Прекрасная жизнь

      Мальчик лежал под кустом и уже не издавал ни звука. Лишь судорожные подергивания пальцев давали понять, что он еще жив. Эта часть двора всегда была слепой зоной для взрослых, поэтому дети не страшились чинить безнравственность прямо посреди бела дня: здесь прятали сигареты и бутылки пива под сухими корнями старого дуба, устраивали кровавые разборки, лишались девственности, а теперь, похоже, начали убивать и прятать трупы. Пусть мальчишка еще и дышал, но было ясно, как этот знойный летний день: он не жилец.       Этот мальчик был самым спокойным и покладистым среди всей детдомовской своры. Оно и понятно: попал он сюда недавно, после внезапной гибели родителей. В этих стенах не рос, не впитал в себя здешний воздух, удушающий безнадегой и безразличием.       Наверное, именно поэтому его стали навещать «потусторонники». Так детдомовцы называли людей, захотевших взять себе из их числа ребенка, и поэтому приходивших на свидания с потенциально будущим сыном или дочкой. Приходивших «с той стороны жизни». Мальчика навещала семейная пара средних лет, приносила ему небольшие презенты в виде недорогих игрушек или невкусных сладостей. Даже был разговор, что его заберут на выходные. На так называемый «пробный период».       Вообще, в их детском доме такое происходило крайне редко, ибо репутация у местечка была незавидная. Многие бандиты и головорезы, в то или иное время державшие в ужасе жителей ближайших населенных пунктов, были некогда местными воспитанниками. Порядки царили не то, что тюремные – по-настоящему звериные. И если не успеешь занять свое место на вершине пищевой цепочки, то выйдешь отсюда либо прямиком в психушку, либо вперед ногами.       Вику повезло стать невидимкой для всех в этом гиблом учреждении. Потому что, в отличие от остальных, у него был хотя бы один человек, которому на него не плевать. Николай Васильевич, кардиолог, позже – трансплантолог и борец за права своего маленького пациента, отстоял возможность Вика остаться в детдоме для обычных отказников вместо того, чтобы отправиться в интернат для детей-инвалидов. По словам врача, там ему было бы еще хуже. ДДИ, куда хотели сплавить неугодного мальчика, был самым настоящим концлагерем. Он находился в лесополосе в десятках километров от цивилизации, чтобы больные дети не мозолили глаза простому люду. Там никого не лечили, не создавали условия для жизни детей с ограничениями здоровья, а порой и просто покормить не удосуживались. Ребенок, который попадал туда с незначительными отклонениями, к своему выпуску из интерната становился овощем. Изначально имея возможность на полноценную жизнь, отправлялся дальше по этапу жить в дом инвалидов до гробовой доски. Нет, такую судьбу для Вика Николай Васильевич никак не желал.       Дети в окружении Вика жили по принципу «я никому не нужен – значит, и мне никто не нужен». Сам Вик с возрастом постепенно перенимал их философию. В какой-то степени всем даже казалось крутым быть беспризорниками. Мол, вот какие мы независимые и самостоятельные, не то что эти залюбленные маменькины сынки, которые сами свою задницу подтереть не могут. Нас воспитала улица, нам все нипочем.       А потом появился этот мальчик. И его возможность обрести настоящую любящую семью. Вот тогда всем и посрывало маски равнодушия к семейным ценностям.       Каждому мерещилось, что мальчишка мнит себя лучше других, раз на него обратили внимание «взрослые-с-той-стороны». После каждого свидания с потусторонниками мальчишку ждало показательное «наказание». Били его всей толпой, но «аккуратно», чтобы следов на видных местах не оставить. Вик наблюдал со стороны, и не особо понимал, за что они его бьют. Но решил, что за что-то надо.       И теперь он стал единственным свидетелем последней устроенной темной, наиболее жестокой из всех, что были до этого. И все так же думал: «Поделом». Вик понимал, что стоит позвать на помощь, но какое-то странное чувство удовлетворения не позволяло сдвинуться с места. Он вцепился в подлокотники своего инвалидного кресла, мысли в голове трепыхались, как подбитые птицы. Вик зажмурил глаза, развернулся и покатился обратно в здание.       «Поделом».       Но позже, через месяц, мальчик вновь появился в приюте, словно призрак. Кто-то все-таки нашел его тогда во дворе и доставил в больницу. Обширная травма головы стала причиной кровоизлияния в мозг, и из-за потерянного времени восстановиться он уже не смог. В таком же кресле-каталке, как у Вика, сидел уже не человек, а кукла. Мальчик почти не шевелился и, казалось, даже не моргал. Он действительно умер в тот день там, во дворе. Осталась лишь оболочка. Взгляд у него был стеклянный, неживой, заставляющий виновников происшествия нервно сглатывать каждый раз, когда они попадали в поле его зрения. К их облегчению, мальчика сразу же увезли: приезжали забрать его вещи и документы, чтобы отправить в ДДИ. Тот самый концлагерь, куда чудом не попал сам Вик. Потусторонников же как ветром сдуло. Кому теперь был нужен ребенок-овощ?       Вскоре, после недолгих разборок, все забыли и об этом мальчике, и о происшествии. До тех пор, пока бремя статуса «взят под опеку» не обрушилось уже на плечи Вика. Внезапно нашлись люди, пожелавшие взять себе больного ребенка. Вроде бы надо было радоваться, ведь это такая удача, но в Вике все сжалось от ужаса. Неужели его теперь тоже убьют?..       