Посмотри на меня, Винсент…

      Разум с трудом выходил из небытья. Всё, что он помнил — он плакал: очень долго и надрывно, выплёскивая всё накопившееся за дни мучений, что не заглушала даже боль от порезанных запястьев. И что, не смотря на слёзы, ему было до невозможного тепло. И стук сердца, что успокаивал своим биением, погружая беспокойный разум в глубокий сон. Воспалённые глаза с трудом привыкали даже ко мраку, но больше удушающей агонии не было. Словно его отвращение к себе из-за нахлынувшей бессмысленной влюблённости наконец отпустило его голову, давая вздохнуть. Но, зная, что такое «пробуждение» может быть совсем недолгим, художник убедил себя наконец принять какие-нибудь лекарства и хоть немного поесть. Если судить по шагам и еле различимому шуму, Алуна всё-таки осталась дома. Подойдя к двери и навалившись на дверную ручку Афелий невольно замер — шаги в квартире были точно не его сестры: тяжелее и незнакомо пружинящие, словно неизвестный каждый шаг подпрыгивал, шумя посудой на кухне. Ноги с трудом слушались, выпуская ослабленного из плена тёмной комнаты в ослепительный коридор, давая идти хотя-бы опираясь на стену. На кухне было даже шумно от грохота посуды и хрипловатых причитаний, услышав которые сердце оглушило своим стуком. — Проснулся? — красноволосый поставил тарелки на стол, выходя на встречу замеревшему. Тот вновь неуверенно шагнул ближе, как ему протянули руку, предлагая помощь. Дрожащие пальцы с трудом показали на губы, но спортсмен лишь вновь тряхнул ладонью, предлагая довести до кухни. — Я всё знаю, можешь не показывать. Давай на кухне сядешь и уже поговорим как получится, а то сейчас ты без стены просто свалишься. — подойдя к стоящему, Сетт одной рукой подхватил художника под грудью, без труда доведя его до стула и давая сесть. Черноволосый же забрался на сиденье с ногами, упираясь смотреть в стол. — Тебе чай или кофе? — уточнил полукровка, а после вздохнул. — Посмотри на меня, я не укушу, правда. Чай, — спортсмен привлёк взгляд к своей руке, показывая один палец, — или кофе? — показав два пальца. Поняв его задумку беззвучный показал один дрогнувший палец, заметив, как весь диван устлан открытыми альбомами с его набросками. — А это… Прости, что влез смотреть и остальные папки с полки, но мне просто безумно нравится, как ты рисуешь. Особенно первые линии — словно хочешь показать не листья, а как они шелестят. Алуна ушла вашим преподам мозги мыть и зачёты сдавать, а меня за охранника оставила. И да, меня зовут Сетт, мы тогда и не познакомились толком, кхм.       Художник застыл, пытаясь переварить то, что услышал. Воспоминания с трудом сплетались в его голове из мутных обрывков в одно целое. Вчера сестра привела этого натурщика домой, и обречённый плакал не один, а спрятавшись от всего мира в его объятьях. То, что черноволосый сначала принял за сон — были его слова, его тепло и стук его сердца. И, если немой правильно понял сказанное тем же приятным бархатным голосом, сейчас он тоже остался со своим наваждением один на один, беря из его рук чашку чая. Кисти задрожали в нахлынувшем испуге, от чего кружка зазвенела и тёплая ладонь легла на дрожащую руку, когда золотой взгляд продолжал смотреть на отведённые в смущении глаза. Красноволосый несколько раз глубоко вздыхал, открывая рот, и наконец осилив сказать то, что так долго терзало его. — Прости, что сделал тогда. Ты правда… Я не хотел сделать больно. Я.. не противен тебе после того, как… Поцеловал? Даже без спросу, — немой закачал головой, роняя её на колени. — Уже легче. Я бы себя не простил, если бы за эти дни случилось что-то… Непоправимое, — спортсмен отодвинул стул напротив и сел, уперев руки в стол и бегая глазами по сидящему напротив и маленькой кухне. — Так, что же я хотел сказать… Хочешь, я расскажу, что делал эти дни, пока они ту картину рядом с твоей сестрой не повесили? Да, я только так про Алуну и узнал. Представь, сколько бы я бегал, если бы опять не зашёл в галерею. Чёрт, это всё так глупо получилось… — Он посмотрел, как парень напротив взял чашку обеими руками и кивнул, показывая, что слушает.       