***
Затачивая карандаш в седьмой раз, Кёджуро заподозрил, что набросок это не точная карандашная копия будущего рисунка. Наверное, прорисовывать каждую трещинку коры на этом этапе не обязательно, можно только нарисовать контуры. Не на это же Тенген потратил полтора года работы. Кёджуро даже не заметил, что прошло несколько часов, и на улице уже давно глубокая ночь. Еще немного, и над горизонтом покажутся первые намеки рассвета. Он сел на татами и оглянулся на огромное окно. Сейчас оно выглядело как черный портал в никуда. Кёджуро прислушался к себе. Он не ел и не спал уже больше трех дней, но не ощущал и намека на голод или усталость. Все это сделали демонические клетки. Не желая сдаваться новой природе, он встал и отправился на кухню, чтобы что-то съесть. Если он человек, то должен есть хотя бы раз в день. Хотя бы пить чай. Но вся еда в холодильнике оказалась испорченной. Остатки чая в небольшом чайнике тоже давно пропали. Кёджуро ужаснулся. Прошло будто не три дня, а несколько недель. Может, у него изменилось чувство времени? Он посмотрел на часы: три часа двадцать минут. Пол холодильника пропавшей еды. Какое ужасное, непозволительное расточительство. Кёджуро с сожалением вздохнул, мысленно попросил прощения и начал доставать посуду. На то, чтобы все выбросить, отмыть и заварить новый чай ушло около часа. Рассвет показал лучи, но Кёджуро так и не ощутил усталости. Стоя на энгаве с пиалой в руках, даже подумал о том, чтобы попробовать заснуть, но покачал головой. Ничего не выйдет, он уже пытался вчера. Надо возвращаться к рисунку и покончить с «долгом» как можно скорее. Минул полдень, когда набросок был завершен. Человеческий мир пробудился: зазвенели трамваи, зазвучали голоса, зашуршали газеты. Шум за стенами не вызывал у Кёджуро никакого интереса. Он думал только о том, красиво ли соединил ветки своего наброска с теми, что остались на стенах. Выглядело вполне «по-древесному». Чтобы уже точно не ошибиться, Кёджуро отправился на улицу, отошел подальше от оживленного района и нашел подходящее дерево. У него не было священной веревки, но он на всякий случай извинился перед кодама и оторвал кусочек коры. Дома Кёджуро как следует рассмотрел его, вгляделся в каждую трещинку и изгиб омертвевших тканей и постарался отпечатать их в памяти. Потом, наконец, окунул кисточку в краску и глубоко вздохнул. Это всего лишь кора. Он справится. Руки знают узор вдоль и поперек, а значит смогут его передать.***
По прошествии пяти часов он готов был лечь лицом вниз и плакать. Краска никак не ложилась ровным слоем, плохо смешивалась и постоянно норовила стечь. От непрерывного сидения в полусогнутой позе нещадно болела спина, глаза устали, а правое запястье уже не поворачивалось. Дело, которому Тенген отдавался с таким воодушевлением, оказалось сущим кошмаром. Кёджуро отложил краски и кисть, упал на спину. Почему нарисовать какую-то кору самого обычного дерева настолько тяжелый труд? Это же просто кора! Вот ее поры, вот узор трещин, все просто и понятно. Может, божественный дар рисовать и правда существует? Если да, то Кёджуро не перепало ни крупицы. Еще через несколько часов он был в шаге от настоящей ярости. Половина дня почти непрерывного рисования ничуть не улучшили результат. Кажется, стало даже хуже. Его половина и половина Тенгена были как земля и небеса. Ни о каком исправлении не могло быть и речи. Даже голой заплатой эта фусума выглядела лучше. Кёджуро нарисовал ствол сакуры примерно на пол метра от пола и уверовал в свою бездарность. Он даже пробовал переставлять андоны, столик, подвинул шкаф – бесполезно. Положение мебели не оказало никакого чудесного влияния. Надо сделать перерыв, отвлечься на что-то расслабляющее, и Кёджуро решил помыться. После душа он набрал себе горячую ванну и лег в воду по самую шею. Та тихо колыхалась от дыхания и была единственным шумом в пустом помещении. Здесь получилось на время заглушить мысли и даже будто ненадолго задремать. Но совсем расслабляться нельзя, скоро снова нужно вернуться к фусума и рисовать. Кроме того, нужно что-то приготовить. Однажды Тенген вернется, а дома нет ничего, кроме соли и чая. Да и самому нужно что-то съесть, хоть и нет никакого желания. Возобновившийся поток мыслей опутал тяжестью. Кёджуро закрыл глаза и съехал по гладкой стенке, уходя под воду. Все бытовые дела стали невыносимыми уже на этапе планирования. Поход за продуктами, их обработка и готовка – так долго, так уныло, так бесполезно. Необходимость чего угодно неминуемо тянула на дно, и