Сильнее с каждым разом

      Чем же еще чреваты прогулки по Свалке? Неожиданными и малоприятными встречами, вот чем. И бандиты с мутантами — лишь малая беда этого местечка. С недавних пор на голову всей Свободы здесь обосновался отряд Долга: защищают, видите ли подходы к своему бару 100 Рентген. Малоразговорчивые, грозные и серьёзные ребята, напоминающие вояк больше, чем сами вояки. Все такие дисциплинированные, подобранные. Что иронично для «хозяев» бара, не пьют, не курят и, наверное, даже не трахаются. Хотя про этих ребят всякие истории ходили. Доверяла этим историям Подружка мало, но как-то же должны люди отдыхать? Даже если это такие фанатики, как Долг. Очистители всея Зоны, блин. И мутантов перебьют когда-нибудь и саму Зону уничтожат. Раковая опухоль планеты. Как же. Ха-ха! Что-то пока не очень у них получается, уничтожать-то. Одну стаю убьют, да хотябы псин, — придет вторая, третья, десятая. Бесполезная же борьба! Не идиоты ли? Разве можно с Зоной силой? Ебанет только сильнее в ответ. Правы свободовцы — долговцы бараны непрошибаемые. Все хотят стрелялками своими решить, разрушить. А зачем разрушать-то, когда можно пользоваться? Когда можно рассказать другим о том, что здесь происходит? Это же полезнее, лучше! Одни артефакты чего стоят! Хорошие же вещи. А как полезны бы были на Большой Земле… Что им Зона сделала такого, что они так взъелись?       Девушка даже замерла от такой мысли. Что-то уж очень много она времени в беседах с соклановцами проводит, похоже. Иначе откуда это все? Эти серьёзные размышления о вражде двух группировок, о том, кто правее, о том, как для Зоны лучше, как для людей. О том, что Зона сделала им. Разве за этим она здесь? Разве ей, действительно, до этого? Захотелось горько и истерично рассмеяться. Действительно. Что Зона сделала им? А что Зона сделала ей, чтоб она так ее защищала? Что?! Лешу ее забрала?! Ну так нихера себе подгон! Где оформить отказ от такого? Грудь сдавило знакомое, въедливое чувство печали и тоски. Ко всему доставляла глупая надежда, слабая уверенность, все утрачивающаяся со временем, что он где-то, что он жив. Ну почему все вышло так? Почему так продолжается? Кончится ли это? Или она будет бродить по этой мертвой местности до скончания веков, до наступления апокалипсиса, до своей смерти, как те отчаянные, что безнадежно ищут Монолит, Исполнитель Желаний? Что-то неожиданно с силой кольнуло, да так что ноги подкосились. Она упала на колени, на землю, усыпанную металлом, рука рефлекторно прижалась к груди, в которой заполошно билось сердце, вызывая какое-то странное чувство. Весточка извне. Из глаз брызнули слезы: каждый раз эта весточка приносила с собой адскую боль, бьющую ребра, сжимающую в тисках легкие. В голове помутнилось от недостатка воздуха, мысли будто разом покинули голову, расплавились, словно пластик в костерке. Она вдыхала и не могла вдохнуть, наконец, спустя долгие попытки, горло обожгло кислородом. Подружка тихо закашлялась.       Живой. Это она чувствовала каждой клеткой своего тела. Ее Леша живой, но не рядом. Далеко. Это она тоже чувствовала явно. Каждый такой раз ощущала. Что ходит, ищет, а Леша все далеко и далеко. Иногда дальше, иногда ближе. Но все не рядом, все не близко. Все где-то. В этом блядском абстрактном где-то! От этих мыслей хотелось волком выть. Поди пойми Зону. Издевается она так, надежду дает, за нос водит или обещает что-то?       Как было бы просто, если б похоронка оказалась правдивой! Девушку охватило малознакомое, уже забытое, злобливое чувство, что-то темное заворочалось в душе черной гущей. Не была бы она здесь сейчас, не сбивала бы колени и костяшки в кровь, не получала бы все новые и новые шрамы. Жила бы нормальной жизнью, погоревав чутка, пошла бы дальше, а не корила бы себя за привязанности лишние, при живой-то, пропавшей без вести любви. Гневная мысль только прошила сознание, и тут же ее поспешно затушили. Мгновенно захотелось шлепнуть себя по губам, вымыть рот с мылом, откатиться на эти пару секунд назад, лишь бы не допустить этих слов в сознании. Не нужно такого в Зоне думать. И вообще. Не нужно. Не только в Зоне.       