***
Юнги любит быть один. Ему нравится находиться в тишине. Даже будучи щенком он часто уходил из поднадоевшей компании других детей и слушал лес: щебет птиц, шелест листьев, копошение белки, перебирающей лапками на ветке в двадцати метрах от Юнги. Ему нравилось эту самую ветку находить исключительно по запаху и слуху, зажмурившись. К семи годам у Юнги было безупречное умение концентрировать внимание на окружающей среде и своих ощущениях, к восьми — хорошие рефлексы и неплохое чутьё. В девять, когда тренировки отца только начинались и ещё не отнимали много времени, Юнги на протяжении четырёх месяцев учился охотиться. Самостоятельно, потому что учиться охоте можно было только с двенадцати, а охотиться — с четырнадцати. Но через два месяца Юнги наконец-то поймал треклятого зайца. Повалил на землю, схватился зубами за шёрстку. Но убить не смог. Отпустил и долго пялился под ноги, испытывая не то злость на себя, не то желание заплакать. А ещё два месяца спустя он убил оленёнка. Убил. А потом испытал дикое желание отмыть кровь и рванул в сторону реки, где наткнулся на отца, пару охотников и на десяток щенков из своей группы. Отец лишь слегка приподнял брови на заявление Юнги. Сказал отвести к телу. Юнги отвёл. Сначала он старательно отводил взгляд от оленёнка — смотрел на непроницаемое лицо отца, на удивлённых охотников, осматривающих следы от зубов «явно принадлежащих ещё щенку», и на ребят, шепчущихся чуть поодаль. А потом отец положил ему руку на макушку и сказал: — Ты молодец. Он очень редко кого-то хвалил. Юнги кивнул. Взглянул на пустые, безжизненные глаза оленёнка. И зарыдал в голос. Это был последний раз, когда руки отца оторвали его от земли и прижали к себе. Последний раз, когда его гладили по спине и почти ласково успокаивали. Юнги рыдал, уткнувшись отцу в шею, пока они не вышли из леса. Всхлипывал, дрожал и судорожно втягивал в себя воздух всю дорогу до дома, прижимаясь щекой к отцовскому плечу. Он точно помнил, как мать не могла убрать его руки от плаща отца. Юнги не мог расцепить одеревеневшие пальцы. Не мог прекратить цепляться. Не мог, потому что никогда не хотел выбираться из самых безопасных объятий в этом мире. С ним на руках отец просто лёг на кровать. Сквозь слипающиеся глаза он видел странный взгляд, чувствовал нежные прикосновения матери к волосам, которая лежала за его спиной. Юнги заснул. И проснулся уже в совершенно ином виде. У него больше не было много свободного времени, он перестал плакать над убитыми животными. Началась учёба, тренировки, непосредственное присутствие рядом с отцом, требующим от него исключительно лучших результатов, первый гон, вылазки на большие расстояния, первая драка на смерть с волком, секс с течным омегой, после — посвящение в охотники, назначение главным среди них, участие в решении проблем стаи, получение титула следующего вожака и гора обязанностей, которые отец свалил на него. Чтобы наблюдать на пару со всеми, конечно. Проверять. И доказывать всем, что Юнги главный охотник и преемник вожака не потому, что его сын, а потому, что заслуживает этого больше, чем другие, потому что он безупречен во всём, что делает — начиная от идеального контроля за своими эмоциями и выражением лица, и заканчивая разработкой плана захвата другой стаи. Будучи ребёнком Юнги думал, что убил не оленёнка, а своё детство. Потом, с тринадцати лет всё сильно изменилось — альфа впервые дал о себе знать рыком, а не щенячьим скулежом. Юнги начал тренироваться как проклятый. Всё чаще и чаще вырывал из отца довольные