он выдохнул, опускаясь глубже. Золотистые волосы переливчатой волной улеглись на плечи. Вода заполнила уши, и в голове ожило злосчастное море. Оно поселилось там когда-то и стало постоянно напоминать о себе, незаметно похищая маленькие кусочки чего-то важного. Чего – Кёджуро понять не мог. Песня волн могла бы успокоить, но вместо этого начала превращаться в шум. Он рывком сел, разбрызгав вокруг воду, и потряс головой. Хватит лежать. Покой неизменно приводит с собой море, море приводит шум, а шум крадет что-то важное. Пока сохли волосы, Кёджуро рисовал. Потом, уже совсем под вечер, пошел в ближайшую лавку и купил рис. Дома сварил его и даже смог съесть половину тарелки. Когда чистая посуда оказалась на местах, Кёджуро задумчиво огляделся. Он совсем один уже четыре дня в постоянной тишине, в коконе собственного молчаливого безразличия. Эта тишина вдруг больно надавила на уши, свет ожег глаза, а ночь за окном стала до смерти пугающей. Только коснись пальцем темноты – она поглотит тебя без остатка. Кёджуро успокоил себя завариванием чая и вышел на энгаву. Стоя в квадрате домашнего света, он разглядывал подернутые облаками звезды. Где же Тенген? Где его носит столько времени? Может, его уже нет в живых? Но тогда прилетел бы ворон. А если и ворона убили? Кёджуро молча ждал, пока не расслышал в темноте звук, будто адресованный лично ему. Хлопок птичьих крыльев. Темный силуэт мелькнул в свете фонарей – к нему летел ворон. Сердце пропустило удар. Неужели та самая весть?.. Ворон сел на подставленную руку. К грудке была привязана небольшая кипа писем. Кёджуро торопливо поставил пиалу на пол и начал ослаблять веревку. — От кого послание? — Спросил он. — Господин Убуяшики Кагая! — Ответил ворон и вспорхнул, едва ощутив свободу. Кёджуро поднял пиалу и рассмотрел связанные конверты со всех сторон. Совсем не похоже на оповещение о смерти. Зайдя в дом, он налил себе еще чай, вернулся в комнату с сакурой и сел за столик. Осторожно вскрыл первый конверт и принялся читать послание. Когда последний конверт был распечатан, а последнее письмо прочитано, Кёджуро лег лицом на сложенные предплечья. Неделю назад он бы заплакал, но сейчас не мог – слезы будто кончились. Кагая выслал ему отчеты, которые написал Тенген с момента начала их сожительства. Кёджуро ругал себя за то, что сам ни разу даже не подумал прочитать, что он пишет в этих отчетах. Он ведь думал, что все знает, и проверять незачем. Тенген хвалил его. В каждом письме писал, как Кёджуро хорошо справляется с собой и как непрерывно старается на благо человечества освоить свои новые способности. Ни слова не сказал о том, как они грызутся, словно дворовые псы, не рассказал о дурных снах и даже проблемы с человеческой едой упомянул как что-то временное и легко решаемое. Тенген постоянно врал. Врал не кому-нибудь, а самому Главе Корпуса истребителей. Самому важному человеку. Нет, конечно Кёджуро старался всеми силами, но сил было предательски мало. Вместо настоящей усердной работы он гораздо больше скандалил на ровном месте, не зная, что человек, на которого направлен весь гнев, выгораживает его при любой возможности. И сейчас Тенген куда-то пропал. Кёджуро не мог понять, что именно испытывает. Чувства бились в стену апатии, подобно боли, терзающей скованные лекарством нервы. Они были похожи на то самое море. Слышно издалека, но, начни прислушиваться, ничего не разберешь. Как попытаться вспомнить, откуда взялась плетеная веточка или почему когда-то давно было очень больно ходить. Кёджуро закрыл глаза. Не хотелось думать о том, что он все это время ошибался насчет Тенгена. Признать это означало снять с него все обвинения и даже простить собственное разбитое сердце. Это было невыносимо тяжело. Так, что даже от мысли перехватило дыхание. Но, скорее всего Тенгену уже не нужно никакое прощение и признание его безгрешным. Он без предупреждения исчез и не шлет никаких вестей – разве это и те слова не признак того, что Кёджуро ему совсем не нужен? Неизменным во всем этом безумии оставалось одно – надо дорисовать сакуру. Впереди была очередная ночь с андонами и битвой против своей криворукости. Кёджуро собрал письма, запечатал их снова и отправил обратно в поместье Убуяшики, приложив небольшую благодарность.***