Она устало вздохнула, прикрыв глаза, медленно поднялась. Стыда за такую мысль не было, уже сил не хватало такого стыдиться. Когда полгода носом роешь мертвую землю, и не такое подумаешь. Страшно только каждый раз было. Лишь бы желание, сказанное в пылу сомнений и злости, не сбылось.       Она все шла, изредка звякая железом под обувью, осматривалась, больше из привычки, почти инстинктов, чем из собственного желания, болты кидала там, где место странным казалось, чтоб на наличие аномалий проверить, а разумом была в том злосчастном дне, держала в руках похоронку.              Леша всегда говорил, что от армии он откосит, у него там дядя знакомства какие-то имеет, они то уж точно все решат, и не пойдет он год жизни «просирать». Да вот только знакомства какие-то вшивые попались, отмазывать не согласились, нахер и Лешу и дядю его послали. Повестку получил, метку «годен» тоже. Не страшно, небо-то мирное над головой, но неприятно. Настя о дедовщине многое прочитала, кое-что от знакомых, от отца слышала. Не хотелось Горелова отпускать, хотелось остаться с ним, вечерами киношку, как всегда, смотреть, тусить до пяти ночи, по городу гулять. Перед отъездом он все шутки шутил, ерничал. — Ты эт, только, Настюх, смотри, не изменяй мне, когда уеду, — лицо его полно серьёзности, он продолжает — Я там стрелять научусь, — небольшая пауза, — твоего хахаля сразу шмальну! — и, конечно же ржач на полкомнаты, будто шутка ну очень смешная, — И получится, что с одной тюрячки в другую приеду, только срок подольше! — Лёсик, не смешно! — Мадышева дует губы в легкой обиде, толкает несильно парня в плечо, — Какие измены, дурак совсем? Мне только ты нужен, — голос сквозит еще не начавшейся тоской по парню, от чего-то ее сердце в груди противно сжимается. Не стоит ему уходить. Никак не стоит.       Настя знает, что ничего там такого, в армии, не происходит. Побудет там и все. Куда он денется, в конце концов? Но странная мнительность заставляет ее говорить, прощаться с ним так, будто Леша на войну идет, будто может не вернуться. Хочется сказать столько всего. И услышать столько же. А Горелову лишь бы шутки шутить. — Да че ты, Насть, — Горелов виновато чешет затылок, явно смущается такого признания, как всегда впрочем, когда Мадышева открыто и без тени шутки выдает такие нежности, — Че ты, прикалываюсь же… — он еще немного мнется, блуждая взглядом по паркету, и, не поднимая глаз, тянет девушку в объятия.       Объятия долгие, теплые. Горелов не знает, что и думать, что чувствовать с этим уездом. Систему наебать не вышло, приходится на год. Целый год! Оставлять Настю тут куковать, ждать своего солдата. А дождется ли? Не придет ли ему письмо посередине срока, где будет красивым подчерком ставиться жирная точка в их отношениях? Так и так, приключилася херня, Лешка, я тебя кидаю, нашелся парень умнее, воспитаннее, богаче и сексуальнее тебя. Пока, Лох! Хотя нет. Пожалуй, что что, а сексуальнее него парня найти было трудно. И все же это не отменяло других пунктов. В голове уже разыгрывается целая сцена ревности его Настюхе, обещавшей, что ей нужен только он. Леша сильнее прижимает девушку к себе, носом тыкается куда-то в шею, желая вдохнуть аромат ее кожи. Нежной, как персик. Рыжий-рыжий персик. Хочется этот запах навсегда запомнить, мало ли что. Хочется всю Настю запомнить, чтоб потом каждый день сидеть в казарме вечером и ее представлять. Чтоб ни одна черта из памяти в такой важный момент не ушла. — А скажи что-нибудь еще… — Леша сам не знает, почему сам так себя ведет, будто уходит навсегда, но ничего поделать с собой не может да и не хочет, бабушка всегда учила его доверять своей чуйке. А она сейчас вопила, что нужно именно так, именно откровенно. — Леш, я скучать буду, знаешь, да? Ты звони почаще… Или пиши. Не знаю, как у вас будет там. Только ты на рожон не лезь, пожалуйста. Я ж тебя знаю, — голос Мадышевой теплый, тягучий, словно разогретый мед, улыбка в нем звучит и греет. Леша с удовольствием бы слушал дальше, говорил бы с ней, если бы не нужно было уходить.       