Сильнее с каждым разом

                                                       Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их — путь к смерти. — Машиной управляю я, — незримая хватка выворачивает внутренности, дышать тяжело, парить в воздухе, пропитанном радиоактивной пылью, отвратительно, — Здесь все пропитано моими воспоминаниями о том дне. Там у меня была семья, там у меня было мое тело, там у меня было мое будущее, — голос звенит от сдерживаемой злобы, обиды, презрения и предвкушения, обволакивает, забираясь куда-то в голову, прямиком в сознание, гладит череп изнутри, делясь воспоминаниями, напоминая о том, что они с ним сейчас одно целое, — Думаешь, было в твоей жизни хоть что-то, что бы ты хотел вернуть так же сильно?       Мысли превращаются в какой-то густой мед, смолу, которая остывает стремительно быстро - еще немного и застынет вовсе. Тогда ее будет не сдвинуть. Как не сдвинуть сейчас ни один мускул, не пошевелиться совсем. Собственное сознание медленно вязнет в чужом, холодные, мертвые пальцы давят где-то в черепной коробке, гладят, чужие желания заполняют голову потоком несвязанных воспоминаний, как легкие заполняет потоком грязного воздуха, полного пыли размером со снежные хлопья. Холодно. Или тепло? Теплый апрель, солнышко. Горячо даже. Обжигающе горячо. Так горячо, что снова холодно. И все это в миг. Все это красной вспышкой перед глазами, адской болью, медленно наполняющей тело. Болью, которая не пройдет, которая не проходит годами. Которая не проходит с 86-го года… Болью совершенно чуждой его телу. Она не своя, чужая, но охватывает цепко, впиваясь иглами в руки, ноги, голову, шею - в его тело.       Паша утопает в этом за секунды. Секунды. Такие драгоценные, маленькие, шустрые. Скоро время закончится. Время. Вот бы обратно… Все исправить… В его время… В 86-й… Это все изменит, это вернет его домой. Комната уютная, старая, советская. В окне свет теплого апрельского солнца, на дворе дети и бабушки, где-то в другой комнате… Там дочь и жена. Его… Мысль замедляется, воспоминания тянутся, словно жвачка, что-то мешает им дальше мелькать. Будто они бегут, скачут вперед, но кто-то с силой тянет их назад, обратно, не давая разогнаться до скорости света. Нельзя, нельзя, нельзя. Не его они.       Не его.       Их связь, раньше прочная словно канат, сейчас маленькая тонкая ниточка, впивающаяся куда-то под ребра до боли. Она туманит разум по прежнему - Сорокин не намерен отступать так рано. Но Паша тоже многое потерял, чтоб желать вернуть это. У него еще есть маленький шанс в одну жалкую секундочку, прежде чем этот мир схлопнется, унося этим миллионы и миллиарды жизней. Будто не было ничего. — Было!       В голову настойчиво лезла советская квартирка из кошмаров, но Паша неумолимо возвращался к друзьям. Аня, Леша, Гоша, Настя. Они. Именно они нужны ему. Не чья-то дочь, не чья-то жена. Не календарик 86-го. Чужое. Это все чужое. Вершинин попробовал вспомнить свою квартиру, ту самую разбитую вазу, торт со свечами… Паша встряхнул головой, нет, торт не его, нет. Голова резко заболела так, будто прямо внутри запищал поломанный динамик с рок-концерта. В ушах зазвенело. Мысли путались, он то возвращался в свой дом, видел свою кухню, сейф, компьютер, атрибуты болельщика «Спартак», то захлебывался чужими воспоминаниями о работе, семье, теплом-теплом апреле, горячем воздухе во взорвавшемся реакторе и запахе гари.       Секунд не осталось.              Синяя вспышка исказила пространство вокруг. Воздух пропал из легких, будто его высосало мощным насосом. В голове что-то лопнуло и чужое сознание мигом пропало. Будто и не было ничего. Никакой связи. Нить порвалась, и в голове стало пусто. Весь мир сжался, с громким хлопком исчез. В глазах потемнело, внутренности сначала будто что-то сдавило, а потом попыталось вырвать из-под кожи. Звук выключился. Паша тоже.       