Сильнее с каждым разом

      На улице стояла непроглядная тьма, когда Маска и Серый вышли из своего укрытия. Пашу в конец оставили силы и он отключился перед тем, как это случилось. Ленька и Каменщик так же остались на месте временного пристанища. Один следил за состоянием больного, а другой уже готовился ко сну и, кажется, в тихую собирался хлебнуть грамм пятьдесят водки.       Только выйдя на улицу КГБ смог выдохнуть. Стоило ему это сделать, как он осознал, как же он устал за сегодняшний день. И как же он… Извелся. На перчатке остался след зубов, сжатых в агонии. Серый еще раз вздохнул. Внутри было как обычно пусто, только что-то неприятное и мелкое зудело где-то там едва слышно. От смены обстановки оно не пропало. Это начинало уже раздражать. Что-то смутно похожее на беспокойство. Тревогу. Что-то мерзкое и непонятное. Он поморщился. Не хватало еще с самим собой разбираться. Впрочем, как раз во избежание самокопаний, с собой и был взят Маска. Который, однако, никак пока не помогал. Шел рядом молча, оглядывался, да и только.       Они должны были проверить округу, чтоб ночью вдруг к ним не заявилась шайка бандитов или группа монолитовцев, поэтому и ушли. А еще им обоим в убежище стало душно. Слишком. КГБ это почувствовал и спас их обоих. Или же обрек себя на еще более тугую удавку. От кого от кого, а от Маски он такого ножа в спину не ожидал. — Теперь, я полагаю, его убивать нельзя? — протянул он неожиданно, смотря прямо на Серого. — Нельзя.       Повисла пауза. Они шли дальше. Маска шел за КГБ. Тот прекрасно видел дорогу. В отличие от некоторых, он не оставлял шлема в убежище. — Это потому что вы чувствуете благодарность? — все же продолжил парень тему, будто не чувствуя вовсе накаляющегося напряжения. Серый ничего не ответил.       Они начали постепенно подходить к городу. Совсем рядом были первые заброшенные дома. Окна — пустые глазницы. Никаких признаков жизни. Никакой реакции на свет. — Вы ему верите, капитан? — КГБ скрипнул зубами. Слишком много вопросов. Тем более таких, какие он сам задолбался задавать себе. — Я ведь тебе под маску не лезу, — начал было Серый, как парень напряженно застыл, впившись темными глазами в его безликую фигуру, — Так и ты мне в душу не лезь.       Секунду погодя тот отмер. Кашлянул. — Понял… — слишком низко для обычного себя сказал Маска, а затем исправился, — Не лезу, капитан.       Капитан в ответ только кивнул.       Они стали осматривать первые этажи. Заглядывать в комнаты, проверять шкафы, места под кроватями. На душе было погано. Что-то все продолжало зудеть. Кажется, после вопросов Маски, к этому «что-то» добавилось еще противных звуков. — Если это были вопросы из-за каких-то сомнений… Я всегда выберу команду, а не чужака, — чтоб хоть как-то сбросить напряжение сказал Серый. — И мысли не было, — тут же заверил наемник, а потом добавил, — Пока вы не сказали.       И усмехнулся. — Шутка, — тут же поднял руки он, не дождавшись ответной реакции. КГБ только тогда усмехнулся тоже.       Оба это никак не прокомментировали.       Ночь стояла тихая и опасная. Свежий воздух дребезжал после бойни на мосте. Повисло странное ожидание. Недоверие. Витал стойкий запах крови, серы и мертвечины. Вдобавок шел запах заброшенного города: сырость, штукатурка, пыль, гниение, плесень. Все сливалось в одно — одиночество. Ложное ощущение одиночества в этом огромном, по сравнению с человеком, месте. Что тут значит один человек? Какую роль он может сыграть? Он не может сдвинуть стен, не может пустить отопление, не может отмотать время вспять и не может ускорить его ход. Один он здесь — ничто. Но один ли он? Нет. Человек никогда не один, где бы он ни находился. Крысы в разрушенных домах, насекомые, птички, дворняги. Все это ему компания. Незримая…       Они здесь точно не одни, как бы об этом не кричал сам вид города. Пустой и заброшенный, он все равно полон жизни… Или смерти. На самом деле это просто грани одного и того же. Живое всегда способно отнять жизнь у другого. — В английском гольфклубе появился новый посетитель, — с резкого вздоха начал Маска, словно только очнулся, — да так ловко кладет все мячи в лунки, что… — А почему наемником? — перебил Серый.       