У меня дурацкая память. Я помню преимущественно ночи. Дни, свет — это быстро забывается, а вот ночи я помню прекрасно. Поэтому жизнь кажется мне полной огней. Ночь всегда празднична. Ночью люди говорят то, что никогда не скажут днем.
Константин Паустовский, Блистающие облака.
После того, как Гермиона ушла, Драко даже не стал скрывать свое недовольство. Астория что-то бурчала под нос про гриффиндорку, с сильным нажимом обрабатывая оставшиеся раны. В итоге, прошипев от боли, Малфой решил, что справится самостоятельно и аккуратно забрал из ее рук лекарство. Беспомощность — достаточно привычное для него чувство. Настолько, что слизеринец ощущал его даже в компании тех, кто мог ему помочь, кто помогал всем, чем мог. И Драко вновь ощутил это, когда Астория начала вырисовывать какие-то узоры на его плече ногтем. Кокетливо и обыденно, поглядывая на его профиль. Она анализировала всю ситуацию вслух, а затем начала выяснять, что же вчера произошло у Грейнджер с Монтегю. Жаловалась на то, что он ушел слишком рано, и она даже не успела потанцевать как следует. Ужины и веселье. Танцы и развлечения. Улыбка и манеры. Желанные прикосновения и влюбленность, вошедшая в привычку. Фальшь. Картон. Кукла. Драко ушел при первой же возможности. Ускользнул из ее бархатных ручек. Одно плохо — в кабинет Макгонагалл. Вместе с Монтегю. Все, на удивление, обошлось выговором. Строгим и со снятием шестидесяти очков. С каждого по 15. От грозного тона Макгонагалл сотрясались стены. Портреты столпились у рамок и прислушивались к каждому слову. Новые сплетни, знаете ли, сами себя не разнесут. Морщины пожилой волшебницы казались глубже на разочарованном лице. Лекция была нудной и долгой. Когда женщина устала, за ней продолжил Снейп, который заклинал каждого из них на отработки до конца учебных дней. Его большой нос ходил ходуном, из-за чего на губы Забини ползла улыбка. Пару дней тому назад он на пару с Теодором нарисовал карикатуру. И благо Северус ее не заметил, иначе котлы бы они драили с удвоенным усердием. Стоящий рядом с Северусом Гораций опустил ладонь на плечо коллеги, и тот с недовольством замолчал. Все понимали, что сразу четырех игроков отстранить от игр не получится. Один капитан, другой ловец. Те вообще приносят основные очки. С набором в 3 игрока они не***
Она лежала на холодной темной плитке, которой был вымощен пол Малфой-мэнора. Голова кружилась, по всему телу пульсировала невероятная, огненная боль, очагами разжигающаяся в разы сильнее то там, то тут, будто бы кто-то подкинул в лесной костер еще немного сухих веток. Боль стекалась к проявляющейся надписи на левой руке. Грязнокровка. Из букв струилась алая, грязная кровь. Девушка не отдавала отчет потоку своих эмоций, преодолению боли, все громче крича, изнемогая от пыток Беллатрисы, нависающей над ней с окровавленным клинком. Ее темные волосы, падающие на светлое, окрашенное злобой и неимоверным удовольствием от приносимой боли, не скрывали безумного взгляда темных глаз. Муки доставляли бывшей заключенной огромное удовольствие. — Повторю свой вопрос, — тон Беллатрисы был с нотками сладости и удовлетворения, гнева и ненависти. — Где вы взяли этот меч? — проклятый клинок замер в миллиметре от кожи. Капли крови окрасили его острый конец. Грудь гриффиндорки болезненно вздымалась, из глаз катились слезы. Боль от заклинания сконцентрировалась в голове, стуча в висках. Казалось, что через мгновение она расколется на две части, не выдержав натиск непростительного. Девушка молчала. Не было сил произнести и слова. Казалось, что скоро ее покинут чувства и настанет верная смерть. Перед глазами