***
Один и тот же сон повторялся снова и снова, пока до смерти не надоел. Мальчишка-преступник, профессиональный карманник, снова и снова входит в комнату и видит висящего в петле человека. Все. Мир грозно затрещал по швам, разбился на куски и улетел в бездну. Все, что заставляло этого юношу жить, сгинуло, как пламя задутой свечи. Всю его жизнь перечеркнуло, смазало, скомкало, как безнадежно испорченный лист бумаги. Хотелось заплакать. Лить слезы, пока в них же и не захлебнешься. Мальчишка бледнел и растворялся. Не демон погубил его семью, а нищета, от которой не защититься катаной. И Кёджуро, как бы ни хотел, не мог ему помочь. С ним не поделиться деньгами. Ему не купить лекарства и еду. С ним не разделить крышу. Тяжело. Больно. А потом пошел снег. Маленькие сияющие снежинки оседали на розоватых ресницах. Глаза, ледяные, как замерзшее горное озеро, снова становились похожими на ласковое весеннее небо. Кто-то смотрел на него с любовью, и замерзшее сердце постепенно таяло. Кто-то улыбался ему, и он пытался улыбнуться в ответ. Кто-то действительно любил его, и он любил в ответ. Но и эта любовь однажды подошла к концу. Кёджуро был вне себя от ужаса. Вокруг лежали мертвецы, их развороченные лица, вырванные глаза, и вылетевшие от ударов кости. Насколько глубока преисподняя, чтобы уместить в себе способное на это существо? И что теперь будет с миром, раз оно вырвалось наружу? Но за убийством этих людей стоит отнюдь не обезумевший демон или зло в чистом его проявлении, а тот самый юноша с татуировками вора. Кёджуро смотрел, как вздымается от дыхания его спина, как чужая кровь капает с пол одежды на скользкие татами. Слово само родилось на языке и закололо, заворочалось, требуя выхода. От него хотелось избавиться, выплюнуть и прополоскать рот. — Хакуджи… Юноша вдруг поднял голову и медленно обернулся. У него были самые страшные на свете золотые глаза.***
Когда сон прерывался, он чувствовал только убийственный зуд. Тело чесалось изнутри, его хотелось изодрать в клочья и наконец освободиться. Каждый раз, когда мутная поволока отпускала глаза, он видел свои туго забинтованные руки. Правая, которая с каждым полубредовым пробуждением становилась все длиннее и левая, сжатая кем-то в кулак да так и замотанная. Из-за проклятых бинтов не получалось почесаться, и он начал разрывать их зубами или подцеплять пальцами ног. Хотелось шипеть, кусаться и изворачиваться. Какое-то мерзкое настырное существо вечно мешало: то оттягивало друг от друга части тела, то запихивало в рот деревянную палку, которую не получалось выплюнуть. А один раз и вовсе все конечности оказались растянуты в разные стороны и привязаны. Зацикленное видение вдруг стало необыкновенно тонким. Кёджуро даже смог явно ощутить повышенную влажность и ворчание грядущей грозы. По навесу энгавы звонко барабанил ливень. Раскисшая земля влажно хлюпала под обстрелом крупных капель. Было очень темно. Через приоткрытое окно проникал поток прохладного воздуха. Чувствовалось странное прикосновение. Что-то находилось внутри тела и тихонько двигалось. Внутри… головы. В ухе. Кёджуро чуть дернул бровями, сосредотачиваясь на ощущениях, и движение тут же прекратилось. Обрели четкое очертание сгиб колена под головой, невесомо лежащие на виске пальцы и чуть загнутая палочка в полости уха. Тело лежало на правом боку в какой-то одежде. Ноги прикрыты одеялом. Бинтов уже нет, правая рука самого обычного вида: плечо, предплечье, ладонь, пять пальцев. — Кё, слышишь меня? Кёджуро посмотрел вверх, откуда доносился звук, сначала глазами, потом медленно развернулся. Тенген. Его бедро под головой, его руки держат мимикаки для уха. В голосе прозвучал вопрос. По взгляду Тенген понял, что друг распознает речь и продолжил: — После поединка прошло четыре дня. Сенджуро у Кочо, с ним все в порядке. Твой отец дома, вернулся только вчера. Больше ничего не произошло. Кажется, ты полностью восстановился. Что-нибудь болит? Взгляд обеспокоенный. Мимикаки исчезла из рук, пальцы прошлись по золотистым волосам, прибирая их, погладили