Крупные капли росы мерцали, словно россыпи бриллиантов, превращая траву в сияющее зеленое полотно. Голубое небо прикрылось перистыми облаками, и утреннее солнце сделало их невыносимо яркими. Мир наполнился светом и теплом, даря успокоение после недавней бури.
Доски энгавы еще не прогрелись, поэтому Тенген сидел на дзабутоне, согревая ладони о дымящуюся пиалу с чаем. С другой стороны чайной доски пустовал второй дзабутон. Рядом стояла другая пиала, но чай в ней давно остыл. Узуй был уверен, что просидит в одиночестве до самого полудня. Внутри царила гулкая пустота. Порезы под повязками ныли, лениво стягивая края. Скула болела от любого движения.
Когда послышались шаги, он хотел вздрогнуть и обернуться, но удержался. Нельзя. Шаги слишком тихие, будто идущий старается остаться незамеченным для свежего ветра, птичьей песни и чужого слуха. Тенген усмирил взметнувшуюся дрожь, только чуть крепче сжал пиалу в руках. Боковое зрение уловило невесомое движение пространства. Соседний дзабутон податливо примялся под медленно севшим человеком.
Тенген тихо вздохнул и отпил чай, пытаясь отделаться от мгновенно возникшей сухости внутри. Кёджуро сел в пол-оборота от него, делая вид, что пришел вообще случайно и вот-вот уйдет. Надо рискнуть и попробовать снова. Хотя бы попытаться.
— Кёджуро, — Тенген вдруг прервался, разом растеряв уверенность. — Ты выслушаешь меня?
Нет ответа. Тот даже не пошевелился, глядя куда-то в сторону. Тенген не видел его лица, но готов был поклясться, что оно не выражает абсолютно ничего. Кёджуро почти
не звучал. Как безнадежно сломанный музыкальный инструмент, на котором еще дергают последнюю истончившуюся струну.
— Ты ни на кого не похож, — грустно улыбнулся Тенген, опуская взгляд в пиалу. — Стоит один раз тебя увидеть, и образ уже не идет из головы.
Кёджуро молчал. Еще до того как прийти он решил, что сохранит молчание во что бы то ни стало. Тенген не способен сказать что-то такое, чтобы вытянуть из него хоть слово. Весь его пустой треп не стоит и когтя с пальца демона.
— Когда все случилось, я и правда блестяще думал, что это просто игра. Мы с тобой проводим время вместе и получаем удовольствие. Все было так просто, — Тенген аккуратно повертел пиалу в руках, ища слова в темной глубине лекарственного чая. — Я ничего не понимал.
Кёджуро опустил глаза и провел большими пальцами по шероховатой ткани хакама на бедрах. Сложно не согласиться с последним заявлением. Внутреннее упрямство упорно выбивало из головы эти слова, требовало встать и уйти, чтобы показать свое безразличие. Но он сидел. Надо получить ответы на вопросы и подвести черту.
— Чем больше проходило времени, — продолжил Тенген, — тем отчетливее я видел, как ты блестяще меняешь мою жизнь. Ты открыл мне глаза на многие вещи. Именно ты показал, как плохо я относился к тем, кто мне дорог. Я по-новому взглянул на мир. На себя. И на тебя тоже. Да, я действительно прогнившая до самого сердца сука.
Повисла тишина. Где-то недалеко прокричала птица. Около забора прошлась группка беззаботно болтающих девушек. Блестки росы почти растворились под встающим солнцем. Кёджуро все также молчал. Тенген поставил чашку на столик, испытав к ней мимолетное отвращение. Отсутствие хоть малейшей обратной связи усложняло ситуацию.
— Одной ночью я попросил тебя пообещать мне кое-что. Не рисковать собой, помнишь? Я сказал это, потому что понял, что люблю тебя. Я испугался, что могу уныло потерять тебя на какой-нибудь миссии, или если ты заболеешь, или просто… почему-то я не смог сказать это вслух. Но, клянусь, это не ложь. Клянусь собственной жизнью, что это все чистая правда. Я еще ни разу не испытывал такого блестяще сильного чувства.
