В то время как

      Ровно в час дня Крокодайл стоял у входа в свой же музей, в котором работает и которым, по сути, владеет, ожидая того богача Донкихота. Он и не ожидал, что блондин согласится на эту «авантюру». Не то чтобы он водит его за нос — ему действительно не нравится коллекция этого сноба, — но скорее по слегка другим причинам. Среди прочего мусора есть действительно достойные абстрактные и авангардные работы не только уже известных всему миру художников, но и, так сказать, «новичков», и зависть практически целиком поедала искусствоведа, ведь этот мужик в этом совершенно не разбирается. Смотреть на зал с картинами в особняке было почти больно: ощущения были такими же, будто он смотрел на кучу дерьма с лёгким блеском непереваренных мелких алмазов. Сколько ты не обращай внимания на камни, взор всё равно засорён говном. Ничего, он вправит мозги этому кретину. Шедевры он уже сам захочет продать в его музей, ну или, как минимум, периодически отправлять на выставки в качестве временных экспонатов, а остальное уродство выбросит к чертям собачьим.       Прошло пятнадцать минут с назначенного времени, и Крокодайл уже пожалел что выделил один из своих выходных напыщенному пижону. Он поднял вверх левую руку, не касаясь деревянной кисти, и раздражённо отвернул рукав, смотря на часы. Если Дофламинго опоздает ещё хотя бы на пять минут, брюнет просто развернётся и уйдёт. Своих дел у него тоже было просто навалом.       Через минуту на горизонте замаячила знакомая машина, и мужчина выпрямился, заведя обе руки за спину. Вот он, во всей своей «красе». Несдержанное богатство. Фи.       Автомобиль плавно остановился прямо перед старинной каменной лестницей, едва не оцарапав своё же покрытие. К слову, машина тоже была розовая. В тон к огромной шубе.       — Утречка, утречка, Крокодайл! — через чур дружелюбно воскликнул вышедший из салона мужчина. Он, наверное, и не понимал, что некоторые его фразы так и сочились напускными эмоциями, что звучат они неорганично и неестественно. Но Крокодайл видел и прекрасно понимал абсолютно всё.       — Да, доброе, точнее, добрый день, — спокойно ответил он, поднимая голову к собеседнику. Да, роста ему не занимать.       — Ох, точно, прошу прощения, я припозднился. На днях я уволил шеф-повара и вот уже третьи сутки подряд у меня проходят отборы. Сожалею, что так вышло.       Не сожалел он ни черта, но какая разница.       — Прошу, пройдёмте, мистер Донкихот.       «Мистер Донкихот» явно был недоволен, что с ним не общаются так же дружелюбно, как и он сам.       Крокодайл шёл слегка впереди, раскрывая двери ставшего уже родным места. Дофламинго послушно и молча шёл следом, придирчиво осматривая внутренности здания. Хоть глаза и были скрыты очками, брюнет мог сказать со всей уверенностью: ублюдка тошнит от одной только мысли о том, что он мог бы здесь находиться.       — Подавляющая часть залов занята временными выставками и экспозициями, поэтому сейчас мы с вами проследуем на седьмой этаж — самый последний в здании, — и там я проведу вам небольшую экскурсию и задам несколько вопросов.       Он подвёл их к лифту и нажал на кнопку вызова. Да уж, почему-то вспомнилось, как искусствовед, едва став директором музея, запросил у местных властей финансирование и разрешение на установку этого самого лифта. В подростковом возрасте это место было его единственным укрытием от остального мира, каждый раз, когда он здесь оказывался, ему приходилось тащиться по огромной, хоть и уже полюбившейся лестнице, а сил на то, чтобы добраться до последнего этажа, не всегда хватало. В этом абсолютно точно был плюс: людей здесь обычно не было, и экспонаты здесь были постоянными. Иногда он садился напротив любимых из них и раз за разом часами их осматривал, и снова и снова находил что-то новое, будь это какие-то маленькие детали, символизм или светотень на написаной маслом драпировке.       Борьба за лифт была практически ожесточённой: местные чиновники отказывались выдавать финансирование, мотивируя своё решение доходами музея в год. Они точно были глупцами, Крокодайл убедился, у власти редко стоят люди хотя бы с толикой знаний в голове. Пришлось нанимать аналитиков для того, чтобы доказать, что доходы и, собственно, пополнение казны увеличится, хоть и не сразу, если лифт всё-таки установить. Здание историческое, так что деньги на это нужно было потратить баснословные, мало кто позволит дробить относительно прекрасно сохранившуюся постройку шестнадцатого века. Заказать планы и чертежи, запросить осмотр и инспекцию, выбить разрешение — Крокодайл прошёл через все круги бюрократического ада, и получил в итоге то, что хотел. Продажи билетов действительно выросли, и на верхних этажах стало появляться всё больше и больше людей. Со временем.       