Сначала он выдохнул: опекуны забрали его почти сразу же. Но спокойствию быстро пришел конец. Нужен он был им только ради пособий. А с реальностью ухода за больным мальчиком сталкиваться они были не готовы. Поэтому довольно быстро Вика отправили обратно в приют. И так повторялось несколько раз с разными людьми. Каждый возврат сопровождался оскалами ухмылок и жадным до крови блеском в глазах детдомовской шайки. Продолжалось это до тех пор, пока Вик не нарвался на семью с ее неадекватным главой, который умело мог мимикрировать под нормального уравновешенного человека. В его присутствии и подышать как-то не так было нельзя, что уж говорить про существование ребенка, от которого постоянно возникают какие-то проблемы и неудобства. Вик просто стал объектом, куда его опекун мог сливать весь свой гнев и обиду от неудовлетворенности жизнью. Мальчику становилось плохо каждый раз, когда его таскали за волосы или макали лицом в его провинности, и это только больше злило мужчину. В итоге, он в пьяном угаре посчитал отличной идеей спустить с цепи свою сторожевую собаку, чтобы «проучить» надоедливого подопечного. Правда, мужик явно не подумал, что это может того убить. Немощное сердце Вика просто каким-то чудом выдержало эту травму, сопутствовавшую операцию и реабилитацию. После нескольких месяцев, проведенных в больнице, Вик вернулся в детдом, и ему уже было не так страшно умереть от рук сирот.       Однако дети и не спешили трогать его, ограничиваясь оскорблениями и мелкими гадостями.       — Ну че, с прибытием. Это правильно, зачем хорошим людям сына нариков у себя пригревать? Хату обнесешь и сторчишься, как мамка, – вот и вся благодарность за приют, – хамоватый парень постарше усмехнулся, обнажив гнилые зубы, и толкнул ногой коляску, в которой сидел Вик.       — Какой там сторчится, Серый? На этого пацана подуешь – уже загнется. Только домой возьмут – сразу на похороны раскошеливаться придется. Кому это надо? – принял подачу второй, стоявший сзади, и пихнул кресло обратно с такой силой, что Вик чуть не вывалился из него.       Тот старался не показывать своего страха, но трясущиеся коленки выдавали его с потрохами. Он молчал, надеясь, что ему повезет и задирам надоест пинать пассивную жертву. Отпор все равно дать не получится. Слишком уж слаб.       Но они не успокаивались.       — Хочешь прокатиться? – спросил первый из дуэта, наклонившись над самым ухом и обдав Вика гнилостным дыханием из своего рта.       Ничего хорошего от этого предложения ожидать не стоило, и мальчик лишь помолился, чтобы его не спустили с лестницы.       — Ну разве же я тебя так воспитывала, Сереженька? – послышался высокий голос со стороны коридора.       Все трое обернулись на него. Каким-то неведомым образом рядом очутилась рыжая девчушка, по мнению Вика, одетая, как огородное пугало. Она была в уже рассыпавшейся на нитки джинсовой юбке, застиранной выцветшей футболке и накинутом сверху цветастом кардигане, будто бы сшитом из разных кусков ткани.       — Не расстраивай бабушку. Мне ж за тебя перед Господом Богом потом краснеть, – продолжала девочка намеренно скрипучей «старушечьей» интонацией.       — Че? – переглянулись хулиганы.       — Ну что ты, Сережа, бабушку родную, бабу Нину, не признал, что ль? Ну, негодник! Я за ним ходила-ходила, сопли вытирала да горшок мыла, пока богу душу не отдала, а он и знать меня не хочет! Бесстыдник!       — Ты че несешь, больная?       — Конечно, больная! Попробуй не стать больной, такого оболтуса нянчить! Помнишь, как гусей всех растерял, а я по всему селу носилась и их ловила? Инфаркт чуть не ударил! Чай не молодуха, чтобы марафоны бегать! А как пенсию своровал и все на игрушки свои спустил? Голодали бы месяц, если бы не Катюшка, добрая душа! Вошла в положение и вернула все до копейки. А этот паршивец еще и давай реветь: игрушки забрали! Бессовестный!       Девочка сняла одним рывком с шеи платок и предупредительно хлестанула воздух перед мальчишками.       — Шизанутая, – Серый покрутил пальцем у виска и поспешил вместе со своим приятелем скрыться, поняв, что связываться с ней себе дороже.       — Куда? Куда понесся?! Я с тобой не закончила! Ты от меня никуда не денешься, я же всегда рядом! Во снах к тебе приходить буду, слышишь?!       Несмотря на то, что девочка, вроде как, спасла его от задир, Вик хотел последовать их примеру и уйти подальше от этой ненормальной.       Девчонка прокашлялась и посмотрела на него сверху вниз, жутко улыбнувшись. Мальчик под этим взглядом вжался в кресло своей коляски. Девочка молчала, и Вик молчал. Так и стояли.       — И что это было? – первым не выдержал он.       — Спиритический сеанс! – важно воскликнула она.       «Нет, точно пора бежать,» – подумал Вик и газанул по коридору.       Скорость коляски, правда, ничто по сравнению с человеческими ногами, поэтому девочке не составило труда его догнать.       — Как тебя зовут? Меня – Инга. Ты здесь недавно? Просто раньше тебя не видела. Я вот недавно сюда попала. Тут все такие грубые? Эти ребята часто тебя достают?..       И еще вереница вопросов. Словесный поток не прекращался, и Вик не мог ответить ни на один из вопросов не столько потому, что не хотел, сколько от того, что он просто не успевал издать даже хоть какой-то звук.       И примерно так и строилось их дальнейшее общение, если его таковым можно было назвать. Вик сначала не понимал, почему она привязалась именно к нему, но до него дошло, что поболтать здесь в принципе можно мало с кем, а он еще и не особо сопротивлялся. Инга, похоже, чувствовала себя одиноко и хотела найти поддержку в таком же одиночке, как и она сама.       Вик узнал, что Инга была одного с ним возраста, хоть и выглядела постарше и покрупнее. Она жила с отцом в пригороде, и был ее отец чуть ли не каким-то деревенским потомственным знахарем. На себя все людские хвори и беды брал, поэтому быстро сам зачах. С дочерью он был в теплых отношениях, и она не тяготилась уходом за отцом до самой его смерти.       