Пока они так долго молчали, он, кажется, впервые задумался об этом вопросе за все два года. Маска молодой пацан, ни от кого вроде в Зоне не прячется, никого не ищет. Ебнутый, правда, но таких и на Земле полно. Уживаются там как-то. Что ему тут делать? Разве экстрима мало? Зазудело прям спросить вдруг от чего-то… То ли в отместку малодушную за вопросы личные, то ли просто черт дернул. В любом случае Серому вдруг резко расхотелось слушать анекдоты, ради которых он Маску и взял.       Маска аж снова остановился от такого. Как наклонился к очередной кровати, так и застыл. — Ого, — немного нервно усмехнулся он, — А что мы вдруг про меня? — зеленые глаза блеснули в темноте.       КГБ только приподнял голову, ожидая ответа. Парень нетерпеливо подобрался. — Ладно. — он сам себе кинул, решая, что на этот вопрос можно ответить, не увиливая, — Ну должен же кто-то грязной работой заниматься, — и пожал плечами. — И все? Если не ты — то никто? — не поверил Серый. — У многих людей проблемы со смертью, — расплывчато и не особо понятно начал наемник, — А у меня их нет. Убивать у меня получается легко — почему не получать за это деньги?       И тут КГБ вдруг хитро сощурился за стеклом своего шлема. Как хорошо подвернул-то, а! Умышленно и не загонишь собеседника в такой угол. А тут сам случай велел спросить! — Так судя по твоим словам тебе в армию надо было. Контрактником. И деньги, и льготы и простая работа, — в голосе не сложно было услышать насмешку человека, знающего, что примерно за его словами последует.       Но, на удивление, послышалось только недовольное, возмущенное фырканье. И больше ничего. Такая реакция несколько озадачила и разочаровала. Обычно наемник был более многословен. — Да там одно самодурство, — тяжело, чуть ли не придушенно вдруг выдал Маска, явно сдерживаясь от других комментариев.       КГБ с такого усердия посмеялся бы, если б ему не было так интересно. Или даже не интересно, скорее подозрительно? Что-то между: он прекрасно знал, что парень его не предаст, но вот осторожность, с которой он сейчас вел разговор не могла не заставлять задуматься о причине такого. — Да, и, знаете… Не примите за грубость, капитан. Но минут десять назад вы говорили о том, что не лезете ко мне под маску. Так вот… Не лезьте, пожалуйста, дальше.       Неимоверно вежливым, нейтральным, даже дружелюбным тоном проговорил Маска и, Серый мог поспорить, что это так, несильно, почти извиняющейся улыбнулся. КГБ никак не успел отреагировать на произошедшее — парень резко приободрился, растерял всю свою сосредоточенность и осторожность и начал вести себя так, будто бы никакого разговора не было. — Может, я за двоих сегодня подежурю? Все равно сил много-о-о- — А Каменщик напьется, — закончил за Маску Серый. — Вы его недооцениваете, — внезапно заважничал он, а потом вернул свою придурковатую манеру — Он уже! Ха. — Можно. Только смотри не- — Не во вред себе, вам снайпер, клюющий носом, не нужен, — КГБ несколько удивленно замолчал. Он так часто это говорит? — Все нормально, я знаю. Успею выспаться. Хотя вам бы тоже… — За троих я тебе точно не разрешу, — оборвал его Серый и развернулся к выходу, — Ладно, весь город прочесывать смысла нет, мы тогда только под утро вернемся. Пошли.       