***
Впервые за всю жизнь Гуюк нёсся на своём гнедом коне так быстро. Его не пугала опасность, которая, как оказалось, настигла его часть войска. Сейчас в голове сохранилась лишь одна мысль: срочно встретиться с Бату. Пусть он ему не поверит. Пусть обвинит в неосторожности. Всё это сейчас было таким неважным. Главное: попытаться сохранить жизни солдат, которые были так необходимы. Его неожиданное появление приковывало настороженные взгляды к его персоне. Но Гуюк был сосредоточен на другом. Времени оставалось всё меньше. Ещё в дороге он почувствовал слабость и тошноту, подступающую к горлу. Когда до повозки Бату оставались считанные шаги, то на его пути внезапно возник Субэдэй. - Гуюк-хан, по какой причине вы оставили своё войско? - тон полководца был сравним с укором родителя за оплошность ребёнка. Говорить с монголом не было ни сил, ни времени, поэтому Гуюк попытался молча его объехать, но мужчина вновь встал у него на пути. Терпение хана было на исходе. - Мне нужно поговорить... - следующее слово далось монголу с трудом. - С братом. - Бату-хан приказал никого к себе не пускать. - Меня его приказ не касается. То, что я хочу ему сообщить очень важно. - Вы можете сообщить это мне. Я передам это моему хану слово в слово, можете не сомневаться. - Это касается только меня и Бату. - сквозь сжатые зубы процедил Гуюк. Но видимо это заявление на Субэдэя не возымело нужного впечатления и дорогу он так и не уступил. Тогда терпение хана кончилось. Он спрыгнул с коня, что далось ему крайне нелегко. От резкой смены положения у Гуюка закружилась голова, а мир вокруг на мгновение потерял свою чёткость. Хан был в шаге от того, чтобы лишиться сознания. Неровной, слегка шатающейся походкой Гуюк продолжал свой путь в сторону повозки Бату. Похоже полководец не ожидал от молодого хана такой настойчивости, ведь на этот раз он послушно сделал два шага в сторону. Почти достигнув цели, Гуюк увидел Батыя, величественно выходящего из повозки. Хан быстро приближался к незваному гостю. - Гуюк... - Бату запнулся. - Что с тобой? Первая мысль была о том, что этот голос у Бату до селе был незнаком младшему хану. Насколько плохо он выглядел в этот момент, что Батый так взволнован? Бату за него волнуется... В любой другой ситуации Гуюк бы подумал над этим, но не сейчас. Голова болела ужасно. Как будто в один миг на неё обрушилась каменная ловина. В горле стоял мерзкий ком, не дающий спокойно глотать. В какое-то мгновение хан заметил, что воздуха стало не хватать. - Гуюк? - Бату выглядел растерянно, а голос его едва заметно подрагивал. Но только хан собрал остатки своих мыслей в один рассказ, как вместо слов из него вылезло то, что он ел утром, вперемешку с какой-то непонятной зелёной жидкостью. - Гуюк! - на этот раз хану показалось, что Бату где-то далеко. Последнее, что Гуюк ощутил, перед погружением во тьму бессознательного, это тепло, исходившее от чужого тела. Кто-то держал его на руках, но кто точно это был, хан понять не смог. Да и сил открыть глаза не нашлось.***
Просторная комната, освещённая одним лишь факелом, казалась ребёнку пугающей, скрывающей в полумраке нечто, невидимое человеческим взором. Не понятно откуда донёсшийся шорох заставил юного хана натянуть шкуру аж до самого носа, а колени прижать к груди. Он неотрывно смотрел в самый тёмный угол, пытаясь найти причину своим страхам. Но неожиданно распахнувшаяся входная дверь переманила всё внимание на себя. В помещение вошла стройная женщина в дорогой одежде. Лёгкими шагами она подошла к постели сына и молча положила руку ему на лоб. Рука была холодная, и мальчик чуть поморщился. Она улыбнулась и слегка оттянула шкуру вниз, открывая тем самым лицо. Окончательно убедившись, что сын не спит, она почти шёпотом произнесла: - Как ты себя чувствуешь, мой птенчик? - она бережно погладила его по щеке. - Уже лучше. - также тихо ответил ребёнок. - Лекарь сказал, что ты уже почти здоров. Завтра можешь немного погулять. От этой новости на лице мальчика тут же расцвела счастливая улыбка. - Матушка... - Что такое мой милый? - Почему у тебя руки такие холодные? От этого вопроса Туракина на мгновение смутилась, но руку с лица сына не убрала. А затем, вновь улыбнувшись, сказала: - А это ценится в женщинах. В жару наши руки должны быть холодными, а в холод горячими. Но это объяснение не утроило Гуюка, поэтому он своими маленькими ладошками накрыл мамины руки и, приблизившись совсем близко, бережно подул, пытаясь тем самым согреть вечно холодные руки любимого человека. Но как бы он не старался, всё было напрасно. Её руки всегда были холодными.***