усмешки и всё чаще валился на кровать без сил, вырубаясь в тот же момент, когда голова касалась подушки или того, на чём он спал. А потом это повторялось. Снова, снова и снова. Вот только никогда с тринадцати ему ни разу не хотелось послать всё к черту. К черту идут те, кто оспаривает его превосходство. И если они не хотят сами, Юнги любезно дотащит их, а живыми или мёртвыми — это неважно. Он, блять, был рождён, чтобы ему подчинялись, он никогда не чувствовал своего альфу ближе и сильнее, чем когда вгонял клыки в чью-то шею или когда перед ним опускали голову, признавая власть и силу. Перед этим ощущением меркло всё: тишина, уединение, завязанный омеге узел, удовлетворение голода, сон, отдых. Сгибать. Подчинять. Показывать силу. Вызывать уважение, послушание и страх. Это правильно. Это то, как и должно было быть. Тогда, сейчас, в будущем. Это идеально. Для Юнги идеально даже тогда, когда под носом, под боком, в поле зрения и почему-то даже в секундных мыслях был Чимин. Маленький раздавленный омега. Юнги не особо волновало чужое поведение. Горечь на лице, вспыхивающий в глазах страх при взгляде на Юнги, часовое времяпровождение на диване по вечерам, когда он сидел и не моргал, глядя на пол. Это было ожидаемым и логичным, учитывая всего третью неделю пребывания Чимина в поселении. Альфе на ожидаемо и логичное было похуй. Альфа хотел, чтобы Чимин чувствовал себя защищённым в стае Юнги, в доме Юнги, рядом с Юнги. Искал Юнги, нуждался в Юнги, хотел Юнги, улыбался Юнги, смотрел на Юнги, заботился о Юнги. Юнги хотел, чтобы альфа заткнулся. Ощущение того, что его несгибаемый и кровожадный волк скребётся изнутри, завывая побитой псиной, жёстко подбешивало. Это не прекратится — Юнги понимал. Потребность защищать кого-то так же тесно переплетена с его волчьей сутью, как желание подчинять. И если желание подчинять можно было удовлетворить стаей, то защищать хотелось Чимина. Такого раньше не было. Чимин не был ни первым, ни вторым, и даже не третьим омегой у Юнги. Хах. Он вообще пока у Юнги не был, он обещал его не трогать до спаривания, то есть — до священного августовского полнолуния. Всё станет хуже, когда он поставит ему метку. Вопрос лишь в том, насколько хуже. Потому что, на самом деле, ничего поделать с этим Юнги не сможет. Абсолютно. Пытаясь задушить порывы альфы, он душит только себя. Ту сущность, без которой собой бы не был и не будет. Вывод напрашивался очевидный — надо позаботиться о Чимине. Юнги с трудом представлял как это будет выглядеть, потому что бегать вокруг Чимина восторженным щенком не собирался. Он просто решил, что наберётся терпения. Даст чуть больше времени, чем рассчитывал изначально, и будет время от времени отдирать от лица равнодушие и убирать лёд из голоса. Юнги так и сделал. А потом Чимин начал злиться и огрызаться. Вот только причиной этому было, кажется, не ощущение безнаказанности, а отчаяние. Словно каждое его резкое слово было ножом, протыкающим и самого Чимина. Просто чтобы его не разорвало на части. Словно у него внутри места для таких слов не осталось. Юнги его ни разу не осадил. Метал ты-малость-ахуел взгляд и отворачивался. Думая о том, что чертовски облажался, уверенно решив, что сможет держать Чимина в страхе. Что сможет себя заставить, когда альфа был готов разодрать Юнги внутренности при попытке напугать Чимина. Юнги решил, что... ладно. К концу подходит только четвёртая неделя их знакомства. Он может себе это позволить. Учитывая, что при членах стаи Чимин на него даже косо не смотрел и пытался выполнять