***
Сейчас, сидя на продавленном Лëнином диване, я понимал, что картина, открывшаяся моим глазам каких-то двадцать минут назад — округлые ягодицы, белые кружевные трусики, просвечивающие сквозь тонкие, телесного цвета колготки, мягкие, слегка пухлые ляжки, которые мне постоянно хотелось пощупать чуть выше шерстяных чёрных чулок, которые Арина натягивала поверх колготок на манер школьниц из аниме, так, чтобы между юбкой и резинкой оставалось пространство — всё это практически не вызвало у меня эмоций. Но когда я увидел, как загорелись влажным, похотливым огнём глаза моего друга от случайного засвета задницы моей девушки, я испытал какой-то странный укол ревности в душе, но не особо обратил на него внимание. — Используя плотность по воздуху из условия задачи, находим молярную массу сгоревшего вещества… — Лëня сидел напротив меня, поджав под себя одну ногу. На его колене лежал уже исписанный листок, над которым Лёня согнулся и продолжал чиркать ручкой. Кретинский свитер валялся в стороне здесь же, на диване. Я не сразу понял, что в открытую пялюсь на лучшего друга, отмечая в голове каждую деталь. Расстёгнутая верхняя пуговица рубашки, заправленная за ухо прядь давно не стриженых волос, отпечаток пальца на линзе очков, который он не замечал, увлечённый рассказом. Россыпь мелких родинок на скуле и длинные, выгоревшие добела на концах ресницы. Тонкий шрам, пересекающий бровь, — последствие нашей детской драки. Совсем немного торчащие вперёд острые передние зубы, их, кажется, ещё глазными называют. Кадык, острый и подвижный, слегка обветренные губы, которые Лёня то и дело облизывал, и живые, светло-карие глаза, почти жёлтые на солнце. А ещё сумасшедше тонкие запястья, испещренные прозрачно-голубыми венами, выглядывающие из рукавов, и длинные пальцы с аккуратно постриженными ногтями, при взгляде на которые меня даже тряхнуло и внутри словно вспыхнул пожар. — Ты запомнил? — друг вздёрнул бровь, и я снова вернулся в реальность, кивая. — Да, всё понятно, странно, что раньше не доходило, — с важным видом брякнул я, и вверх поползла уже вторая Лëнина бровь. — Ну-ка повтори последнее, что я сказал? — голос его был пропитан скепсисом настолько, что я окончательно растерялся. — Э-э-э… — Я сказал, что ты долбоëб и что я мать твою ебал. Ты кивнул и продолжил витать в облаках. Ты нормально себя чувствуешь вообще? Красный весь какой-то. Прохладная ладонь оказалась на моëм лбу раньше, чем я успел сообразить,что к чему, а лицо Лëни повисло прямо перед моим. Как-то неосознанно я перехватил его руку, которую он уже почти убрал, и провёл ею по своей щеке. Мягкие подушечки пальцев скользнули по коже, и я едва сдержал тихий стон, а всё тело словно прошибло током. Лëня сглотнул и замер, глядя мне в глаза, а я, продолжая прижимать чужую ладонь к своему лицу, невольно подался вперёд, так, что мы соприкоснулись носами. Гробовую тишину нарушало лишь наше рваное дыхание, мы оба боялись пошевелиться, словно опасаясь спугнуть друг друга. В какой-то момент Лëня шумно выдохнул и прикрыл глаза, я подался навстречу, к его губам. От них пахло чём-то сладким, вроде конфет или свежего печенья, и этот запах просто вышибал из моей головы остатки разума. Звонок моего телефона заставил нас отпрянуть друг от друга за какую-то долю секунды до того, как наши губы встретились. — Алло. Да, мам. Да, я сейчас приду. Нет, нормально всё. Да, да, проект готовим, я же написал тебе. Да нет же, блин, говорю. Давай, ага. Бормоча в телефон, я краем глаза видел, как Лëня нервно ходит туда-сюда по комнате и демонстративно ставит учебники на полку. Конечно, я не мог не заметить мелкую дрожь в его руках и бегающие глаза, которые он не решался поднять на меня. — Это… Мне пора, короче. Мать потеряла уже. Завтра увидимся, ладно? Я поднялся с дивана и натянул на лицо какое-то подобие улыбки, надевая куртку. Лëня ответил мне такой же гримасой и пробурчал что-то типа прощания. Впервые за все годы мы не пожали руки, перед тем, как разойтись, а лишь неловко кивнули друг другу, и я молча выскользнул за дверь.***