Первым чувством после пробуждения была боль в животе и сухость во рту. Всё, что смог выдавить из себя Гуюк, это было еле слышимое мычание. Глаза жгло и языки пламени затуманивали взгляд. Поэтому хан смог понять, что не один, только после того, как Бату опустился на колени прямо подле его постели. - Гуюк. Ты жив! Хвала небесам. - улыбка, появившаяся на лице старшего хана была новой для старшего сына Угэдэя. И впервые она не вызвала никакого отвращения у монгола. Даже наоборот. От её вида Гуюк тоже слабо искривил губы, пытаясь изобразить нечто похожее. - Я хочу пить. - к Гуюку вновь вернулась та болезненная измученность, которая встретила его по пробуждению. Бату молча поднялся и вскоре вернулся с чашей в руках. Гуюк неуверенно сел, но от помощи брата, в виде протянутой руки, учтиво отказался. Осушив сосуд до конца, хан снова лёг. Бату какое-то время просто молча смотрел на лицо брата, а затем вдруг коснулся его волос, убирая чёлку, прилипшую ко лбу. Шрам, который перестали скрывать волосы, не вызвал у хана никаких вопросов. За это Гуюк был по-настоящему благодарен брату. Собравшийся уходить Бату был задержан уставшим голосом Гуюка. - Руки у тебя такие холодные. Как у моей мамы. После этих слов Гуюк заснул, а Бату инстинктивно дотронулся до своих рук. Поняв, что они и вправду были не самыми тёплыми, хан снял все свои кольца и потёр кисти между собой. Только после того, как он убедился, что они нагрелись, Бату осмелился дотронуться до слегка подрагивающей руки младшего брата, несильно её сжимая. После, хан решил думать, что тогда ему просто показалось, что Гуюк еле ощутимо сжал его руку в ответ.***
Утром состояние хана по-прежнему оставляло желать лучшего, но надежду на скорое выздоровление давала ясность его мыслей. Гуюк точно понимал, что сейчас он находится в шатре Бату, но сколько он здесь пробыл, даже предположить не мог. Цогт осторожно подошёл к своему хану и низко поклонился. - Великий хан, слава Великому синему небу, вы очнулись. - Сколько я спал? - оказывается говорить до сих пор было нелегко, но Гуюк очень постарался, чтобы его голос звучал требовательно. - Почти два дня. - как-то стыдливо произнёс слуга. Но тон его вмиг изменился, когда баскак заявил: - Бату-хан будет рад вашему пробуждению! Я сейчас позову его. Но Гуюк остановил его жестом руки. - Не нужно. Лучше побудь со мной немного и принеси мне воды. Цогт беспрекословно подчинился приказу повелителя. Ощутив на губах столь желанную влагу, он без промедления принялся жадно глотать. Вода стекала по подбородку и приятно холодила разгорячённое тело. Покончив с питьём, Гуюк отдал чащу слуге и вновь положил голову на мягкую подушку. Сил долго говорить не было, но любопытство одержало верх. - Что со мной произошло? - как-то обречённо поинтересовался хан. - Вас вырвало и вы потеряли сознание. - слегка дрожащим голосом объяснил Цогт. - Мы думали вы умрёте... - Но как видишь не умер. - ровно проговорил монгол. Возможно баскак хотел что-то добавить, но его прервал из неоткуда появившийся хан. Бату махнул рукой, приказывая слуге покинуть шатёр. Когда они остались одни Бату тут же изменился в лице. Та надменность, с которой он смотрел на Цогта в миг испарилась. Из хана вырвался усталый выдох, и он молча опустился на колени подле Гуюка. - Как ты себя чувствуешь? Что болит? Возможно хану показалось, но слова Бату источали жалость и сочувствие. От этого тона Гуюк скривился и отвернулся. Батый попытался дотронутся его руки, но монгол с нескрываемым презрением отдёрнул кисть. - Ты голоден? - хан попытался узнать хоть что-нибудь о самочувствии брата. Снова молчание. Но Бату не собирался отступать. - Гуюк, прошу, скажи хоть что-то. Но только не молчи. - А что я должен тебе говорить, когда из-за тебя я чуть не умер? - еле слышно прошипел хан. От этих слов Бату даже немного отодвинулся. Он плотно сжал губы и отвёл взгляд в сторону. - Прости меня. Это только моя вина в том, что произошло с тобой. Я клянусь - такого больше не повторится. Гуюк лишь хмыкнул, по-прежнему не смотря на брата. - Как я могу тебе верить после того, что случилось? - в словах не было злости, лишь усталость. - Ты можешь не верить. Я не заставляю. Бату долго не мог подобрать нужных слов. Где же всё его красноречие, когда оно так необходимо? Но вдруг хан сказал: - Гуюк, посмотри на меня. - просьба была больше похожа на приказ. Из голоса исчезла столь ненавистная младшему хану жалость, поэтому он решился на небольшой уступок. Медленно сев на постель, он наконец заглянул Бату в глаза. - Я признаю свою ошибку. Ты был прав на счёт урусов, а я, вместо того, чтобы прислушаться к тебе, вспылил. Я повёл себя не как мудрый правитель, а как жалкий меркит, коим