поручения матери, которая должна была познакомить Чимина с его обязанностями и объяснить как работает стая изнутри, чтобы тот со временем смог принять на себя роль главного омеги стаи. Но, кажется, пытался Чимин плохо. Если бы дела обстояли иначе, Юнги бы сейчас не сидел напротив матери. — Он не старается. Подними сейчас из могилы твою прабабушку, и она будет расторопнее. Прабабушка умерла в прошлом году, отметив свою сто вторую зиму и за пару часов до смерти успев стукнуть обалдевшего Юнги по башке своей тростью, потому что «у него, проклятого упрямца, нет щенков, и она не увидит своих праправнуков, ради которых прожила пару лишних лет». Она тогда знатно прошлась по отцу, по матери, по Юнги и по всем, кто ей был неугоден. Только рыдающего Тэхёна погладила по голове, обещая, что если его кто-то обидит, она из могилы встанет, чтобы дать тому по башке. И почему-то в тот момент посмотрела на Юнги. Юнги вздыхает. Крутит в руках дымящийся стакан с чаем и поднимает взгляд на мать, которая стоит напротив, с противоположной стороны стола. Длинные пальцы сжимают спинку стула, а губы поджаты — она очень недовольна. — Всё настолько плохо? — Настолько. — Он тебе с первого взгляда не понравился, — хмыкает Юнги, дёрнув уголком губ. Она не отрицает. Это не удивляет — его гордой матери мало кто мог угодить, а Чимин же был олицетворением всего, чем она себе быть никогда бы не позволила. — Я бы хотела, чтобы рядом с тобой был кто-то самодостаточный. Кто-то достаточно умный и сильный, чтобы быть тебе опорой, а не обузой. Тебя не должно удивлять, что я недовольна... — она поджимает губы в лёгком презрении и раздражении, подбирая слова. — Недовольна забитым мальчишкой, которого тебе навязали. — Меня это не удивляет, — Юнги молчит некоторое время. — И мне его не навязывали. Мы с отцом сошлись на том, что мне надо выбрать омегу из их стаи, и я выбрал его. Что тебе и так известно. Она лишь приподнимает брови, сухо обронив: — И ты выбрал самое симпатичное отверстие для своего узла. Голос матери сквозит раздражением, на что Юнги приподнимает брови — она ведь понимает, что единственное, от чего он отталкивался — лицо и запах. Так с чего бы ей озвучивать подобную ересь? Юнги это не возмущает. Лишь даёт понять, что Чимин действительно сильно ей не нравится и вряд ли по пустяковой причине. — А ты что хотела? — невозмутимо уточняет он. — Я хотела, чтобы ты не соглашался на эту сомнительную затею. От мальчишки нет той пользы, которой вы ждали. — Ты же не ожидала заинтересованности и отдачи от человека, которого лишили дома и заявили, что ему придётся спариться с альфой, который и лишил его дома? — Юнги откидывается на спинку стула. — Брось, мам. Ему нужно время. — Ты защищаешь его. — Просто озвучиваю факты. — Ты защищаешь его. — Это теперь моя обязанность, разве нет? Она смотрит на Юнги изучающе. Долго. И глаза наполняются чем-то, похожим на... обеспокоенность? — Он упрямый, — наконец говорит она. С лица сходит вся неприязнь и задумчивость, уступая место чему-то... чему-то слишком непривычному, чтобы Юнги смог понять. И что-то... расстроенное? Это заставляет напрячься. — При всей его пугливости, вялости и забитости, во всём, что он делает, в том как он смотрит, с каждым днём всё отчётливее и отчётливее я вижу неприязнь и упрямство. И однажды они выльются в ненависть, Юнги. Он принесёт вред себе, тебе и стае, когда прекратит бояться. — Предлагаешь мне держать в ужасе омегу, которому я поставлю метку и с которым заведу щенков? Резкость в его голосе её либо не