И весь мир в трещинах.

Внутри у Сергея всё похолодело и сжалось. Олег… Ему плохо, у него истерика. Меньшиков всегда был человеком эмоциональным. Ещё с раннего детства у него, иногда, случались истерики. Если изначально родители Олега не придавали расстройству сына особенно большое значение, то после одного случая начали серьёзно переживать за мальчика. Однажды, когда Олегу было шестнадцать лет, он, в приступе истерики, схватил бритву отца и начал делать глубокие порезы на запястьях, жутко хохоча при этом. Евгений Яковлевич, прибежавший на смех сына, успел остановить его ровно в тот момент, когда Меньшиков, уже нанеся несколько порезов на ключицы, приложил бритву к горлу. В тот раз ему удалось успокоить сына. Теперь же успокаивать Олега было некому. На врачей Сергей не надеялся, понимая, что люди, которые не очень хорошо знают Меньшикова, вряд ли смогут ему хоть как-то помочь. — Так Вы приедете? — осторожно поинтересовалась медсестра. В её голосе отчётливо было слышно волнение, смешанное со страхом. — Да, буду через полчаса, — сухо ответил Сергей и положил трубку. Времени было не так много. Надев китель и сапоги, он быстрым шагом покинул квартиру, совершенно игнорируя все вопросы Саши. Путь до больницы занял всего пятнадцать минут. Со входом туда тоже не возникло проблем — у медперсонала отпали все вопросы сразу же, как только они увидели человека в форме НКВД. Полковник быстро нашёл нужную палату и заглянул туда. В ту же секунду сердце болезненно сжалось. Олег сидел в углу палаты и смотрел в одну точку, вплетя пальцы в волосы. На его губах играла истерическая усмешка. Рядом с ним на корточках сидел доктор и пытался его успокоить, но Меньшиков его, видимо, не слушал. — Прошу всех присутствующих покинуть палату и оставить меня наедине с пациентом, — громко, чтобы все слышали, произнёс полковник. — Сергей Витальевич, Вы не знаете, что делаете! Пациент в состоянии истерики, он невменяем! — громким шёпотом ответил психиатр Снегирёв, тот, что сидел рядом с Олегом. — Александр Филиппович, я превосходно знаю, что делаю, — ответил Безруков и вновь обратился к персоналу: — Все свободны, товарищи. Грозный, идеально поставленный голос произвёл нужный эффект — никто не посмел ослушаться. Медсёстры и врачи вышли, но Снегирёв задержался. Осторожно взяв Сергея за локоть, он встревоженно произнёс: — Делайте, что хотите, но я Вас предупредил. — Я разберусь, — спокойно отозвался мужчина, переводя на психиатра апатичный взгляд. — Не сомневаюсь, — кивнул Александр Филиппович и вышел. Только оставшись с Олегом наедине, Безруков позволил себе снять маску холодного и сдержанного чекиста. Даже просто смотреть на Меньшикова было тяжело. Сердце замирало, а потом снова начинало биться, но уже раза в три быстрее. Хотелось подойти к нему, осторожно обхватить его лицо ладонями и, вглядываясь в его чёрные глаза, спрашивать: «Что с тобой произошло? Кто это с тобой сделал? И почему мне так больно от всего того, что ты чувствуешь? Почему я так тебя чувствую?» Но ничего подобного Сергей себе позволить не мог. Не сейчас, по крайней мере. — Сядь рядом, — дрожащим голосом попросил Олег. Мужчина кивнул и сел рядом. Меньшиков положил голову на его плечо и судорожно выдохнул. Так ему было немного лучше, не так печально, одиноко и страшно, как было до прихода чекиста. Внезапно так сильно захотелось заплакать от осознания собственного бессилия. — Что с тобой случилось? — шёпотом спросил Сергей, осторожно обнимая брюнета за талию. — Он был здесь, — страшным шёпотом ответил Олег. — Я его видел. — Кого? — напрягся полковник. — Он был во всём белом. Здесь говорят, что каждый кто его увидит — умрёт, — по голосу Меньшикова было слышно, что у него снова начинается истерика. — Я его видел! Я умру! Чтобы предотвратить очередной приступ, Безруков крепче обнял Олега и прижал к себе, начиная нежно поглаживать его по спине. Художник уткнулся носом в шею Сергея. Его откровенно трясло. Ему было плохо и страшно. Слёзы покатились по его щекам, впитываясь в зелёную ткань кителя. — Ты не умрёшь. Это всё просто слухи, понимаешь? Не бывает такого. А человек… Ну мало ли, кто во всём белом ходит. Может, это доктор был. Меньшиков резко отпрянул от него и вытер слёзы тыльной стороной ладони. Нет, не может быть. Не могло ему показаться! — Но он стоял вплотную к окну! Он стучал и пытался пробраться сюда! А я не мог пошевелиться, я был словно прикован к постели! — Не переживай. Так бывает, это называется сонный паралич. Я читал о нём в какой-то зарубежной книге по медицине. Так бывает от сильного стресса. Наступает паралич, сопровождаемый сильными галлюцинациями. Тебе просто привиделось, — успокаивающе произнёс Сергей. — Иди ко мне. Он прекрасно понимал, что в таком состоянии самое главное убедить Олега, что ему ничего не угрожает и он в безопасности. Иначе всё может вылиться в новый приступ. Меньшиков посмотрел на него своими покрасневшими глазами и послушно подался в объятия мужчины. Удобно устроившись на его груди, Олег тихо продекламировал: — Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветки упруго. Тебя я услышу за тысячу верст. Мы — эхо, Мы — эхо, Мы — долгое эхо друг друга. И мне до тебя, где бы ты ни был, дотронуться сердцем нетрудно. Опять нас любовь за собой позвала. Мы — нежность, Мы — нежность. Мы — вечная нежность друг друга. И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга, я знаю с тобой не расстанемся мы. Мы — память, Мы — память. Мы — звездная память друг друга. — Красиво, — таким же шёпотом ответил Безруков, неотрывно глядя на бледное лицо брюнета. — Мне сегодня приснилось, как ты читаешь мне это стихотворение. Мы с тобой были на даче. На нашей даче. Ты читал мне стихи и играл на гитаре, напевая какой-то старинный романс. А потом поцеловал меня. — Тебе нужно совсем немного потерпеть, и я заберу тебя отсюда. Я же вижу, как тебе плохо здесь. Заберу, и мы поедем на дачу. Хочешь? — Да, очень хочу. Мне кажется, это единственное место, где мы с тобой были счастливы.