Не слишком-то верилось в чудесные способности родителя Инги, Вика же скорей удивляло другое: у людей вроде принято горевать по утрате, а Инга за все время ни слезинки не проронила. Сама она объяснила это тем, что к смерти относится проще и что папа никуда не делся, и она разговаривает с ним в своих снах. Это, как всегда, было в ее репертуаре.       «Иди сюда!» – Инга приблизилась с широко разведенными руками и глупой улыбкой.       Вик рефлекторно отпрянул. Не только он, но и все дети в этом доме не любили, когда их касались. Если кто-то кого-то здесь и трогал, то только чтобы отлупить.       «В потустороннем мире, чтобы выразить свое доверие и любовь, люди обнимаются. Обещаю, это не больно», – оставалось гадать, имела ли она в виду под «потусторонним» детдомовский сленг или использовала слово в привычном его значении. Инга все-таки привела свой план в действие и крепко прижала мальчика к своей груди так, что обещание про «не больно» почти что треснуло по швам, как его кости.       В ее объятьях было тепло, ужасно смущающе и одновременно с этим спокойно. Вику казалось, что он отчетливо слышал ее сердцебиение. Или это было его? Пульсацией, словно кровь, ее сердце разливало ощущение жизни по его венам, уже к его полумертвому сердцу.       Как-то раз Вик напрямую спросил у нее, почему она продолжает с ним нянчиться, хоть и возможности найти кого-то получше себе в компанию ей представлялись.       «Потому что тебе будет сложнее, чем другим. Тебя многому не научили, нужно наверстать. Иначе ты не выживешь. Мой папа меня научил, поэтому я помогу».       Инга часто говорила странные вещи, но Вик привык не придавать этому особого значения. Он в принципе к ней привык. И без нее уже было как-то не так. Скучно.       По-настоящему сильно это ощутилось, когда Ингу забрали ее новые опекуны, и Вик стал намного реже ее видеть. Болезнь не давала полноценно встретиться вне пределов детского дома, поэтому оставалось только рассчитывать, что Инге захочется его навестить.       «Захочется навестить...» – усмехнулся Вик. Скорее, больше всего этого хотел он сам.       Тем не менее, бояться было нечего: Инга оставалась все такой же настырной и прибегала к нему каждый день, а на выходные отвозила его прогуляться в прилегающий парк. Она постоянно рассказывала каково это – жить в открытом мире. О своей новой школе, о друзьях оттуда, о семье. Вик впервые по-настоящему осознал, какое никчемное существование он влачил. Впервые ясно видел, как жизнь ускользает, как песок сквозь пальцы. И понимание того, что это, похоже, никогда не изменится, вгоняло в еще большее уныние. Как Инге удалось выбраться отсюда так быстро и так удачно? Может, потому что ей никогда не бывает «плохо»? Что бы ни случилось, она всегда улыбалась. Вик никогда не видел ее злой, грустной или уставшей. Она не показывала «плохих» эмоций, и поэтому всегда всем нравилась. А Вика за их проявление если не били, то крыли трехэтажным матом. Мальчик подумал, а вдруг кто-нибудь сможет даже закрыть глаза на его инвалидность, если он тоже будет всегда хорошим и правильным?       Проверить эту теорию на практике ему все-таки представился шанс. Вику сказали, что появилась женщина, которая захотела уже не взять его под опеку, а полноценно усыновить. Когда Вик впервые ее увидел, она показалась ему слишком молодой. Он чуял какой-то подвох, несмотря на то, что женщина была очень приятной и доброжелательной к нему. Но все предыдущие опекуны в первые дни были такими же душками. Вик пытался выстроить из себя прилежного ребенка, но все равно оставался настороже.       У Дарьи, приемной мамы, как оказалось, уже имелось два ребенка. Они были совсем еще малыши, и требовали к себе особого внимания. Но женщина удивительным образом могла распределить свое время между всеми тремя так, чтобы никто не остался обделенным. Проходили дни, недели, месяцы, а новая мама и ее доброта все никак не превращались в тыкву. То ли теория Вика работала, то ли женщина действительно такой и была – доброй.       Когда Вик адаптировался к новым условиям жизни, ему каждую ночь начал сниться мальчик, который стал инвалидом из-за его бездействия. Вик отобрал у него будущее, а теперь еще и занял его место.       И будто бы в наказание, сердце перестало справляться с ростом тела и начало постепенно терять свою функцию. Речи о трансплантации ходили давно, но в стране нельзя было пересаживать органы от детей. Посему Вику была только дорога в Индию, на которую нужно было дождаться квоту. Вот он и ждал, да не дождался.       Мальчик очень боялся умереть в момент, когда у него все вроде бы начало налаживаться, но еще больше его пугало, что он доставлял слишком много проблем своей новой семье, и поэтому мама могла разочароваться в своем выборе и тоже возненавидеть Вика.       Из-за этого его постоянно преследовало чувство вины вперемешку со злобой на себя и кровных родителей. И так как он запретил себе чувствовать «плохие» эмоции, Вик копил все в себе, а потом взрывался от любой мелочи. Снова чувствовал за это вину перед мамой, и так по кругу.       В конце концов, короткий жизненный путь привел Вика в точку, в которой судьба рассудила бы: ответит ли он за грехи своих родителей и покинет этот мир или ему будет дарован шанс начать все с чистого листа.       «Ну вот ты и у финала своего испытания. Железный Дровосек найдет живое сердце вместо жестяного», – Инга, пожалуй, была единственной, кто игнорировал факт смертельной опасности состояния Вика. Она почему-то была всецело уверена в его живучести.       Правда ли она еще и будущее видеть умела до кучи к своим спиритическим умениям или нет, но Инга оказалась права. Из операционной Вик вышел новым человеком.

