***
Сенджуро ловко складывал кимоно левой рукой и мычал какую-то песенку. Настроение было удивительно хорошее, и он даже пританцовывал в солнечных лучах, когда перемещался по комнате туда-сюда. Кёджуро сидел рядом на татами, смотрел на него и не мог понять, чему удивляется. Скорее всего, просто отвык. Ни он, ни Тенген уже давно не улыбались. — Кочо-сан вернется с задания через два дня и снова осмотрит мою руку, — вдруг сказал Сенджуро, раскалывая солнечную тишину. — Думаю, я скоро смогу отправиться домой. Кёджуро невольно напрягся всем телом: Аказа так и не заявил о себе после той злосчастной ночи. Вопрос безопасности брата еще оставался открытым. — Сенджуро, я беспокоюсь за тебя. Мне нужно вернуться в родовое поместье и защищать его, — сказал он. Вновь начатая песенка оборвалась. — Поэтому ты такой бледный? — Брат отложил кимоно и принялся складывать юкату. — Я бледный? — Недоуменно переспросил Кёджуро. — Ты не заболел? — Нет, в полном порядке. Сенджуро сложил юкату, подошел к нему и сел напротив. — Вы не миритесь, да? Вопрос простой, но слова встали в горле и неприятно укололи. Неужели причина «бледности» и правда в том, что им с Тенгеном до мира как до самых дальних звезд? — Мы сами разберемся. Не нужно тебе задаваться такими вопросами, — вздохнул Кёджуро. — Меня иногда навещает Танджиро, — Сенджуро отвел глаза и осторожно погладил ладонью забинтованное предплечье. — И что он говорит? — В голосе брата треснуло напряжение. — Спрашивает, как я себя чувствую. Иногда помогает мне. Он ходит к Канзаки-сан на перевязки. Кто-то сильно ранил его спину на миссии. — Он… так сказал? — Да. Маленький черный ад внутри пошевелился и затих. Кёджуро не смог подумать, как плохо не вспоминать Танджиро и его вклад в жизнь. Безразличие прихлопнуло даже это. Но мальчишка солгал Сенджуро. Не хотел пугать его собственным братом? Кёджуро опустил глаза на свои ладони, лежащие поверх колен. Возникший из ниоткуда короткий импульс мог бы сжать их в плотные кулаки и даже заставить кожу потемнеть, но вместо этого исчез неопознанным. В сокрытии правды не больше смысла, чем во всем остальном. И если хочется исчезнуть, надо хотя бы напоследок быть честным с собой и другими. — Сенджуро, помнишь, ты говорил, что не хочешь быть мечником? — Кёджуро посмотрел ему в глаза. Брат заметно смутился. — Я не совсем так сказал… Аники, это просто… — Я не стану возражать, — перебил Кёджуро. — Найди то, что любишь. Не бойся бросать дело, которое тебе не нравится и не бойся осуждения. Ничего не бойся, — он бережно погладил брата по щеке и улыбнулся. Родные золотистые волосы проскользнули между пальцев. Давно забытое ощущение пустило мелкие ничего не обещающие искорки. — Правда? — Сенджуро широко раскрыл глаза. — Ты не расстроишься, если я не стану мечником? — У меня нет права расстраиваться. Сенджуро вздрогнул, но не нашел подходящих слов. Кто-то запретил брату испытывать чувства? Он вдруг ощутил себя необыкновенно далеким от Кёджуро. Тот жил какую-то другую, загадочную взрослую жизнь, до которой нужно «дорасти» и которую не понять четырнадцатилетнему мальчику. — Аники, ты не доверяешь мне? — Доверяю, — вздохнул Кёджуро. — Поэтому я и говорю это все. Мы с Тенгеном не сможем помириться. Мы постоянно раним друг друга. Я не умею прощать, понимаешь? Я смотрю на него, и, как бы добр он не был, как бы он ни старался быть хорошим, я все равно вижу то, как он сделал мне больно. Я все время думал, что проблема в нем, но на самом деле она во мне. — Поговори с ним! — Встревожился Сенджуро и подсел ближе. — Попробуй снова. — Не получится. Я перешел черту. Демон во мне сделал… то есть, это я сделал… Я не знаю, как сказать. — Все можно исправить! Аники, никто