И Сетт начал рассказывать: и про дурацкий спор, и про поиск в толпе того взгляда, от которого сохло в горле, и про то, как он совсем забылся перевести взгляд на место, наблюдая за каждым движением художника, как увидел его падение и как, поймав, совсем потерял голову. А после первой части истории опустил взгляд в пол, тяжело выдыхая и вновь пытаясь собраться с мыслями, проклиная себя за бесхребетность. История трёх дней у него была не столь весёлая — он честно рассказал, как в тот же вечер напился, на следующий день чуть не проспав пары, а потом понял, что он даже не знает, кого и как ему искать. Он пытался поспрашивать учителей, студенток, даже того, кто устраивал его на подработку — но никто не понимал, что от них хочет спортсмен из другого крыла. Напившись и во второй день он почти готов был поверить, что всё это ему приснилось, пока он снова не нашёл в волосах следы краски — тёмной, серо-зелёной. Попытки поискать по друзьям в бухгалтерии и реестру общежитий тоже не дали результатов, доведя тогда красноволосого до отчаянья. И всю третью ночь он был снова пьян и просто плакался в трубку матери, что пыталась его подбодрить и успокоить. — И мама тогда сказала, что ей будет плевать, с кем я буду, если буду улыбаться этому человеку каждый день. А я боялся, что больше никогда не увижу и не улыбнусь тебе, я…       Вдруг Сетт встрепенулся, ощутив, как на его плечи легли тонкие руки, и дрожащее тело прильнуло к сидящему, прижимая его к себе. Безмолвного до сих пор трясло, но стук сердца был громче дрожи, а руки, пусть и замёрзшие, были до невозможности нежными. И в голове красноволосого вновь вспыхнули воспоминания о поцелуе, и он крепче сжал кулак, не давая себе шанса снова сделать что-то недопустимое и навредить столь измученному и хрупкому парню. Творец долго стоял, просто навалившись на спортсмена, после его ладони начали изучать плечи, шею и пальцы поднялись к подбородку, вздрагивая от движения горла и громкого вздоха вастаи. Подняв лицо Сетта на себя, беззвучный попытался улыбнуться, поджимая губы и смаргивая мелкие слёзы. Даже таким – болезненным, исхудавшим и опухшим от бесконечных слёз, – он был до трогательного милым, особенно когда его глаза вновь полыхали своим пронзительным сиянием и жизнью.       Спортсмен приоткрыл губы сказать об этом, как их накрыли эти самые дрожащие уста — с привкусом чая, крови и слёз, но всё равно безумно сладкие – что пытались двигаться в поцелуе, несмотря на дрожь и слабость. Натурщик же старался двигаться как можно плавнее и аккуратнее, отвечая на чужую инициативу, но не забирая её, давая тому делать всё, что он пожелает. А тот желал держать ушастую голову как можно крепче и целовать, самозабвенно, словно это и есть то самое лекарство от всех его болезней. Поднявшись, наконец, вздохнуть, черноволосый чуть не упал от головокружения. Большие ладони приобняли его за талию, не давая тому вновь споткнуться и прохрипел, тяжело дыша, словно от длинного марафона. — Может на диван сядем, я тебя не поймаю так, а ты… — художник мелко закивал, продолжая краснеть, и мужчина подскочил как ошпаренный, стараясь как можно аккуратнее взять под руки безмолвного и отвести к дивану. Накаченные, но немного неловкие руки быстро собрали разложенные альбомы со всей возможной аккуратностью, на которую Сетт был сейчас способен. С тяжёлым вздохом, немой указал на одну из папок в руках и тут же получил её в своё распоряжение, пока спортсмен рухнул на свободное место, кладя руки на колени в ожидании неизвестности. Несмотря на внешнюю усталость, пальцы художника ловко открыли нужную страницу, показывая её парню на диване. — Апхелиус. Закрыл часть букв? Афели… Афелий? Это тебя так зовут? Я… У тебя красивое имя. И лицо… И ты весь… — немой небрежно откинул свои наброски, вновь наклоняясь и накрывая губы Сеттриха своими. Подкрадываясь всё ближе, он встал на четвереньки на диван, садясь прямо на чужие колени и не желая прерывать поцелуй больше, чем на короткий вздох. Сближая тела, творец обнял полукровку за шею, прижимаясь и чувствуя, как в ответ парень в его руках напрягается, почему-то стараясь не шевелиться. И руки художника были намного быстрее мыслей, забираясь за воротник к сильной спине, что обжигала с каждым прикосновением, заманивая впиться туда давно изгрызанными ногтями. И стоило тому подсесть ещё ближе, поднимая ладонь в алые волосы и впиваясь в столь желанные губы, как вместе с безмерным удовольствием тот почувствовал сжимающийся узел внизу живота, что ужаснул его тогда и испугал внутренним ощущением неправильности сейчас. Поелозив на чужих коленях, он услышал сдавленный стон, и накаченные руки придержали хрупкое тело, отодвигая от паха, куда вновь стекалось всё внимание красноволосого. — Прости, ты мог бы быть немного аккуратнее? С тобой я… Выдержкой не отличаюсь, — на слова спортсмена безмолвный лишь удивленно заморгал глазами, не понимая. — Мне хватило того, как ты тогда довёл меня своими губами и языком. Я ведь хочу не просто… Чёрт, как сложно об этом