Потерять частичку себя. Что это вообще значит? Люди часто говорят это: «с ее уходом он потерял частичку себя», «я потерял…», «она…». Все что-то теряют, но разве это возможно? Возможно потерять себя полностью? Так же тоже говорят. Вот ты. Ты стоишь на одном месте. Ты знаешь, сколько тебе лет, какое у тебя имя и какого цвета твои глаза. Паша тоже стоит на одном месте. Что это? Где это? Из чего сделан пол под его ногами? Ему… Он не знает, сколько ему лет точно. Но глаза-то! Он знает свой цвет глаз. Черт, почему ничего не видно? Сплошная тьма. Где его ноги? Его глаза определенно точно зеленого цвета. Зеленого, да! Черного? Может быть, они черного? Он ничего не видит, ему бы зеркало… Где здесь хоть что-нибудь? Воспоминание красной вспышкой мелькает в сознании. Ноги! Ноги, ноги, черт! Они у него есть? Что с ними? Он щупает их во тьме и не понимает, ощущает ли их. Но ведь он как-то стоит? Он точно стоит? Какого цвета его глаза? Что он тут делает? Где это «тут»? Кажется, он потерялся? Не себя потерял, в пространстве потерялся — себя-то он знает. Знает лучше всех и всего! Иначе бы его не было уже здесь. Здесь — это где? — Соберись, соберись… — собственный голос звучит внезапно очень громко. Такая тишина стояла до этого… Он может говорить? А почему ему не мочь?       Нужно уйти отсюда. Дышать становится тяжело. Или это кажется? Наоборот, легко? Тут холодно и свежо, возможно, ветер дует. Откуда здесь ветер? Здесь — это где? Нужно уйти. Почему уйти? Кому нужно? — Мне нужно, я хочу… Мне нужно вернуться, — Вершинин повторяет себе это снова и снова, будто кто-то с ним спорит. Кому тут с ним спорить? Он здесь один. Откуда он знает?       Откуда тебе возвращаться, Паша, если ты уже здесь? Здесь — это где? Куда тебе возвращаться? Зачем? Чего ты хочешь? — Уйти! — он кричит так, будто с кем-то спорит. С кем тут спорить? Он здесь один. Откуда он знает?       Куда уйти? Зачем? Чего ты ищешь? Чего ты хочешь? Какое твое желание, Паша? Проводник? Вершинин? Павел? Верш? Как тебя зовут? Ты знаешь, как тебя зовут? Кто ты? Кто ты? Кто ты?!       Он стоит в тишине, но почему-то слышит этот крик. Совсем немой крик, но такой страшный, требовательный. Отчаянный? Голова кружится, все пере глазами плывет. Что плывет? Он ничего не видит. Вокруг тьма. Что тут может плыть? Какого цвета его глаза? Он потерялся. Он потерял себя?       Маска с Серым возвращаются спустя два часа и застают уставших, засыпающих на ходу товарищей. Каменщик сидит, привалившись к холодной стене спиной, глаза его подернуты пьяной дымкой, а лицо — краснее спелой вишни. Он из последних сил борется со сном. Веки так и норовят закрыться. Парой запланированных глотков, как и обычно, тут не обошлось. Пахнет сигаретами. Фляжка уже припрятана — даже не осознанно, а по привычке. Автопилот. Ленька сидит рядом с Проводником, буравя взглядом пол перед собой. Он, как и все, сильно устал. — Я буду дежурить первым! — с порога радует всех Маска, а затем несколько насмешливо добавляет, — За двоих. Драгоценность, спи спокойно.       Каменщик в ответ на это только лениво кивает и тут же, услышав самое, на его взгляд важное, медленно сползает в импровизированную постель. Все опасно кружится перед глазами — стоит быть аккуратным. Когда Маска плюхается совсем рядом, он никак не реагирует. Резкие движения сейчас ни к чему, как и громкие ссоры. Хочется просто застыть в одном положении и не двигаться. И пусть хоть снорки изо всех щелей полезут — он продолжит просто лежать.       Сон подбирается быстро, почти незаметно. Накатывает волнами, смывая отпечатки грязных лап реальности. Разглаживает лицо, прогоняет с него такое привычное недовольство. Умиротворение. Пустота. Ни единой мысли в голове.       