ведь не умер, да? Пока мы живы, все поправимо, ты сам так говорил. — Это еще не все, Сенджуро, — Кёджуро поднял взгляд и встретился с напряженным лицом брата. — Раны Танджиро нанес я. — Что?.. — Севшим голосом спросил мальчик. — Ты напал на человека? — Я не… Он просто… Он верил, что я справлюсь с собой, но я не справился. Я хотел загрызть его, но услышал крик и испугался. — Это ведь все демон, да? — Сенджуро шмыгнул носом и стер рукавом набежавшие слезы. — Ты бы не смог причинить вред Танджиро… — Нет, это я. Демон просто обличил мои пороки. Все мои дурные поступки лежат только на моих плечах. — А что сделал Танджиро? — Не важно. Я должен был удержаться в любом случае, но я не смог. Нам с ним больше нельзя видеться, поэтому, Сенджуро, если увидишь его здесь снова, передай, что я прошу прощения. И я не забуду того, что он для меня сделал. — Я передам! — Сенджуро бросился брату на шею и обнял, насколько позволяли силы. Кёджуро прикрыл глаза и постарался сдержать слово — не забыть того, что Танджиро для него сделал. Но спустя две минуты, когда брат отстранился, он уже думал совсем о другом.***
Пока мы живы, все поправимо. Кёджуро не знал слов, которые подошли бы, чтобы заговорить с Тенгеном. Он не знал, какую книгу для этого нужно прочитать и кого спросить. Острое одиночество окружило стеной и пустило внутрь свои корни. Еще не коснувшись сёдзи, он прислушался и понял, что внутри никого. Тенгена нет дома уже больше суток. Кёджуро не волновался о нем, не испытывал желания броситься на поиски и даже не мог пристыдить себя за это. Что-то мешало просто собрать вещи и уйти. Он прошелся по комнате, раздумывая, что за странный якорь продолжает держать. Ноги сами повели по коридору, пока он не увидел фусума. Те самые. Понимание рассветными лучами подсветило сознание: он не возместил причиненный ущерб. Надо расплатиться за ремонт сёдзи, которые сломал, за испорченную рыбу и за установку новой фусума. Кёджуро аккуратно раздвинул их, вошел в комнату и оглядел с внутренней стороны. Чистая белая поверхность выглядела как заплата на раненой его огнем стене. На другой стороне осталась половина ствола сакуры, ее раскидистые ветви и яркие пучки цветов. Тенген потратил на этот рисунок полтора года, но так и не смог закончить. Теперь его кисти и краски, обреченные на одиночество, громоздились на столе. Кёджуро вдруг понял, что за чувство испытал в его комнате — опустошение. Сожжение рисунка как будто изгнало его «божественный дар». Деньги здесь ничем не помогут. Кёджуро еще раз оглядел фусума и с глубоким вздохом сжал кулаки. Неизвестно, когда Тенген придет домой. У него может быть в запасе один час, а может, еще сутки. Собрав в одну скромную горсть всю решимость, Кёджуро вышел из комнаты.***
Токио опротивел меньше, чем за час. Многоголосые улицы не заглушили внутреннюю тоску, а алкоголь еще не растворил память. Тенген отставил бутылку сакэ, облизал губы и уставился из-под полуприкрытых век на потемневший Токийский залив. Однажды он сидел здесь с Сенджуро и провожал глазами пламенное хаори. Кажется, тогда он и проводил его навсегда. Садящееся где-то за спиной солнце все сильнее растягивало тени и вычерняло воду. На кораблях и на пристанях загорались огни. Пестрый народ перетекал из стороны в сторону, что-то кричали друг другу моряки. Где-то в стороне, где швартовались грузовые суда, раздался надрывный скрип металла. Громко. Противно. Тенген вынул из кармана кисеру, набил табаком и закурил. В отравленный сакэ разум вонзались новые токсины. Они заставляли огни самую малость подрагивать и вытягиваться в линии. Тенген с легким недоумением выдохнул струю дыма: для того, чтобы потерять четкость зрения, ему нужно допить