удивляет, либо она этого не показывает. Она спокойно встречает его взгляд, выдерживает пару секунд, потом обходит угол и садится на стул. Юнги молчит. На крохотную секунду его пугает всплеск злости в груди. И слетевшее с губ — тоже. Он и сам планировал несколько месяцев просто держать Чимина в напряжении, достаточно испугав, чтобы тот не творил глупости. А сейчас бесится, потому что его мысли озвучили. Блядство. Две тонкие, изящные кисти накрывают руку Юнги. — Нет, не предлагаю. Ты его ещё не брал, не так ли? — Я не очень хочу говорить с тобой о том, кого я трахаю, а кого нет, — недовольно фыркает Юнги. — Юнги. Вдох. Выдох. Пару секунд на то, чтобы подавить раздражение. — Нет. Ещё нет. — Ясно. Ты сам решишь как поступить со своим омегой. Я не буду тебя донимать советами или вопросами, но я хочу, чтобы ты всегда помнил — вряд ли он смирится по-настоящему, сколько бы времени ты ему не дал. Она сжимает его ладони и смотрит. Смотрит так, что Юнги не может не напрячься всем своим существом. Он знает, что её слова имеют смысл, но... — Я могу и ошибаться, но я видела таких людей, Юнги. Они не гнутся, как ты хочешь. Они ломаются. И если хочешь знать моё мнение: лучше держать его в постоянном страхе и сделать его бесполезным, чем пригреть змею на груди. Он не может взять и отбросить в сторону то, что услышал. Не тогда, когда это слова его матери, не тогда, когда она ни разу за всю его жизнь не давала бесполезный совет, не тогда, когда она смотрит так. Но... Чимин? Чимин, который может на него огрызаться, но в итоге будет сидеть, вжавшись в самый угол дивана, как самое несчастное и беззащитное на свете существо? На которого порой стоит только злобно посмотреть, чтобы напугать и заставить опустить голову? — Я тебя услышал. Может, его мать и права. Может, альфа немного путает его мысли. Может. — Но глупый мальчишка из нас двоих — он, а не я. Она смотрит внимательно и видит что-то, что заставляет её хмыкнуть. Улыбнуться уголками губ, склонив голову набок. С нежностью, которую она проявляет только к нему и Тэхёну. И, пожалуй, к отцу. — Я знаю. Всё, что я хотела тебе сказать, я уже сказала. — Намекаешь на то, чтобы я ушёл? Она вопросительно приподнимает бровь. — Я занята. Но Тэхён может составить тебе компанию. — Нет, и без него обойдусь. Тэхён был его кузеном и приходился племянником его матери. Её сестра умерла при родах, а её мужа убил волк из другой стаи, когда Тэхён ещё не родился. Он знал о судьбе своих родителей, но считал Юнги и его мать своей семьёй. И любовь его матери к Тэхёну была причиной, по которой этому шумному и приставучему засранцу всё сходило с рук. До Юнги доносится стук в дверь. Это оказывается Хосок. Немного нервный и возбуждённый. — Юнги. Это срочно. — Что такое? Хосок медлит. Смотрит на мать Юнги, потом на него, и: — Чимин подрался с Чонхэ. ...что? Взгляд матери не читаем, бровь вздёрнута, а руки сложены на груди. Не удивлена. Просто отлично. — Пошли, — кивает он Хосоку, направляясь к выходу. Лишь когда они отходят от дома, он спрашивает: — Что произошло? — Меня послали за тобой, когда тебя не нашли, так что я точно не знаю. На месте они оказываются быстро. Издалека Юнги сразу находит глазами почти невредимого Чимина и молодого альфу с окровавленным лицом — Чонхэ — одного из его охотников. Юнги бегло успевает насчитать человек двадцать, но их становится больше с каждой секундой. Среди них как новые омеги, так и знакомые. Когда его замечают, пара человек отходит в сторону, освобождая место. Становится тихо. Юнги показательно