Кошачий Бог VS Князь Тишины

Не понимаю людей, которые называют некий день лучшим в своей жизни. По-моему, подводить такие итоги можно лишь на смертном одре — или же сразу уточнять: «Лучший день на данный момент времени». А так скажешь, например, что лучший день в жизни — школьный выпускной. А потом ни карьера, ни семья не наладится, ни путешествий интересных не выпадет — лучший день ведь уже прожит! Или же «мой лучший день в жизни — свадьба»! Ну-ну, будешь мучиться в семейной жизни, прогуляв «лучшее время». Зато считаю, что «худшим» неудачный день можно именовать смело — авось что-нибудь ещё хуже случится нескоро. Так вот, следующий день после того, как мы чуть не спалили дом бабы Лизы, я назвал бы худшим в жизни и, надеюсь, день с ещё более горькими событиями нескоро перебьёт его. Утром мы со Святом почти не разговаривали, брат вообще шарахался от меня. Бабушка и баба Лиза, которая вместе с кошкой поселилась у нас на первое время, делали вид, что слишком заняты по хозяйству. Впрочем, хорошо, что они молчали: ничего, кроме упрёков, мы не заслужили. Обиднее всего было то, что качественного видео, претендующего на тысячи лайков, вчера вечером так и не получилось. Отец появился в бабушкином доме вскоре после полудня — видно, выехал с рассветом. Даже не обнял Свята после пары недель разлуки. Мне такого внимания тем более не досталось, да особо и не хотелось. Наоборот, было неловко, стыдно… нет, страшновато взглянуть на отца. Брат, похоже, тоже уловил его гневное настроение, раз стоял с опущенной головой. — Как самочувствие? — первым делом поинтересовался отец. Я уж подумал, что он даёт возможность притвориться «угоревшими» от дыма и тем самым избежать ответственности, но бабушка опередила нас: — Слава Богу, никто серьёзно не пострадал. А кошачьи царапины мы обработали. — Замечательно, — отчеканил он и повернулся к соседке. — Елизавета Аркадьевна, приношу извинения за поведение этих… детей. Пока словесные. Что касается материальной компенсации — позвольте осмотреть ущерб, так сказать, по горячим следам. Если вам не трудно сопроводить меня в дом. — Да-да, пройдитесь, а я пока обед настрою, — поддержала бабушка. Нашу с братом помощь принимать отказалась, и мы уныло сидели на кухне, дожидаясь дальнейшей участи. Я вспоминал, как было весело наблюдать за котами, которые валили в дом, повинуясь валерьяночному влечению — и как потом страшно в начале пожара. Сейчас просто грустно и страшно: очень уж отец недоволен, притом заметно, что он ещё сдерживает гнев. Боюсь, выплеснет совсем скоро, на наши «пятые точки»… Обедали все вместе молча. Бабушка всё предлагала добавку то папе, то бабе Лизе, мне же её суп с фрикадельками впервые казался мерзким. — Наталья Степановна, ваша соседка одобрила мою идею провести с мальчишками беседу о вреде игр с огнём на месте преступления, то есть в её доме. Вы не возражаете? — вдруг поинтересовался отец, когда трапеза подошла к концу. — Что ты! Я тоже думаю, что там нагляднее. Мы с братом коротко переглянулись: «Началось…» От взгляда отца по спине пробежали мурашки. Что-то подобное я испытал пару дней назад, когда во дворе ночью чувствовал позади бесшумную поступь Князя Тишины. Гостиная в доме бабы Лизы размером и интерьером напоминала бабушкину, только сейчас в ней стоял смешанный запах влажности и гари. — Подготовьте место: стол, стулья — к стенке, лавку из кухни принесите, корыто какое-нибудь найдите, — сухо скомандовал отец. — Я за розгами. — За розгами? — растерянно переспросил Свят. — А ты думал, ремешком достанется, как после школьного замечания? — в голосе отца звучала насмешка. Брат не стал ни спорить, ни возражать, и начал передвигать мебель, как только отец вышел из дома. — Зачем ты выслуживаешься? — фыркнул я. — Если не подчиниться, будет только хуже. — Но что может быть хуже розог?! — Их количество, — заметил Свят. — И сила удара. — А вообще, розги — это больно? — Очень… Его слова не порадовали, однако я решил, что из принципа не буду способствовать своему наказанию. Впрочем, брат сам справился со всеми указаниями к тому моменту, как отец вернулся с охапкой прутьев. Длинных, под метр — даже стало жутковато, что совсем скоро… — Пап, прости, корыта тут нет — только это, — перебил мои мысли Святослав, показав отцу круглый зелёный пластмассовый тазик, где, скорее всего, баба Лиза стирала некую бельевую мелочь. — Что ж, замачивать не буду — считайте, вам немного повезло, — ухмыльнулся он, бросив прутья на стол. Мы с братом сидим на лавке и, будто кролики рядом с удавом, смотрим, как отец заготавливает розги. Ножиком счищает половину сучков, протирает влажными салфетками, проверяет на гибкость и перекладывает в таз, откуда они угрожающе топорщатся в половину длины. Семь штук. — А теперь, Святослав, я хочу услышать, ради чего ты начал эксперимент, который мог бы закончиться трагедией, — уточнил отец, продолжая обрабатывать прутья. Я почувствовал, как всё внутри сжалось в тугой комок: сейчас брат скажет, что лишь стоял в уголке, наблюдая за «спектаклем» моего сочинения — и тогда весь отцовский гнев обрушится на меня… — Мне было интересно понаблюдать за тем, как можно влиять на массы, — неожиданно для меня ответил брат. — Пускай то была толпа животных, но принципы схожи с человеческими. Они давили и грызли друг друга, желая получить чуть больше источника наслаждения, а я управлял ими. — Тебе понравилось? — Можно и так сказать, — признаётся брат спустя несколько мгновений раздумья. — Почувствовал себя кошачьим божеством? — Почти. Отец достаёт толстую нитку, ловко отрывает часть, как при изготовлении обережных кукол, связывает два прута у основания, подравнивает кончики. Берёт следующие. — Чего же не хватило для полного ощущения? — интересуется он, обжигая льдом синих глаз. Взгляд направлен не на меня, но мне всё равно немного не по себе. — Концовка ритуала оказалась… смазана, — невозмутимо отвечает Свят. — Зачем Адриана втянул? — Я не заставлял его. — Значит, он сам пошёл за тобой, будто кот? — Нууу… Получается, что так. Я почувствовал, как щёки пылают от возмущения: сижу вплотную к брату, но для них обоих меня сейчас будто не существует! Хотя не лучше ли притвориться несуществующим, когда тебя собираются высечь розгами? — Ему тоже достанется, чтобы неповадно было жить чужим умом, — отец разрушает мои надежды на счастливый исход, взмахнув одним из пяти пучков. — Но пока, Адриан, встань к стене, полюбуйся на вчерашнюю гарь. Хотя можешь и за братом наблюдать. А ты, Святослав, раздевайся ниже пояса — и на лавку. При отце нет желания сопротивляться. Подавить в себе любопытство тоже не могу — оборачиваюсь на брата. Тот быстро исполняет приказ, аккуратно положив трусы и шорты на стул. Устроившись на лавке, сам задирает футболку до лопаток. — Пятнадцать, — объявляет отец и наносит два быстрых удара. Вижу, как от каждого на тонкой светлой коже краснеют по две линии. — Пааап, пожалуйста… можно Адриана не розгами? — раздаётся жалобный голос брата. — Ладно, ему будет ремень. Заступничество брата стало последней каплей в чашу моего стыда. — Отец, Свят вообще не виноват! Это я всё придумал! Хотел снять трэш-видео! А брат просто рядом стоял! — выпалил я на одном дыхании. — Вот как… — произносит отец после тягостной долгой паузы. — Святослав, он сказал правду? — Да! — восклицаем мы в один голос. — Почему же ты врал мне? — Не хотел подставлять Адриана. От такого ответа чувствую, как слёзы начинают жечь глаза. — Выходит, маленький дуралей всё придумал, а ты просто пошёл на поводу, как слепой котёнок? — по-прежнему обращается отец к брату. — Я разочарован. И раз так, насчёт «пятнадцати» я тоже соврал. Отвернувшись к стене, слышу свист розог, удары, в ответ на них шипение брата, чьей выдержки пока хватало, чтобы не сорваться на