Он нехотя отстраняется, отлипает от этого манящего тепла, своего рыжего солнышка. Такого никогда он вслух не произнесет, конечно. Все эти зайки и солнышки ему, как ровному пацану, ну ваще не вяжутся. Но ведь, если в мыслях, то не считается? Леша возвращает взгляд на рыжую, и что-то екает внутри. Глаза наполненные печалью, нежеланием расставаться, смотрят на него так пронзительно, что хоть самому плачь. Горелов вдыхает поглубже, мысленно пощечину себе дает, и смотрит в ответ уверенно, даже улыбку на лицо возвращает. Посюсюкались — и хватит, теперь чуйка довольна, и надо реанимировать Настю, а то прямо сейчас уже похоронную речь толкать начнет. Мол, Леша, какой хороший был парень, жаль, так рано покинул нас. И музыка на фоне траурная. Ну уж нет. Нечего рыжику слезы лить зря! — Я эт… Люблю тя, ваще прям пиздец! — он держит ее за плечи, с улыбкой смотрит в глаза, из которых вот-вот польются слезы, — Ну… Ну чего ты, Настюх? Не реви, все путем будет! Вернусь героем, поняла? — Горелов несильно толкает, вызывая смешок, — И про подарок не забывай, лады? Кто доебется на улице — ты ему сразу так на-а-а! — Леша отстраняется, чтоб комично показать, как девушке стоит подаренным ножом расправиться с преступником, чем вызывает смех, — Как я учил, ага?       Девушка заливисто хохочет вовсю, с ней начинает и Леша. Настя в порыве чмокает довольного Горелова в щеку и быстро отстраняется. Происходит это в последний раз.       Она смотрела на бумажку и в голове не было ни одной мысли. Глаза снова и снова пробегали по одним и тем же строчкам, будто пытались их заучить. В груди все медленно и незаметно сжималось, пока внешне тело было скованно. Лишь листочек дрожал все сильнее, говоря об обманчивости недвижимости. Мозг отказывался принимать информацию. Только вчера они говорили по телефону, он звонил ей, снова жаловался на «придурков дедов», желал им всякого, материл остервенело, с особой, в этот раз, заботой спрашивал о ее делах. И голос был такой… Странный. Будто знал что-то, но сказать не мог. Настя еще думала, может, случилось что-то. Что там у них была за служба вообще? Ни номера части, ни места расположения Леша ей не говорил, нельзя было. Ничегошеньки не говорил про то, что они делают. Всегда как-то отнекивался странно, отговаривался. Темы переводил. Только на старших жаловался и говорил, что устал. Абстрактно устал. От чего, все равно, не отвечал.       И уже не ответит. Похоронка, наконец, выпала из рук. Брови Мадышевой надломлено приподнялись, будто в удивлении, она заглянула в глаза стоящего напротив человека. Тот сохранял лицо выученного тихого траура, якобы понимает все, сочувствует. Настя попробовала что-то сказать, но вышло только открыть и закрыть рот. Горло резко сжало от подступающих слез. — Это шутка дурацкая? — голос охрип в одно мгновение, Мадышева неверяще смотрела на, так и оставшегося для нее безликим, человека, натренировано потупившего взгляд.       До конца срока оставалось так мало. Всего четыре жалких месяца. Может, Леша как-то закончил пораньше? Вернулся домой и так дебильно пошутил? От собственных надежд что-то со громко треснуло в груди. В голове прояснилось, ударило под дых со всей силы. Не шутка это. Настя вдохнула поглубже, сдерживая любые звуки, любые мысли, которые подтвердили бы правдивость написанного. Она оперлась рукой о стенку, чтоб не свалиться на пол прямо сейчас. — Я поняла, спасибо, — на одном выдохе девушка проговорила это и захлопнула дверь, не в силах сдерживать себя.       