвернулась и вытянула перед собой свой мобильник в розовом чехле. — Телефон сел, и я теперь не могу вернуться домой... – пробормотала девочка себе под нос. — А где ты живешь? — В Осиновке... – протянула она, снова всхлипнув. Герман выждал несколько секунд, стараясь понять, послышалось ему или нет. Это же название деревни, где семья Вика и живет! — Тебя как зовут? Имя и фамилия? – строго спросил парень. — Липовцева Тамара, – отшатнулась девочка, насторожившись к смене его интонации. Гера схватился за голову, почувствовав одновременно облегчение и закипающее в груди возмущение, и от последнего на одном дыхании воскликнул: — Ты!.. Так это... это ты! Да ты хоть знаешь, что тебя вся семья ищет?! Твой старший брат свое выступление пропустил, чтобы поехать на твои поиски! Глаза девочки снова заблестели влагой, и она прерывисто захныкала, пытаясь глубоко вдыхать воздух, чтобы совсем не расплакаться. — Ладно-ладно, прости. Только не реви, – остудил свой пыл Герман и выставил перед собой руки, огораживая себя от детских слез. — Я сейчас позвоню Вику, и тебя заберут домой. — Нет! Не надо звонить! – вдруг пропищала она. — Как это не надо? За тебя все волнуются. Нужно сказать, что ты в порядке, – он достал свой телефон и открыл список контактов. — Нет! – Тома ловко выхватила мобильник у него из рук и вскочила с места, отбежав на безопасное расстояние. — Эй, сдурела совсем? А ну, отдай! – Герман рванул за ней, но девочка стала носиться по залу, пряча телефон в своих объятьях. — Отдам, если пообещаешь не звонить маме и брату! — Ты что, совсем не думаешь об их чувствах? – парень пытался ухватить девчонку за капюшон, но та была поразительно быстроногая и ни в какую не давалась в руки. — Вик не должен знать, что я была здесь! — Сядь и успокойся, тогда я, быть может, еще подумаю, говорить ему или нет! Тома все-таки остановилась и развернулась к Гере лицом, спрятав его телефон за спиной. — Просто отвези меня домой и никому ничего не говори. Герман хмыкнул на ее наглость ставить условия. И то, как после этого «отвези» ему самому добираться домой, ее, похоже, тоже не волновало. С ребенком уже не вариант было ловить попутку, поэтому придется возвращаться к плану «А» – вызвать такси. — Да я бы с радостью, будь у меня деньги. Девочка пошарилась по своим карманам и выудила несколько сторублевых купюр. Она протянула их Герману и деловито спросила: — Хватит? Окинув веер помятых бумажек оценивающим взглядом, парень прикинул, что их общих денег должно хватить на дорогу, и может даже на обратную. Но забирать карманные у маленькой девочки... — Хватит. Давай сюда, – заглушил голос совести Герман и принял подачку. Дожил. Он не думал, что когда-нибудь ему окажет финансовую помощь второклашка. После того, как Тома нехотя отдала ему телефон, пригрозив, чтобы «не было никаких глупостей», Гера снова позвонил в тот же таксопарк и снова столкнулся с той же женщиной. Она, тяжело просопев в трубку, обещала перезвонить, как только найдет водителя, готового принять заказ. К удивлению Германа, она и правда перезвонила и сказала, что машина подъедет минут через десять. Ожидая такси, Гера краем глаза рассматривал девочку. При других обстоятельствах он бы ни за что не признал в ней сестру своего друга: выглядели они кардинально противоположным образом. У Томы были темно-карие глаза с багровым оттенком и два длинных прямых хвостика из блондинистых волос без единого завитка. Ну, оно и понятно – все-таки не родные друг другу по крови. Но было забавно, что отличались они до такой степени. — Что ты забыла в городе? – решил скоротать время за разговором Гера. — Я хотела на выступление брата посмотреть... — Ну, теперь никто его не посмотрит, – Герман передумал снова ее отчитывать, услышав рядом неровный вздох. — Чего не попросила тебя с собой взять? — Мама сегодня много работает, поэтому за нами в городе присматривать некому. — Да как-то и там у вас присмотра маловато. Умудрилась же ты в самоволку уехать... Давно здесь сидишь? В ответ на его вопрос желудок Томы жалобно заурчал. Она смущенно схватилась за живот и опустила голову, пряча красные от стыда щеки. — Еще и не ела ничего? – Герман утомленно цокнул языком. — Пойдем, заноза, – он встал и протянул девочке руку. Она соскочила с сиденья и охотно взяла его ладонь, забыв про свое намерение строить из себя саму неприступность. В кои-то веки взятка едой работала не только на Еве. Пока время еще оставалось до прибытия машины, Гера решил сводить ее в магазин через дорогу, понадеясь, что со стороны с чужим ребенком не выглядел как-то подозрительно. — Выбирай, что хочешь. Но помни, что нам еще проезд оплачивать. Тома понеслась вприпрыжку