Сильнее с каждым разом

      Пока все наемники сидели у разведенного костра, устраивая самый обычный, чуть ли не семейный, привал, Паша сидел в стороне. Тела уже убрали. Ничего не напоминало о том, что произошло так недавно. Лишь неубранные гильзы. Вершинин сидел и сильно мерз, хотя этого просто не могло быть. Ни ветра, ни упавшей температуры. Да и костюм на нем полностью… Если бы Паша не понимал своих чувств сейчас — решил бы, что это снова смерч. Лучше бы был он.       Но нет. Это были первобытный страх, отвращение и полное непонимание. Зачем так жестоко? Почему? Господи, как всего за пару мгновений до такого дошло? С кем он, твою мать, связался? Кого решил назвать другом? Паша прикрыл лицо руками, не обращая внимания на шлем. Он не знал, что делать. И от этого его тошнило. Потому что, на самом деле, знал. Сделать вид, что ничего не было. Ему по прежнему надо в Припять, по прежнему он один туда не доберется, все остается по прежнему. Но при этом… Изменилось вообще все. Вершинин увидел лицо того, кого посчитал своим спасением. Лицо того, перед кем был виноват. Из-за Паши ли он здесь стал таким? Или в нем изначально это было? Непонятное, обтекаемое, темное нечто. Он чуть не взвыл от противоречий. Нет, нет, нет! Костенко был добрым, он это видел сам! В нем не было зла и жестокости, он же всегда хотел помогать людям, стране! Почему же уже второе его воплощение становится спустя года жестоким убийцей? Почему Паша не может этого сейчас принять? Все же было… Так хорошо! Они шли вместе, сражались с мутантами бок о бок, шутили. Не было в Сергее того, что Вершинин сегодня увидел. Он совсем запутался. Заботливый лидер, почти бескорыстный помощник, хороший друг, надежный товарищ и… Убийца. Без капли сочувствия в холодных глазах. Что Паше делать? Осудить? Сбежать? Толк? От этого всего. Его нет. Нет правильного ответа на этот вопрос. Потому что надо ничего не делать. Но это же невозможно! Как тут ничего не сделать? Как тут просто стать соучастником?       Никто его трогать не стал. Оставили со своими мыслями. Паша бы сказал, что благодарен им за это, но… Это звучало слишком извращенно и мерзко. Слишком неправильно. Спасибо, что дали время обдумать тот факт, что вы все здесь чертовы головорезы! Что ты, Паш, не за что! Обращайся!       Ленька вдруг подошел и оставил рядом с Пашей, ничего не замечавшим вокруг себя, немного еды. Только тогда парень вышел из своих мыслей, подняв измученный взгляд на пришедшего. Защитное стекло скрыло его. И это было до чертиков обидно. Хотелось чтоб хоть кто-то увидел то, что у него было на душе. Чтоб хоть кто-то понял. Дровосек ведь мог понять. Паша это чувствовал.       Оказалось, что он и без глаз все понял. — Не принимай близко к сердцу, иначе быстро сойдешь с ума, — Вершинин сильно опешил от такого. Не принимать? Странная частичка печали или разочарования сквозила в голосе. Вместе со смирением, — Тут это везде. То, что произошло, не твоя вина.       Дровосек сказал это и ушел. Вернулся к команде, оставив Вершинина снова одного. В темноте быстро надвигающегося вечера, смотрящего за огнем вдалеке. От чужих слов стало значительно легче. Будто срезали большой болезненный нарыв. Рану только осталось прижечь, но это нужно будет сделать самому. И повязки тоже накладывать. До полного выздоровления. Дровосек сказал нужные сейчас Паше слова. И он был благодарен. Благодарен искренне и просто. Без внутреннего отвращения к себе за это. Он прикрыл глаза. Стоило поесть, наверное, но кусок не лез в горло. Он так и не притронулся к пище. И только время спустя понял, что она была лишь предлогом подойти.       