крик. «Десять, одиннадцать, двенадцать…» — считаю я про себя, сочувствуя Святу. Вдруг удары прекращаются, но, судя по звукам, отец берёт новый пучок и лупит с прежней силой. — Пааап, простииии! — простонал брат после пятого удара — За что просишь прощение? — он продолжал нахлёстывать, что заметно усложняло ответ. — За то, что поддался на уговоры… Ай! Брата… И не отговориииил его… — Ляг ровно! — послышался приказ спустя ещё три удара. И ещё пять, когда было явственно слышно ёрзанье по скамейке и сдавленные стоны — похоже, Свят прикусил свою руку, чтобы не раскричаться. — А ещё прости, что вообще полез в эту дурацкую затею, и бабушку не предупредил об обмане, и что дом чуть не спалили, и котов спаивали валерьянкой! — тараторил брат, пока отец брал третий пучок из двух прутьев и обходил скамейку. Любопытство снова взяло верх над сочувствием — вижу, как он хлещет наискосок от предыдущих следов, и кончик каждой розги оставляет бордовую точку на бедре. — Прости, что подверг опасности свою жизнь! И брата! — выкрикивал Свят, вжимаясь в лавку. — Как ты должен был понять, ответ не полный, — спокойно заметил отец спустя десяток ударов третьим пучком. — Ауууч! Прости! За то, что соврал тебе! — Второй раз! За лето! Он дважды хлестнул с оттяжкой — крик брата сменился тяжёлым дыханием, а вдоль одного из рубцов тут же проступила кровь. Впрочем, на багровой заднице уже было несколько капелек крови, а бёдра до середины были сплошь исчерчены красными линиями. Я зажмурился и тихо заплакал от жалости к Святику. Знаю, что его наказывают редко, но строго, однако вот так, наверное, досталось впервые. Из-за меня! — Свят, это антисептик — обработай, — послышался голос отца. — Да мне… нормально… — шмыгал носом брат. — Знаю, что будет щипать, но кто ж виноват, что ты такой «нежный эльф»! И с лавки слезай: тут Адриан своей очереди дожидается. По телу пробежали мурашки, но я лишь крепче зажмурился. Спустя пару мгновений пришлось повиноваться окрику отца и на ватных ногах подойти к лавке. Когда стягивал шорты с трусами, почувствовал, насколько холодные мои руки. — Боишься? — насмешливо уточнил отец, вынимая из шлёвок широкий ремень с серебристой пряжкой, расписанной замысловатыми узорами. Я столкнулся с его взглядом и поспешно лёг, вспомнив недавний страх посмотреть на Князя Тишины. — Странный ты, Адриан. С огнём играть не боишься, с Силами играть не боишься, а меня боишься. Хотя, может, именно этот страх позволит тебе впредь не преступать границы опасности. — Я больше не буду так шутить, — искренне пообещал я. Вместо ответа раздался первый хлопок ремня. И боль. Меня впервые пороли по голой заднице — даже не представлял, насколько одежда погашает боль. А может, раньше отец прикладывал меньше сил, так что положенный десяток я переносил почти молча. Зато теперь орал к пятому удару. Отец обошёл лавку, остановившись с другой стороны. — Адриан, я, конечно, понимаю, что ты малыш, но твой брат держался гораздо мужественнее. А тебе, поверь, пока слабее достаётся. Будешь так кричать — голос сорвёшь. За недолгой «лекцией» снова последовали удары — по примеру старшего брата заткнул рот запястьем. Теперь звук застревал где-то в горле, и этот гул поначалу немного отвлекал от боли. Про себя отсчитал ещё пять стежков — перерыв на пару мгновений, когда пришлось в полной мере ощутить боль, пока её не перебила обжигающая боль новых. Затем отец снова перешёл в левую сторону — от очередных пяти ударов сильнее припекло правую «половинку». Перерыв — ещё пять — переход — снова пять. Кричу, но в очередной перерыв снова закусываю руку. Кажется, было ещё два перерыва, прежде чем послышался голос отца: — Осталось пять. Последние два — пряжкой. — Папа, пожалуйста, не надо пряжкой! — расплакался я, чувствуя, что задница уже раскалывается от боли. — Я и так пошёл тебе сегодня на уступки, когда не стал сечь розгами! И раз ты этого не