лицо. Заботливо, с нежностью. Кёджуро несколько раз моргнул, переваривая информацию, и открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг ощутил внутри наплыв тяжести. Сверкнула молния. Послышался громовой раскат. Тенген поднял взгляд, осторожно убрал голову со своей ноги и пошел закрывать окно. Кёджуро проследил за ним взглядом. Внутри воскресали смазанные, скомканные воспоминания. «Больше не уходи от меня!» «Солнце, я люблю тебя.» «Я любил тебя все это время…» Любил? Кёджуро растерянно посмотрел на сверкающие паутины молний, пронзающие свинцовое небо. Этот человек? Тенген? — Скажи что-нибудь, — попросил тот снова. — Ты можешь говорить? Кёджуро, кажется, не мог. Это была не шутка? Вся эта слезливая череда просьб о прощении и признаний? Тенген проигнорировал его письмо, поставил на кон свою жизнь, вынудил обратиться к демонической стороне ради его же спасения, а потом… наговорил всех этих ужасных вещей? Внушительный список грехов. Глядя в багряные глаза, отражающие небесный мрак, Кёджуро тихо зарычал. Лицо Тенгена сразу же напряглось, взгляд нервно забегал. Воздух, кажется, навсегда забыл путь в легкие. — Кёджуро, прошу… — Выдохнул он. Но тот уже медленно поднимался с футона, не сводя взгляд с Тенгена. Янтарные глаза наливались яростью по мере того, как осколки памяти складывались в одно целое. Тот рассвет на обрыве в старом парке и недавняя ночь, когда смерть снова приветливо взяла его за руку. Сверкнула молния. От громового раската вздрогнули стены. Кожа стремительно меняла цвет, распуская алое пламя и облачая ладони в черноту. Клыки и когти оказались длиннее, чем обычно, но Кёджуро было плевать. Тенген примирительно выставил руки, предложил сесть и все обсудить. Прозвучало до смешного нелепо. Оскорбительно. Провокационно. Кёджуро бросился на него, совсем не чувствуя скованности от долгого сна. Тенген заблокировал первый удар и сразу уклонился от второго. Они поменялись местами, медленно переступая по татами. — Что ты сказал? — С угрозой спросил Кёджуро. — Немедленно повтори, что ты там сказал. — Я сказал, — Тенген держал руки перед собой и подавлял дрожь в голосе, — я сказал, что… люблю тебя. Кёджуро зарычал и снова бросился в атаку. Ярость распирала тело, рвала мышцы, неслась по крови и травила, как кислота. Откуда-то из глубин, о которых он и не подозревал, вставала черная ненависть, облекая благородную душу в кровавое марево. Тенген не успел защититься, и черная кожа костяшек в кровь содрала ему левую скулу. — Не смей произносить эти слова! — Голос прогремел не хуже грома. — Раз и навсегда забудь об этом, мразь! Каждое слово расширяло канал ненависти, а вспышки в голове делало ярче. Кёджуро уклонился от захвата и метнулся влево, потом рывком оттолкнулся от пола врезался в Тенгена, сметая его с пути. Раздался пронзительный треск стекла. Они вылетели на энгаву, покатились и упали на мокрую землю. Дождь мгновенно промочил одежду насквозь. Тенген со стоном дотронулся до правого плеча: кимоно на нем окрасилось кровью. Он торопливо встал и сделал несколько шагов назад, убрав намокшие волосы с лица. Напротив Кёджуро уже поднялся с земли. Крупный осколок стекла вонзился ему прямо под ухо, пуская кровавые струи на плечо. Он не глядя вырвал его и бросил в сторону. Порез тут же затянулся. — Никогда, — зарычал он, делая шаг вперед, — никогда не смей говорить, что любишь меня! — Послушай меня, — взмолился Тенген, — пожалуйста. Дай мне хотя бы минуту. Я могу все объяснить. — Мне не нужны твои объяснения! И твои извинения! И чувства твои тоже мне не нужны! — Друг сорвался на крик. — Убирайся из моей жизни! — Кёджуро… — Забудь мое имя! Ты сам отвернулся от меня тогда! — Он сжал кулаки так, что когти вспороли ладони. — Ты сам бросил меня! Не смей говорить про любовь после того, что сделал со мной! Тенген снова убрал с лица волосы. Вспышка молнии осветила его лицо, глубокую ссадину защипало от слез. Ливень крупными струями смывал кровь. Он вдруг развел руки в стороны в жесте абсолютного принятия и встал на колени, не обращая внимания на воду и