Подвал курортными условиями не отличался, было холодно, влажно и затхло. Пахло плесенью и сырой землей. Шрам на щеке сильно жгло, голова болела, словно ее сдавливало в тисках. Тошнило. Во рту была пустыня, в теле - полный раздрай. Будто с очень жесткого похмелья. Серый поморщился и сделал глоток из фляжки. Водка. Ядрёная. От того и хорошая. На мгновение вся боль пропала, огонь прошелся по глотке и отдал где-то в груди. Рядом сидел Ленька, морщась от таких же противных ощущений. КГБ не изверг и жадностью не отличался - тычком флягой в бок, предложил тоже. Предложение было охотно принято, а фляжка опустела в этот момент глотка на три. Будто воду пил. И не сносило ведь! Серый всегда этому немного поражался. Конечно, Ленька крепкий, как бык, но не настолько же.       Наверху грохотало. Выброс гремел так, что будь ты на улице - уши в трубочку бы свернулись. Зону переламывало, рвало и сминало. Будто судороги у человека в припадке. Такие Выбросы ощущались только так, по крайней мере так их ощущал Серый. И пусть. Ничего страшного, пусть эта строптивая сучка тоже помучается, как мучаются от нее сталкеры. Конечно, если такое понятие к ней, Зоне, применимо. Живой она вряд ли была, но такие злорадные мысли помогали перебарывать отвратительное состояние. Как на Большой Земле людям помогает мысль о Боге, что он есть, что они не одни. Так неверующие благодарят Бога за спасение от смерти или ужасной ситуации, торгуются с ним, аля: «Если выиграю - в Бога поверю», и другое. Так у них появляется тот, с кем у них есть что-то свое, кто не расскажет об этом никому, тот, кто становится лицом фатальных случайностей в их жизнях, лицом их судьбы, той неведомой силы, на которую человек не может повлиять. Серый, любивший больше логику, не верящий ни в Бога, ни в живую Зону, хоть и часто выражавшийся о ней так, будто она имела волю, предпочитал называть эту неведомую силу внешними факторами. То, что идет из вне и неподвластно человеку. Что нельзя или трудно предугадать. Все. Никакого рока, судьбы или порождения второго взрыва на ЧАЭС. Ведь человек сам творит свою судьбу. На пару с его везением, но все же.       С другого бока раздался протяжный мученический стон. Каменщик весь побледнел, карие глаза стали темнее и впали, черные кудри растрепались сильнее и местами прилипли ко лбу. Рядом с ним сидел бодренький и нетронутый Выбросом Маска, успокаивающе поглаживающий того по плечу. Зеленые глаза были наполнены искренним сочувствием, что с Маской было редкостью. Обычно, ничего кроме пародии на человеческие эмоции в этом парне не разглядишь, но у любого правила бывают исключения. Серый отвел взгляд от парочки, не сильно заинтересованный их отношениями. Фактически между этими двумя не было ничего, кроме стычек, после которых Каменщик ходил злее обычного. Но надо быть великим слепым, чтоб не замечать, что что-то кроме все-таки есть. Даже если сам Каменщик отпирается и орет раненым тюленем, что не такой, что он настоящий мужик, а не вот это все. На такие заявляния всегда хочется рассмеяться, ведь «настоящему мужику» всего двадцать пять. А для Серого это все равно, что подросток лет шестнадцати. Мелковат. А Маска… Это вообще отдельная тема. Двадцать три. Каким только чудом в Зоне выжил со своей дурашливостью? Кстати о ней, парень никогда не давал надолго забыть, кто главный клоун в команде: — Что, деды, помотало вас? Коленки на погоду еще не болят? А то, может, дождь скоро? — наемник улыбается под маской и игриво заглядывает сверху в глаза Каменщика, полулежащего у него между раздвинутых ног. — Сейчас