Громкий крик, подобный вою раненого зверя, полный отчаяния и боли раздался по квартире. Она кричала до хрипа, до разодранных связок, до тех пор, пока не закашлялась так, что издавать хоть какие-то звуки стало невыносимо. Целый день, вечер и ночь Настя сидела у так и не запертой двери, поджав колени к груди. В конце и слез не осталось, она, как неживая, привороженная, смотрела в пустоту мертвым взглядом, а сухие губы уже даже не нашептывали — безмолвно произносили чужое имя.       Время шло, проплывало мимо нее, а ей все не давали взглянуть на тело. Не привозили. Будто и не было его. Возможно, она бы и дальше ходила, будто умерла там, на неизвестном ей фронте, вместе с ним, если бы не наткнулась на подаренный нож, аккуратно уложенный в один из шкафов. Неиспользованный ни разу за время отсутствия Леши, он будто хранил его прикосновения, его голос, его тепло. В этот день Настя явно ощутила, что что-то не так. Что нужно очнуться ото сна и действовать. Возможно, искать. Тела ведь не было. А это давало надежду. То, без чего она успела просуществовать, жизнью это было трудно назвать, совсем недолго, но очень ощутимо.       Тела она так и не увидела, зато окольными путями выяснила, что за служба была у Леши. На границе с Зоной. Русские, и не только, военные охраняли ее от любопытных людей, а любопытных людей от Зоны, от ее созданий, норовящих выбежать за ее пределы. А там, на этих кордонах… Чего только не происходило. Дедовщина, побеги, самоубийства, мутанты, особо рвущиеся в Зону люди. Сталкеры. Все такие свободные, гордые, романтичные натуры, ищущие себе легких денег и экстрима. Они не подчинялись военным, они были с Зоной на короткой ноге, ну, или так считали. Они были воплощением мечты тех, кто оказался на месте Леши. На месте зеленого солдатика, которым пытались помыкать «старшие».       Как Настя выяснила позже, он сбежал. Сбежал нагло и бесповоротно. Вернись он обратно — его бы застрелили на месте, как предателя родины, да и в целом, как человека, лично насолившего многим. Предоставил им весомый повод убить его, считай. А потом… Потом его следы завели ее в Зону. Долго она рыскала по ней, приноровлялась, мирилась со странностями этого места, к опасности привыкала. В итоге все бросила, и так и осталась в Зоне, пока не найдет то, что искала.       А окончательно след обрывался в Свободе. Горелов, знакомый всем, как Горелка, присоединился к Свободе после побега, о котором, впрочем, никто кроме Насти, не знал, все ненадолго планировал задержаться, по словам других, а потом ушел куда-то, по своим делам, и пропал. С концами. Говорят, вспомнить хотел прошлую жизнь. Без памяти же к ним присоединился, только имя и фамилию свою знал. Память маленькими кусочками возвращалась, но самого главного, по словам Горелки, вычленить все не удавалось. Вот и хотел способ найти. Кто-то искал его, когда тот пропал, но недолго. Решили, что просто время его вышло, закончилась его задержка. Вспомнил, наконец, то самое. Пока не объявилась Настя. Окрестили ее Подружкой достаточно быстро. И из-за цели ее первоначальной, и из-за верности ее, надежности. «Боевая подруга», все дела. Время прошло, прозвище осталось, Мадышева в Свободе тоже. Так искать было удобнее. Да и выживать легче в Зоне, когда группой, когда вместе.       Из воспоминаний резко выдернул чей-то голос, с знакомыми, сука, такими знакомыми интонациями. Их там учат этому или что? — Стоять! Руки за голову и не двигайся! — грубые, отрывистые приказы. Были бы, если б не чужое сбившееся дыхание.       Даже поворачиваться было не нужно, чтоб понять, что это был долговец. И как только Подружка не услышала шагов? Долг обычно ходит только квадом, если не целым отрядом, где же бродят другие трое? И почему так бесшумно, в их-то тяжелой снаряге? Еще и голос был молодой. Молодой-то уж точно без старшего, опытного никуда не сунется в Зоне! Так, какого хера?       Подружка послушно остановилась, поджав губы, завела руки за голову, в которую еще, почему-то, не шмальнули. Значит, что-то надо. Значит, вылазка ее еще не закончилась. Возможно, только началась. И это вот вообще было некстати.       