всю эту бутылку и выкурить хотя бы три кисеру подряд… Но потом понял: это все ни при чем. В глазах застыли слезы. — Да кто я такой, чтобы… Он раздраженно встряхнул головой и ударил себя по затылку. Хватит лить слезы, они никому не нужны и никому не помогут. Вот бы существовал простой способ навсегда вычеркнуть какой-то кусок из жизни. Как лекарство от отравления, которое заставляет тебя вытошнить лишнее. Тенген бы с радостью заблевал всю эту крышу лепестками сакуры. Когда он спустился в переулок, дышать стало немного легче. В конце концов, это не первый раз, когда разрывается сердце. Ему ведь приходилось терять людей. Приходилось отпускать чужую руку и говорить последние слова. Приходилось каждый день искать силы, чтобы пошевелиться. Он пережил все прошлые утраты, значит, переживет и эту. У них с Кёджуро разные пути, и Тенген больше не может плестись за ним, как преданный пес. В переулке воняло рыбой, крысами и отходами жизнедеятельности. Удивительно, что в столице бывают такие отвратительные места. Тенген пересилил желание с размаху разбить опустевшую бутылку о стену и просто бросил ее в груду каких-то заляпанных грязью мешков. Настроение, и без того почти никакое, испортила внезапно возникшая нужда. Он остановился, прижал ладонь к лицу и шепотом проклял сакэ. Улица слепила огнями фонарей, глушила стуком колес рикши о камень и голосами людей. Полицейский где-то справа на перекрестке свистнул, и Тенген болезненно поморщился. Ощущение разбитости сделало его медленным, вялым и равнодушным. Он бесцельно поплелся вслед за толпой, пока спустя двадцать минут не вышел на одну из центральных улиц. Здесь не было такого столпотворения народа. Несколько групп молодежи, одетой по последней моде, молодые и пожилые пары, женщина с двумя маленькими дочерями. Тенген задержал на ней взгляд. Женщина улыбалась и что-то рассказывала девочкам, а те радостно кивали и подпрыгивали от нетерпения. Вдруг боковое зрение уловило странное движение и до щемящей боли знакомый золотистый проблеск. Тенген замер, как парализованный, затем медленно, как заевший механизм, повернул голову. Такого просто не могло быть. Золотистые волосы в толпе типичных темных голов горели, как спичка. Белое… хаори? Он подавился воздухом, вглядываясь в силуэт, насколько позволяло зрение. Нет. Девушка вдруг развернулась, сняла с головы парик, обнажая темные волосы, и передала его смеющейся подруге. Ее белое хаори всколыхнулось от ветра, она поправила рукава и отвлеклась на какой-то разговор. Галлюцинация отравленного разума. Он просто сошел с ума в этой столичной веренице. Нет, он сошел с ума гораздо раньше, просто заметил это только сейчас.***
Кёджуро снова протянул руку и снова не справился, хотя задача была проще некуда: открыть сёдзи. Пальцы замирали в воздухе, не в силах одолеть невидимый барьер. Я сказал, чтобы ты убрался из моей комнаты! Кто позволил тебе трогать мои вещи? Ты не смеешь входить туда, куда я тебя не впускал! Заходить в эту комнату больше нельзя. Кёджуро чувствовал себя так, будто его вывернет наизнанку, едва он переступит порог. От одной мысли внутренности обволакивала липкая тошнота. До кистей и красок Тенгена ему не добраться.***