Выброс, дождь прямо сейчас идет, дебил… — хриплый, недовольный голос Каменщика звучит глухо и вымотано. — А может и не идет? — наемник, словно ребенок, которому скучно, подначивает на глупый и бесполезный спор. Второй уже открывает рот, чтоб ответить, что дождь в таких ситуациях идет всегда, как начинает кое-кто другой. — Да вам какая разница: идет или не идет? Если так интересно - встали и вышли посмотреть! — КГБ раздраженно поморщился, голоса парней били по перепонкам, отдавая тупой болью в голову. — Серый, а тебе какая разница до них? Не видишь, малёк в подкаты пытается? — Ленька внезапно заговорил. И как заговорил! Насмешливо, с хитрецой косясь на парочку. В его взгляде таилось что-то еще, какое-то тайное знание, но чего именно - непонятно. — Ебал я в рот такие подкаты, когда у меня голова трещит! — Серый провел пальцами по вискам, стараясь растереть их, убрать боль. Получилось лишь немного ее притупить. Чертов Выброс. Да еще и сильный, зараза. — С чего вы взяли, что это подкаты? — на недовольное бурчание Каменщика КГБ с Дровосеком только устало переглянулись, будто наемник спросил какую-то глупость.       В такой же тишине парень, морщась, сбросил со своего плеча поглаживающую руку, вылез из пространства между чужими ногами, и кое-как отсел. На это ушли остатки его сил. Он почти не спал с их похода, ловил жесткое похмелье прямо сейчас и отправлялся в нокаут ебаным Выбросом. Перед глазами все плыло и плясало, тело ослабло до состояния желе, растекающегося на жаре жижей, чаще зеленого или красного цвета. И да, этот поступок того стоил. Наверное. — Серьезно? — Маска лишь разводит руками и громко, громче, чем нужно, говорит. В ответ на затягивающуюся тишину он только цокает, с преувеличенным возмущением глядя на Каменщика.       Ах, какое предательство! Какая трагедия! Так кинуть своего верного товарища, друга, а может и будущего парня! Как несправедливо! Внутри наемник лишь усмехается ситуации. Обидно, конечно, но что поделать. Не насильно же притягивать к себе свою Драгоценность. Приятно было чувствовать вес чужого тела на себе, приятно было проходится пальцами в перчатках по острому плечу, скрытому черным комбезом с темно-синими вставками, приятно было просто находиться рядом. Но. Чужое желание о прекращении - закон. В целом, как и любое желание.               Маска немного сочувственно косится на Каменщика, прекращая разыгрывать обиду. Зачем, если публика все равно не настроена на веселье? Драгоценности, похоже, очень плохо. Жаль, что тот не даст ему помочь, Маска бы хотел. Но страдать или облегчать собственные страдания - тоже всегда выбор самого человека, а вмешиваться в него Маска не станет. Не так его учили. Он делает лишь одну попытку предложить свою заботу, а затем теряет всякий интерес к ситуации, как слышит глухое «отвянь». Может, не так ему и хреново. Может, ему и нормально. Маска все равно никогда особо не разбирался в людях и их чувствах.       В общем, к черту. — Черт… — Паша чувствует себя лепешкой теста, по которой проехались металлической скалкой. Не встать.       Трава мокрая, земля холодная, а черная «мантия» совсем не спасает от неприятных ощущений. И все же усталость сильнее здравого смысла. Он остается лежать, готовый даже к смерти за это. Спать… Очень хочется. И пусть, что он только что открыл глаза, хрен знает сколько, провалявшись без сознания. Разве это отдых? Уплывающее обратно сознание ответит вам, что ни-хе-ра. Но резкий хлопок, разлетевшийся по округе, заставляет не просто не засыпать - встрепенуться. Паше слишком знаком этот звук. Звук выстрела. Слишком знакомо это чувство. Чувство зарождающегося страха. И слишком не знакома эта местность. Где он?        