***

      — Тома не вернулась домой, Вик... Фомка из школы пришел один, ее нигде нет, – еле сохраняла ровный голос мама, тихо и коротко всхлипывая в трубку.       Вик всегда чувствовал, что у его вдруг наладившейся жизни должны были быть какие-то подводные камни. Или цена за счастье. Не могло у него быть все настолько хорошо. Он не такой везучий. Иногда вообще возникало ощущение, что он и вовсе живет не свою жизнь. И все время чуял, что когда-нибудь что-то должно пойти не так. Но не таким образом не так. Вик надеялся, что изменчивая судьба не решила вдруг сломать его об реальность, как об колено.       — Я сейчас приеду.       Он небрежно сунул телефон в карман и пулей вылетел из актового. Встретившимся по пути Филу и Эле он уже через плечо кратко обрисовал ситуацию и скрылся за дверьми выхода.       На последний автобус до деревни он уже не успевал, поэтому пришлось вызывать межгород. В деревне мама уже стерла все ноги, бегая по соседям и расспрашивая их о пропавшей, поэтому Вик отправил ее домой и сам вышел на поиски.       Телефон Томы был недоступен, а Фомка уверял, что не знает, куда сестра пошла после занятий, потому что потерял ее из виду сразу после выхода из класса. Мальчик хоть всегда и поддевал младшую обидными шутками, но по-настоящему ненависти к ней никакой не питал и по-своему любил. Поэтому чувствовал вину за то, что не уследил, и был напуган побольше остальных.       Вик обходил улицу за улицей, выкрикивая имя сестры, но единственное, что он слышал в ответ, был лай сторожевых собак. В голову сами собой закрадывались мрачные мысли. Мог ли кто-то ее увести? Тома всегда боялась чужих людей и никуда не пошла бы с ними. Похитить? Вик не припоминал, чтобы у них в деревне жил хоть один человек, способный на такое. С другой стороны, все криминальные истории часто именно так и начинались: это было тихое малонаселенное место, в котором все друг друга знали...       В очередной раз выйдя на центральный перекресток, Вик попытался снова набрать номер Томы, но ответа так и не последовало. Он заметил, что Филипп оставил несколько сообщений, в которых спрашивал, нашлась ли сестра и сможет ли он еще успеть на концерт, так как тот уже начинал подходить к завершению. Вик на это ничего ему не написал. Концерт его сейчас мало волновал. Все-таки это не последнее школьное мероприятие, а сестра у него одна. Вдохнув глубоко и помассировав виски пальцами, Вик попробовал унять тревогу.       За спиной послышался хруст снега.       — Ой, Витя, ты чего здесь среди недели? Случилось чего? Тьфу-тьфу-тьфу, конечно, – шагала с полным пакетом продуктов навстречу Зинаида Валерьевна – билетная кассирша деревенской автостанции. С переездом в город Вик стал видеть ее чаще, мотаясь туда-сюда на автобусе, поэтому женщина его встречала уже как родного.       — Теть Зина, вы Томку не видели?       — Тамарку? Конечно видела. Я же ее провожала на автобус. А вы что, не встретились?       — На какой автобус?.. – тихо пробормотал он, почувствовав, как в груди все ухнуло вниз.       — Ну как же... Она мне сказала, что едет в город на твой концерт и что ты встретишь ее на вокзале. Разве не так?       Насколько это было не так, настолько это и отразилось на лице парня. Вот учудила, конечно. Вик не собирался никого приглашать из семьи на свое выступление, потому что, во-первых, это не было для него чем-то грандиозным, чтобы дергать всех посреди рабочей недели. Во-вторых, остановиться на ночь в городе им негде. В-третьих, песню с выступления они, наверное, уже выучили наизусть, пока Вик репетировал ее по выходным в своей комнате.       Но он понимал, что в этом случае дело было совсем не в желании послушать его завывания на сцене. Переполненный в свое время заботой и любовью через край, Вик захотел ими поделиться, так сказать, передать эстафету дальше. Поэтому он вкладывался в воспитание близнецов чуть ли не больше мамы, и Томе уделял особое внимание, так как она, в отличие от Фомки, имела довольно плаксивый и трудный характер. Но Вик тогда не знал, что это было ошибкой, и так делать нельзя. Тома привязалась к нему, и у них произошло своеобразное психологическое слияние, как у младенца и матери. В школе девочка стала изгоем из-за своей нелюдимости. У нее совсем не было друзей извне, и Тома ничуть по этому поводу не переживала, потому что зачем ей кто-то еще, если ее лучший друг – старший брат. Тома тяжело переносила переезд Вика, и при каждом возвращении того домой бежала со всех ног его встречать, будто брата дома не было несколько лет. И теперь, видимо, ее расстраивал тот факт, что Вик занимается важными для него вещами где-то там далеко. И без нее.       — Это что же получается... Соврала она? – ахнула Зинаида Валерьевна.       — Соврала, теть Зин...       — Всегда же была такой прилежной девочкой, никогда не врала... – покачала головой женщина. — Это как же – ребенок в чужом городе совсем один? Господи боже! Я ж не знала! Она на последнем уехала часа два назад, тебе нужно бежать скорее, может еще недалеко ушла...       Вик уже развернулся, чтобы так и поступить, но женщина внезапно схватила его за локоть.       — Хотя нет, подожди, Витя! Давай я своего Петьку попрошу тебя на машине отвезти? Я виновата – мне и исправляться!       У мужа тети Зины в наличии была древняя «Волга», которая приказала долго жить, но альтернативы пока особо не намечалось. Оставалось лишь надеяться, что они не заглохнут где-нибудь на середине пути.       Но вскоре узналось, что ни глохнуть, ни ехать пока не придется.       — Тома вернулась домой, с ней все хорошо, – облегченно выдохнула в трубку мама. Похоже, озвученное случилось буквально только что. — Иди обратно к нам.       Завершив звонок, Вик прикрыл глаза ладонью и рассмеялся под действием смешанных вместе радости и усталости. Дядя Петя предложил все-таки подвезти его до города, чтобы тот завтра не пропустил утренние уроки, добираясь после ночевки на автобусе. Вик попросил заехать домой, чтобы своими глазами увидеть, что все в порядке. Он убедил тетю Зину не рассказывать маме, куда пропала Тома, чтобы еще больше не шокировать переволновавшуюся женщину.       Дома, не успев открыть калитку, Вик услышал приближающиеся всхлипы и шлепанье маленьких ботинок о мокрый снег.       — Вик, прости, пожалуйста! Тебе нужно ехать в город! Ты все пропустишь из-за меня! – голос Томы подпрыгивал на каждый ее шаг.       Она уткнулась ему в живот, крепко обняв, и захныкала. Вику захотелось поплакать с ней дуэтом, но он просто погладил ее по голове и присел перед ней на корточки.       — Маме говорила, что в город ездила?       Глаза Томы округлились в испуге. Девочка явно не ожидала, что ее раскроют так быстро. Но она тут же возмущенно надула щеки.       — Так он тебе все-таки рассказал?!       — Кто «он»? – не понял Вик. — Мне Зинаида Валерьевна, билетерша, сказала.       — А... – Тома прикрыла рот рукой, будто сболтнула лишнего.       Не придав этому особого значения, Вик взял ее за плечи и вкрадчиво сказал:       — Давай вот что: сегодня ты все же останешься дома, я привезу потом запись с концерта, если тебе хочется посмотреть. А на выходных я тебя в город уже по-нормальному свожу, сходим куда хочешь. Только ты больше так не делай, хорошо?       Глаза у девочки тут же загорелись щенячьим восторгом.       — А сходим в то кафе с котиками?       — Сходим, – улыбнулся Вик и потрепал ее по волосам.       К ним вышла мама, и от нее он узнал, что маленькая врунья наплела ей в свое оправдание: ходила, понимаешь, к однокласснице домашку делать. Мама еще обрадовалась, что вот, подружку, наконец, себе дочь нашла. Вик утвердился в своем намерении промолчать, чтобы не разочаровывать мать в ее надеждах.       — Ладно, иди давай. Может, еще успеешь, – начала спроваживать сына мама, прижав Тому к себе. — Ты обещал нам запись.       — Привезу-привезу, – посмеялся Вик и, попрощавшись, вернулся в машину.       В пути он позвонил Филу, чтобы узнать обстановку на концерте. Тот ответил, что времени у него впритык, и, скорее всего, он уже не успевал. Надо было либо ускориться, что сделать на еле живом автомобиле было чем-то из ряда фантастики, либо потянуть время на самом концерте.       — У тебя есть видео с репетиции? Ну, в студии которое снимали на память.       — Да хрен его знает. Может, на телефоне где-то есть. Хочешь его пустить? Провод ведь еще найти у кого-то надо, чтоб перекинуть...       — На тебя вся надежда, – ловко переложил ответственность на приятеля Вик, на что Филипп досадно цокнул языком.       Добравшись до школы, он первым делом забежал в туалет, чтобы сполоснуть лицо и остудиться. Взглянув в зеркало, Вик тяжко вздохнул: видок был, конечно, ужасающий. На голове гнездо, впервые за год поглаженная форма приняла свое обычное мятое состояние, а брюки так вообще местами были забрызганы грязью. Приведя себя в порядок, насколько это было возможно, он помчался в актовый зал.       Выступать перед большой публикой было в новинку, поэтому Вик ожидаемо занервничал. Действительно ли у него есть что предложить этим людям? Что-то достойное их внимания? Наверное, через пару лет он и сам без стыда не сможет послушать, что сейчас насочинял. Но хоть какое-то начало должно быть положено.       По крайней мере, Вик был доволен тем, какую работу проделал и какой смысл вложил. Наконец-то он смог озвучить свои боль и страх из детства перед другими, больше не переживать все в себе. Реальную смерть он перефразировал в метафорическую, и сделал из нее веселый праздник вместо тяжелой скорби. Однажды Вик умер в одиннадцать лет, подобно его лирической героине, чтобы прожить новую, свою самую лучшую жизнь.