Кёджуро опустил взгляд. Надо приложить все силы и не поверить. Это все не правда, чем бы он там не клялся, что бы ни говорил. Такого просто не могло быть.
— Пожалуйста, прости меня. Я знаю, что мне нет оправдания. Я вел себя блестяще глупо и неправильно. Даже когда я подумал, что принял лучшее решение, это оказалась огромная ошибка. Я понятия не имел, насколько глубоки твои чувства и насколько тебе будет больно от этого. Только когда… увидел твои глаза. Тогда утром. Только тогда я задумался.
Снова стало тихо. Кёджуро выдохнул, но как-то дрожаще. В носу противно защипало, и он прикрыл глаза. Нет, никакие слова не тронут его. То, что Тенген не знал о серьезности его чувств — никакое не оправдание. Это только свидетельство невнимательности и эгоизма. Голого морозного эгоизма.
— Я поступил блестяще нечестно, — Тенген снова взял пиалу. Уже совсем остыла. Не греет руки, не придает сил. — Но я… я хотел стать лучше для тебя. Я не заслуживал такого человека, как ты, Кёджуро. Я не мог и дальше делать тебя жертвой своего эгоизма. Прошло два унылых года. Я очень много разговаривал со своими женами, мы постоянно меняли правила, договаривались о чем-то, потом передоговаривались. Иногда ссорились. Все это время я жил только одной мыслью: что однажды снова возьму тебя за руку и скажу, что я теперь другой. Я стал другим ради тебя.
«Но я любил того тебя.» — Кёджуро торопливо проглотил эти слова. Осмыслить сказанное было невероятно тяжело. Хотелось рассмеяться ему в лицо, тыкать пальцем и хохотать, пока не сведет живот. Так глупо, что не хочется верить. И в то же время — так в духе Тенгена.
— Мои жены дали согласие, — вздохнул Тенген и немного покачал пиалу в руке. — Я признался им в измене, все объяснил, сказал, что блестяще приму любое их решение. Незадолго до твоего возвращения они сказали, что не будут против, если ты станешь частью нашей семьи. Я был так рад… Но потом понял, что… ты ведь ничего не знаешь.
Кёджуро опустил голову и зажмурился. Так не бывает. Почему именно он попал в эту нелепую ситуацию? Он вынес столько боли из-за одной только идиотской мысли в чужой голове. Смешно. Глупо. Незаслуженно. Горло неистово сжимало, когда он задавливал слова, но наружу вырвался жалкий, унизительный стон.
На чайную доску села маленькая нежно-розовая бабочка. Она несколько раз сложила и расправила крылья и взлетела снова.
Кёджуро начал вставать. Вся эта болтовня утомляла, так он себя убеждал. Тенген просто унижается. Бесконечное
«я виноват», «я эгоист», «я, я, я…», все это невероятно интересно, но… пути назад нет. Мост сожжен, причал сожран морской солью, дорога навсегда потеряна. Их больше ничто не объединяет, кроме приказа жить под одной треклятой крышей.
Так и не притронувшись к чаю, Кёджуро вошел в поместье, и направился в свою комнату, но в один момент ощутил хват на запястье. Они встали около закрытых фусума в одну из комнат.
— Что было с тобой? — Спросил Тенген. Друг молчал, не торопясь хотя бы обернуться. — Скажи что-нибудь. Тебе не может быть настолько наплевать.
Кёджуро медленно повернулся, впервые встречаясь с ним взглядом. Похоже, Тенген совершил последний бросок наугад, шаг вслепую, поставил на кон все и решил добиться хоть какой-то реакции. С одной стороны хотелось просто выдернуть руку и молча уйти. Не удостаивать его ничем большим. Молчать до конца своего пребывания в этом поместье. С другой — грызущий отголосок того истерического состояния, когда он хотел сделать что угодно, но не умереть. Но сейчас больше всего хотелось вылить на него всю скопившуюся внутри черноту и сказать «это все ты».