По лесу идти было трудно. Сердце в груди отбивало чечетку без причины, казалось, что везде, в обычном лесу, прячется опасность. Что-то внутри умоляло пуститься наутек, вдаль, в животной, безрассудной панике. Такой губящей, смертельной, иррациональной. Паша с трудом заставлял идти себя неспешно, прислушиваясь. Нужно было быть тихим, аккуратным. Найти выход, выплутать отсюда. В какой-то момент даже показалось, что он здесь был, тогда, в 2013, в его вселенной. Но лишь на момент. Нет. Точно нет. Такие темные, почти черные стволы деревьев, взрытая чьими-то лапами или копытами сухая земля, пожухлая трава и странная тишина — все это точно запомнилось бы.       Вершинин не знал, сколько он идет. Ощущение времени сбилось к чертям собачьим. Было ли это влияние места или очередного путешествия во времени… Это было не так важно. Важно было то, где он, что с этим делать. Паша, действительно, пытался сосредоточиться на хоть каких-то серьезных вещах, что-то решить. Но мысли разбегались сами собой, уходили, будто кто-то их отгонял. Сердце не переставало громко стучать, вскоре-не-вскоре-хер-его-знает оно стучало уже и в ушах. Вершинин чувствовал себя немного лучше, чем когда валялся на земле, после перемещения, но гораздо хуже, чем мог бы. Ноги болели от усталости, голова была ватной, сам Паша боролся с подступающим и отступающим страхом неизвестного происхождения, с тем самым чем-то, что не давало сосредоточиться.       Что могло вызвать беспокойство? Он вглядывался в деревья, в безмолвные кусты, осматривал землю под ногами. Ничего. И при этом что-то. Что-то незнакомое, совершенно противоположное тому, что тут должно быть. Будь у него силы Зоны… Может, он бы и прошел тут без всякого опасения. Его вдруг осенило догадкой. Неужели, он так отвык от обычного мира? Без всей этой чертовщины, чужого контроля, способностей? Что уж говорить. Само тело уставало сейчас слишком быстро, весь организм будто кричал о том, что ему чего-то недостает. Может, тех сил? Совсем отвык от своего настоящего, человеческого хозяина, вот и… Вот и паникует ни с чего!       От осознания проблемы паника уменьшилась. Нужно только привыкнуть. Это хорошо, даже очень. Осталось выйти отсюда, а там… Первым делом нужно домой. Документы, телефон, одежда, деньги. Все взять, чтоб потом отправиться искать своих друзей. Или… Может, это даже не понадобится? Сейчас окажется, что он просто забыл какой-нибудь лесок, по которому гулял раньше, и вернулся в тело прошлого себя. Вернется в квартиру, а там все, как обычно. Как нужно. И никаких пропавших миллионов, никаких смертей, никакого Чернобыля и… Никакой черной мантии, которая сейчас на нем. Разве не должна была она исчезнуть? Разве не в теле прежнего себя он должен был очнуться?       Паша поджал губы и вздохнул протяжно. Конечно, все его теории были неоправданными, высосанными из пальца или просто глупыми. Все его планы не имеют никакого смысла сейчас, когда все, что он знает о своем положении — это то, что он в гребаном лесу. Ни больше, ни меньше. Но что еще оставалось делать? Поддаваться желанию бежать? Или думать хоть о чем-то? Хоть как-то? Чтоб чувствовать подобие жалкого контроля над ситуацией. Чтоб не сойти с ума.       Над небом стояло солнце, не греющее совсем. Тонкая черная мантия и свитер под ней несильно спасали от холода, пробирающего до самых костей, пронизывающего горячие внутренности. Под ногами хрустели листья и иголки, ветки и редкие… Болты? Если б сердце резко не подскочило от странного звука, Паша бы точно задался вопросом: нахера болты в лесу?       Остановился Вершинин тут же и был жутко благодарен себе. С тихим свистом перед ним крутился воздух в идеальной формы сфере. Паша с затаенным дыханием смотрел на странное явление и медленно приходил к простому, но болезненному, и теперь точному выводу: не будет ничего на своих местах. Все началось по новой.       