***

      День близился к вечеру, но за окном уже было по-весеннему светло. К концу апреля снег почти полностью растаял и напитал проснувшуюся после зимней спячки землю, которая местами, на особо сильном солнцепеке, успела сменить ковры мать-и-мачехи на ранние одуванчики.       Из открытой форточки в кабинет просачивался теплый весенний ветер, принося с собой громкий хохот детворы, бегущей из школы домой. Солнечные лучи слепящими лужицами растекались по полу между парт, который усердно намывал дежуривший в этот день староста.       Вик, стоявший в проеме двери и до последнего не дававший знать о своем присутствии, не понимал, как Герману охота в такую отличную погоду торчать здесь, а не сбежать, как это успешно сделал приставленный к нему в дежурство Овечкин.       Прикинув, сколько в таком случае еще придется стоять и подпирать собой дверной косяк в ожидании друга, Вик прошел в класс и взял из-за шкафа в углу вторую швабру.       — Не занят после? – он подошел и окунул тряпку в ведро, стоявшее рядом с Германом, чем вывел того из рабочего транса. — Или опять дядя?       Герман обрадовался его появлению, но тут же опечаленно отвел взгляд и приоткрыл рот, чтобы сказать, очевидно, что снова ничего не получится, однако Вик опередил его:       — Ладно-ладно, понял. Нет так нет.       Гера помотал головой, уловив нотки обиды в его голосе.       — Да я и сам хотел тебя погулять позвать. Хочешь – верь, хочешь – нет, но именно сегодня у меня и правда есть причина, почему я не смогу, – он почесал затылок, уже сомневаясь в уважительности этой причины. — Сегодня Радоница.       Не особо разбираясь в христианских приколах, Вик уставился на него, всем своим видом показывая, что ему эта информация ничего не дала. Герман немного сконфуженно пояснил:       — Я пойду к родителям. До Пасхи не успел прибраться на могиле после зимы, придется сейчас. Так, конечно, не делается, но как-то неправильно праздник встречать вот так...       Не долго думая над уместностью своего предложения, Вик выпалил:       — Тебе помочь?       Но сразу же прикусил язык и смутился, поняв, что в контексте чего-то настолько личного это было бы совсем лишнее. В подтверждение этому Герман посмотрел на него так, будто бы он предложил ему что-то нелегальное.       — Странные ты выбираешь поводы и места для свиданий, – развеял неловкость Гера. — Ну пойдем, если так хочешь. С родителями хоть познакомлю.       Вдвоем с уборкой кабинета они справились довольно быстро и, сдав ключи на вахту, пошли на остановку. Перед выездом на кладбище Герман заскочил домой за инструментами и рабочей одеждой, Вик же от последнего отказался. Не сильно-то он сегодня был одет «на выход», да и задерживать Германа, навязавшись ему в компанию, было как-то неудобно. Дядя Геры запрещал водить в квартиру гостей, поэтому Вик терпеливо остался ждать на лавочке у подъезда. Спустился Герман во всеоружии и сразу же всучил Вику грабли, себе оставив зачехленный серп и увесистый рюкзак.       Кладбище было новым, поэтому находилось за чертой города. Раскинувшееся далеко за пределы горизонта на открытой равнине без единого холма, оно напоминало такой же город, но поменьше. Город для мертвых, в который так или иначе придется переехать каждому. Вик никогда за свою жизнь не был на кладбищах, потому что, не имея родных, навещать ему было попросту некого. Единственным, кому сюда и была когда-либо дорога, был он сам. Вик, лавируя между оградками и разглядывая фотографии почивших на всевозможных крестах и могильных камнях, представлял, какой бы могла быть его могила. Если бы он так и остался в детдоме, то наверняка был бы стандартный деревянный крест, возможно, даже без имени. Интересно, не перенеси Вик операцию, мама стала бы тратиться на памятник для приемного ребенка, который прожил с ней всего год?..       Вик тряхнул головой, прогоняя из нее странные мысли. Смерти он боялся до жути, но из-за своей близости к ней она воспринималась чем-то обыденным, как небо над головой и земля под ногами.       Утонув в своих размышлениях, Вик не заметил, как Герман остановился, и поэтому врезался ему в спину.       Тот отпрыгнул, любезно открывая обзор, и объявил:       — Пришли.       Перед ними предстал просторный участок с возвышающимися над ним двумя светло-серыми мраморными плитами. Сверху их наискось срезали, словно одним движением лезвия, разделяя камни на «мужской» – тот, что выше, и «женский» – пониже.       — Привет, мам, пап. Прикиньте, я сегодня не один, – весело сказал Герман, пройдя за калитку. Он скинул рюкзак на кованую скамейку и уселся с ним рядом, блаженно потянувшись после долгой дороги.       Вик рефлекторно поклонился мертвецам и еще больше почувствовал себя не в своей тарелке. И не только потому, что кладбище – вообще не место для приятного времяпрепровождения. Его пугало, как Герман здесь вдруг расцвел, словно очутился у себя дома, в комфорте, безопасности и полной свободе. Среди останков людей из прошлого. Пугало настолько, что хотелось схватить того за локоть и утащить обратно, подальше отсюда. Сказать: «Отпусти. Оставь здесь и не возвращай».       