сияла чернота с расплывающимися мыслями: силуэты друзей мелькали все ярче, в ушах стоял собственный крик и приторный, злобный вопрос темной волшебницы. Все годы промелькнули за те полчаса, которые ее пытали. Детство: праздники с родителями, выезды на природу, домашние посиделки. Первые годы обучения в Хогвартсе. Улыбка Рона, смех Гарри, сарказм близнецов и возмущения Джинни. Горячий шоколад и печенье Молли Уизли. Этого. Больше. Не будет. — Не смей молчать, грязнокровка! — клинок резнул по коже, заставляя выкатиться из уголка глаза последнюю горячую слезу на веснушчатую грязную щеку. Последний раз вскрикнув от боли, девушка потеряла сознание с мыслью о том, что смерть пришла к ней именно в Малфой-мэнор, когда серые глаза не смели мелькнуть в другую сторону. Она умирала под его взглядом. Левая рука была изуродована кровавой надписью. Последняя буква в слове «грязнокровка» собирала на себе проступающие капли алой крови… Гермиона проснулась в холодном поту, сминая края теплого одеяла. Груди вздымалась при каждой попытке поймать как можно больше воздуха ртом. Глаза были полны застывших слез. Все тело прошибла фантомная боль от воспоминаний, а шрам выжигало, словно раскаленным острием клинка. Это всего лишь кошмар. Перед глазами все ещё была обезумевшая Беллатриса, сдувающая темные локоны с лица. Мысли носились к последнему, что ощущала в тот отвратительный день Гермиона. Серые, цвета пасмурного неба, глаза застилали мысли. Срочно нужен свежий воздух. На часах было 1:15. Она спала всего 2 часа, а такое ощущение, будто всю норму в 8 часов. Вокруг все плыло. Когда девушка оглянулась, сразу не сообразила, где находится. Сквозь раздвинутые шторы пробивался лунный свет, полосой сползающий на деревянный пол. Присев, Гермиона схватилась за голову. Будто ее голова — это чугунный котелок, по которому стучат тяжелым железным половником. Когда боль утихла, Гермиона прислушалась. В башне было тихо. Лишь отдаленный шум тикающих в гостиной часов нарушал покой. Очевидно, Малфой видел десятый сон. Девушка быстро натянула кроссовки и клетчатую рубашку поверх спального топа и тихо вышла, прикрывая дверь. Проходя мимо комнаты Малфоя, она старалась не скрипеть половицами. Не хотелось выслушивать упреки завтра утром. Именно поэтому она направилась на Астрономическую башню, чтобы справиться с накатывающей вновь истерикой. И только после того, как побеспокоила портрет усача вспомнила, что даже не взяла с собой карту. Гриффиндорка прекрасно знала, что с двух до половины четвертого Филч выходит из своей комнаты на проверку. Даже спустя многие годы он действовал по этой схеме. Палочкой девушка на всякий случай тушила факелы, но при этом не использовала и заклинание освещения, чтобы не тревожить чуткий сон волшебников и волшебниц на картинах. Стук подошвы едва слышным эхом отскакивал от стен. Коридор заливал тусклый свет луны, шедшей на убывание. Ветер поднимал небольшие вихри, закручивая снежные хлопья, ветки мерно скрипели, отбрасывая редкие тени. Однако Гермиона не слышала всей этой прелести. В ушах раздавался стук собственного сердца. Голова была заполнена тысячей мыслей. Накатывала паника. Началось всё в первых днях июня. Тогда она просыпалась каждую ночь в холодном поту, сжимая ладонь сопящего рядом Рональда. До рассвета слезы стекали по ее щекам на голое плечо волшебника, пока большие ладони успокаивающе скользили по ее спине. Изо дня в день один и тот же кошмар. Холод пола мэнора, жгучая боль, Беллатриса и прожигающие серые глаза. Отчаяние и боль. В один день все прекратилось. Она не видела сны совершенно, засыпая и просыпаясь без мыслей и