— Больше месяца я не вставал с постели, — начал Кёджуро. — Я превратился в потасканного бродягу, потому что напрочь забыл, как проживать дни. Я день и ночь мучал себя мыслями о том, что же я сделал не так. А меня, оказывается, просто любили. Я вычеркнул это время из жизни, закрыл на все глаза и перешагнул через эту боль. Мой брат плакал и просил матушку помочь мне. Если бы я только знал, — он грубо выдернул руку из чужого захвата, — насколько ты этого не стоишь.
Руки снова сжались в кулаки, по коже пополз черно-алый рисунок. Тенген вдруг бросил тревожный взгляд на фусума слева от себя и попытался примирительно выставить руки.
— Мне не может быть настолько наплевать? — Кёджуро склонил голову набок и сделал шаг к Тенгену. — Я думал о тебе точно так же. Тебе было наплевать на чувства всех вокруг. И не смей говорить так, будто хоть что-то знаешь обо мне.
Несмотря на все опасения, Кёджуро не ударил ни стену, ни фусума, ни хозяина поместья. Только его равнодушный взгляд снова вспыхнул, желая прожечь дыру в чьей-нибудь груди.
— Иногда во сне, — спокойно заговорил Тенген, — ты очень сильно сжимаешь в руках одеяло и напрягаешься всем телом. Тебе снится, как поезд падает с рельс. Иногда ты как будто отбиваешься от кого-то и все время что-то бормочешь. Наверное, это Аказа. А когда ты в беспамятстве, тебе снится мальчик с татуировками вора.
— Что ты несешь? — Севшим голосом спросил Кёджуро. — Ты не можешь этого знать… Не смей мне врать!
— Ты сломал руку своему брату.
— Что?.. — Новость стала громом среди ясного неба. Кёджуро неверяще распахнул глаза и даже отрицательно покачал головой. Нет, он не мог так перестараться. Он просто растянул связки, чтобы у Сенджуро был повод оставаться у Шинобу. — Такого… не может быть…
— Ты сломал ему рабочую руку, — как ни в чем не бывало повторил Тенген. — И сломал с такой точностью, что Сенджуро больше никогда не сможет полноценно овладеть мечом. Ты ведь тоже хотел получить от него обещание.
— Не смей…
— Потому что ты любишь его, — закончил он. — Ты изменил ход его жизни и причинил ему боль только потому, что
тебе показалось, что так будет правильно.
Кёджуро зарычал, отказываясь принимать это сравнение. В этот раз сдержать гнев не получилось. Орнамент вспыхнул, осветив стены. Все внутри загорелось, обрывая связь между действиями и анализом. Кёджуро размахнулся и ударил кулаком фусума справа. Плотная васи немедленно вспыхнула, волна пламени разошлась по кругу, пожирая все на своем пути.
Тенген пронзительно закричал, бросаясь на огонь голыми руками. В его крике было столько ужаса и отчаяния, что Кёджуро рывком вернулся в реальность. Он взмахнул рукой по кругу, одним движением гася пламя. Фусума успели выгореть почти наполовину. Тлеющие обрывки еще дымились, но уже не представляли угрозы. Дым заполнил коридор, расползаясь густыми потоками. Тенген сдвинул оставшийся каркас и ворвался в комнату.
Это была та самая комната с большим окном на половину стены, где они вместе смотрели на звезды. Тенген полными ужаса глазами оглядел остатки фусума и стену внутри, упал на колени, хватаясь за голову. Кёджуро самую малость похолодел изнутри. Обреченность на лице друга отчего-то не дала ему продолжить спор или снова разжечь пламя. Он медленно прошел в комнату.
На фусума был рисунок раскидистой сакуры. Ее красиво изогнутые ветви выходили на стены, нежные цветы собрали все оттенки розового, некоторые из них очаровательными лодочками замерли в полете. Таким был этот рисунок до тех пор, пока не выгорел наполовину. Половина ствола еще испускала дым, цветы превратились в хлопья сероватого пепла, выходящие на стены ветки стали неуместными и странными.