обводит всех собравшихся взглядом. И останавливает его на Чимине. — Подойди ко мне. То, с какой скоростью глаза Чимина наполняются слезами, заставляет волка зарычать. Приходится приложить усилия, пусть и небольшие, чтобы подавить порыв обернуться к Чонхэ и разорвать его глотку к чёртовой матери. Чимин не сразу делает, что велено — медлит, упрямо вздёргивает подбородок. Но когда оказывается напротив Юнги выглядит так, будто готов разразиться слезами и наброситься на него. Чтобы выцарапать мне глаза, — думает Юнги. Нет, чтобы мы его утешили, — возражает альфа. Юнги поджимает губы. Чимин опускает голову. Вздрагивает, когда Юнги молча берёт его окровавленные руки и поднимает выше, осматривая. Костяшки пальцев сбиты к чертям, на правой руке сильнее — одна заживёт через пару часов, а другая — к вечеру. Абсолютно все пальцы и кисти измазаны в крови, но большая её часть принадлежит не Чимину. Хорошо. Он в порядке. Теперь надо разобраться. Надо разобраться, попутно уговаривая своего альфу не рвать никому глотку. Не рвать, ты слышишь? Смотреть на Чимина и оставаться спокойным оказывается сложнее, чем Юнги мог предположить. Поэтому он отворачивается к остальным, не выпуская руку Чимина, и спрашивает твёрдым голосом: — Что случилось? Поднимается небольшой шум, а потом вперёд выходит альфа — Соджун. — Мы прибежали на шум и увидели, как... как твой омега избивает Чонхэ. Мы их разняли, я отправил за тобой, и ты пришёл с Хосоком. Омега избивает Чонхэ. Не наоборот. Юнги смотрит на Чонхэ. Враждебность в его взгляде поубавляется, но голову он не опускает. Юнги чувствует жжение в дёснах — клыки чуть выдвигаются вперёд. Грудь почти вибрирует от проглоченного рыка, но голос ледяной в своём спокойствии: — Ты его не трогал. Утверждение, которое должно быть правдой. — Нет, — говорит Чонхэ. — Я его ни разу не ударил. Только пытался удержать. — Это правда, Чимин? Светлая макушка опускается ниже, но Юнги успевает заметить, как тот стискивает зубы. Чимин зол. Злее, чем Юнги когда-либо его видел. — Да. — Что он сделал? — Ничего. — Не лги мне. — Я не лгу, — тихо, с ноткой злости, которая сразу исчезает: — Он просто... он не сделал ничего. Юнги не верит. Чимин не будет бросаться на кого-то без причины, а ещё этот ублюдок Чонхэ никогда не отличался сдержанным характером — часто влезал в драки и распускал язык. — Что ты сделал? С ответом он не медлит и в этот раз: — Просто сказал, что для твоего омеги он какой-то слишком мрачный и недовольный. — И всё? — И всё. Юнги разворачивается к Чимину. — Это правда? — Правда. Так тихо и задушенно, что Юнги не может заставить себя давить дальше. Не при всех. Он снова осматривает руки, снова не видит ничего критичного, снова успокаивает своего альфу и отпускает чужие запястья: — Возвращайся домой и жди меня. Чимин кивает. Когда он уходит, Юнги смотрит на всех. Любому другому на месте Чимина он должен был сделать выговор и заставить извиниться за неуважение к законам стаи. Но Чимин — его омега, поэтому он может позволить себе в первый раз спустить ему это с рук. А так как мальчишка цел, а все утверждают, что это Чимин затеял недодраку, Чонхэ в этот раз не следует что-то предъявлять. Это противоречит законам стаи. Противоречит законом стаи, — думает Юнги, посылая Чонхэ ледяной взгляд. Противоречит законам, — повторяет Юнги, замечая, как в глазах другого мелькает ненависть. На короткое мгновение, а после он снова опускает глаза и голову в знак послушания, признавая превосходство Юнги. Желание вцепиться ему в глотку становится