грязь. — Что бы ты ни хотел сделать со мной сейчас, я это блестяще заслужил. Я правда поступил ужасно. Я ничего не объяснил тебе и принял решение в одиночку. Я… — Заткнись, ублюдок! — Накажи меня. Кёджуро удивленно распахнул глаза, но тут же сощурился, ища подвох. Тенген смотрел на него, ничего не тая. Кажется, занеси над ним катану, не пошевелится, а только склонит голову для последнего удара. Он не собирался больше защищаться. — Я виноват, Кёджуро, — пояснил он. — Я отвратителен даже сам себе. Я причинил тебе слишком много боли. Ты может наказать меня за это. Избей меня, сожги, заколи этим стеклом. Я не могу больше сопротивляться. У тебя есть право на месть, так сделай это. Тенген опустил голову и положил ладони на землю. Струи дождя оплетали его лицо, стекая к кончику носа. — Ты — прогнившая до самого сердца сука, — выдохнул Кёджуро. Орнамент загорелся ярче, холодные капли шипели, падая на разгоряченную кожу. В памяти всплыл образ шатающегося из стороны в сторону Аказы с расколотым надвое телом. Такая атака убьет Тенгена меньше, чем за минуту. Ему определенно будет к лицу рвущий органы жар и серый пепел. Интересно, будет ли это «ярко» и «блестяще» в его глазах? Ему так пойдет изодранное в клочья лицо, но с одним уцелевшим глазом, чтобы мог время от времени любоваться собой. Кёджуро хотел сделать что-нибудь настолько черное, жесткое и болезненное, чтобы Тенген в одно мгновение ощутил весь объем боли, которая травила его душу столько времени. Он должен был страдать за каждую минуту, когда Кёджуро не мог найти сил встать, за каждую слезу, за каждый срезанный зимним утром волос. Надо притащить сюда все его краски и вылить у него на глазах в эту грязь. Переломать все кисти и спалить прямо в черных ладонях. Изорвать все рисунки, которыми он так дорожит. Сказать, что они ужасные и бездарные. И нет у него никакого таланта, кроме как причинять людям боль. Надо надавить на самое больное, найти в его низкой душонке все старые раны и снова вскрыть их. Сказать, что каждая минута в его присутствии невыносима, что за него непрерывно хочется краснеть, что каждое его слово и взгляд отвратительны. Сказать, что он плохо выглядит и одевается, что трое жен с ним только из чувства долга. Тенген не сдвинулся с места, ожидая любого удара, хоть морального, хоть физического. Кровавые пятна растекались по его промокшей одежде, ноги и предплечья забрызгало грязью. Кёджуро успел только напрячь нужные мышцы, чтобы сделать шаг и занести руку для удара, но демонический орнамент вдруг побледнел и бесследно исчез. Внутренний огонь, превращающий капли дождя на коже в пар, стремительно угас. Сдвинуться с места упорно не получалось. Требующие выхода ярость и жажда мести почему-то упирались в невидимую стену, не достигая цели. Ну почему? Как во сне, когда не можешь быстро бежать или отбиться от врага, так и здесь – кулаки не сжимались с нужной силой, локоть не уходил в замах, а ноги не сдвигались с места. Не хватало еще, чтобы Тенген решил, будто заслуживает снисхождения. — Я не стану… марать о тебя руки… Кёджуро вложил в эти слова все презрение, которое сумел из себя извлечь. Тенген медленно поднял голову, и он отчетливо через дождь разглядел дорожки слез на его щеках. Сверкнула молния, ярко подсвечивая ссадину и уже налившийся вокруг нее синяк. — Я не заслуживал тебя, — Тенген даже не вздрогнул, когда его слова окончились ударом грома. — Я… — Закрой рот, — процедил Кёджуро. — Не смей говорить со мной. Не смей даже смотреть в мою сторону. Ты никогда меня не любил. Я был игрушкой в твоих руках, ты использовал меня. Я верил тебе, а ты… Он вдруг сорвался и пронзительно всхлипнул. Ладони тут же спрятали лицо, а плечи угрожающе вздрогнули. Удержаться уже не получалось – Кёджуро схватился за волосы и в голос зарыдал. — За что?! Что я сделал не так? Я верил тебе, слышишь? Я хотел быть с тобой, а ты предал меня! Ты конченая блядь! Я убью тебя! Однако, вопреки угрозе, он рухнул на колени и ударил кулаком по земле, поднимая фонтан брызг. Тенген заплакал вместе с ним, прикрыв лицо сгибом