Он не встает, все также остается лежать, холодя брюхо, и осматривается. Высокая желтая трава мешает понять хоть что-то. Поле? Заросли? Город? Деревня? Приходится незаметно приподняться. В этот момент перед глазами появляются черные мушки, Вершинин покачивается, накреняется набок, готовый уже упасть, но удерживает равновесие. Тошнит. Он зажмуривается, слышит целую череду выстрелов, и сглатывает, чувствуя, как начинает биться сердце. С каждым выстрелом все сильнее. А с каждым перемещением во времени ситуация все хуже…       Он вдыхает. Помогает мало. Осознание, что сил, так часто так или иначе помогавших ему, сейчас нет… Пугает. Раньше были шансы совладать с ними, было слепое, скрытое знание, что его ничего не тронет, не заденет. Теперь не было никаких сил, никакой связи, никакой уверенности. Только выстрелы, чертова поляна у леса и полное непонимание, где он. В голову с долгим запозданием стукает мысль: какого хера?       Очередной выстрел заставляет упасть обратно на землю. Черт, черт, черт, черт. Твою мать! Почему он тут? Где квартира? Дом? Друзья? Это точно тот год? Это та вселенная? Это его желание? Или… Не может же быть такого, что Сорокин смог победить? Тело охватывает дрожь далеко не от холода, грудь спирает от чистого страха, уши закладывает. Вершинину кажется, что он болен, что у него температура, его знобит, а в голове бьет набатом: что-то пошло не так. И от этого так горько, так обидно, так… Ужасно. Паше страшно подниматься во весь рост, с точностью понимать, что он не дома, не у дома и даже, скорее всего, не в городе. Или не в своем городе. А в проклятой Припяти, которая является теперь его личным кошмаром, адом, ужасом, призраком, преследующим его по пятам, сквозь время и пространство.       Выдергивает из оцепенения только одинокая слеза, катящаяся по щеке. Выстрелы стихли. Он осознает это только сейчас. И только сейчас он осознает, что все это время слышался лай. Громкий, надрывный, смешанный с хищным, озлобленным рычанием целой своры уличных псов. Или охотничьих? Может, просто охота? Тут же всплывают воспоминания, с которых передергивает, о развлечениях некоторых припятских особ. Ага, охота. На людей. Было дело. Будто несколько лет назад. Даже больше. Целую жизнь, а если быть точным… Хер его знает, Паша уже не считает эти жизни. Эти временные ветки, новые миры и версии себя. Сбился уже считать.       Вершинин озлобленно хмурится на мысли, челюсти сжимает сильнее, чуть ли не скалится. Сердце еще бухает где-то в груди, руки одолевает тремор, но Паша с упертостью танка приподнимается, заставляя себя быть готовым к любой херне, которую выкинуло время. В голове проносятся два варианта, один лучше другого: может, действительно, охота обычная? А, может, он вернулся в тот день, в тот момент, как с друзьями убегал от тех головорезов конченых? Порыв гнева на судьбу свою медленно стихает. Все не так плохо? Наверное, да.       Тихо. Лая больше нет. Выстрелов тоже. Охотник увел свою свору? Или просто достал то, что нужно и утихомирил псов? Пустил их безмолвно искать ушедшую жертву? Вершинину проверять не хотелось. Он всмотрелся вдаль, покачнулся немного, и, не увидев никого, направился в обратную сторону от лая, прочь с поля с высокой травой. В лес.       А теплая кровь струилась по шее, впитывалась во взрытую лапами и ботинками землюшку, заливала камуфляжный комбинезон. Лишь тихое порыкивание да чавканье слышалось теперь. На лице неизвестного сталкера не было ни боли, ни страха - все унесла с собой Зона, оставив после себя лишь маску спокойствия на бледном лице. Очередной человек нашел себе место в этой радиоактивной земле. На каждого оно найдется. И чужаку еще рано это понять.       