Только покой и мерный шум волн. Вода никак не ощущается телом — Каменщику не мокро, не холодно и не тепло. Его просто медленно укачивает. Это длится долго. В конце концов он привыкает к звуку воды и перестает его различать. Тогда-то и разрушается идиллия. Что-то словно пищит в ушах, окружающий и без того неясный пейзаж идет рябью. Смутно знакомый голос окликает его, но он затыкает уши. Он знает этого человека? Да, да, он где-то его слышал. Почему сейчас? Что ему нужно? Каменщик не знает и не желает знать. Когда ему кажется, что оклилики становятся понятнее, он старается заткнуть уши сильнее. Нет, нет, нет. Прочь!       В ноздри ударяет запах перегара. Море давно исчезло. Вокруг темнота. Ничего не видно, ничего нет, но Каменщик все равно понимает, где он. К горлу подступает тошнота, а ноги резко слабеют. В низу живота иголки. Страшно. Все вокруг такое большое, такое привычное, такое знакомое. О чем он? Тут ничего нет.       Хочется залезть куда-нибудь повыше. Уйти. Спрятаться. Исчезнуть и никогда не вернуться. Он точно-точно не будет скучать по этому месту. Он ненавидит его. И этого человека, который все кличет и кличет где-то на задворках сознания! Каменщик чувствует, как руки у него дрожат. В чем дело? Он давно ушел, давно спрятался. Он давно не в этом месте.       Оклик внезапно сменяется мальчишеским криком. И от него руки Каменщика еще больше пробивает тремор. Все вокруг красное. Липкое, горячее, кровавое. Заткнись! Заткнись! Заткнись! Не смей сейчас орать! Что делать? Что делать? Что он сейчас сделал? Что с ним будет? Надо валить, скорее! Окно! Крыша! Где же они? Они были тогда! Были!       Просыпается Каменщик тяжело от несильно трясущей его руки. Маска склонив голову набок смотрит на него нечитаемо и чего-то ждет. У наемника получается выдавить из себя только тихий, полумычащий звук. — Воды будешь, Драгоценность? — шепотом спрашивает Маска, уже протягивая флягу.       Непослушными после сна и выпитого пальцами Каменщик забирает ее себе. Отхлебывает пару освежающих глотков. Лоб покрыт испариной, глаза несильно опухли и покраснели. Дышать почему-то тяжело. Жарко. Душно. Мозг не проснулся и отказывается это делать, в голове пусто, слова не получается связать в нормально предложение. В итоге он просто благодарно, слабо кивает. Маска это улавливает и улыбается одними глазами. Тело так и тянет обратно упасть в постель и заснуть, но какое-то инстинктивное чувство упрашивает остаться без сна. Снова погружаться в эту мутную хрень — себе дороже. — Возвращаю, — хрипло и низко шепчет Каменщик, протягивая фляжку и обратно, и чувствует, как в горле начинает першить. — Отсыпайся, — словно чувствуя внутреннюю дилемму, говорит Маска и тянется рукой к растрепанным кудрям, но в последний момент одергивает себя. Каменщик облегченно валится в листву и с легким выдохом прикрывает глаза. Сейчас прикосновения он бы не вынес. Хвала небесам Маска это понял.       Засыпать не хочется, поэтому парень просто тихо лежит, вслушиваясь в реальные звуки окружающего мира. Ветер. Листва шелестит. Костер потрескивает. И тишина. Никто не разговаривает. Не зовет. Не кричит от адской боли. Стены, пол и потолок не заливает кровью. Просто туннель. Просто стоянка. Просто постель. Рядом команда и один странный чужак. Тоже кстати уже не кричащий от боли. И не подохший. Хорошо. Рядом не спящий Маска, охраняющий их покой. Замечательно. Этот точно не заснет. Этот точно ничего не пропустит. Наверное. — Утром херово же будет, — предпринимает последнюю попытку Маска, и Каменщик на нее ведется.       Тяжело вздыхает, удобнее укладывается и старается уже уснуть. Обычно два раза подряд кошмары не снятся. Может, и в этот раз не будут?       