Сегодня Паша не дежурил. То ли Костенко смилостивился над ним, то ли просто решил, что они с командой обойдутся своими силами, без него. В любом случае, ночь он проспал. А точнее промучался в беспорядочных кошмарах, запомнившихся ему совсем смутно и спутанно. Его то хватают за ногу, прося о помощи, то это делает он, то он стреляет в невинного человека, то просто тонет в крови и захлебывается ей. То снова оказывается у реактора с Сергеем. И просит его не умирать и не оставлять здесь. Паша ворочается, хмурится, его трясет во сне, его веки дрожат, но не раскрываются. Просыпается Вершинин весь сырой с застрявшим криком в глотке. Хочется провести рукой по волосам, но она лишь больно ударяется о шлем. Шумный выдох. Еще ночь. Поздно. Кто-то сидит у костра. Сердце готово пробить грудь, поэтому Вершинин подсаживается рядом.       Маска с немым вопросом и вспыхнувшим ожиданием в глазах смотрит. Паша уже не уверен, что не зря сюда сел. Говорить с кем-то так не хотелось… Особенно, с этим. — Не спится, — все же поясняет Вершинин сквозь зубы. Наемник склоняет голову набок, будто Паша сказал что-то странное.       Эта манера внаглую изучать и смотреть в упор раздражает. Разве люди не должны стесняться, когда их ловят на таком? — Хочешь сказать, не устал? — и то ли издевка в голосе сквозит, то ли парень серьезно не понимает причины, по которой Вершинин не может спокойно сейчас сопеть. — Устал.       Маска усмехается, и Паша понимает, что, похоже, это была все-таки издевка. От этого зубы скрипят. Что смешного?! Сумасшедший… — А ты впечатлительный для того, кто уже в Зоне был. Даже если не помнишь большей части, — парень прервал мысленный поток внезапной фразой, — Что, никогда не убивал здесь?       И тут он застывает. Не убивал ли он здесь? Что за вопросы такие? Почему, твою мать, так беспечно? Разве это не что-то страшное? Это, блять, убийство! Настоящее! Ты берешь и забираешь у человека целую жизнь, которую тот мог прожить! Разве так об этом говорят? У костра и спокойным голосом? Будто обсуждают погоду или планы на выходные.       Воздух выбивает из легких, когда Паша понимает, что да. Убивал. Киняев так живо предстает перед глазами, будто они сейчас снова в том бассейне. Будто он снова пользуется тем, что рано или поздно должно было убить его самого. Ну или его сознание. Той силой, которую давала ему Зона. Той силой, которая наполняла его долгие годы, служила защитой. Которая давала ощущение своего могущества. Которая исчезла без следа в этом измерении, оставив ему постоянную тревогу, страх смерти и кучу других. Оставив слабость и чувствительность жалкого человеческого тела. — Убивал, — Паша говорит это спустя долгую паузу, глухо и хрипло, будто рассказывает свой самый страшный секрет. — Странно, что тогда ты не понял, — безразлично протянул Маска, пожав плечами. — Не понял чего? Что людей убивать, как вы, круто? — Вершинин не сдержался и вспылил. Внутри него ворочался не только гнев, но и страх. Ужаснейший страх оказаться на месте того свободовца. — Я бы сказал, что это просто интересно, — Пашу от этого передернуло, — но это будет лично одна из моих причин. А если говорить за всех, то скажу так: тут по-другому нельзя.       Наемник, видимо заметив, как за стеком шлема парень скривился в отвращении и испуге, закатил глаза, громко и драматично вздохнув, мол: ничего ты не понимаешь, дурак! — Зона — это место со своими законами, Проводник, — в голосе послышались нотки высокомерия или раздраженности, в любом случае, этот тон Паше не понравился, — Тут убийство в порядке вещей. Не для всех, но для таких как мы — да. — Для таких как вы? — Вершинин не удержал возмущения. Каких таких? Почему он считает, что они могут… — Никогда не думал, почему даже сталкеры без группировки имеют здесь свое общее «название»? Базы? Какие-то кодексы и еще кучу всякого, что их объединяет? — Маска вдруг заговорил быстро, словно сам не хотел упустить свою мысль. Или старался просто так «уложить» соперника в споре на лопатки. — Называй все это, как хочешь, но все равно получится одно: все делятся на какие-то четкие категории. Знаешь, это почти как виды диких животных. Тут своя экосистема, Проводник, сильные едят слабых, а падальщики приходят подбирать остатки.       