Что ж. Плюс еще одна интересная байка о Подружке, да? Все что не делается - все к лучшему. Вот ребятки посмеются, когда услышат, как она, уматывая ноги от Выброса, без единого патрона, в нору к снорку провалилась! До чего противная, живучая и прыгучая тварь. Схватка была не на жизнь, а на смерть. Уж и дождь начинал затапливать невысокую нору, и земля сыпалась сверху, а они все дрались, пока не громыхнолу так, что обвалилась часть верха прямо на мутанта, приготовившегося к прыжку. Один только хобот приросшего к лицу противогаза из-под завала и поглядывал. Ее, конечно, тоже подмяло. Но не так сильно.       И вот, сейчас, приходилось вылезать на свет божий, аки мертвяк во второе пришествие. Рыжие волосы спутались к чертовой матери, слиплись от грязи. Комбинезон небезызвестной группировки «Свобода» изгваздался в пыли, крови и чем-то еще. Автомат можно было только помянуть добрым словом, ибо после валяния в земле и без патронов он был почти бесполезен. Его можно было использовать разве что в качестве дубинки. Или устрашения. Вид у него реально был не очень. Как и у самой девушки, впрочем.       Вылазка провалилась к херам. Полезной информации она вынесла целый ноль, зато набрала себе целый ворох проблем. То псы на хвост сели и незримо преследовали ее, гнали по радиоактивной земле, пока не отстали у поляны рядом с лесом, то семейство кабанов решило утвердить свои права на территории, забодав ее нахрен, тут уже свалить не получилось, пришлось жертвовать боезапасом, то Выброс и снорк, отбившийся от своей стаи или оставшийся выживать в одиночку, так как остальных просто прибил кто-то другой. Честно, ей было глубоко фиолетово и мандариново на драму этого живучего мутантика. Она отряхнулась и полезла к ножнам. Если тебя оставили и автомат и пистолет - время крайних мер. Нож с рукоятью из термоэластопласта. Острый клинок с двухсторонней заточкой. Шайтан, в простонародье. Мощная штука, не раз выручала там, где подводила пуля. Подарок. От того и каждый раз сердце чаще бьется, когда рукоять ложится в руку. Будто это он вкладывает. Будто направляет руку, поддерживает, как было раньше, как было на тренировках. Будто рядом.       Подружка стряхивает наваждение. Не время для этого. Рано. Она даже не близко к базе, а в Зоне говорить «гоп», пока не прыгнул, равняется смерти. Пока она осматривается, в груди оседает глубокая тоска. Какая дурацкая вылазка. Бесполезно потратила время, а ведь казалось, что разгадка близко. Чертова Зона. Водит за нос, дразнит, скрывает искомое где-то на виду, а увидеть не дает. Глаза завязала.       Впрочем. Завязанные глаза иногда полезны. После Выбросов, к примеру. Тут лучше всего подходило выражение «не верь глазам своим». Где люди расслабляются, теряют бдительность? В знакомых, истоптанных местах. Включается пресловутый автоматизм, и вот, ты уже идешь по своему самому частому пути. И это тебя и губит. Тебя затягивает в воронку или подбрасывает на трамплине, да так, что костей после приземления не соберешь, а если это карусель… Пиши пропало. Тебя порвет на куски, и, как считала сама рыжая, это в лучшем случае. В худшем - если аномалия будет недостаточно сильной. Тогда тебе грозит смерть от внутренней кровопотери. Тебя, может, не разорвет, а вот твои органы точно да.       Одним словом, свалка. По истине опасное место после Выброса. И отвратительное. Но это уже от активности Зоны не зависит. Вонь тут стоит всегда. А местами и повышенный фон в придачу. Тут уродливо и безжизненно, лишь груды металла тут и там, и крысы, снующие по горам мусора. Крысы, кстати, были меньшей проблемой из здешних обителей. Иногда и вовсе не проблемой, а приятными маленькими компаньонами. Если их было две или одна. А если больше… То они, как свойственно всем крысам, осознавшим, что можно больше не сдерживаться, нападали, били в спину, падлы. А секундой ранее ведь казалось, что они просто идут за тобой попискивая и идут. Ты своей дорогой, они своей. Просто ваш маршрут совпал. Но вдруг к попискивающим компаньонам присоединялись их сородичи, и хрупкий мир человека и мутанта рушился. И даже жалко бывало их убивать, после такого. Животные же. Да и не чужие уже, получается. Считай, временные питомцы.       