слабее. — Возвращайтесь к своим делам, — говорит он прежде, чем развернуться. К нему сразу пристраивается Хосок. Вскоре волки остаются позади, а Юнги замедляет шаг, оттягивая момент, когда придётся поговорить с Чимином. Лишние пару минут никому не повредят. — Слухи быстро разойдутся и никому не понравятся, — ровно тянет Хосок. — Я знаю. Если бы Чимин не утаивал что-то, дела обстояли бы иначе, но в сложившейся ситуации Юнги поступил правильно. Кроме того, укорять Чимина в лицо никто, кроме отца и матери, не посмеет, а они не станут. — Знаешь, Чимин, конечно, до сих пор не проявляет особого дружелюбия к кому-либо, но даже мне в голову не пришло бы, что он может на кого-то броситься и разбить к чертям чьё-то лицо. — Не твои ли волосы ещё не отросли? — Тогда он был жутко напуган и был волком, — отмахивается Хосок. Со своим близким окружением Юнги знакомил Чимина лично, и каждый раз чувствовал досаду, потому что Чимин не то что толком не говорил ни с кем — он ни на кого даже не смотрел. На пару ехидных замечаний Хосока опустил глаза ниже, мотнул головой в ответ на шуточный вопрос Чонгука, проигнорировал неловкую попытку Намджуна узнать о нём чуть больше. У него отлично получалось быть никаким. Разве только Тэхён заставил его пару раз похлопать ресницами, приводя в замешательство своим напором и дружелюбием, от которого его распирало, и Сокджин своим прохладным и изучающим взглядом... не то напугал, не то заставил чувствовать себя ничем. Они с тех пор не пересекались. Чимин, закрывающийся в коконе каждый раз, когда кто-то был рядом, не мог из-за пустяка наброситься на Чонхэ. — Я уверен, что этот ублюдок что-то сказал или сделал. — Вполне вероятно, — кивает Хосок. — Но Чимин бы разве не признался тебе? — Нет. Или не при вас. Хосок насмешливо фыркает: — Он не такой послушный, каким кажется, не так ли? — Не такой. — Что ты собираешься с этим делать?— интересуется с нескрываемым любопытством. — Пока просто ждать. Я несколько раз сказал ему не питать никаких иллюзий и просто смириться, но было бы глупо ждать, что он привыкнет так быстро. А дальше я буду действовать исходя из ситуации. Но мальчик он умный, должен придти к правильным выводам. — Ну, тогда удачи. Они останавливаются, потому что их дороги расходятся — Юнги надо вперёд, к себе домой, а Хосоку направо. Наверняка направляется обратно на базу охотников. — Надеюсь, привыкнет он ко всему быстро, потому что становится сложнее пресекать попытки Тэхёна узнать его получше, — усмехается Хосок. — Поручи Тэхёна Чонгуку, тому не будет лень с ним возится. — У Чонгука хуёво получается ему отказывать. О, вот об этом Юнги говорить точно не хочется. — Увидимся завтра. — Обязательно, хён. Дома он оказывается через пару минут, и первое, что видит, пересекая порог — Чимина. Тот сидит на диване, но вскакивает на ноги моментально и смотрит, стискивая кулаки и задирая подбородок. Смотрит вызывающе. Так, будто коснёшься его пальцем, и он разлетится на кусочки, попутно обрызгав тебя кипящей в нём злостью, едкой и колючей. Кровь с рук уже отмыта. — И как это понимать? — Ты уже всё правильно понял, мне нечего добавить, — ядовито бросает Чимин. А вот и четвёртый раз, когда Чимин огрызается. И первый, когда он делает это настолько бесстрашно и с презрением. Глаза Юнги сужаются. Даже альфе не нравится такой тон. — Ты разбил ему лицо и поранил себя. Так с членами стаи себя не ведут. Юнги проводит языком по внутренней стороне зубов, чувствуя, как зудит в дёснах от желания пустить клыки и оскалиться. — Немедленно