Выходить из дома стало непривычно. Солнце, снующие вокруг люди и громкие, невероятно громкие голоса — все нагоняло легкую тревогу. Если бы Кёджуро хоть что-то понимал в рисовании, то ушел бы с рынка еще час назад. Зачем вообще существует так много цветов? Зачем люди делают столько разных красок? Зачем пишут на пестрых коробочках одинаковые слова о том, какие они хорошие? Удивительно, что Тенген сохранил рассудок и рисовал с ощущением всепоглощающего удовольствия. Откуда он знал, что и как выбрать? Кёджуро слушал продавца и пытался понять, какая текстура нужна для той фусума, насколько матовой должна быть краска и во сколько слоев ее вообще можно наносить. На двадцатой минуте монолога продавца он понял, что окончательно потерялся, и встряхнул головой. — Извините, господин, — Кёджуро неуверенно оглядел пестреющий прилавок, — я просто хочу нарисовать дерево. Половину дерева. У вас есть краска для рисования дерева? Мужчина растянул улыбку и вытащил одну из коробочек с красивым названием «Рассветная пыль». Сказал, что это очень хороший и универсальный вариант для любого рисования. Краска стоила очень недешево, но Кёджуро просиял и купил сразу три коробки. Настоящий кошмар начался, когда он увидел кисти. Они стояли в глиняных горшочках длинными рядами, словно военная фигура. И войну они объявили неподготовленному к масштабам изобразительного искусства разуму. Кёджуро медленно оглядел кисти и ценники. Некоторые были толстые, как будто для стены, другие почти с волосок. У третьих волоски торчали полукругом. Какие-то только казались обычными, но на деле их кончики отличались по форме и цвету, и Кёджуро понятия не имел, что это значит. И почему тонюсенькая кисть стоит почти также, как толстая, хотя у нее так мало волосков. Не честно же… Он попытался вспомнить, какие кисти увидел тогда мельком у Тенгена, и пожалел, что не уделил им достаточно внимания. Образ открытой коробки таял в голове, стоило сконцентрировать на нем внимание. Промаявшись около десяти минут, Кёджуро выбрал несколько кистей разной толщины и отдал за них едва ли не больше, чем за краски. Мир, в котором люди должны отдавать так много денег, чтобы рисовать красивые картины, показался ему необычайно жестоким. Солнечные блики попали в глаза, вынуждая Кёджуро прищуриться. Он отошел в сторону и посмотрел на прилавок, откуда во все стороны летели брызги света. Торговец показывал восхищенным людям свое уникальное изделие — витое из проволоки деревце, у которого вместо листьев были какие-то прозрачные кристаллы. Сдавшись любопытству, он подошел ближе. Медная проволока в стволе не выбивалась, лежала тугими ровными рядами без малейшей запинки. Ветви изгибались как настоящие, а кристаллы бликовали на солнце бесконечным множеством граней. Вид этого дерева напомнил Кёджуро о его плетеной веточке, о том, как неровно она сделана, и что Тенген, несмотря ни на что, берег ее все это время. Почему-то никак не получалось вспомнить, откуда Кёджуро принес ее. Вспоминался только плеск воды. Долго, много дней подряд. Вода постоянно плескалась рядом, пока он не перестал замечать ее. Кёджуро нахмурился, вороша память. Откуда он взял веточку? Где научился плести? Где взял проволоку и камешки? Вспоминай… Плеск моря незаметно превращался в гудящий шум, заглушающий все звуки. — Ренгоку-сан? Кёджуро вздрогнул и резко обернулся, уронив несколько кистей. Зеницу испуганно отпрыгнул, врезался в спину идущей мимо девушки и принялся судорожно извиняться. Потом быстро наклонился и поднял упавшие кисти. Кёджуро заметил на его спине знакомый деревянный ящик. — Доброе утро, Агацума, — поздоровался он. — Здравствуйте, — Зеницу вложил кисти ему в руку, — сейчас уже за полдень, но в-вполне себе утро, да… Узуй-сан послал Вас на рынок? — Нет, я сам решил сходить. Спасибо, что поднял мои кисти. Ты ведь здесь не один? — Верно, Ренгоку-сан. Танджиро сейчас подойдет. Он разрешил мне ухаживать за Незуко некоторое время, — Зеницу приосанился и слегка покраснел. — Я уже несколько дней ношу ее на спине. Это многое значит. Кёджуро хотел сказать что-то еще, но позади бывшего тсугуко мелькнуло клетчатое хаори. Танджиро встал рядом с Зеницу и поднял неуверенный взгляд, но потом будто