чувств благодаря зелью сна без сновидений. Сейчас, даже несмотря на огромное взаимодействие на уроках, Гермиона ни разу не просыпалась от кошмара, поглотившего ее здоровый сон на целый месяц. И вот этот день настал. Сердце бешено стучало. В памяти, словно пирографом, выжигались картинки: он стоит рядом с Беллатрисой, глядя в пустые глаза; он сидит напротив, выжидая момента, когда Гермиона поднимет на него взгляд; он стоит напротив и держит лицо гриффиндорки в своих руках, наслаждаясь темнотой ее глаз. Его губы касаются ее, он расслабляется под ее осмелевшими руками, наслаждаясь моментом. Он сидит в общей гостиной и внимательно ее слушает, подливая в бокал апельсиновый сок, чтобы никто не успел ее споить. Четыре разных Малфоя. И даже сейчас, когда волшебница поднялась на Астрономическую башню, он смотрел ей в глаза. Рядом витали два резных фонаря, освещая темное пространство. Гермиона остановилась в проходе, прикрывая лицо руками, чтобы стереть дорожки слез, которые обжигал холодный декабрьский ветер. Какого Мерлина он здесь забыл? — Я думала, ты спишь, — тихий голос разнесся небольшим эхом по пустой башне. — Не в этот раз, — и отодвинулся от края скамьи, будто больше на ней не было места. — Не знал, что ты сюда приходишь. Малфой часто здесь бывал в последнее время. С сентябрем и совместными занятиями пришли чертовы кошмары. Каждые два-три дня он просыпался в холодном поту и затуманенным взглядом. В ушах стоял крик Грейнджер, а перед глазами мелькал ее пустой взгляд. Весь сон он стоял и смотрел на пытки тетки. Это все, что он смог сделать в тот момент. Самый страшный момент в его жизни. Драко боялся, что никогда больше не увидит ее, не услышит голос, не посмотрит ей в глаза. Он боялся, что Гермиона перед смертью увидит его трусливый взгляд в объятиях Беллатрисы. Даже после всего случившегося башня очень помогала. Здесь всегда было прохладно ночью, и никто особо сюда не ходил. Сидя на деревянной скамье, можно было смотреть на россыпь мелких звезд по небосводу и выкуривать сигарету под поток мыслей о темном прошлом. Никто об этом не знал, кроме Блейза, Теодора и Пэнси. Теперь знает и она. И вполне справедливо. — Я стараюсь сюда не приходить, — голос дрожал. То ли от холода, то ли от слез, застрявших в горле. Она села рядом и уставилась на свои руки, колеблющееся под мелкой дрожью. На какое-то время башня погрузилась в неприятную на этот раз тишину. Малфой потихоньку наложил на Гермиону согревающие чары, чтобы она прекратила дрожать у него под боком, как бездомный пес под дождем. Палочка устроилась в правом кармане пижамных штанов. Для таких простых заклинаний не было смысла ее доставать. — Когда ты научился владеть беспалочковой магией? — тихо, почти шепотом, спросила она, чуть повернув к нему голову, когда по телу началось разливаться тепло. — Когда меня пытали за каждую ошибку. Тут грех не научиться. — Малфой достал из переднего кармана пачку магловских сигарет и вытянул одну. Поджег и сделал затяжку. Это был ещё один кошмар из прошлого. Ежедневно Беллатриса проводила безумные уроки. Каждая ошибка стоила ему непростительного. Россыпь шрамов от Круцио уродовала его торс меж глубоких полос от Сектумсемпры. Девушка переводила взгляд от линии челюсти вниз по шее, цепляясь за ключицы. Было видно, что Драко напряжен. Вены на его руках проступали сильнее обычного, из-за чего татуировку пересекало множество линий. Ведьма ненадолго задумалась, исследуя взглядом татуировку, которую, казалось, знала наизусть. Думала о том, почему каждый раз сталкивается с ним в самых неожиданных местах. Сегодня, когда вещи летели под крик Лаванды