Но, как было уже оговорено, есть реально, вот реально, проблемные обитатели. Такие как снорки. Или кровососы. Или псы. Или плоти. И все-все-все. Только псведогигантов не водится, наверное. И контролеров. Да и химер не вот чтобы… Пташки другого полета, жители подземелий или любители держаться поближе к ЧАЭС. Страшные твари, встречи с ними часто заканчиваются плачевно не то что для одного, но и для целой группы сталкеров. Но и перечисленных в начале хватает для головной боли и сверкающих пяток. Снорки, как и псы, и плоти водятся стаями. Почти безоружную Подружку сейчас задавить числом легче легкого. Или окружить, как любят это делать собаки. Сначала измотать погоней, затем окружить и впиться в горло острыми зубами. Снорки же… Организованы они меньше, хоть и, казалось бы, произошли от людей, должны же иметь какие-то коммуникации друг с другом. Но, видимо, их потенциал ушел в силу и прыгучесть, мышцы этих существ были сильными, вцеплялись они в жертву так, что не отлепишь, а конечности деформированными настолько, что человекоподобные мутанты могли ходить только на четвереньках - измененные для подвижности суставы и кости мешали передвигаться по-другому. Жаль их, конечно, но после этой борьбы за нору не особенно сильно. А вот кровососы… Кровососов Подружке даже не жаль. Эти мутанты вызывали в ней только приступ страха. Мерзкие щупальца, шедшие ото рта, маленькие, полные злобы и ненависти глаза, высокое и мускулистое тело. Машины для убийств, умеющие становится, буквально, невидимыми. Часто заходят со спины, чтоб тут же сломать тебе позвоночник и выпить тебя до конца. И часто ты остаешься жив, пока тебя пьют. Со сломанным позвонком и осознанием того, что теперь-то ты никуда не убежишь, что любые попытки освободится глупы, что перед смертью ты беспомощен, что ты оставлен наедине со своей адской болью и диким животным страхом.       От одной только мысли о встрече с кровососом передернуло. Упаси Зона от такого попутчика. Уж лучше будут крысы или псы. Даже щебечущие что-то плоти не так страшны. Все, что угодно, лишь бы не кровососы. Подумав так, рыжая прикусила язык. Нет. Не все, что угодно. Зона хитра и слишком злобна: любит издеваться над глупыми людишками, извращать их желания так, что человек жалеет о том, что ему вообще это в голову пришло. Пожалуй, лучше вообще ничего сейчас не желать. Так хоть ничего и не сбудется.       Гоша лежал без сил, уткнувшись лицом в стол, усыпанный осколками парочки ламп, предварительно сгребши их в одну кучу, подальше от себя. Перед ним лежала та самая тетрадь с отчетами, с которой Аня списывала информацию до Выброса. Гребаный Выброс. Пришлось носиться по всему ученому бункеру, выполняя приказы Сахарова. Не то чтобы он был в своих приказах неправ, просто Гоша был уставшим. И сейчас он бы с удовольствием отдыхал, показатели-то всегда можно глянуть, сравнить, но нужно было слушать профессора. Говорил он интересные вещи, анализировал произошедшее, хотя, по скромному мнению Гоши, это можно было бы сделать и после отдыха, но делал это таким нудным, монотонным голосом, которым часто обладали люди пожилого возраста, что хотелось просто застрелиться или уснуть. А Сахаров все продолжал, используя все более сложные и ломающие язык и мозг слова, вскоре вся его речь для Гоши превратилась чуть ли не в белый шум. Старик будто подпитался Выбросом, тогда как из Петрищева выжало все соки. Вдруг голос профессора изменился, снова приобрел те восторженные нотки, которые слышались во время Выброса: — Георгий! Вы только гляньте! Нет, вы встаньте, поглядите! — Сахаров держал в руках какие-то распечатки, рассматривал их, явно сравнивания.       