Он с ненавистью смотрел на еле видимую сферу, она была бы прозрачной, совсем незаметной, если б не листья, крутящиеся по одной и той же траектории, и свистящий звук ветра. Очередная подлость от времени, от вселенной или от кого там еще. Необычная, разумеется, опасная дрянь. А в опасности ее Паша не сомневался. Мгновение назад он кинул болт, валявшийся под ногами, в эту хрень, а она его оттолкнула с такой силой, что болт, словно пуля, влетел в стоящее рядом дерево, и так и остался в нем, войдя наполовину. Становились понятными чувства паники и беспокойства. Наверное, есть еще какие-то непонятные херни, которые его подсознательно и напрягали. Вершинин сглотнул. Значит, Чернобыль где-то близко. Вся хрень ведь происходит в нем, в его зоне отчуждения. Вросшие в дерево люди, машины времени, фантомы, а теперь еще и непонятные явления. Очень не хотелось это признавать. Какая это уже вселенная? Какая это попытка? Для него прошло не больше дня или двух, после победы над Киняевым, еще меньше от поединка с Сорокиным. Когда это прекратится? Когда можно будет выдохнуть, поняв, что бежать никуда не надо? Что еще надо сделать, чтоб вернуть все на гребаное место?! Вершинину хотелось ударить эту чертову сферу от злости, внезапно вспыхнувшей во всем теле. Чертова Зона! Чертов Чернобыль! Чертово время!       Внезапный хруст веток прервал возмущение. Паша аккуратно и тихо укрылся за кустом рядом с деревом, присев на землю, вжавшись спиной в древесный ствол. Кто-то шел. Оставалось надеяться, что это был кто-то хороший. Как только до него долетели голоса, он понял, что на кого-то хорошего можно было не надеяться. — Мля, ну мы уже час по этому лесу шалупонимся. Может, харэ уже? Сбежал наш клиентик, хер его найдешь теперь! — парень, только что зацепившийся полой грязного черного, плаща, возмущенно взмахнул обрезом. — У меня чуйка, ясно тебе? Близко он! Никуда эта тварь не денется, он нам все расскажет. И еще и бабло все отдаст, во! А то, бля, убегать вздумал. Хмырь поганый… — второй, в короткой темной куртке, злобно сплюнул себе под ноги.       Оба шли недовольные и явно усталые. Голоса, те еще голосочки. Прокуренные, хриплые, неприятные. Если в руках первого красовался обрез, то у второго был всем известный автомат Калашникова. От одной только мысли получить в живот дробью или в голову из АК, Пашу передернуло. Главное сейчас было — сидеть тихо. Не шуметь, не шуршать, не дышать. Он сильнее вжался в ствол, будто это могло помочь. Вершинин даже глаза прикрыл. Нужно было слушать, а не смотреть. Слушать этих двоих, ориентироваться, где они и надеяться на то, что они уйдут.       Кажется, это не особо помогло. — Опачки, Туз, ты глянь! Трава примятая. Недавно, отвечаю! — первый заулыбался, оскалился, в предвкушении мести за долгие поиски сбежавшего. — Оружие готовь, — голос звучал глухо, Туз явно полагал, что искомый человек был где-то рядом, Вершинин его еле услышал.       Внутри все оборвалось. Сейчас его увидят и застрелят к чертовой матери какие-то Туз и еще непонятный хер. Неужели, он ничего не успеет делать? Может, лучше бежать? Толкнуть кого-то из двоих в сферу? Тогда огня не избежать, пуля явно быстрее Паши. И никакой телекинез ему уже не поможет. Что там телекинез! Собственное тело, измотанное путешествиями во времени, перемещениями и дорогой, не было готово к бою, хоть и напряглось в его ожидании.       Оба парня выскочили в одно и то же время, направили стволы на побелевшего Пашу. Он уже открытыми глазами смотрел на предположительных бандитов, которые почему-то не торопились стрелять, и ждал своего приговора. — Мля, так это не наш! — безымянный с досадой опустил АК под шипение Туза. — Так а ты хули волыну опускаешь, Севыч? Верни, давай! Щас говорить с этим будем! — Туз грозно кивнул на Вершинина, будто намеревался совсем не говорить.       Паша неосознанно впился руками в землю, ища, чем защититься. Внутри все кричало: отбейся! Он бы и с радостью, да силы не равны и нечем.