Вот и сейчас они выходят на самом последнем этаже, брюнет отходит слегка в сторону от начала экспозиции и почти гордо окидывает помещение взглядом.       — Выставка здесь постоянная, но состоит в основном из репродукций. Я лично поставил каждую работу на своё место. Вся экспозиция — это временная линия, отражающая метаморфозы искусства на протяжении веков.       О том, что некоторые репродукции он сам и сделал, он промолчал.       — Как мудрёно ты говоришь, Кроки.       Крокодайл едва сдержал скрежет зубов и ругательство. Они здесь не за этим, так что нужно продолжать говорить.       В самом начале висели фотографии наскальной живописи — от самых древних рисунков к самым последним, — тут всё было просто: что вижу, то и показываю. Показываю как могу и чем могу. Затем искусство древнего востока, древнеегипетское Искусство, после — античное искусство, на котором пришлось остановиться подробнее.       — Они такие… белые, — нейтральным тоном произнёс Дофламинго, разглядывая гипсовую копию мужской древнегреческой скульптуры.       — Поверьте, просто белыми они выглядят куда более эстетически приятными, — Крокодайл прошёл к следующему экспонату, одновременно показывая на фотографии позади фигур, — раньше они выглядели приблизительно вот так, древние греки любили цвет, и скульптуры их тоже были цветными.       Блондин, очевидно, любил всё яркое, цветастое и вырвиглазное, но от фото слегка поёжился.       — Ты не замечал, что этот паренёк чем-то смахивает на тебя?       Донкихот продолжал рассматривать гипс, периодически стреляя взглядом на своего личного экскурсовода. Скульптура была абсолютно обнажена, а Крокодайл не любил флирт и заигрывания, так что он как ни в чём не бывало продолжил «тур».       То упоение, с которым он рассказывал о каждом экспонате, передать словами невозможно. Скорее всего, упоённо он звучал лишь для самого себя, а для слушателя слегка заинтересованнее, чем в любом другом разговоре. Брюнет обожал свою работу. Несмотря на то, сколько раз он побывал здесь, сколько раз видел каждое произведение, ему до сих пор есть что сказать и рассказать о каждом. Каждую экскурсию повествование слегка менялось, так, чтобы и посетители могли уловить суть, и он сам открыть для себя экспонат с другой стороны. Единственными исключениями являлись, пожалуй, лишь его собственные работы.       Дофламинго хоть как-то оживился лишь под конец, когда на холстах стало мелькать больше цветной геометрии, чем сдержанно-нейтральных сложных анатомических фигур. С ним всё понятно, но чёрт, Крокодайл зря что ли распинался здесь два с лишним часа?       — Теперь мне бы хотелось провести с вами небольшую беседу, с вашего позволения, естественно.       — Хах, «позволяю», Кроки. Я не знал, сколько времени займёт наша сегодняшняя встреча, так что на всякий случай я расчистил всё до завтрашнего утра.       Искусствовед не видел этого, но готов был поклясться, что ублюдок подмигнул за ярко-розовыми линзами очков.       — Я не трахаюсь со снобами, мистер Донкихот.       — Ух ты, у Кроки есть зубки!       Дофламинго привык получать всё, что он хочет, да? Не дождётся. Крокодайл тоже готов побороться за желаемое. ***       Очередная трапеза в ресторане, на этот раз вместо вычурного обеда скромные чашки кофе и небольшие десерты. Пить кофе в музейном буфете блондин наотрез отказался. На вкус Крокодайла всё же зря, помоями из аппаратов там не поят с того момента, как он встал во главе администрации, и там, к сожалению, кофе был лучше, чем даже здесь.       — Итак, начнём по порядку, думаю, — сказал брюнет, добавляя сахар в напиток, — почему вы вообще решили собирать картины?       Дофламинго широко улыбнулся.       — Душа запросила. Не хватало красок в жизни, каждый день был скучным, серым и однообразным, аж до тошноты…       — Вы не поняли меня, мистер Донкихот. Какова настоящая причина собирательства?       Улыбка на его лица медленно стала опадать. Неужто понял, что все его наигранные эмоции выглядят неправдоподобно?       — Чтобы закрыть дыру.       Дыру явно не эмоциональную, у таких людей, как Дофламинго, моральных переживаний нет от слова «совсем».       — Бездонную дыру с деньгами на банковском счёте?       Он не ответил, опустил голову, смотря в свою кружку. Видимо, вопрос поставил его в странное положение перед самим собой.       Однако через несколько мгновений, перестав даже пытаться заглянуть внутрь себя, он вновь поднял взгляд.       — Мне нравится твоя смышлёность, Кроки.       — Что ж, раз с этим мы разобрались, можно перейти к следующему вопросу, — брюнет снова проигнорировал ничем не прикрытый флирт, — кто ваш любимый художник?       — Малевич, — ни тени раздумий.       — Почему?       — Ну, его квадрат такой… впечатляющий. Смотрю на него и думаю: «да, такое мог придумать лишь гений».       От такого ответа Крокодайла чуть не стошнило на покрытый ковром паркет. Омерзительно, просто омерзительно. Человек назвал своим любимым художником того, у которого знает одну-единственную картину, и то самую известную и скандальную. И причина этой «любви» звучала почти издевательски.       — Ну а другие его произведения, помимо «чёрного квадрата» вы знаете?       Он промолчал. Вполне ожидаемо.       — Хорошо, а какое ваше любимое течение или направление в искусстве?       — Абстракция, — он звучал почти недовольно, явно пытаясь это скрыть. Не прокатит. Сам же на это подписался.       — Что вас привлекает в абстракционизме?       Услышав ещё один вопрос, явно более лёгкий для него, чем предыдущие, Дофламинго слегка расслабился и потянулся к своему кофе.       — Яркие цвета. Геометрия. Ничего лишнего.       То, что описывал его собеседник, явно звучало как супрематизм, но Крокодайл тактично промолчал. В конце концов, была и для него выгода нянчится с этим невежей. Блондин богат и известен, в прессе и СМИ в целом уже точно несколько раз обмусолили всю эту ситуацию, папарацци охотно подкидывают масла в информационный огонь. В конце концов, чем больше упоминаний Крокодайла в новостях, тем больше людей заплатят ему денег, будь то оценка предметов или посещение самого музея.       — Знаешь, ты меня своими вопросами сейчас в могилу сведёшь, — Донкихот раздражённо поёрзал в кресле, отправляя в рот ложку с тортом. — Я не люблю говорить на настолько личные темы, а ты просто берёшь и заставляешь меня копаться в себе на публику. Ты что, психолог?       — Искусство — вот настоящая терапия, — и брюнет, к сожалению, знал это на собственном опыте. — А для успешного лечения, как бы этого не хотелось, придётся вывернуть самого себя наизнанку.       — Я не собираюсь вскрывать саркофаг, который сам же и захоронил, — Дофламинго отставил пустую тарелку, чтобы приняться за следующий десерт, — я не бываю честным ни с кем, так с чего же ты решил, что ты, Кроки, особенный?       — С того, отродье ты чёртово, что ты сам на это согласился.       Нет, по-другому ответить Крокодайл просто не мог. Богач буквально вывел его из себя, сначала такими дурными ответами на вполне себе обычные вопросы, а затем таким хамским отношением. Богом себя, что ли, возомнил, так обращаться с людьми, у кого просишь помощи? Вероятно, да. Мерзость.       — Поэтому, будь добр, следовать каждому моему слову, как утята за мамой-уткой, нравятся птичьи метафоры, Минго?       Восторг. Крокодайл вызывал у блондина дичайший восторг своим холодным гневом, это было видно по изменившейся позе и возвращающейся на лицо удовлетворённой улыбке. Как же сильно искусствоведу не нравилось выступать в роли цирковой зверушки.       — Боже, Кроки, каждый раз, когда ты проявляешь свой прелестный характер, я действительно задумываюсь о том, что мы вместо всего этого могли бы заняться вещами поинтереснее.       «Помоги мне господь», — пронеслось в голове брюнета. Он прикончил свой кофе, резко поставил чашку на блюдце, поднялся с кресла и накинул на плечи любимый плащ.       — Через неделю, то же место, то же время. У меня есть уважение к себе, и я не позволю его топтать, повторись подобное хотя бы ещё раз.       Он стал неспешно удаляться от их столика, стараясь не привлекать внимание окружающих, но брошенная в спину фраза едва не заставила его вернуться и раскрошить череп сказавшего её мужчины:       — Смотри-ка, перешёл-таки на «ты». И спасибо за милую кличку, я очень признателен.       Отвратительно. Это определение Донкихота Дофламинго.