Тенген беспомощно открыл рот и тут же закрыл нижнюю часть лица ладонями. Кёджуро быстро посмотрел на него и снова на поврежденный рисунок. Внутри поднималась волна стыда и сожаления. Не смотря на все черные мысли, на злость, на жажду причинить боль, он пожалел, что повредил эту фусума.
— Я рисовал ее полтора года, — проговорил Тенген. — Почти закончил. Я почти…
Кёджуро плотно сжал губы, чтобы не извиниться, хотя и понимал, что совершает ошибку. Он ведь просил наказание — пусть получает. Пусть знает, что бывает, когда сгорает что-то важное. Тенген наклонился вниз и опустил голову на сложенные предплечья. Кёджуро невольно сделал шаг назад. Облепившая тело обида и злоба смывались чувством вины за такой жестокий поступок. Разделившая их пропасть будто стала неизмеримо глубже, безнадежнее, тяжелее.
***
Сенджуро сидел на кровати, неловко поглаживая туго забинтованную руку. Кёджуро сидел на коленях у его ног, низко склонив голову. Сквозь задернутые шторы почти не проникал свет, уберегая его демонический облик от ожогов. Только что он произнес длинную речь, полную извинений и признания своей вины. Жестокость собственного поступка не укладывалась в голове. Кёджуро во всем винил свою демоническую сторону, полностью убедив себя в том, что она не имеет понятия о чувстве меры и безопасности. Сенджуро вдруг протянул левую руку и погладил его по голове, затем по щеке и аккуратно приподнял полную тяжелых мыслей голову за подбородок.
— Аники, прошу, не вини себя. Я знаю, что ты этого не хотел.
— Сенджуро, — брат горестно покачал головой, — Шинобу говорит, что ты больше не сможешь полноценно овладеть дыханием Пламени. Я повредил твою кисть так, что некоторые движения ей больше недоступны.
— Я знаю, — мальчик слез с кровати и сел на колени. — Все равно я слишком слаб и вряд ли стал бы таким, как ты…
— Не говори так!
— Нет, аники, — Сенджуро вдруг посерьезнел. — Это правда. Посмотри правде в глаза, пожалуйста. Я не такой, как ты. Я слабее, у меня нет твоих способностей, я до сих пор не смог заставить свой клинок поменять цвет.
— Тебе просто нужно больше времени!
— Не нужно. Моя сила заключается в другом. Может, вообще не во владении клинком. Мне ведь не обязательно становиться столпом, чтобы помогать людям. Я другой, и это вовсе не плохо, — улыбнулся он. — Аники, нельзя всегда упираться в одну точку и видеть только один единственный путь.
— Откуда ты… — Кёджуро растерянно посмотрел в спокойные глаза брата. — Почему ты так говоришь? Это отец сказал?
— Нет, Узуй-сан научил меня этому. Он просил не рассказывать, но раз для тебя это важно… Мы тогда были в Токио и смотрели, как ты уплываешь на ту долгую миссию. Узуй-сан сказал, что я не такой, как ты. У меня свой путь, и пытаться все время повторять за тобой — неправильно. Ты очень хороший, сильный и добрый человек, я горжусь тобой и люблю тебя, даже если ты совершаешь плохие поступки, — Сенджуро несколько раз моргнул и стер набежавшие слезы.
— Сенджуро…
— Узуй-сан сказал, что ты идиот и никогда не думаешь о себе. И ему было очень грустно, когда ты уехал. Он заботился обо мне, помогал мне тренироваться, даже один раз пустил переночевать, когда отец заснул, а я забыл ключ. Я только сейчас понял, о чем Узуй-сан говорил мне, — он вдруг гордо вскинул голову и выпрямился. — Я Ренгоку Сенджуро, и я не наследник дыхания Пламени. Я не гордость нашей династии, я не будущий столп и может даже вовсе не мечник. Никто не решает мою судьбу, кроме меня самого.