Когда начинает слышаться умиротворенное сопение, Маска потягивается. Свое он уже отдежурил — теперь дежурит лишнее, за Каменщика. В царство Морфея пока не очень тянет, хотя и ситуация располагает. Температура вполне комфортная, местечко для сидения тоже, еще и все остальные блаженствуют (хотя тут вот уже ошибочка, вообще со сном у всех сегодня творится что-то неважное). Вон там Серый волчком вертится, там Ленька изредка хмурится, а там Проводник этот брови ломит и будто в панике головой иногда крутит. Ладно Проводник, мало ли что там из-за травмы. Да даже Каменщик — ладно! Выпил на ночь, переборщил немного, вот и сны не очень, с кем не бывает? Но вот Ленька, Серый…       Может, поэтому Маску и не клонит в сон. Присоединяться к такому сомнительному веселью не очень-то хочется. Он пытается подергать остальных, согнать злобный морок с товарищей, не будя их полностью, но выходит не очень. Только на Дровосека это хоть как-то действует — тот достаточно быстро расслабляется. КГБ же продолжает вариться в собственном сознании.       Костенко любит копаться в людях. Ему интересно. Ему нравится. Ему нравится видеть, как человек перед ним раскрывается. Еще больше ему нравится самому раскрывать. А затем по деталькам разбирать, раскладывать. В определенном порядке класть все на стол. Металлический. В допросной. Ему нравится понимать ситуацию, ему нравится видеть ее. Все должно быть на своем месте, все должно быть под контролем. И тогда все становится понятным и очевидным. И человек может врать сколько захочет — все детальки уже на столе. Сергей уже все разложил. И теперь можно с легкостью отметать все лишнее и чужое, поддельное и инородное.       Допрос — его любимая часть. Потому что вопросы задает он, и детальки разбирает тоже он. Это не пьянящее чувство власти — это безопасность. Защита. Костенко не любит защищаться. Он любит защищать и, следовательно, нападать.       Костенко не любит говорить о себе — это все равно что самому выкладывать собственные детальки на стол и тыкать их в лицо другому. Глупость. Он этим никогда не занимался и не занимается. Подставлять себя же — бред — придется ведь потом защищаться. Костенко защищаться не любит.       Но тогда единственный, кто может прочесть твои детали, — это ты сам. Защищаться от себя же? Как же глупо и драматично звучит. Костенко не любит такое вдвойне. Вести допрос самому себе. Раскладывать себе свои детали. Раскрываться. Зачем? Чего он там не знает? Чего он там не видел? Какое это имеет значение? К чему? Это все можно сделать потом.       Эта деталь была квадратной. Почему она кажется круглой? А эта шестеренка превратилась вдруг в трубку? Или все та же шестеренка? Что ты такое? Куда тебя поставить? Какой здесь порядок? Ничего не понятно. Все такое переменчивое и расплывчатое. Все кажется не тем, чем должно быть. Что происходит? Костенко не видит ситуацию. Она утекает сквозь пальцы. Работать со своими внутренностями тяжело и больно. Вообще-то тело прошибает запоздалым ударом. Ай. Ну и что прикажете делать, капитан Костенко? Как будем колоть подозреваемого? Он очень упертый, а доказательств у нас никаких. Что за дело вообще мы ведем? О чем его надо спрашивать?       Думай и выкладывай, Серый. Думай и выкладывай. Как разобраться? Как увидеть? Почему стол вдруг пустой? Заново? Или уже все?       КГБ просыпается от голоса Маски. На улице начинает светать. Это уже заставляет нахмуриться. Почему этот все еще не спит? Разве не должен был уже дежурить Ленька? — Ваша очередь, капитан, — с трудом договаривает Маска и широко зевает уже несколько утомленный. Одного взгляда на наемника достаточно, чтоб разложить все детальки (тьфу ты!). Не спал гораздо дольше, чем они оговаривали. Вот ведь упертый… — Ну и дурак, — заключает Серый сразу, — Жалеть завтра не буду, даже не жди. — Ух, — наемник сладко потягивается, прежде чем лечь в свою «постель», — И не надеялся. — И правильно, — все же не сдерживает улыбки Серый и косится на Дровосека. Правильно Маска дал поспать ему. Столько всего сегодня сделал…