Неясыть и коготь

— Чужое добро берет за ребро.

И раздается рык рыси — оглушающе громкий, пугающий и злой. А за ним — испуганные крики девок, да детей. — Рысь! Рысь! — визжат девушки. Полюд, спохватившись, к князю бежит, и почти в мгновение пред Миханом и Дарьей вырастает, как скала — грозная, неприступная. Толпа пятится назад; хищный зверь сверкает золотыми глазами из темноты, шипит, как кошка на собаку. Дружинники и ратники, кто с оружием — вынимают осторожно, наготове буди. Такая угрожающая, удушливая тишина висит над полем, где мгновение назад танцевали молодые пермяки, где разливались веселые песни, да гусли звучали в унисон сердцам. И только потрескивает одиноко костер. Дикая кошка, свирепо рыча, на Полюда бросается, прыжком преодолев расстояние большое, что отделяло её от воеводы. Дарья, быстро сообразив, юркает под Полюдову правую руку, хватает из ножен меч и одним движением резким перерубает воздух — рысь падает, с рассеченной мордой; глаз вытекает. Матеря увести детей спешат, закрывают им глаза и бегут с ратниками к Чердынскому острогу. А Михан стоит, как вкопанный; в ярости, в удивлении, ни в силах ни слово молвить, ни дышать даже. А как тошно и тяжко дышать… Рука как сама ложится к мечу. — Не узнаешь меня, Михан? И миг — рысь стает девой. Тёмные волосы её длинны, словно волны, спадают на нагую грудь. И рана затягивается, и выявляется глаз, как по колдовству. Поступью тихой, изящной, перебирая когтистыми пальцами, сверкая золотыми глазами, идёт ламия к князю, смотрит на него исподлобья, улыбается хищно. И кто остался — как застывают под чарами голоса, тела, взгляда её. — Обещан же ты мне кровью отца моего — князя Танега… — Ти… Тиче? Михан чувствует, как воздух комкуется в легких, как он не может вдохнуть или выдохнуть. Как мир рассыпается у него под ногами. Чувствует на себе обескураженный взгляд Дарьи, что стоит с мечом в оцепенении и смотрит в спину ламии, что подошла к князю близко; что Полюд как намертво приделанный к месту, стоит и смотрит на Мишку. И чего-то они ждут от него. — Верно все понял, — смеётся ламия. — Что нужно тебе, Тичерть? — взгляд князя отстраненный; вроде в глаза ей глядит, но твёрдо. Холодно зовёт её по имени, отрезвляясь, отрубая чувства все, оставляя их в пожарище на Усть-Выме. Там, где она ушла, покинула его. И никакие благословения батюшки-кнеса, и никакие слова ламии нынче, повлиять не смогут на то, что Миша тщательно взращивал в душе ещё тогда, когда Дарью забрал с Бондюга, обещал в дружине место. Михан смотрит на Дарью, головы не поворачивая; на мгновение. И теплеют его льдинки-глаза. Тичерть улавливает направления взгляда княжьего; смеётся звонко, задорно, как дитя, а не колдунья. Идёт к Дарье; Полюд как завороженный уступает дорогу. И мурча, словно кошка, тёплым, убаюкивающим голосом напевает Тичерть: — Михан мне принадлежит, — улыбается уголками губ, подходит близко и шепчет так, что слышно им двоим. — Советую подумать хорошенько, перед тем как чужое забирать… Ты чужая здесь. Пришедь. — Берегись! Последнее, что Дарья слышит, пред тем как на землю упасть — звонкий девичий голосок; а пред ним — как воздух рассекли острые когти. И все звуки мира затихли будто на несколько мгновений, расплылся сам мир в зеленых, безжизненно тлеющих глазах. Дарья, щурясь, видит как Бурмот и Исур на ламию бросаются, с острым мечом, да топором; и видит, как они наземь падают от одного только взмаха когтей её. Дарья чувствует, что за руку её обнимают. Поворачивает голову — на руке виснет девочка, лет восьми-десяти; дышит она тяжело, запыхавшись, будто бежала, боялась не успеть. Но только глаза чёрные, словно