— Но ты столько времени тренировался… — Кёджуро ошеломленно потряс головой, пытаясь осмыслить слова брата.
— Да. И я обязательно сохраню эти навыки. Я всегда буду помнить наши тренировки с тобой и с отцом. Но моя жизнь — это множество путей. Я могу выбрать любой, и никто не вправе забрать этот выбор у меня. Именно это пытался сказать Узуй-сан. Отцу все равно, а ты… Ты ведь поддержишь меня?
Кёджуро молча хлопал глазами, не в силах найти подходящий ответ. Неужели Тенген тогда надоумил Сенджуро бросить обучение? Чего он ему наплел? Неужели еще и все рассказал про их прошлую связь? Такое казалось невозможным, однако часть сознания, считающая, что он способен на любую низость, тянула одеяло на себя. То, что говорил Сенджуро, казалось грубым нарушением всех существующих законов. Кёджуро зажмурился. Непрошенными гостями налетели воспоминания о собственной смерти, о дыре в солнечном сплетении, о муках, о кресте на теле брата. Как всегда, на смертном одре — готовность героически сказать самые правильные последние слова, а в жизни — вечные раздумья и пустое упрямство.
— Я знаю, что много прошу, — вздохнул Сенджуро, опуская голову. — Прости, если это слишком. Но даже если ты и отец не примите мой выбор, я все равно продолжу ему следовать. Я хочу быть достаточно смелым, чтобы стоять на своем, если для меня это важно. Тебе всегда хватало на это сил. И Узуй-сану тоже. Поэтому я тоже постараюсь справиться.
— Узуй… — Кёджуро вдруг сжал кулаки.
— Аники, я понимаю, что вы сейчас не ладите, — Сенджуро торопливо перебил брата. — Не знаю, что случилось между вами в тот день, но вы перестали видеться, и тебе было очень трудно. Но, мне кажется, Узуй-сан никогда не хотел тебе зла. Когда я получил твое письмо с деньгами и талисманом, то сразу же написал ему. Он каждый день писал мне письма о том, что заботится о тебе, и делал все, чтобы я не вышел отсюда, чтобы самому в этом убедиться. Узуй-сан защитил и меня тоже. Если… если ты сердишься на него за тот день, то я не смогу тебе помочь, потому что ничего не знаю.
— Да, я сержусь на него. Он обманул меня. Долго врал, а потом сказал, что нам нужно общаться по-другому, стать дальше друг от друга. Он ничего мне не объяснил, — Кёджуро отвел взгляд на занавешенное окно, принимая безразличный вид.
— Ох, аники, мне очень жаль, что так случилось…
— Не о чем сожалеть.
— Он ведь рассказал тебе? — Сенджуро аккуратно коснулся черной кисти и погладил шершавую кожу.
— Рассказал. Но это не имеет значения. Все уже в прошлом. Ничего не вернуть.
— Ты прав, что прошлое нельзя изменить, но ты всегда говорил, что нужно стараться дальше. Как бы ни было тяжело, как бы ни было больно, нужно встать и идти вперед. Ты так долго шел, аники, — Сенджуро снова поднял руку и развернул лицо брата к себе. — Ты очень долго шел, несмотря ни на что. А что у тебя впереди?
Послышался негромкий стук. В дверном проеме возникла фигура Аой, которая испуганно сжалась при виде демонического облика бывшего столпа. Кёджуро почувствовал вспышку ее напряжения и через усилие вернул себе обычный вид. После продолжительных тренировок это получалось все быстрее.
— Сенджуро, Кочо-сан ждет тебя на ежедневном осмотре, — сказала Аой. — Ренгоку-сан?
— В чем дело? — Безучастно отозвался Кёджуро.
— Г-госпожа Тамаё желает видеть Вас.