между стеллажами с продуктами, и Герман еле поспевал за ней. Девочка долго металась от одного отдела к другому и обратно, терзаемая муками выбора. Почувствовав себя нянькой, Гера вдруг вспомнил слова Емельяна. Представил, что, может, точно так же в будущем будет нянчиться уже не с сестрой Вика, а с его детьми в качестве того же крестного. Перед этим, возможно, даже удостоится чести быть свидетелем на его свадьбе. И как-то от этих представлений тоскливо стало на ровном месте. Будет ли такой исход событий действительно лучше, как думалось Герману до этого, чем разойтись совсем и никогда больше не пересекаться? Из мыслей его вывела Тома, пихнувшая ему в грудь упаковку пончиков. — Вот. — А подешевле ничего не нашлось? — Тем, что дешевле, я не наемся. — Ты скоро дома будешь, там и наешься. Но он все равно, конечно же, купил. Пончики были умяты за пару мгновений и даже никак не поделены с тоже, между прочим, довольно голодным и тоже вполне себе еще растущим Гериным организмом. Ну, зато не придется читать нотации о соблюдении чистоты в салоне машины. Ближе к семи такси подъехало к вокзалу и Герман пропустил Тому в машину вперед себя на заднее кресло, затем сел сам, и они выехали к черте города. — Так, значит, ты друг моего брата? – спросила девочка, и Гера резко забеспокоился, потому что она только что в легкую призналась при постороннем, что не знакома с ним. — Ну, типа того, – Герман поглядывал на лицо водителя в зеркало заднего вида, пытаясь послать ему невербальные сигналы о том, что он не ворует детей и не складирует их после сумерек в какой-нибудь заброшенной гнилой сарайке в глухой деревне, куда они направляются. — Тогда это из-за тебя он курил на свой день рождения? А ему нельзя, у него сердце слабое. Гера пораженно уставился на нее. Вот это новость. Он еще и курит? Что ж, пусть только теперь попадется на глаза с сигаретой... — Он курит только когда чем-то очень сильно расстроен. Ты только не говори никому, что я видела, – как будто в оправдание продолжила Тома. — Почему ты решила, что из-за меня? — Когда он приезжал к нам на выходные, то часто рассказывал о друге из школы. А когда праздновали день рождения, он был очень грустный и говорил, что скоро его, похоже, потеряет. Я точно не знаю, он с мамой больше говорил. Но в прошлом году то же самое было, поэтому, наверное, грустный был. Он тогда тоже подругу потерял. Мало было Герману угрызений совести, так еще добавили. Он и не думал, что может на больное место надавить. Обычно-то это он сам себе старые раны бередил, а не другим. Но как бы отвратительно Герман себя ни чувствовал при этом, приятно было осознавать, что он действительно имеет значение для Вика. Точнее, приятно было найти этому очередное подтверждение, потому что не то чтобы Вик это скрывал. В отличие от самого Геры... — Это ведь тебя Германом зовут? — Ага... — Тогда это точно из-за тебя. Он уязвленно скривился. Святая детская простота. Но на правду не обижаются. Когда такси доехало до деревни, водитель проплыл по колеям с талым снегом пару главных улиц и остановился, сказав, что дальше не поедет. Из этой каши, мол, потом ему не выбраться. Герман уже хотел было возмутиться, но его остановила Тома, которая без возражений и предупреждений молча вылезла из машины и потопала дальше на своих двоих. Попросив водителя подождать здесь и пообещав ему скоро вернуться, Гера оставил деньги за поездку и последовал за девочкой, чтобы проводить уж до конца ради собственного спокойствия. — Ты потом дорогу-то найдешь? – скептически прокомментировала Тома его джентльменский порыв, на что Герман только закатил глаза. Кто здесь старший – она или все-таки он? Улицу освещал лишь один фонарь на перекрестке, а дальше простиралась непроглядная тьма, изредка кое-где рассеивающаяся светом из окон частных домов. Ноги увязали в слякоти: снег здесь, похоже, убирать не привыкли. Герман еле догнал девочку, уверенно шагавшую вперед, будто она выучила за время жизни здесь каждую выбоину и кочку на дороге. Гера же такими знаниями рельефа местности не обладал, поэтому проверял на глубину, кажется, каждую первую встречную лужу. — Да блядь, – Герман в очередной раз встряхнул ногой, будто это помогло бы избавиться от влаги, которая беспощадно распространялась по ботинку и неприятно холодила пальцы. Вспомнив о присутствии ребенка, он добавил: — Ты ничего не слышала. — Фу, такой грубиян не достоин быть другом моего брата. — Как здорово, что это решать не тебе. Тома сбавила шаг и остановилась у забора одного из домов. Хлюпая ботинками, Герман подошел поближе и вгляделся в окна. Похоже, пришли. — Ладно, дальше я не пойду. Иди скорее к ним. Тебя уже заждались. — Ты