Гоша что-то промычал, видимо прощаясь с належенным, не особо удобным, но хоть каким-то местом и нехотя встал. Хоть он и не спал, глаза были сонные, осоловелые, прическа слегка растрепалась. Петрищев был готов уснуть в любой момент. Был бы он немного бодрее - к нему в голову пришла бы завистливая мысль: «Хорошо сейчас Ане. Она-то легла спать. Ей теории из первых уст слушать не обязательно, она ж все равно уже готовое, придуманное запишет.» Но она не пришла. Думать лишний раз сейчас вообще было лень. Да и тяжело это, после трудного дня, после Выброса…       Когда он взглянул на листы, он долго тупо стоял и бегал глазами от первого ко второму. Минута понадобилась понять, почему профессор его позвал. Одинаковые. Почти одинаковые тепловые карты зоны. Гоша всмотрелся и понял, в чем были отличия. Цвета, показывающие активность и, следовательно, температуру энергии, были другие. А вот зона поражения этой энергией была почти одна и та же. Все же Зона разрослась с первого своего Выброса. — Это… За 2006 год? — язык еле ворочался, но Гоша это проигнорировал, — А второе, это сегодня. Так? — лишь кивок в ответ, — Очень схоже. Обычные и просто Сверхвыбросы обладают другой интенсивностью, они никогда не достигали отметок 2006-го… — Да, да, вы верно мыслите. Это значит, что снова произошло что-то такое, что заставило Зону всколыхнуться, но чуть меньше. Хотя, возможно, это зависит уже не от источника энергии, а от большей площади… — Сахаров задумался, последние слова чуть ли не прошептал себе прямо под нос, а затем резко поднял голову и махнул рукой, как бы отгоняя догадки, — Но это не важно! Важно то, что это событие икс, будем называть его так, оно, скорее всего, повторяет то, что произошло в 2006-м. То есть. Изучив это событие, мы сможем понять, как появилась Зона! Это будет грандиознейшим шагом в ее изучении! Это… — профессор снова резко смолк, поубавил торжествующий тон и задумался, — Конечно, понятно одно — источник таких выбросов, это ЧАЭС. А туда… Туда никто не добирается. Легенды сталкеров в счет брать не будем, — он сразу пресек попытку Гоши возразить, парень любил послушать рассказы Ани о местном фольклоре и байках, которые та собирала, — Они во многом безосновательны и антинаучны, противоречащие всякой логике! — Сахаров откашлялся, — Снова не по делу, что это я… Ах, да. Сами мы, разумеется, отправиться не сможем. Аномалии, зомбированные, высокое пси-поле… Нет. Это работа не для нас, и уж точно не для вас, — он выразительно глянул на Гошу.       Что-то в его интонациях, взгляде, голосе выдало итог его рассуждений раньше, чем он сам к нему пришел. Гоша недовольно поджал губы, поняв к чему идет дело. Черт. — Но, судя по показателям других приборов. Сейчас. После Выброса. Некоторым людям, профессионалам, это под силу. Дело в том, что после нового всплеска, образовались некоторые плеши в пси-поле и в слоях аномалий. Теперь есть очень узкие пути подхода к центру Зоны, — на это заявление Петрищев тяжело вздохнул, зная, что услышит дальше, — Думаю, нам следует снова нанять людей… — он пожевал губу, явно не особо желая произносить последнее вслух, Сахарову не совсем нравилась манера сталкеров давать всем клички и отзываться только на них, но поняв, что ни имени, ни фамилии человека, которого он хочет упомянуть, он не знает, он все же сказал, — Серого КГБ.