— Что там за проект у вас такой, что его нужно делать по двое? — По биологии. Опыты там, всё такое, наблюдения, — я старался не смотреть в глаза, когда врал, поэтому делал вид, что очень увлечён разглядыванием заусенца на большом пальце. Перед глазами то и дело всплывали пальцы Лëни, привычным движением поправляющие очки, и в животе словно скручивался тугой узел. Мама поставила передо мной тарелку с супом и упёрла руки в бока, обтянутые шёлковым сиреневым халатом. В свои тридцать восемь она выглядела бы лет на десять моложе, если бы не постоянно нахмуренные брови и недовольно искривлённые губы. Я слышал когда-то, что мимика очень сильно влияет на восприятие человека окружающими, мать моя была тому примером. Стройная зеленоглазая брюнетка, она постоянно цепляла восхищённые мужские взгляды, стоило ей выйти на улицу, но, как правило, долго они на ней не задерживались, виной тому, как мне кажется, её вечно озлобленное выражение лица. Когда я впервые это заметил, то весь вечер провёл у зеркала, вглядываясь в своё отражение. С самого детства все вокруг твердили, что я похож на маму словно копия, и поэтому я в ужасе тщательно искал на своём лице признаки такой же неприязни и отвращения ко всему окружающему. Но не нашёл — оказалось, мимикой я пошёл в отца. Дипломированный психиатр-нарколог, он сумел бы расположить к себе даже даже Фредди Крюгера, когда я был маленьким, то часто вёлся на его обаятельную улыбку и обещания не рассказывать маме о очередной проделке, если я честно признаюсь ему, что стакан разбился/штора загорелась/компьютер поймал троян/вставьте нужное по моей вине. После явки с повинной папа трепал меня по волосам, смотрел на меня ласковым бирюзовым взглядом, а потом я получал от них обоих пизды. Бить меня почти не били, а вот слов каждый раз не жалели вообще. Так я и рос, неблагодарный, безответственный, безмозглый и тупой. Конечно, терминов было в тысячи раз больше, мама-филолог практически не повторялась в многоэтажных выражениях, и каждый раз я тихо восхищался её вокабуляром. Надо сказать, от отца я взял ещё кое-что. В свои шестнадцать я уже преодолел отметку в метр семьдесят девять и, по заверениям матери, ещё буду расти. Может, даже папу догоню, который не дотянул до двух метров каких-то несколько сантиметров. — Ну если биология ладно, только не занимайтесь там всякой дурью, не тяните время. Сделали быстро и домой идёшь, ясно? Ешь давай и за уроки, экзамены за тебя… — слова матери перебила внезапно заоравшая во дворе музыка, от чего она аж подпрыгнула, а я выронил ложку, забрызгав стол жирным бульоном. В приоткрытую форточку орала незнакомая мне песня, мама подошла к окну и недовольно цокнула языком. Музыка стихла. — Кто это, блять, и к кому? У нас таких шумных отродясь не было. Прикатил на своей тарантайке, урод. Сразу видно, больной. Я тихо подошёл сзади и тоже посмотрел на парковку во дворе. От незнакомой тонированной бэхи к дому неспешным шагом двигался силуэт в чёрной мантии с огромным капюшоном и рваных серых джинсах. С нашего девятого этажа было хреново видно детали, но я успел заметить, что он направлялся именно к нашему подъезду. — А почему больной? — неожиданно для себя спросил я у мамы. — А здоровые не включают всякое дерьмо так, что весь город глохнет, — отрезала она и закрыла форточку. В подъезде этажом выше хлопнула дверь.