точно доедешь обратно? – внезапно проявила беспокойство Тома. — Точно. Ну, беги уже. Махнув на прощание рукой и после этого юркнув за калитку, девочка поспешила к дому, на крыльце которого загорелся свет. К ней выскочила женщина, закутанная в наспех накинутый на плечи пуховик. Она крепко обняла свою заплутавшую дочь и приложила к уху телефон. Видимо, и старший брат, рыскающий во тьме, как неприкаянный дух, по каждому закоулку деревушки в поисках беглянки, теперь узнает, что уже все хорошо и что он может идти домой. Гера не мог разглядеть лица женщины из-за расстояния и темноты, но он четко знал, что оно не выражало ни капли злости. Тому не будут ругать и наказывать, ей просто рады. Рады, что она вернулась живой и здоровой. Герману всегда было завидно, когда он наблюдал за благополучными семьями, где царили любовь и взаимопонимание. Но это здорово, что хоть кто-то рос счастливым. Здорово, что именно Вику досталась такая семья. Иначе был бы совсем мрак. По пути в город Герман написал Сагитову и спросил, на каком этапе сейчас находится концерт. Не столько из-за того, что все еще сколько-то надеялся, что Вик успеет вернуться до его конца, сколько из-за того, что Гера отлынивал от своих обязательств, бросив Ксюшу разбираться со всем театральным инвентарем одну. «Вик сказал, что приедет», – между делом уведомил Филипп. — «Мы с Элей потянем время». Высадившись у школы, Герман прошел в актовый зал и занял свое место. Как будто бы и не уходил никуда, и не было никакого почти двухчасового путешествия в глубинку. Единственное изменение – на сцене развернули экран для проектора. Через некоторое время на нем включили отрывки видео с репетиции. «Вот что Сагитов имел в виду», – Гера узнал на записи и Вика, и его компашку, и студию, в которой еще недавно покупал сертификат для подарка. Пригодился, значит. В видео ребята пытались играть отдельные части песни, обсуждали их, шутили, смеялись и говорили о чем-то совершенно отвлеченном. Периодически кто-то давал указания, и все начинали по-новой. Присутствовавшие в зале не выкупали, в чем был прикол этого внезапного киновечера, поэтому постепенно начали оглядываться друг на друга в недоумении и перешептываться. Примерно через минут двадцать, когда непонимание уже очагами кое-где перетекало в возмущение, на сцену вышли главные звезды этого номера – взмыленный, но невероятно довольный Вик с гитарой наперевес и аккуратная сдержанная Эля, шагающая за ним, как дама со своей бесноватой собачкой. Филипп, скорее всего, отвечал за видеоряд и сидел у пульта. Вик в своих помятых от беготни и дороги белой рубашке и строгих черных брюках, с выбившимися прядями волос из завязанного на макушке пучка совсем не выглядел «при параде», как задумывалось. Особенно на фоне Элины, ее шикарного белого платья чуть ниже колен без единой складочки и ее идеальной укладки. Экран за ними погас, свет направили в центр. Вик подключил гитару к усилителю в углу сцены и выдвинул на середину высокий стул. Он устроился на нем и, выждав, когда зал успокоится и умолкнет, начал все ту же песню, что и на видео, но теперь уже полноценную, доведенную до совершенства: «Девочке в сером халате, Аньке из детского дома, В женской четвертой палате Каждая малость знакома...» Электрогитары у Германа всегда ассоциировались с грубой музыкой, особенно учитывая предпочтения самого Вика, но в этом случае все было по-другому. Песня, по мнению Геры, звучала даже как-то весело для стихотворения о смерти больной девочки. Сделал ли Вик ее такой намеренно? В его песне смерть – не что-то страшное и печальное. Смерть – это праздник, как второй день рождения. Рождения в новом лучшем мире. Бессловный голос Эли будто изображал песенку или считалочку, которые дети бормочут себе под нос, и незаметно превращался в голос ангела, такой заботливый и радушный. В аккомпанемент им играли уже цифровые ударные, бас и клавиши, записанные заранее в студии, возможно, не без помощи профессионалов, там работающих. Это вносило разнообразие и больше погружало в композицию. Голос же Вика никогда не был похож на абразивные и низкие голоса большинства вокалистов групп, которые он слушал. Слишком нежный, немного поскрипывающий на высоких нотах. Вик сам из-за этого не любил свой вокал, совсем уж он не вписывался в тяжелые жанры рок-музыки. Но для его песни он подходил так, будто был создан именно для нее. Только его голос и ничей больше мог создать такой доверительный диалог между ним и слушателем. Только его голос мог овладеть вниманием каждого, кто его услышит. Только в его голос Герман был влюблен без шанса на спасение. И именно сейчас он признал это окончательно и бесповоротно.