локтя. Сверкнула молния, разделив небо напополам с востока на запад. Мрачный свинец облаков грозно навис над ними. Спустя короткое затишье ударил такой сильный гром, что завибрировала земля. Если бы мир однажды развалился на осколки и полетел в преисподнюю, то звук у этого падения был бы именно таким. — Прошу прощения, — за грохотом стихии раздался спокойный женский голос. Кёджуро вскинул голову, дико глядя на Тамаё, будто увидел ее впервые в жизни. Тенген медленно обернулся. Ее силуэт в дыре от выбитого с частью стены окна подсветила молния. — Узуй-сан, Вы снова ранены. Пройдите в нашу временную комнату, чтобы вытащить осколки. Тенген обернулся на Кёджуро, но тот просто опустил голову и медленно сел на колени. Демоница исчезла в глубине дома, давая понять, что не собирается ждать слишком долго.***
Юширо осторожно раздвинул пальцами края раны на плече и начал доставать крупный осколок тонким пинцетом. Его «пациент» сидел в ванне, полной исходящей паром воды, и только чуть морщился в ответ на болезненные прикосновения. Рана на плече была самой глубокой, придется наложить несколько швов. Остальные осколки, попавшие в спину, правый бок и руки, не превышали сантиметра. Добавленный в воду травяной отвар больно щипал ссадины и порезы, но Тенген едва ли обращал на это внимания. В голове царила мрачная пустота. Сознание включило защитную реакцию и остановило бесконечную карусель из «а что будет дальше?». Пока ответ казался очевидным: Кёджуро соберется и уйдет при первой возможности, ни слова при этом не сказав. Он ничего не хочет слышать и знать. Все оказалось намного хуже, чем Тенген мог предположить. Юширо молча положил осколок на сложенный слоями бинт и прижал к начавшей кровоточить ране другой, пропитанный обеззараживающим раствором. Занятная история, связывающая двух столпов, стала чуть более понятной. Поведение Тенгена, попытки объясниться и ответные крики Кёджуро приоткрыли весьма странную завесу. Юширо покосился на пострадавшего: не сыплет мерзкими шуточками, не острит и не выделывается – похоже, и правда глубоко подавлен. Жалеть кого-то в его привычки не входило, но толика сочувствия все же заворошилась в груди, делая прикосновения к ранам чуть аккуратнее. Он намочил раствором другой кусок бинта и нашел глазами иглу, которой собирался зашивать плечо.***
— Посмотри на меня. Кёджуро не поворачивался. Какая-то часть сознания призывала не спорить с демоницей, особенно когда в ее голосе нет и тени вражды, но не нашедшая выхода злость требовала бунтовать и подрывать любую, хоть сколько-нибудь доброжелательную обстановку. Тонкие пальцы аккуратно коснулись подбородка в попытке повернуть голову, но он отдернулся, встал с татами и отошел к окну. Ливень и не думал стихать, край энгавы весь вымок, но громовые раскаты слышались уже не так часто. — У тебя внутри растет темнота. Кёджуро вгляделся в свое почти невидимое отражение в оконном стекле и не узнал собственное лицо. Действительно растет. Такого выражения, преисполнившегося ядовитой злости и обиды, он не видел уже очень давно. Только есть ли ему дело до этой темноты? — Я ненавижу его, — прошипел он. По небу пронеслась слепящая молния, соглашаясь с ним. — Неправда, — улыбнулась Тамаё. Ренгоку обернулся, готовый биться насмерть за свои слова, но она и бровью не повела. — В твоих глазах нет ненависти. Тебе просто очень больно. — Просто? — Кёджуро почувствовал, как подсвечивается кожа, и зашипел. — Я научился с этим жить. Я смирился с тем, что случилось, но теперь он… — Нет, — демоница встала и медленно подошла к окну. — Ты не смирился. Ты просто запер боль внутри и забыл про нее. — Вы ничего не знаете, — Ренгоку всеми силами подавлял горючую злость. — Ты тоже не знаешь, — она обернулась, не меняя спокойного выражения. — У тебя есть домыслы. Есть какие-то выводы. Есть много дорог в никуда. Кёджуро, только он знает, почему так поступил. И хочет тебе рассказать. — Я не стану его слушать. Это будет очередная ложь. — Ему больше нечего терять. Люди не лгут на краю обрыва. — Он солжет. Тамаё отвернулась