понимаешь, получишь пряжкой все пять! Свят, подержи ему ноги, пожалуйста. К моему удивлению, брат повиновался. Я, быть может, тоже повиновался бы, рассчитывая на поблажку перед наказанием, но ведь ему уже досталось по первое число — зачем продолжать выслуживаться?! Рассуждения прервались новой болью. Тупой и страшной. Даже кричать я не всегда успевал, ибо дыхание перехватывало от боли, которая пульсировала по всему пострадавшему месту и после того, как меня отпустили. Пару минут я валялся на лавке, мысленно проклиная свою идею, и всех котов на свете, и огонь, и валерьянку, и отца с братом. Трусы и шорты путались у щиколоток, но натягивать их я не спешил, ибо ткань летней одежды, казалось, тоже причиняет боль. — Одевайся, умывайся и в угол! — раздался надо мной голос отца. — Или задница ещё ремня просит? Угроза сдувает меня с лавки — через несколько минут я, одетый и смывший слёзы, занял один из углов обгоревшей комнаты. В противоположном углу уже стоял старший брат. Пока отец подметает комнату и расставляет мебель на прежнее место, вспоминаю, как весело мы с Витькой прошлым летом жгли бенгальские огни прямо у него в доме. Алабай лез под руки, пока случайно не обжёг шерсть на лопатке, но угомонились мы лишь тогда, когда сработал пожарный извещатель. — И что нам с тобой делать, Витенька? — вздыхала тётя Окси, его мама, осматривая нас на наличие ожогов, но не находя их. — Гаджетов и прогулок лишить? Так ты ещё больше дурить начнёшь! Дополнительную музыку поставить? — Мам, репетитор и так от меня мучается, — отмахнулся друг. — Согласна, даже мы не потянем доплату, которую он за это потребует. Адрик, вот тебя наказали бы как-нибудь? — Ээээ… нет… — выдавил я. — То есть, наверное, запретили бы с Витей гулять. Так что, пожалуйста, не рассказывайте маме с папой. Тётя Окси вняла моей просьбе, чем, сама того не ведая, спасла меня от серьёзной порки. Теперь понимаю, насколько серьёзной. Витька же был наказан своим отцом: оплачивал новую стрижку собаки со своих карманных денег. Снова начинаю всхлипывать от вопиющей мировой несправедливости. Отец уже вышел из дома, так что не упрекнёт в слабости. — Свят, прости меня. Думал, тебе будет легче, когда признаюсь. — Не за что. Я сам виноват, — отчеканил брат. — И вообще, лучше не болтать, а то добавку заработаем. — Да ну? У тебя что, такое было? — Было. Давно. В первом классе. Спустя бесконечно долгое время к нам заходит бабушка. — Ну что, осознали свои ошибки? Будете подобное повторять? — Осознали. Не будем, — тяжело вздохнул Свят. — Вот и молодцы! Пойдёмте ужинать, шалопаи! Я к Андрюшиному приезду кролика приготовила. Когда прохожу мимо бабушки, получаю несильный шлепок — ойкаю, ибо по свежим синякам воспринимается весьма болезненно. — Ох, неженка! — фыркает бабушка, отчего становится вдвойне обидно. Во дворе возле кустов краснотала сидел важный чёрный кот с белой грудкой. Я задержался на нём взглядом, но даже он сейчас не радовал. Дома отец беседовал о чём-то с бабой Лизой. Одной рукой поглаживал ткнувшуюся под бок Касю (коты почему-то к нему неравнодушны), другой что-то чертил на листе. Наверное, обсуждают будущий ремонт. Я же задумался о том, как высидеть ужин на жёстком стуле. Мягкими были два кресла и диван, но посадка была слишком низкой для стола. Наконец, решился и, забежав в комнату, принёс две подушки. Святик, конечно, не подаёт вида, что ему больно, но я заметил, что даже шагает аккуратно, лишь бы меньше тревожить следы. — Андрюша, а зачем тебе подушка? — уточняет бабушка, привлекая к нам всеобщее внимание. — Ну… ээээ… — теряюсь я. — Просто нам с братом как бы… неприятно… Одну уже положил на стул, другую мну в руках и невольно прикасаюсь к пятой точке, поясняя свои слова. Вдруг бабушкино лицо вытягивается от ужаса. Она оборачивается к отцу и восклицает с таким возмущением, которого раньше я никак не мог от неё ожидать: — Ты что, их побил?!