в чемодан, Гермиона все же задумалась: не совершает ли она ошибку? Жить с Малфоем — такая себе затея, учитывая события сегодняшнего дня, сегодняшней ночи. Сомнения покалывали кожу, но назад пути уже не было. Чемоданы собраны, а скандал с Лавандой разросся до такой степени, что гостиная погрузилась в тишину, когда девушка вышла из комнаты. И только стук колес и эльф в часах нарушали безмолвие. — Астория хорошо обработала раны? — почему-то решила произнести Гермиона, чтобы прервать неловкую паузу. Костяшки покрылись толстой корочкой, которая завтра уже отвалится, и аристократичные руки вновь будут неестественно бледны. — Я сам себе обрабатывал раны, — сигаретный дым уносил холодный воздух за пределы башни. — Если тебе так интересно, то лекарь из нее, как из Забини балерина. — Гермиона пустила смешок, но решила не отвечать на его взгляд, бегая глазами по сооружению. На губы рвалась улыбка. Непонятная улыбка, наподобие победной. — Что это было за представление? Гермиона сделала вид, что не понимает, о чем идет речь. — Не понимаю, о чем ты. — А то вдруг расценишь это с моей стороны как домогательства до своего неприкосновенного жениха, — процитировал Малфой писклявым, почти не похожим на ее, голосом. Гермиона коротко рассмеялась и все же подняла глаза. — Ревнуешь, Грейнджер? — Мерлин, Малфой! — Гермиона легко ударила его ладонью по плечу в недовольном жесте. — Ты почти женат на ней и спрашиваешь этот бред. Девушка чувствовала, как ее щеки начинают гореть. И начинала понимать, что в ее голосе вновь пронеслись отголоски ревности и сожаления. Он настолько хорошо выучил волшебницу, что мог понять по одному тону, когда она испытывала какую эмоцию. И Гермиона не сомневалась, что присутствие ревности этот змееныш заметил сразу. Еще раньше, чем она закончила ту фразу. — Я почти женат на ней, но мне это не мешает целовать тебя в темных углах, — съязвил Драко, и Грейнджер почувствовала, как он усмехнулся. На губы легло фантомное ощущение мягких губ Драко. Воспоминание, сводящее ее весь день с ума. — Хреновый, значит, у вас контракт. Она бегает за тобой, а ты от нее. — Ты умнейшая ведьма столетия, Грейнджер. Но иногда мне кажется, что ты глупа. Слизеринец затушил сигарету и щелчком пальцев растворил бычок в воздухе. Едкая табачная мята забивалась в ее легкие. Малфой с удовольствием наблюдал за нарастающим непониманием гриффиндорки. — Неужели ты не знаешь, что брачные контракты — желание несостоявшихся родителей, которые хотят заработать побольше галеонов? Злость в его голосе перемешалось с какой-то грустью и скорбью. Всю осознанную жизнь Драко понимал, что ему от этого никуда не деться. Хотелось этого избежать. Хотелось избавиться от этого как можно скорее. Гермиона понимала. Понимала все до последнего. Знала обо всем. И ей было его жаль. — Жить с человеком, которого не любишь, очень сложно. Волшебница тревожно поправила кольцо на безымянном пальце правой руки. Оно принадлежало Миссис Грейнджер, когда та была в ее возрасте. Небольшой камушек поместился в углублении сплетенных затейливым узором серебряных нитей металла. Драко не ожидал, что Гермиона начнет эту тему. Но решил ее не останавливать. Говорить с кем-то про любовь было сложно. Никогда ему не удавалось любить. Он любил маму, любил Паркинсон как сестру, любил Забини и Нотта братской любовью. Но любовь к девушке… Драко посчитал нужным выслушать ее. Ведь для Грейнджер всё это, очевидно, больная тема. И все же я бываю человеком, а не наглым упырем. — Никогда не понимала брачных контрактов и не понимаю до сих пор. Почему нельзя самому выбирать, кого любить и с кем проживать