Было непонятно, в чем должна состоять уборка, потому что участок выглядел и без того опрятно. Видно, что Герман бывал здесь часто. И, видимо, занимался могилой только он.       — Твой дядя не ходит сюда с тобой? Все-таки это же его брат, – подал, наконец, голос Вик, собирая граблями в одну кучу скошенную Германом прошлогоднюю траву.       — Шутишь, что ли? Нет, конечно. Он же его ненавидел. Памятник и тот удалось установить только с помощью отцовских друзей. Дядя даже в похороны ни копейки не вложил.       Гера закончил косить траву и принялся протирать столешницу и намывать надгробия. Вик утрамбовал весь мусор в мешок и присел на скамейку, наблюдая, как Герман с особой бережностью протирал эмалированные портреты.       — Он тебя бьет? – ответ был давно очевиден, но Вик в глубине души еще надеялся, что все не так жестко, как ему представлялось.       Рука с тряпкой дрогнула. Герман замер.       — Раньше. Года два уже не трогает. Там... случилось кое-что, в общем, неважно, – он тщательнее заскрипел по уже чистой поверхности, отскребая несуществующие пятна. — Теперь он предпочитает игнорировать мое существование, когда я сильно его разозлю. Еще он как-то сказал, что, повзрослев, я стал совсем похож на маму. Рука, видать, уже не поднимается. Он же, типа, любил ее когда-то.       — Зачем тогда было брать тебя под опеку? Раз он тебя терпеть не может.       Гера подсел к нему за стол напротив.       — Не, он и родного сына в тотальный игнор занес. Дядя так ко всем относится. Я, в целом, понимаю, почему он такой суровый: все-таки в своей семье тоже любимчиком не был, в молодости Афган и Чечню добровольцем прошел, после в силовых структурах сколько проработал. Понимаю, но оправдать этим и простить не могу. Я, конечно, тоже хорош – нарываться люблю. Нравится мне его из себя выводить, вот и все. На самом деле, что бы я ни говорил, уж лучше так, чем в детдоме, – Герман сразу же понял, что сказал не то, поэтому спохватился: — То есть я не имею в виду... Прости.       — Нет, все нормально. Жить в детдоме – пиздец.       Вик улыбнулся, и Герман словно попытался отзеркалить его улыбку, но быстро сдался и поджал губы.       — Я это... извиниться хотел. Ну, что динамил тебя. Я так больше не буду. Наверное. Просто я не то чтобы это контролирую...       — Нет, если я правда чем-то тебя обидел, то ты скажи.       — Да говорю же, ты не виноват ни в чем, – Герман вздохнул, собираясь с силами. — Я приревновал. Мне показалось, что с Сагитовым тебе лучше, чем со мной. Поэтому я испугался, что ты меня бросишь, – Герман говорил уверенно и сухо, но в конце все равно схватился за голову и стыдливо простонал. — Боже, как же это тупо звучит. Только не смейся надо мной!       — Нет, я понимаю. Это нормально. Ну, в смысле для тебя нормально, – Вик доверительно заглянул ему в лицо. — Спасибо за честность.       Сказав последнее, он внезапно словил чувство дежа-вю на все подобные разговоры с мамой, когда только-только попал к ней в дом. Проведя почти все детство со знанием того, что он никому не сдался и что всем на него плевать, Вик получил ряд определенных взглядов на мир и полное отсутствие навыков общения с этим самым миром. И все это приходилось исправлять усилиями неравнодушных людей. Вик в этот момент понял, что может стать таковым человеком для Германа, который сейчас был в той же точке недоверия ко всему вокруг и не имел должной поддержки со стороны главных взрослых в своей жизни.       — Когда человек растет без внимания и вдруг его получает, то он естественно захочет заполучить его полностью из страха снова остаться ненужным. Я тоже так делал. У нас в детдоме были только две крайности: мы либо навязывались воспитателям и строили из себя сущих ангелов ради похвалы, либо отвергали любое проявление их заботы и поступали им назло, чтобы обратить на себя хоть и негативное, но все-таки внимание.       Подумав, что он смог понизить уровень вины в Германе, Вик решил закрепить эффект:       — Так что давай проясним. Ты не хуже и не лучше Филиппа или любого другого человека, с кем я общаюсь или буду общаться. Вы просто разные, именно это и круто. Я все еще считаю тебя своим лучшим другом, потому что мне так действительно хочется считать. Не потому что я чувствую перед тобой долг или дружу из жалости. Ты все еще нужен мне, что бы ты там себе ни напридумывал.       Но это возымело совершенно противоположное воздействие, потому что Герман еще сильнее покраснел от стыда и зарылся лицом в ладони.       — Я что, когда-то успел умереть и теперь сижу на консультации у всепрощающего Иисуса? Ты же вообще не помогаешь! Я так только еще большим мудаком себя чувствую.       — Чувствуй себя как хочешь, но это ничего не меняет. Отныне можешь свободно говорить со мной о том, что тебя беспокоит, потому что будь уверен: мне это тоже знакомо.       