говорить, когда тебя совращают со всех разумных мыслей одним взглядом, — черноволосый с трудом осознавал, о чём говорил ему натурщик, пытаясь подняться с чужих коленей, но на этот раз руки на поясе не отпустили его. — Если тебе не нравится — можешь дать по лицу, и я не трону больше. Но мне действительно нужно с тобой поговорить, Афелий. Я не хочу, чтобы ты думал, что я просто шучу или что-то ещё. Я хочу быть с тобой серьёзен, — взгляд подтверждал слова, проникая в чужие глаза золотыми отсветами. — Я понимаю, как всё получается спонтанно, но я… Позволишь ли ты хотя бы приходить к тебе в гости, звать гулять? Быть, для начала, тебе хотя бы другом, а после может и… Да, я втрескался в тебя с первого взгляда, но я хочу, чтобы это всё было не просто помешательством, понимаешь? — немой тяжело дышал, бегая глазами по абсолютно серьёзному лицу и дёргающимся ушам, нервно сглатывая и опуская свой взгляд вниз. — Я понимаю, как странно это звучит в таких-то обстоятельствах, но… — накаченные руки сняли потерявшегося в себе парня, усадив рядом и обняв за плечи, продолжая свой хрипловатый шёпот прямо в ухо. — Можешь не торопиться – ответишь, как обдумаешь всё. Можно мне… Просто побыть ещё немного так, рядом, я не притронусь без разрешения, пра-в-да — последние слова звучали совсем тихо, и когда художник повернул голову к красноволосому – тот уже заснул, обнимая тонкое тело. Мысли роились в голове немого, переливаясь всеми оттенками эмоций, но не было среди них той главной, что стояла стеной между ним и остальным миром — отторжения. Сетт действительно пытался найти его после того, как тот извратил его своими взглядами и грязными помыслами. И вместо попыток на него надавить и наконец получить желаемое, тот раз за разом медленно подходил, бережно касаясь каждым своим жестом и словом. И по телу прошлась холодная дрожь — если бы одна из помощниц дяди не заметила, как учитель по музыке почти насильно тащил безвольного парня, то никто и не прознал бы, как наставник, узнав тайну Афелия, начал им манипулировать. Тогда учитель выставил его виноватым, и все взрослые как один накинулись, обвиняя в «девичьем поведении». И только сестра заступилась: учителя уволили, постепенно отдаляя близнецов всё дальше в глубины дома и забывая про них, как про тёмное пятно на репутации. Брат даже надеялся, что его хорошее поведение смоет то клеймо позора с сестры. Но Алуна решила найти им другой путь — съехать из большого дома в маленькую квартирку, где на немого могли давить только его внутренние демоны, коих ему было не под силу победить.       Задремав там же, куда его усадил спортсмен, художник не сразу расслышал звук ключей в двери и женских шагов, что прошли в дом. Залившись вновь краской, беззвучный попытался встать, но накаченные руки лишь прижали его ближе к себе, пробурчав невразумительное «ещё пять минут». Алуна прошла через кухню в гостиную, и парень неуверенно кивнул, выбираясь из объятий и выходя к ней на кухню. На холодильнике висел блокнот с карандашом — подобные лежали по всему дому во всех возможных местах. Сначала поставив чайник, тот начал нервно раскручивать карандаш, увидев на сковородке наспех сделанную яичницу и переведя на девушку удивлённый взгляд. Та же, в ответ, качнула головой в сторону дивана и улыбка черноволосого стала шире. — Фель, вы поговорили? К чему пришли? — парень чиркал на снятом с магнита блокноте, постоянно зачёркивая слова в попытках ответить. А после тяжело вздохнул, начав писать дословно всё, что было в голове. «Не знаю. Он ведь совсем не знает меня и я не знаю, что мне с этим делать.» — А чего он хочет? «Сказал, что заходить в гости и звать гулять, но он даже не знает какой я» — А что хочешь ты? — её вопрос поставил в тупик. Он долго размышлял над пугающей неизвестностью, но даже не думал задавать себе этот вопрос, слишком привыкнув к запретности всех его мыслей и чувств. — Если он действительно хочет попробовать узнать тебя получше? Может… Может попробуешь дать ему шанс?       Афелий глянул в дверной проём, где спортсмен так и спал, стараясь придерживать того, кто в его снах был рядом. Беспокойно бьющееся сердце давно ответило на этот и множество других вопросов, о которых художник боялся себя спросить. Поднимая взгляд на сестру, тот увидел по её улыбке, что ему даже не надо делать лёгкий кивок, чтобы она поняла. Оставленный Сеттом омлет он съел с большим удовольствием, чем всё то, что он ел раньше. А после близнецы так и допивали чай в своей уютной тишине, ожидая, когда их гость наконец-то проснётся после долгих бессонных ночей.