к окну и посмотрела в стекло на удаляющийся вглубь комнаты силуэт. Она очень хорошо помнила слова Кёджуро во время ночного бреда. Он «ненавидел рассветы после корабля». Никак не мог понять, «за что». Почему же он «должен жить дальше»? Вероятно, оставленные Тенгеном раны слишком глубоки. — Мы с Юширо обогнали поезд и прибыли через несколько минут после того, как Узуй-сан принес тебя в дом. Он не отходил от тебя, не давал тебе расчесывать регенерирующую руку, сам аккуратно поил тебя нашей кровью. Он волновался за тебя. — Все это не имеет значения. Он пренебрег всеми моими словами. Я просил его не лезть – он полез, — Кёджуро сжал кулаки, меря шагами комнату. — Я не хотел пить кровь – он засунул мне руку в рот. Я не хотел его слушать – он продолжал говорить! — На его месте ты бы?.. — Я бы уважал чужую волю! — Ты бы спокойно лег спать, зная, что он ушел драться с кем-то вроде Аказы? Ты бы правда ничего не сделал? — Тамаё отвернулась от окна, следя за ним взглядом. Кёджуро нахмурился и промолчал. — Ты бы не уцепился за любую возможность защитить того, кто тебе дорог? — Я не дорог ему, — прошипел он. — Люди не поступают так с теми, кто дорог. — Люди совершают ошибки. Постоянно. Я живу уже больше пятиста лет, и даже я ошибаюсь. Кёджуро, это ведь из-за меня ты теперь наполовину демон. Ты расплачиваешься за мою ошибку. И за ошибку Узуй-сана тоже. И кто-нибудь в этом мире платит за твои ошибки. Кёджуро остановился, сверля взглядом окрашенную вечером стену. Танджиро заплатил кровью за его неспособность контролировать себя. Сенджуро заплатил рабочей рукой за его страх. От этого так противно. Ведь тем, кто дорог, не рвут кожу на спине и не выворачивают суставы. Он с опозданием ощутил слезы на правой щеке и торопливо прижал к лицу руку. — Завтра твои чувства немного улягутся, — сказала демоница. — Просто выслушай его, чтобы поставить точку. Никто, кроме Узуй-сана не знает, что случилось, когда ты был на корабле. — Откуда Вы знаете? — Подозрительно спросил Кёджуро. — Я знакома с тобой чуть дольше, чем ты со мной. Твои душевные раны очень глубоки, и в беспамятстве ты задаешь вопросы, на которые ответит только Узуй-сан.***
Буря ушла, унося с собой невыносимую тяжесть чужого признания. Кёджуро отчетливо понимал, что внутри многое изменилось. На пожертвованной ему крови демонические клетки расползлись, обволакивая переломы и затягивая бреши на избитых органах. Он чувствовал, как стал еще на шаг ближе к демонам. И что это сделало его сильнее. Незнакомая энергия перетекала по новоявленным каналам с места на место, осваиваясь и исследуя тело. Мерцающая ночь спустилась на землю, успокаивая испуганный грозой мир. Серп луны рос с каждым своим восходом, затмевая узоры созвездий. Кёджуро лежал на футоне, словно выброшенное на берег морское животное, и следил за движением ночи. После четырехдневного сна закрывать глаза снова не хотелось. Тенгена он не видел с тех пор, как тот, не дождавшись хоть какого-то ответа, покорно встал с мокрой земли и двинулся к дому. Непрерывно бранящийся Юширо бросил в него полотенце и куда-то увел. Кёджуро прокручивал в голове слова своего последнего письма и вспоминал, как дрожали при написании руки. Какой бы упрямой ни была гордость, как бы ни кипела злость, а умирать тогда не хотелось. Хотелось какого-то чуда, какого-то волшебного спасения. Хотелось струсить и убраться так далеко, как только получится. От таких мыслей стыд разъедал изнутри. А ведь на Тенгена не давило чувство долга и угроза семье. Может, он плохо понял, с кем имеет дело? Плохо прочитал послание? Почему он перечеркнул собственную жизнь и пошел туда? И как из тысячи маршрутов выбрал правильный? Кёджуро ведь мог пойти куда угодно. Ответы на все эти вопросы мог дать только сам Тенген. Говорить с ним не хотелось. На него не хотелось смотреть и даже знать, что он где-то поблизости. Кёджуро был уверен, что это чувство никогда не исчезнет и не перерастет во что-то другое. Что бы ни сказал Тенген, это ничего не изменит. После того злосчастного «люблю» уже ничего не исправить.