Смущенно заправив растрепавшиеся волосы за уши, Герман осмотрелся, чтобы отвлечься от самобичевания и заодно оценить их совместную работу по облагораживанию территории.       — Расскажешь о своей семье?       От внезапной смены темы Вик чуть наклонился к нему вперед, будто бы не расслышал вопрос.       — Просто ты никогда не говоришь о них, – пояснил Гера. — Хочется послушать, как нормальные люди живут. Раз начали перетирать про родственников.       Вик не любил распространяться об отношениях с мамой и близнецами при Германе, потому что думал, что тому неприятно слушать о семьях, где, в отличие от его, все хорошо.       — Ну, моя мама – довольно интересный человек. Она очень хотела детей и большую семью, но была бесплодна. Да и мужчин боялась из-за своих старших братьев-тиранов, которые свели ее сестру в могилу. Сначала накопила на ЭКО и родила близнецов, вскоре ей позволили взять ребенка из детдома – меня. До кучи еще в детский сад пошла работать. Так сказать, «для души», по образованию-то она программистка. По специальности работает по вечерам и выходным, поэтому живем в достатке. Дядя – средний брат – еще иногда помогает, – в заключение Вик развел руками. — Вот как-то так и живем.       — Получается, что все твои детские тяготы в каком-то смысле к лучшему? Раз в конце ждал такой джек-пот.       — Наверное, – Вик пожал плечами, хоть считал, что получил больше, чем заслуживал.       — А тебе никогда не хотелось найти своих биологических родителей?       — Зачем искать тех, кому я изначально не был нужен? Никогда этого не понимал.       — Ну да. Но неужели тебе совсем не интересно посмотреть, кто тебя, по сути, создал?       — Я примерно представляю кто, – едко усмехнулся Вик.       — Просто я бы хотел найти. Ну, не родителей в моем случае. У меня же есть где-то бабка по материнской линии. Не знаю, жива она еще или нет. Но мне не хочется думать, что все мои родные ограничиваются только семьей дяди. И получается, что из действительно «родных» у меня есть только брат.       — У тебя что, совсем нет о ней никакой информации?       — Я же уже говорил, что они с матерью были в ссоре. А через год после смерти родителей началась война. Она семью окончательно расколола. Бабушка вернулась на родину, в Грузию, и больше на связь ни с кем не выходила. Вряд ли она хочет меня видеть и знать, но во мне все еще теплится надежда, что вот где-то там у меня есть родня, с которой можно наладить отношения.       Вику аж захотелось потрепать его за щеки, настолько Гера иногда был умилителен в своем желании обрести семью. Прямо как мамонтенок из мультика.       — Если уж заговорили о поисках такого плана, то у меня тоже есть кое-кто, кого бы я хотел разыскать. Не родственников, нет. И даже не совсем человека, – Вик оглянулся на надгробие. — Могилу своего донора.       — Оу... – Герман задумчиво потер подбородок. — Зачем?       — Не знаю. Что-то вроде паломничества. Может, найду для себя какое-нибудь откровение. Ну, или просто его близким спасибо сказать. Ведь именно благодаря этому человеку я все еще жив.       Гера посмотрел на него с оценивающим прищуром, будто Вик сидел у него на собеседовании на должность главного генератора идей, реализацией которых можно развеять его скуку.       — Ну так... давай найдем?       Предложение было настолько простое и даже как-то по-детски очевидное, что Вик переспросил, потеряв смысл того, о чем они говорили:       — Чего?       — Поиски ограничены хотя бы нашей страной, а не как у меня – чужой и незнакомой. Если операция была сделана в Москве, то по идее не слишком далеко от нее нужно искать. Но даже если и нет, то все равно.       — Гер, это нереально. Я ничего не знаю об этом человеке. Кроме разве что моей догадки о том, что это женщина, так как сердце было достаточно маленьким, чтобы влезть в грудную клетку одиннадцатилетнего меня. Детское донорство же запрещено.       — Ну больницу-то ты знаешь, где лежал? Там же что-то должно было остаться.       — Это врачебная тайна. По закону никто ничего не скажет. Да и сколько лет прошло.       — А ты хоть пробовал что-то узнать?       — Я же говорю, что это бесполезно, – вместо ответа оправдался Вик.       — Значит, не пробовал. Давай так: устроимся летом на подработку, накопим на поездку, а в августе съездим в Москву и нароем инфу по твоему спасителю.       Шутка как-то слишком затянулась, и Вик уже мало понимал, что творится в голове у Германа.       — Ты сейчас серьезно?       — Более чем. Можешь воспринимать это как туристическое путешествие во время летних каникул.       Несмотря на всю абсурдность, последнее действительно звучало куда заманчивее. И не так безнадежно. К тому же, совместные путешествия сближают. Может, после чего-то такого Герман станет больше доверять Вику, кто знает?       Однако Герман выглядел как никогда воодушевленным своей идеей, поэтому, похоже, рассчитывать, что он забудет о ней в ближайшее время, не приходилось.