ночное небо, ни страха, ни беспокойства не выдают, и лицо её кукольное детское, словно застывшее, без эмоций. — Тиче! Остановись! — Михан бросается в сторону, закрывая собой Дарью с девчонкой. Достает из ножен меч, да зло чеканит: — Чего ты хочешь? — Я чего?.. — ламия искренне удивляется, глаза кошачьи округляются. — Ты — мой, Михан. Кровью отца моего мы благословлены на жизнь нашу и будем вместе. Тем временем, Лешка, вышедший из оцепенения, не заметивший ни того, что и половины людей след-то простыл, ни того, что дед струсил — убежал, к Дарье кидается, не раздумывая. Быстро встать помогает и ей, и девочке, отводит подальше, руки на плечи кладет подруге, бегло взглядом осматривает: нет ли ран где. Цела. На вид цела. — Ты как? — голос дрожит у него. Лешка не боится ни Михана, ни ламии. — В порядке, — хрипит Дарья, не отводя взгляда от Михана. — Послушайте! — топает ногой девочка. — Это ламия, она за тобой пришла, Дарья. Уходите, скорее! Не одолеть её. — А ты кто, и почём знаешь о ней? — Дарья бросает искось, тяжёлый взгляд, словно тысячь мечей на ребенка. Девочка мнется, но времени мало, понимает. — Я тебе всё-всё расскажу потом! Только поверь мне, прошу! Дарья переводит взгляд туда, где стоят Михан с Тичертью. И безмолвная борьба их, каждого, за свою сторону правды, кажется, не закончится никогда. Дарья не понимает, почему Михан не сказал ей правду, а точно, — часть её. И мысли путаются, как плохое веретено. — Михана я тебе не отдам! — громко, достаточно слышно для всех, заявляет Дарья. Идёт в сторону ламии, не сводя с неё глаз, глядя исподлобья. Меча в руке нет, зато решимость есть, голыми руками бороться и пасть ей, чертовке, разодрать. — Коль забрать хочешь — умри. — Я заберу его, — спокойно дает ответ Тичерть. — Но не сейчас. Я предупреждаю тебя, что он — не твоё. Ламия мигом становится рысью, как тогда стала девушкой. Поглядев спокойно на Дарью, а затем на Михана, убегает зверюга к пармам, в лес. И Михан одной рукой останавливает готовых ринуться за ней Бурмота, да Исура. Полюд же переносицу трёт; голова гудит, аж раскалывается. И только два золотых глаза всплывают в памяти этой ночи. Шепчутся оставшиеся люди; бабка Агафья плюется, да проклинает нечистую силу вогульскую. Ветер ласково обвивает худые девочкины ножки, не скрытые рубахой; черные глаза её глядят за Дарьей. Лешка стоит рядом, ругается про себя. Михан подходит к Дарье, стискивает её в объятиях, как никого и никогда так не обнимал; в груди колышется, рвет и мечет сердце, и Дарья слышит его. Князь выдыхает; судорожно трясутся руки его: и та, что обнимает девушку за плечи, и та, что гладит чёрные, растрепанные волосы. — Почему не сказал, что вы поручены кровью её погибшего отца? — шепчет Дарья, уже не зная, жива она, аль нет. — Нет, я… — шепчет Михан, шмыгнув носом, от девушки отстраняясь. Смотрит ей в глаза уверенно, а голос все равно дрожит предательски. — Нет, я… Я надежду потерял… Думал, она ушла… Потерялась… Погибла… Это давно было… Даря, я тебя полюбил. Всем сердцем. Ты мне надежду и жизнь дала. Я… Хочу в жены тебя взять. Дарья молчит. Отводит взгляд, щурится; костер глаза слепит, а ночь пугает темнотой и неизвестностью. Выть хочется. Куда больше хочется бежать не оглядываясь. На сердце у ней неспокойно — сколь она еще тайн выведает, что еще пуще прежнего болеть будет? И долго ль будет кнес от ней таевничать? Дарья оборачивается; глядит на Лёшку — тот стоит как истукан — потерянный, едва-едва плещется живой огонек души в глазах-океанах. И в памяти как он подбегает к ней, хватает и её, и маленькую девочку, — бегом от ламии, сломя голову. Дарья выдыхает. — Михан…