Мёд и дёготь

Рэтчету не было дела до дня и ночи. В его мире гиберциклов существовали только бодрствование и гибернация. Так он прожил не одну сотню лет. Пока не встретил Лиру. Люди жили солярно: отслеживали движение Солнца, высчитывали по нему время — вся жизнь их была подчинена этой небольшой звезде. Лира очень часто не спала по ночам, увлеченная книгой или фильмом или разговором, однако даже несмотря на это, весь день, пока солнце не уходило за горизонт, предпочитала бодрствовать. И Рэтчет учился тому же, выстраивая свои гиберциклы так, чтобы они совпадали с циклом сна Лиры. Арси, впервые заметив это, долго смеялась, но потом привыкла. Так, когда Лира стала частью его жизни, Рэтчет узнал о том, что такое ночь. И о том, что ночи бывают хорошие и плохие. Он ненавидел это каждой клеточкой своего тела, каждой крупицей энергии, кипящей в Искре. Все, что ему оставалось, это скрипеть челюстями, дрожать и касаться ее кожи нежно, ласково, успокаивающе, пытаясь избавить от боли, что преследовала ее во снах. Это началось в первую же неделю их возвращения в убежище. Лира окончательно перекочевала в его лабораторию, натаскала на диван подушек и одеял, и в первую же ночь Рэтчет едва не сошел с ума, услышав ее громкий крик. Она спала. Крепко, словно в забытьи. Спала, и лёгкие ее разрывал болезненный крик. Лира металась по дивану, скованная двумя слоями одеял, лицо ее было бледным, и сердце билось так быстро, что Рэтчету казалось — ещё немного и оно совсем остановится. Тогда он бросился к ней, падая рядом с диваном на колени, выпутывая ее из плена тканей, оглаживая ее разгоряченный влажный лоб холодными пальцами. Он не мог перестать бормотать ее имя, обезумев от волнения. А она все не просыпалась. И крик ее постепенно сходил на нет, превращаясь в сдавленный скулеж, в короткие хриплые всхлипы и в конце концов в тихое, спокойное сопение. До самого утра Рэтчет так и не сумел отойти от нее, вперив в нее тяжёлый взгляд мерцающих глаз. Ему казалось, стоит только отойти, и сны снова атакуют ее. Не сны. Воспоминания… Когда это случилось вновь, пару дней спустя, он чудом усидел на месте и не отправился к десептиконам за головой Нокаута. Этот ублюдок… Как у него только рука поднялась… Рэтчет рычал от безысходности и слушал, как Лира бормочет себе под нос мольбы о прекращении мучений. На утро она ничего не помнила. Улыбалась, шутила, жаловалась на то, что не может вспомнить ни одного сна… Рэтчет криво улыбался ей в ответ и чувствовал тупое довольство от того, что она и впрямь не помнит. И все же… Он оставался с этим наедине. Не говорил ей ни слова, опасаясь повредить ту неведомую завесу, что укрывала Лиру от полного погружения в болезненные воспоминания. Так в его жизни появились плохие и хорошие ночи. И сегодняшняя ночь была плохой. Лира металась по дивану, цепляясь напряжёнными руками за одеяло, тихо постанывала, морщилась словно от боли, пока Рэтчет привычно сидел около нее и, рисуя на ее щеках узоры холодными пальцами, бормотал слова успокоения. — Рэтчет! Лира внезапно распахнула глаза, подрываясь с дивана, вскакивая, ударяясь головой о руку опешившего Рэтчета. Сонно проморгавшись, она убрала с лица растрепавшиеся волосы, тихо вздохнула, вновь взглянула на него и… Вздрогнула. Проснулась. — Что ты делаешь? — спросила она удивлённо. — Сижу? — ответил Рэтчет непонимающе. — Надо мной… — голос Лиры звучал самую малость ниже после сна, и это почему-то казалось Рэтчету странно привлекательным. — Посреди ночи, Рэтчет. Что-то случилось? Рэтчет вскинул