Мурашки прошли по спине под конец такой тирады. Падальщики. Разве не так Вершинин про себя назвал когда-то бандитов? Гиены. — Тем, кто не понимает, что здесь не то же самое, что на Большой Земле, не место в Зоне. И это даже не какой-то мой заскок — это факт. Такие тут долго не живут. Не ходи в чужой монастырь со своим уставом. Тут другие правила и нормы. Наемники — все равно что хищники. Мы живем за счет убийств. Нам за это платят. Да и вообще. Разве это мы виноваты в том, что люди у нас заказывают работу? Не стоит ли вопросы задавать им? Их разве не должна мучать м-м-м-м… — Маска сделал вид, что вспоминает слово, хотя было прекрасно видно, что все он помнит, — Совесть? — Сейчас у вас никто не заказывал этих людей, — выдохнул Паша, чувствуя как сильно кружится у него голова и как его тошнит. — Но и не говорил их не трогать, — безразлично пожал плечами наемник, — Если бы кому-то они были важны — нас бы предупредили о них. В конце концов, всем известно, что Радар это территория Свободы. — А тебя разве совесть не мучает? — голос стал тихим и дрожащим от сдерживаемого отвращения и омерзения. — За что? — парень искренне удивился. Да еще как! А затем рассмеялся, — Если бы мы их не убили — они бы убили нас! — в голосе ни капли сомнения а своей правоте, ни капли вины или сожаления. Даже смирения с «правилами» Зоны в нем нет. Лишь жуткое безразличие, если не наслаждение. — Я пойду… — с огромным усилием Паша приподнялся на ватных ногах, уже не скрывая своего отношения. В прочем, оно, наверное, и так читалось в нем. — Если ты не умер здесь до сих пор, это что-то да значит, Проводник, - сладко пропел Маска, пока Вершинин поспешил убраться отсюда — Ни за что не поверю, что ты «земной», — обернулся наемник с усмешкой, заставляя ускориться.       Вершинин еще долго не мог уснуть обратно, пытаясь выбросить отвратительный диалог из головы. Сделать так, чтоб было спокойно и пусто. Утром он чувствовал себя ужасно. Голова была чугунной, глаза слипались, предчувствие тошноты все сидело на языке, не собираясь уходить. Паша попробовал поесть, но вскоре выплюнул все на траву и натянул шлем обратно. Голода не было. Была лишь разбитость и приближающаяся апатия. Краем уха он слышал пробуждающихся наемников. Как Маска что-то дарит Каменщику… Очевидно, что-то снятое с мертвеца… Паша прикрыл глаза. Хищники. Животные. Какая дикость. — Собирайся, мы скоро пойдем, — голос Сергея испугал так, как Вершинин не пугался ничего.       Парень резко вздрогнул, открывая глаза, и странно уставился на Костенко. Словно не веря, что он здесь. И что это он. — Ты спал вообще? — нахмурился наемник. — Какая разница? — грубо отмахнулся Вершинин, вставая, не желая больше ни о чем говорить.       Боже, пожалуйста, пусть Сергей просто исчезнет отсюда к своей команде, пусть не станет ничего говорить. Паша просто не вынесет еще одного разговора «по душам». Не после всего. Точно не с ним. — Повежливее, пацан. Не с братанами со двора общаешься, — в тон ответил Серый и ушел.       Вершинину пришлось пойти за ним. Костенко собрал вокруг себя команду, дождался полнейшей тишины и начал рассказывать о плане на день. Сказал, что связался с учеными.       