счастливую жизнь? — Чтобы чистокровность рода не испортил никакой вспыльчивый умник. Малфой ответил просто, сложив ноги по-турецки и глядя на луну, вышедшую из темных оков. Верхушки серых холмов, укрытых ночью, скрывали снеговые облака. После некоторого молчания Драко решил добавить: — Когда я был маленький, то спросил у мамы, почему чистокровные волшебники должны выбирать себе в пару только чистокровных, как сказал отец. Она отвела меня в другой зал, подальше от него, и ответила, что не важно, какой крови человек. Гермиона вслушивалась в его серьезный и немного мечтательный голос. Чего-чего, а услышать историю из детства Малфоя она не ожидала. — Я очень жалею, что тогда не задумался над ее словами, — серьезно сказал Драко и неожиданно взял ладонь Гермионы в свою. Эти слова не дались ему тяжело, как казалось парой месяцев назад. Стало даже легче дышать, когда она провела большим пальцем по тыльной стороне его ладони. — Прошлое есть прошлое. — Тихое прощение. Тихий отклик на его сожаления. И сейчас они будто бы первый раз видели друг друга в этом тусклом лунном свете. Их израненные временем и войной души были голы, ничем не прикрыты, мерзли от холода, царящего на Астрономической башне. Их преследовал один и тот же кошмар: война и прошлые обиды. Они просто сидели и делились своими ошибками, узнавали друг друга. Это было странно и приятно одновременно. Странно чувствовать в своей ладони чужую, приятно ощущать чужое тепло. Странно делиться переживаниями с бывшим врагом, приятно быть услышанным кем-то с таким же тяжелым прошлым. — Почему дракона два? —Гермиона озвучила вопрос, который не давал ей покоя все это время, чтобы заполнить вновь образовавшуюся дыру в их разговоре. — Пара драконов всегда лучше, чем один. Дракон не может жить без пары. — Не думала, что ты такой сентиментальный, Малфой, — она расцепила замок их рук и задумчиво провела пальцами по одному из драконов. — Может, Астория не такой уж и плохой вариант? Вы из одного и того же общества. Да и смотритесь неплохо. Она старается тебе понравиться изо-всех сил. — Грейнджер, ты как была наивной в детстве, так и осталась. — Он прикрыл глаза, пока гриффиндорка выводила на коже известные только ей узоры. Слизеринцу до безумия нравились ее прикосновения. — Если мы поженимся, то ничего хорошего не произойдет. Я подпишу себе смертный приговор. Мистера Гринграсса я бы не хотел видеть еще больше, чем своего отца. Тот еще жадный ублюдок. Мама явно не обрадуется такой родне. Гермиона чувствовала, что ему не очень приятно об этом говорить. Малфой достал еще одну сигарету и вновь закурил. Если он так заседает каждые несколько ночей, то почему еще не выплюнул свои лёгкие посреди квиддичного поля? Поэтому решила разрядить обстановку: — Что будем делать с Пэнси и Тео? — Даже Забини здесь бессилен, поэтому молча наблюдать за тем, как они стареют в одиночестве и пожирают друг друга глазами до могилы, — безысходно ответил Драко и отчего-то протянул ей сигарету с ментолом. Будто по привычке протягивает ее Нотту. Однако Гермиона без пререканий и «Мерлин, как ты можешь мне это предлагать» приняла и зажгла кончиком пальца. Неприятная горечь коснулась языка, а мята прокатилась по горлу, заполняя легкие. Малфой с приоткрытым ртом наблюдал за тем, как, устроившись поудобнее, мисс «правильность» и мисс «не курите в школьных коридорах, сниму очки» затягивала ядовитый дым и даже не разу не закашлялась. — Первый раз я закурила в доме Блэков с Фредом, когда стерла память родителям. Мне было около 16. Так что не смотри на меня так, будто я отдалась Волан-де-Морту. Драко лишь рассмеялся. Достаточно