***
Аказа рычал, ругался, сносил постройки нежилой деревеньки одну за другой, но утешения не находил. Гнев ослепил его настолько, что он едва не превратил в груду обломков свое единственное убежище. Эта проклятая недообращенная тварь снова переиграла его. Аказа понятия не имел, как Кёджуро обошел демонический компас. Как он смог нанести настолько мощную атаку, хотя даже настоящим демоном не является? И главное —
почему он светится?
За свою более чем треххсотлетнюю жизнь Аказа лишь дважды встречал настоящих огненных демонов.
Первая встреча состоялась, когда ему был всего год. Он уже обрел полноценное сознание и даже вспомнил стиль сорью. Та демоница была невероятно сильна. Она просто шла через деревню, и та сразу превращалась в пепелище. Ей достаточно было коснуться чего-то, чтобы обратить все вокруг в прах. У нее была ярко-красная кожа с белыми витыми узорами, будто тело оплели цветочные лозы. Выдающаяся пышная фигура не скрывалась под одеждой, так как та слишком быстро сгорала. Видимо, сгорали даже ее волосы, обнажая гладкую кожу черепа. К сожалению, при всех этих преимуществах, демоница не обладала сознанием и хоть каким-нибудь намеком на интеллект. Лучшее, на что она оказалась способна, это перестать гореть, чтобы съесть обожженные трупы. Аказа, едва завидев пожарище издалека, бросился навстречу новому сопернику и едва уполз оттуда, роняя на ходу обугленную кожу. Закончила демоница печально: в один момент ее разрушения надоели Господину, и он послал самого Кокушибо обезглавить ее. По ощущениям она съела сотни людей, но сознания так и не обрела. Такие демоны были не на руку и привлекали лишнее внимание.
Вторая встреча состоялась через сорок лет. Тот демон, в отличие от первой, был чересчур умен. Он мастерски скрывал свою природу и выдавал себя за земное воплощение Кагуцучи-но-Ками. Демон сплел вокруг себя легенду, что после обезглавливания собственным отцом спустился в мир смертных и принял новую форму. Чтобы поддерживать веру, он показывал людям фокусы с огнем и вдоволь наедался принесенными ему жертвами, держа в подчинении три или четыре крупные деревни. В этот раз победа осталась за Аказой. А также право съесть каждого, кто пытался покарать его за осквернение святилища.
Кёджуро был не похож ни на первую, ни на второго. Он был исключением во всех смыслах. Ничего привычного, ничего предсказуемого. Он не применял свою силу, потому что продолжал жить согласно идиотским принципам, о которых говорил в первую встречу, но когда узнал, что на поле боя собирается выйти тот человек, мгновенно изменил себе.
Аказа ни разу не видел, чтобы демоны светились. Не светится ни ледяной ублюдок Доума, ни даже многократно превосходящий его по силе Кокушибо. Даже сам Господин. Но в случае Кёджуро, именно этот странный свет делал его сильнее. Засветившись, он сумел обойти компас и отдать Аказе приказ. Это злило до белых пятен в глазах.
Никто, кроме Господина, не смеет командовать Высшими Лунами. Никто не смеет заставить Аказу бежать, пока не обожжет солнце.
Он до хруста сжал кулаки и впился глазами в ночное небо. Разорвать бы звезды в клочья. Они ведь тоже светятся. Есть ли у них кровь? Будут ли они хрипеть и задыхаться? С огромным усилием Аказа отложил кровавые мысли. Он с удовольствием задушил бы Кёджуро собственными руками. Смотрел бы на его синеющее лицо и закатывающиеся глаза. Он бы утопил его, сжег живьем, подвесил бы на дерево, чтобы отрабатывать и без того точные удары. Он бы содрал с него кожу и бросил бы его на солнце.
Но нельзя.
Надо разгадать секрет его силы. Надо проследить за ним. Он пьет особую кровь? По-особому тренируется? Может, дело в том, кто обратил его? Надо выяснить происхождение этого странного света и в нужный момент просто забрать его себе. Даже если придется съесть это существо целиком. Ради новой силы Аказа не остановится ни перед чем.
