Новые родители для Марка

Когда Мари ушла, первым делом Марк попытался встать. Варежки-антицарапки с него сняли, чтобы он мог при желании порисовать или поиграть, поэтому он вцепился руками в решетки кроватки и попытался подняться на ноги. Однако простоять удалось всего несколько секунд, колени затряслись и он бессильно опустился на пол. Ощущение такой беспомощности было ужасно. С детства он привык не сдерживать своих вспышек ярости, чуть что лез в драку, и теперь его крайне бесило, что злость не находит привычного выхода. За слезы отец его всегда стыдил и сейчас ему и самому было противно, что он тут распускает нюни. Он ударил со злостью кулаками по решетке, но облегчения это не принесло - только боль. Удар вышел слабеньким. Он попробовал ползти — это получалось лучше. Во всяком случае, удавалось перемещаться без посторонней помощи. Добравшись до столика с творческими принадлежностями, он смел на пол все, что там было и с остервенением начал рвать бумагу, получая от этого какое-то злобное удовольствие — хотя бы на это у него хватало сил. Бумагу он разбрасывал куда глаза глядят и вскоре вся комната была будто засыпана снегом. Марк догадывался, что наверняка его за это как-то накажут, но желание «насолить» было сильнее. Дальше он дополз до стеллажа и скинул оттуда все, до чего смог дотянуться: игрушки, книги, особенно красиво полетел на пол мелкий конструктор. Не успел Марк насладиться плодами своего труда, как почувствовал неладное. В животе у него заурчало и кишечник скрутил спазм. В туалет по большим делам в последний раз он ходил дома… Марк был в ужасе и старался сдержаться, но тут увидел, что из его комнаты есть какая-то дверь… наверняка, это уборная, а значит — там душ и унитаз! Главное, доползти и открыть дверь! Он громко пукнул, ужасно стыдясь этого, краснея и радуясь, что здесь он один. Со злостью он начал расстегивать боди и попытался снять подгузник. Какаться в памперс как маленькое дитя, да еще на глазах своих врагов— это было чересчур. Он такого не допустит! Но в тот самый момент, как Марк сорвал с себя ненавистый памперс, сидя прямо посередине комнаты на светлом пышном ковре, все и началось. Марк рванул к заветной двери, но споткнулся коленкой о какую-то машинку и шлепнулся на живот. От неожиданного удара мышцы расслабились… и спешить ему было уже некуда: он позорно навалил большую кучу прямо на ковер, перепачкав и игрушки, что лежали поблизости, и свою одежду. Это было еще хуже, чем сходить в памперс. Ему хотелось провалиться сквозь землю, умереть, исчезнуть, но он просто уткнулся носом в ковер и бессильно зарыдал. Если бы можно было оценить эту ситуацию по десятибальной шкале стыда и унижения, Марк бы поставил ей сто. В это время Мари и Алехандро сидели наверху и пялились в монитор, в котором отображалась комната Марка, глядя на его страдания и споря как настоящие родители: — Ты посмотри, что он натворил! Этого дрянного мальчишку надо выпороть! Больше он ничего не понимает! — брат был зол. — Алехо, успокойся! Ты посмотри, как он плачет. Бедненький! Конечно, у него стресс. Мы же хотим перевоспитать его, а не издеваться. Как бы поступили любящие родители? Вот и мы должны поступить так же. Успокоить, в первую очередь и пожалеть! Алехандро хмыкнул: — Ладно. Но я не буду все это убирать. — Ну вызовем клининг! — Только он должен понимать, что за проступком следует наказание! Он вредил осознанно! — Да, накажешь, но потом. Когда он успокоится. Может завтра. Или через пару дней. Пойдем скорее, жалко его! — Ох, Мари… — брат покачал головой, — а ведь ты все еще неровно дышишь к нашей детке. Мари ничего на это не ответила. Когда они зашли в комнату Марка, то в полной мере оценили разгром: все вещи, до которых он смог дотянуться, валялись на полу, клочки бумаги тоже были разбросаны по всей комнате. Виновник этого беспорядка все так же лежал, уткнувшись носом в ковер, не шевелясь и тихо поскуливая. — Марки, милый. Что же ты натворил? — как можно ласковее спросила Мари. Но ответа не было. Марк плакал и молчал. — Пойдем-ка мыться, маленький безобразник! — уже без прежней злобы произнес Алехандро. По правде сказать, ему тоже стало жалко Марка. Тот не сопротивлялся. С помощью «родителей» он зашел в ту самую дверь, куда он так рвался и как оказалось зря: унитаза там все равно не было. Только душевая кабина и большая ванна. На Марка было жалко смотреть: его обычная самоуверенность и наглость словно испарились, пухлые губы дрожали, из глаз текли слезы. «Какой же он все-таки красивый…» — подумала Мари, намыливая его тело детской пеной, нежно промывая волосы. Она чуть покраснела, подмывая интимные места, но парню будто бы было все равно. Он уже переступил свою моральную грань стыда. «Папа» помог вылезти, вытер его большим полотенцем. Малыша снова нарядили в чистый подгузник и в детскую пижамку на молнии. Марк был словно тряпичная кукла: подчинялся, не спорил, но и не произносил не звука. Его привычные границы рушились и он не понимал, как жить дальше. Он был уверен, что сейчас ему придумают новое издевательство, однако «родители» ни разу не упрекнули его за разгром, и разговаривали лишь ласково. Такое чувство, что все произошедшее сломало в нем что-то, сорвало какую-то привычную маску «крутого парня» и притворяться было больше незачем. — Пойдем наверх, милый… в этой комнате нужно сделать уборку, а кроме того, у тебя стресс… ляжешь спать сегодня с родителями, да, солнышко? Марк кивнул. Какая разница, чего он хочет, а чего нет. Пожалуй, это лучше, чем спать в одиночестве. Поднявшись из подвала, Алехандро вместе с Марком разместились на диване в гостиной. Папочка видел, что малыш устал, поэтому помог ему улечься и укрыл теплым пледом. Сам присел на край дивана и щелкнул пультом, включая детский канал. Мари погладила Марка по щечке: — Ты голоден, малыш. Чего хочешь покушать? — Мне все равно… а хотя… мне так понравились те булочки! — осмелился признаться он. — Любишь выпечку, милый? Хочешь, сегодня на десерт я испеку шарлотку с шоколадной глазурью специально для хорошенького Марки? От таких ласковых речей у Марка сами собой выступили слезы, видимо сказывался пережитый стресс, и он кивнул. Пока Мари колдовала над шарлоткой, Марк задремал и проснулся уже перед самым ужином.