Те сообщили, что дальнейший путь после Радара спутники не видят, так что им самим придется узнавать, что же за серая территория там впереди скрыта. И предупредили о кое-чем: может рано или поздно появиться хвост. Описали девушку, ворвавшуюся в Бункер, предположили ее цели. Сергей на это сказал смотреть теперь в оба. Девушка может работать не одна, привести за собой еще кого-нибудь. А это им уж точно не надо. Тем более на Радаре. Там, за заставой Свободы, начинается земля Монолита. Леса просто кишат этими сектантами. План был прост: пройти сколько успеют и закрепиться где-то в безопасном месте. Переждать ночь — и так дальше. Здесь, где кроме аномалий, мутантов и людей разумных, есть еще почти невидимый, нескончаемый враг, невозможно что-то полностью просчитать. Невозможно планировать следующий привал, его место. Дальше людей нет. Только монстры. Сегодня они там, а завтра уже здесь. Их некому убить или отогнать, их некому контролировать. На них никто, кроме самой Зоны, не повлияет уже. Поэтому стоит действовать только по ситуации. Никаких надежд и гарантий. Сплошная, мать его, импровизация.       После они просто собрали вещи и ушли. Ну и захватили чужие припасы, как же без этого, да? Мародерство и только. Вдруг Паша осознал одну вещь. Все его спутники, абсолютно все, были одеты в те же комбинезоны, что и убитые «свободовцы». Раз это группировка… А наемники в ней не состоят… Откуда же у них эти костюмы? Вершинин с горечью поджал губы, сам ответив на свой вопрос. Ясно, откуда. Неужели она так просто расправились с людьми ради этого? Или у них были другие цели, а это так, приятный бонус? Паша разочарованно опустил плечи, не чувствуя ничего, кроме сжирающей пустоты. А чего еще стоило ожидать от наемников? Но ведь он знал Костенко и ему казалось, что даже если он здесь и наемник, то… Какой-то не такой. Не такой циничный, не такой равнодушный, не такой жестокий. Этакий преступник со своими принципами. Персонаж кино. «Да, я глава мафии, но обидеть даму?». Какая глупость. Сколько всего должно случиться, чтоб Вершинин понял: это не его вселенная. Не другая, в которой он был. Это снова новая. И люди, которых он когда-то знал, тут ему такие же незнакомцы, как и все другие.       Маска шагал впереди, за ним Каменщик, Костенко, Паша, а на хвосте Ленька. Паша все смотрел на Сергея и даже не замечал, как все изменилось вокруг. Рыжие, вырвиглазные кроны сменились сухими и ломкими черными ветвями, уходящими уродливо в небо. Трава пожухла, потеряв хоть какой-то оттенок жизни. Стала серая и блеклая, низкая. Небо приобрело предгрозовые цвета. Все было мертвым. Кроме чего-то одного. Жуткого и невидимого. Если бы Вершинин только вынырнул из своей головы, прислушался бы к своим чувствам, инстинктам. Он бы ощутил то же, что и остальные. Незримое присутствие. Вечное наблюдение, которое уже не скинуть выстрелом в «шпиона». Это что-то, что не убьешь из пистолета или автомата. Не заметишь глазами. — Скольких ты убил? — Паша спрашивает негромко. Не знает, хочет ли чтоб его услышали. Хочет ли ответа. — Я не виноват, что ты себе придумал, что я хороший, — вместо этого говорит Костенко. И попадает в десятку. Да, не виноват. Но больно так, будто это предательство. — Я спросил другое. — Не считал.       Молчание виснет между ними острой проволокой, да еще и под электрическим напряжением. Там впереди слышится болтовня Маски — он что-то рассказывает Каменщику, а тот вынужден слушать, не имея возможности свернуть с тропы. — У тебя есть чувство вины? — Паша пересиливает себя, спрашивает сдержанно, чтоб не строить иллюзий больше, доломать свои надежды и грезы до конца. Ответ его в этом не подводит. — Нет.       Сухое и четкое. Лучше безразличие и не покажешь. Слышать это оказывается на удивление легко. Вообще легко говорить с Костенко, когда в груди огромная черная дыра, сжирающая весь страх и всю наивность разом. Да, мир вокруг — гребаное говно и люди не лучше. И от этой мысли становится спокойно. Конечно, не стоит ведь и надеяться на что-то — тогда и разочарования никогда не наступит. Не ожидать ничего хорошего. Вот его личный план на сегодняшний день. Он в компании головорезов, подбирается к центру Зоны и рискует своей жизнью каждую секунду. Надо готовиться к самому худшему. Сегодня он умрет.