Тенген пришел на пятый день. Точнее, ночь. Кёджуро снова не отходил от фусума и нарисовал ствол чуть больше метра в длину. Выходило все так же ужасно. Он чертыхался, заваривал себе чай, шипел на бумагу и снова пытался. В один момент увидел, что правая рука потемнела и вооружилась когтями, а он даже не понял, когда это случилось. Отвлекаться не хотелось, но Кёджуро встал и сходил до ближайшего зеркала. Демонический орнамент вел себя странно. Левая рука имела обычный вид, а на правой кожа почернела только до запястья, а не до локтя. Языки пламени больше походили на смазанные пятна и занимали гораздо меньше места, чем раньше. Ноги вообще были почти чистыми, только левое бедро сзади покрывало крупное красное пятно. Кёджуро досадно усмехнулся, проследив параллели. Как будто кто-то разрисовал его так же неаккуратно, как он – ту фусума. Решив не принимать никаких мер, Кёджуро вернулся к рисованию. В мире будто не было других дел. Не было тренировок, медитаций, сна и общения. Все это не давало сойти с ума, а теперь отошло на второй план и было совсем неинтересно. Он услышал Тенгена еще около ворот. Тот возился с замком как-то подозрительно долго, а потом чересчур громко хлопнул дверью. Кёджуро вздрогнул и тихо выругался: рисунок не готов даже близко. Накатило странное, невероятно сильное облегчение от того, что друг наконец вернулся. Надо убедиться, что все в порядке.***
Тенген, пошатываясь, поднялся на энгаву и привалился к столбу. В бутылке еще осталось саке – настоящая удача, ведь он купил ее около вокзала и выпил почти всю. Все время с момента внепланового отъезда Тенген пил не просыхая. Голоса из прошлого становились невыносимо громкими, события – тяжелыми и бьющими на осколки, и только на дне бутылки можно было найти забвение. Саке растворял память, волю и всякое приличие. Каждую минуту Тенген чувствовал, как свет бесчисленных огней Токио крадет душу, и отдавал ее без малейшего сожаления. Ему не нужна душа, в которой живет идиотский страх приехать домой и никого не застать. Страх дергал нервы, напоминал об Аказе и том письме, гнал назад, как кнут гонит лошадь. Но стоило добраться до дна бутылки, как наступала глухая темнота, била обухом по голове и через несколько часов бросала в полный головной боли день. Тенген ощущал себя насквозь протравленным и потерянным. Сейчас бы новую бутылку, новое дно, новое беспамятство. Он открыл сёдзи, с трудом втиснулся в гэнкан и начал разуваться. От наклоненной позы едва не стошнило, Тенген покачнулся и уронил бутылку. Потом медленно, держась за стену, выпрямился и замер. Впервые за долгое время его встретила не темная пустота. — Ты пьян? — Спросил Кёджуро, хотя и так знал ответ. От Тенгена разило перегаром и курительной смесью так, что с обострившимся обонянием хотелось зажать нос. Выглядел он хуже некуда: будто все эти дни не мылся и почти не спал. — Да, — небрежно бросил Тенген. — А тебе какое дело? — Где ты был? — Кёджуро сделал шаг навстречу, приглядываясь внимательнее. — Пошел отсюда, сука! — Выкрикнул Тенген. — Ты мне всю жизнь сломал! Я был блестящим человеком… пока тебя не… не встретил. Ненавижу тебя, блядь! Кёджуро вздохнул, не чувствуя от его слов ни малейшего оскорбления. Поведение пьяниц он прекрасно изучил на своем отце и знал, что на утро Тенген о своих словах и не вспомнит. И не поверит, если рассказать. Кёджуро просто подошел, подхватил его падающее тело и аккуратно уложил на пол. Тенген, едва оказавшись в горизонтальном положении, практически потерял сознание. Он еще что-то бормотал, но уже совсем неразборчиво. Кёджуро унес пустую бутылку и хотел зайти в его комнату, но опять не смог преодолеть невидимый, но чрезвычайно сильный барьер, наложенный в той ссоре. Оставлять Тенгена на полу было никак нельзя, поэтому Кёджуро решил уложить его спать в «своей» комнате. Все равно сам не планировал спать в ближайшее время. Он расстелил футон, открыл окно и запахнул шторы. Теперь надо побыстрее донести сюда бессознательное тело. Кёджуро присел рядом и аккуратно убрал с его лица грязные волосы, удивляясь изможденному виду. Как «приятный» бонус, Тенген был очень высоким и тяжелым. Кёджуро просунул правую руку ему под лопатки, левую – под колени, и начал вставать. Тяжелый – это мягко сказано. С него даже нечего снять, чтобы стало легче. На половине пути Кёджуро остановился и с длинным выдохом присел на пол. Потом снова встал и дошел до футона. Тенген даже не заметил, что с ним что-то происходит. Ясно, как белый день, что с утра ему будет очень плохо. Кёджуро перевернул тело на спину, выровнял руки и ноги и накрыл одеялом прямо поверх одежды, которая побывала черт знает где. На случай, если Тенген проснется, он оставил рядом с футоном стакан воды и блюдце с двумя таблетками от головной боли, и снова ушел рисовать.