опомнился и поклонился. — Здравствуйте, Ренгоку-сан. — Здравствуй, Камадо, — Кёджуро повторил его жест и мельком огляделся. Юноши здесь одни или вместе с Гию? Безопасно ли вот так стоять и разговаривать? Зеницу вдруг затараторил, что забыл купить мыло. А ведь без мыла у него непременно заведутся вши, которые съедят все волосы вместе с кожей головы, и тогда «его милая» Незуко точно не выйдет за него замуж. Танджиро попросил его не уходить слишком далеко и быть с коробом поосторожнее. — Камадо… — Неуверенно начал Кёджуро. — Все хорошо, Ренгоку-сан, — мальчишка улыбнулся. — Вы тогда не ответили на мое письмо, но я знал, что так будет. Томиока-сан запретил мне приближаться к Вам и переписываться… тоже было нельзя. Танджиро неловко потер лоб, переживая, что формулировать мысль получается совсем не так, как он хотел. Кёджуро вспомнил, что так и не спросил о здоровье тогда, не выразил сожалений и даже не попрощался. И не мог испытать за это ни капли стыда. — Как твоя спина? — Только и спросил он. — Скоро заживет. Я все делаю, как Канзаки-сан говорит, и скоро снова смогу тренироваться, — Танджиро огляделся и снова повернулся к бывшему наставнику. — Ренгоку-сан, давайте немного отойдем, а то здесь ходит много людей. Кёджуро сделал несколько шагов в сторону и пригляделся к нему. Темные волосы с почти незаметным алым оттенком, покрытые извечными мозолями ладони, темно-вишневые глаза. Все это он будто видел впервые и в то же время давным-давно знал наизусть. Глядя на Танджиро, он будто наперед знал, как именно он сейчас поставит ногу на пыльную плитку, как прищурится от солнца и через какое плечо обернется. В ушах снова послышался плеск моря, угрожая перерасти в тот странный всепоглощающий шум. — Камадо, — сказал Кёджуро как-то слишком торопливо, чтобы убежать от морских волн, — мальчик мой, я… Ты тогда рискнул всем, чтобы спасти мою жизнь. Ты вступил в очень опасную игру и едва не поплатился за это. Спасибо, что спас меня. Спасибо, что ухаживал за мной тогда. Без тебя я бы пропал тем утром. Он не знал, зачем сказал это все сейчас. Надо было что-то сделать, чтобы не стоять столбом, но благодарность за те события? Прошло больше двух месяцев, произошло так много не укладывающихся в голове событий… — Я был счастлив помочь Вам, Ренгоку-сан, — Танджиро улыбнулся так солнечно, как умел только он. — Пора идти дальше, да? Даже если мы с Вами не можем быть рядом, у нас все равно один путь — победить Кибуцуджи. — Победить всех демонов, — тихо произнес Кёджуро. — Я тоже раньше думал, что самое главное — победить всех демонов, но сейчас понял, что важнее защитить людей. Госпожа Тамаё, Юширо, Незуко… и Вы тоже, Ренгоку-сан. Победа не означает вашу смерть. Она означает, что никто в мире больше не станет демоном. Никто не погибнет от их рук и… — Танджиро! — Зеницу стремительно подбежал к ним, лавируя среди людей с поразительной ловкостью. — Незуко пошевелилась! Она поскреблась в стенку, я точно слышал! Это послание? Она хотела сказать, что любит меня? Скажи, как расшифровать этот звук? — Зеницу едва не прыгал на месте. — Он был такой «скряб», но длинный, а потом два коротких… Танджиро пытался успокоить друга жестами и бросал на Кёджуро встревоженные взгляды — их так грубо перебили, вдруг бывший наставник не захочет больше продолжать разговор. Но тот неожиданно рассмеялся. Кёджуро сам не поверил в ощущение легкости, которое вдруг появилось в груди, и едва не перепутал его с пустотой. Он уже давно не смеялся так искренне и беззаботно и едва узнал собственный голос. Танджиро несколько секунд просто глазел на него, а потом тоже засмеялся, как перелив солнца, которое все же встает над горизонтом, какой бы мрак ни царил на земле.