громко для пронизывающей замок тишины. Просто так. От абсурдности этой ситуации. Он курит на Астрономической башне с Гермионой мать ее Грейнджер. Звучит как бред сумасшедшего. Гермиона тоже улыбнулась. Его смех был слегка хриплым. Но, черт бы его взял, красивым. Малфой смеялся настолько редко, что слышать его смех так часто, как хотелось бы, вряд ли удастся. — Ты кашляешь от дыма, — припомнил он, когда приступ смеха прекратился. — Запах отвратительный. А на вкус вроде ничего. Но больше их мне не предлагай, — и струйка дыма покинула ее организм. Они сидели рядом, будто старые друзья, которым есть, о чем помолчать. Каждый думал о своем. Лунный свет стали перекрывать набухающие влагой облака. Был слышен шелест деревьев и вой ветра. Сонная тишина окутывала окрестности замка, позволяя жителям спокойно погружаться в сновидения. Полтора часа прошли незаметно. Замок пронизывала сказочная тишина волшебницы-ночи. Чародеи и чародейки на картинах мирно посапывали, за исключением тех, конечно, кто и при жизни мучился с бессонницей. Факелы время от времени зажигались от ощущения чего-то из плоти и крови поблизости. По пустому замку плутал старик-сквозняк, за окном завывал ветер, все еще продолжая нагонять снеговые тучи. Завтра вновь будет метель. — Почему ты не даёшь шанс Астории? — Гермиону не отпускал этот вопрос. Грейнджер наблюдала за ней с начала курса и прекрасно понимала, что та старается изо всех сил. Единственное, Астория не учитывала, что нельзя притворяться глупой для Малфоя. Ему не нравятся пустышки. Сердцу, конечно, не прикажешь. Но причины же должны быть. Они шагали в одну ногу меж теней прикрытых тяжелой шубой снега веток, танцующих по напольной плитке. Малфой удивился этому вопросу. И вправду, почему? Не потому, что Астория не соответствует его типажу, не потому, что недостаточно красива, не потому, что он не представлял ее в роли жены и матери своих детей. Был один главный, как он понял лишь вчера, нюанс: она не была Грейнджер, к которой тянуло, словно самым мощным магнитом. — Ты это спросила после того, что было вчера? Серьезно, Грейнджер? — было ощущение, что все произошедшее в ту ночь для нее — ошибка или опыт, или недостаток экстрима, или недостаток поцелуев и мужских прикосновений За этот день Драко уже достаточно раз вспомнил про их поцелуй. И все то время, которое она провела с ним в больничном крыле, думал о ее чертовых губах. Ловил ее взволнованный взгляд. — Вполне, — ответила она, когда до портрета усатого волшебника осталось около трех поворотов. Сквозняк трепал кудрявые волосы, а факелы освещали лицо, как и в тот самый вечер. Драко напрягся, ожидая продолжения. — Может ты зря игнорируешь ее. Более подходящего варианта ты не найдешь. На самом деле Малфоя мало кто выдержит. Астория уж точно привыкла к его замашкам. Однако Гермиона понимала, что отчасти несет бред. Тот вечер отзывался во всем телу мелкой приятной дрожью, разливался сладкой патокой по венам. Отвлечься не получалось. Меж книжных строк мелькали соблазняющие мысли, в компании друзей постоянно оказывался он. Везде. Чертов. Малфой. Он был везде, все время, каждую минуту рядом. Малфою хотелось назвать Грейнджер идиоткой. Хотелось высказать все, что он думает, хотелось… — Тише. — Гермиона не поняла, как в одну минуту оказалась прижата к холодной стене весом его тела. В нос ударил табак и парфюм. Его левая ладонь лежала на ее губах, заглушая восклик, а правая сжимала талию. Гермиона возмущенно ударила его ладонями в грудь, оставляя их на ткани футболки. — Слышишь? Девушка напрягла слух, стараясь пробраться сквозь звуки сердцебиения. Где-то