брови. — Ничего, — покачал он головой. Смущённо отвернувшись, он фыркнул: — Засыпай давай. Лира уставилась на него подозрительно. Наклонила голову набок, заглядывая в лицо Рэтчета. — И давно ты так делаешь? — спросила с затаенной улыбкой. — Что? — Рэтчет тяжело вздохнул. — Смотришь на меня, пока я сплю, — она всё-таки улыбнулась. Широко, довольно, так красиво, что Искру жжет. Рэтчет глянул на нее искоса, не в силах сдержать собственную усмешку. — Периодически, — бросил хрипло. — Это немного жутко, — Лира фыркнула. А после, чуть нахмурившись, добавила вполголоса: — Рэтчет, будь со мной честен… — Я всегда честен с тобой. — Тогда что тебя тревожит? — Лира придвинулась к краю дивана и, ухватив Рэтчета за запястье, нежно огладила его, касаясь кончиками ногтей сочленения металлических жил. Он не мог сопротивляться этому. Рэтчет прикрыл глаза, шумно провентилировав. — Ты… Ты кричишь, — пробормотал он на грани слышимости, не в силах посмотреть Лире в глаза. Ее крики впивались ему под броню и жалили Искру. Ее боль, ее воспоминания. Его беспомощность. Его… Вина. — Я не помню этого, — Лира нахмурилась. Взглянула на него осторожно, словно боясь спугнуть, и спросила: — И часто я… — Раз в пару дней… Иногда реже, но… — Рэтчет заскрежетал челюстями. — Бывают очень плохие ночи. Лира поджала губы, и лицо ее сделалось виноватым. — Почему ты не сказал мне? — Не хотел пугать, — признался Рэтчет. — Если ты ничего не помнишь, это к лучшему… Просто… Не могу привыкнуть к этому. Никогда не смогу. — И ты сидел со мной все это время? — Рэтчет не мог выносить этот ее взгляд. Большие доверчивые глаза, чуть приподнятые брови. Он вздохнул. — Не мог иначе. И она улыбнулась. Нежно, так… Тепло. Глаза Рэтчета замерцали от ожегшего трепета. Он нахмурился, стыдясь собственной слабости, уязвимости. — Спасибо, — прошептала Лира, заглядывая ему в лицо. Выбравшись из-под одеяла, она подошла к нему, осторожно взобралась на его колени и, встав на носочки, обняла, прижимаясь собственной грудью к его груди, словно пытаясь воссоединиться с его ревущей Искрой. Рэтчет дернулся, хватаясь за девичье тело чуть подрагивающей рукой, вжимая ее в себя нежно, боясь причинить боль. — Я ничего не сделал, — пробормотал он еле слышно. Не сумел спасти от кошмаров. От Нокаута. От Шоквейва. От собственных ошибок. — Ты был рядом… — Лира улыбнулась, оглаживая его грудные пластины, скрывающие Искру. Прижавшись щекой к тёплому металлу, она затаила дыхание, вслушиваясь в тихий гул, похожий на далёкую, отчего-то знакомую песню. — Знаешь… Мне иногда казалось, что я слышу ее во сне… И так… Легче становилось. Я не помнила, что мне снилось, но это… Это я помню. Рэтчет поджал губы, дрожа всем телом. Уставился на Лиру огромными светящимися глазами почти уязвимо, не тая ни тоску, ни нежность. — Спасибо, — сказал он тихим, хриплым голосом. Лира фыркнула смешливо: — Глупости какие… Было бы за что. Рэтчет глядел на нее долго, ничего не отвечая… Потом улыбнулся еле заметно, возвращая лицу более привычное насмешливое выражение, и пробормотал: — Спи давай. Лира закивала, широко зевая. Огладив напоследок его грудь, она поцеловала его в край подбородка — только до него и сумела дотянуться — осторожно сползла на пол и, чуть ежась от холода, скрылась в куче одеял. — …ты ведь будешь здесь? — спросила тихо, выглядывая из-под слоев ткани. Рэтчет кивнул, улыбаясь краем рта. Оправил одеяло, обнажившее маленькую стопу, тяжело вздохнул и, привалившись к стене подле дивана, позволил изнывающей от любви Искре петь свою древнюю песню.