и являюсь. - хан помедлил, но свою речь продолжил. - И самое страшное в этот момент, что за мои ошибки расплачиваешься ты. Можешь ненавидеть меня, после всех мучений, которые тебе пришлось пережить, эта ненависть более чем заслужена. Но я хочу, чтобы ты знал: как бы сильно я на тебя не сердился, я никогда не желал тебе зла, а уж тем более смерти. Гуюк широко распахнул глаза. От голоса Бату ему вдруг стало невероятно тоскливо. Внутри всё сжалось, а дыхание замерло. В голове был всего лишь один вопрос: Как такое может быть? Неужели мама ошибалась на счёт Батыя? Признать неправоту матери было сродне предательству, чего позволить себе Гуюк не мог. Но как же сейчас хотелось просто поверить ему. Хан устал от этой ненависти, он запутался в собственных чувствах, но и усомниться в правоте матери он не мог. Что сейчас ему делать? А вдруг Бату не врал? Что если всё это время он ненавидел и желал смерти тому, кто никогда не хотел вонзить ему нож в спину? Выходит все его слова и действия были несправедливы и бессмысленны. Выходит, что всё это время он жил во лжи, преподнесённой самым дорогим ему человеком? Гуюк смотрел в пустоту и ничего не говорил. Что он сейчас мог ответить? Но свою слабость он не покажет. Потому, собрав все свои силы хан выпрямился и, с долей насмешки, произнёс: - Я всегда знал, что полководец из тебя никакой. Всё таки меркитам это не дано. Отчего-то Бату рассмеялся, но в этот раз Гуюка порадовала такая реакция. - Опять ты мне хамишь. Это хороший знак, значит скоро совсем поправишься. Тебе нужно поесть. Слуги принесли еду, она на столе. Я сейчас оставлю тебя, но постараюсь вернуться как можно быстрее. Отдыхай. - Можешь не торопиться. - со смешком отозвался младший.***
Несмотря на своё обещание, Бату вернулся только ближе к вечеру. За это время Гуюку стало значительно лучше, горло не болело, а голова была ясная. Первое время братья провели в молчании. Бату читал письмо, которое затем отправилось в огонь. Хан выглядел уставшим, и Гуюк не стал докучать ему расспросами. Однако время тянулось слишком медленно, и продолжать валяться на мягкой постели хан не хотел. - Бату. - позвал брата Гуюк. - М? - старший не оторвал взгляд от листа пергамента. В это время хан был занят выведением аккуратных символов, образующих слова. - Ты ведь знаешь наречие урусов. - сейчас это был не вопрос, а утверждение. - Нельзя сказать, что я знаю их наречие. Так, пару тройку слов. - брови Бату слегка приподнялись, на что Гуюк довольно улыбнулся. Младший хан перевернулся на живот и опёрся подбородком в ладони. - Что тогда сказал тот урус? Бату удивлённо посмотрел на брата. - Когда? - Когда толмач не смог перевести его слова. Побоялся. Чуть нахмурив брови, Бату принялся что-то вспоминать, но вдруг лицо его посветлело, а на губах расцвела улыбка. - Не говорить гоп, пока не перепрыгнуть. Эта? Из уст Батыя вражеская речь казалась ещё грубее, чем была на самом деле, но Гуюку это даже нравилось. Он кивнул. - Что они означают? - с искренним интересом спросил младший. - Сложно объяснить... - помолчав с минуту Бату, видимо подобрав нужные слова, продолжил. - Похоже на не хвались тем, чего у тебя ещё нет. - Зачем тебе толмач, если ты знаешь их язык лучше него? - Люди гораздо меньше следят за языком, когда думают, что их никто не понимает. Гуюк не мог с этим не согласиться. - Какие ещё наречия ты знаешь? Батый смутился от такого вопроса, но ответил: - Китайское, туркменистанское, персидское и арабское. Не считая русского и монгольского. Гуюк был поражён, и даже слегка восхищён. - Я так понимаю читать и писать на них ты тоже умеешь? - Умею. Только на русском плохо пишу. У меня не было возможности изучить этот язык получше. - Ничего себе. Может ты и меня читать научишь? -весёлый тон мог выставить предложение шуткой, коей оно не являлось. - А ты разве не умеешь? - кажется Бату был поражён этим откровением. Гуюку даже стало немного стыдно за своё незнание, поэтому он начал тихо оправдываться: - А откуда мне это уметь? Отец всегда говорил, что хороший хан должен метко стрелять и быстро скакать на коне, но никак не читать инонаречные писания и не писать долгих посланий. Для этого есть слуги. Бату задумался, но вдруг сказал: - У меня был учитель из Хорезма. Это он научил меня читать и писать. А китайский я узнал, когда был на военном обучении. - хан говорил это с долей печали, будто рассказывал что-то постыдное, то, о чём принято молчать. Поняв, что разговор движется не туда, Гуюк мигом поднялся на ноги. - Уже поздно, ты можешь ещё долго тут сидеть, а я хочу спать. - Хорошо. - с этими словами старший хан поднялся и направился в сторону своей постели.