вдалеке слышался скрежет старого фонаря Филча, его шаркающие шаги и слабый топот маленьких лапок старой Миссис Норрис. Когда гриффиндорка утвердительно кивнула, Малфой убрал ладонь с ее рта, давая сделать глубокий вздох. Гермиона успела пожалеть, что не укусила его за палец в последний момент. — Из-за твоих криков теперь придется ждать, пока этот старый идиот не уйдет. — Взгляд метался от широко открытых глаз к приоткрытым губам. — Из-за моих? — возмутилась Гермиона, внимательно отслеживая траекторию его глаз. — Твое «Серьезно, Грейнджер?» при желании можно было в Большом зале услышать. — Конечно я переспросил. Хотел убедиться, что у тебя херовое чувство юмора, а не недостаток извилин. — Было сложно сдерживать желание прикоснуться к ее губам, когда между ними оставалось всего ничего, а девичьи ладони скользили по груди. — И с тем, и с другим у меня все в порядке, — высокопарно заметила она, недовольно приподнимая бровь. — И заметь, я могла бы назвать тебя хамом, но сдержалась, потому что… Драко пристально смотрел в ее глаза. Темные-темные, как горький шоколад. И вспоминал, какого они цвета под лучами последнего октябрьского солнца. Девушка хмурила брови, а ее аккуратный нос ходил ходуном от каждого слова, которое она недовольно шипела в его лицо. Кудри падали на глаза, но она не поправляла их, все сильнее вдавливая ладони в его грудь. Драко не дал девушке договорить. Он впечатался в ее губы поцелуем. Смело и быстро. Без разрешения и прелюдий. Ее чертовы вишневые губы. Теперь этот вкус будет сниться ему в промежутках между их поцелуями. Если после этого она, конечно, не прикончит его непростительным. Гермиона опешила, когда Малфой сократил то мизерное расстояние, которое оставалось между ними. Но вместо того, чтобы отпрянуть, ответила на поцелуй. С охотой, пытаясь выловить еще немного воздуха и наполнить им легкие. Руки не слушались. Вместо того, чтобы оттолкнуть его и залепить звонкую пощечину, она поднялась ладонями по шее и зарылась пальцами в платиновые волосы. С каждым движением девушка льнула все ближе, а его руки все сильнее прижимали ее хрупкое тело к себе. Безумие. Чертово безумие. Чертово безумие на двоих. Это было неправильно. Неправильно целовать Грейнджер рядом с башней старост, где они живут вместе. Целовать ее, зная, что для нее прошлый поцелуй был ошибкой. Зная, что с каждым таким поцелуем они будут отдаляться друг от друга. Но он просто не мог по-другому. Ее мягкие губы, пальцы в волосах. То, ради чего он прожил этот безумный день. Его награда за драку. И его наказание одновременно. Не затянувшаяся рана на губе начала кровить, и поцелуй наполнился металлическим привкусом. Становилось тяжело дышать. Остатки воздуха болезненно покинули легкие, и они оторвались друг от друга, пытаясь схватить как можно больше кислорода. Драко прикоснулся к кровоточащей губе пальцем и понял, что необходимо будет ее заново обрабатывать. Но даже несмотря на боль, которая пульсировала под кожей, он улыбался, как идиот. Грейнджер его не оттолкнула. — Если еще раз так заткнешь меня, переедешь обратно в подземелья. Гермиона выскользнула из его рук, уносясь прочь. Голова кружилась, а на губы рвалась улыбка. Значит, это не было для него глупой ошибкой… Она улизнула из его рук быстрым шагом, почти сорвавшись на бег. Ночной тусклый свет падал на ее силуэт, который Драко провожал взглядом до самого поворота. Вокруг была тишина, разбиваемая гулким стуком его сердца. Слизеринец не понимал, как это произошло. Им руководило чувство, которое он игнорировал многие годы. Драко, очевидно, был влюблен. Влюблен в чертову Гермиону Грейнджер…