объяснись, — требует, едва не выплёвывая слова. Терпеливее, Юнги. — И не так, как там. — Он сказал то, что мне не понравилось, и я его ударил. Всё? — Я постоянно говорю то, что тебе не нравится, на меня тоже кидаться начнёшь? — Я перед каждым альфой в этой ебучей стае должен послушно опускать глаза и молчать? Раздражённый рык застревает в глотке, и Юнги замирает. То, как Чимин смотрит, как рвано дышит, как срывается на крик, ощущается хлёсткой пощёчиной по щеке. Его словно бьёт по лицу чужая ярость, отчаянная и бессильная. Почти до осязаемой боли. Боли, которая принадлежит не ему, на самом деле — альфе. Юнги даже пару секунд ждёт, что сейчас услышит хруст. Чего именно он не уверен, но ждёт, потому что видит — в Чимине что-то ломается. Слова матери вспоминаются неожиданно. Верить в них он не начинает, но отчего-то прокручивает в голове пару раз. Нет. Нет, она не права. Он прикрывает глаза, коротко вздыхая. Перехватывает чужой взгляд, но сухой, а не заплывший от слёз. — Нет, Чимин. Не перед каждым. Можешь смело перекусить глотку тому, кто позволит себе лишнее, но ты, блять, не можешь из-за пустяков бросаться на людей, иначе тебя никогда не будут уважать. — Они и тебя не особо уважают, куда им меня, — огрызается Чимин, кривя губы. — Что? — Что слышал. Злость накатывает резко и сильно — берёт за глотку, жжётся в дёснах, вспыхивает в груди. Альфа скалит зубы и щёлкает зубами. И, наверное, не стой напротив него Чимин, пересилить эмоции альфа Юнги бы не смог. Юнги бы не стал. Вместо этого он коротко смеётся, мотая головой. Чимин моментально подбирается, напрягаясь, но не отступает. Будь на его месте кто-то, кто знал Юнги дольше, рванул бы со всех ног подальше, потому что... потому что, блять, что? Ты смеёшься в ответ на э т о? — О, малыш, лучше бы тебе мне не врать, — улыбка слетает с губ резко. — Что там произошло, Чимин? И непонятно, хорошо или плохо то, что Чимин находит в себе достаточно злости, чтобы ответить: — Всё было так, как я и сказал. Разве только перед этим он посмотрел на меня так... ты даже не поймёшь! — рявкает он внезапно, дёргаясь. Улыбка, в которой растягиваются его губы, кривая и уродливая в своей наигранности. И пусть Чимину не получается удержать её на губах дольше, чем пару секунд, но этого хватает, чтобы начать злиться и на него. Хватает, чтобы знать — Юнги не понравится то, что он услышит. Юнги не угадывает. — Зато теперь я уверен, что если мне не понравится, как ты меня трахаешь, точно найдётся кто-то вроде него, кто будет готов меня утешить. Не угадывает потому, что «не понравится» — чудовищное преуменьшение, по сравнению с той гремучей смесью, что бьёт ему голову. Клыки прорезаются. Он рычит. Шагает вперёд и хватает шарахнувшегося назад Чимина за локти, притягивая ближе к себе. Тот начинает вырываться. — Пусти! Прямо у Юнги под носом маячат сбитые костяшки и полыхающие злостью глаза, а запах, такой ахуенный, лучший из всех существующих, обволакивает Юнги с ног до головы. И в этот момент он ловит себя на том, что понимает своего альфу. Что ему тоже нужно совсем немного, чтобы захотеть схватить Чимина, спрятать где-то среди кучи одеял, предварительно пометив, а потом уйти, чтобы вырвать кому-то глотку. Юнги молчит, выравнивая дыхание. Разглядывает сквозь ресницы лицо Чимина, и чувствует веселье. Ненадолго — Юнги понимает, что из-за этого мальчишки терял самообладание за эти недели чаще, чем за последний год. Он не может себе этого позволить. — Знаешь, почему он не ударил тебя в ответ? — спрашивает Юнги. Голос звучит спокойно. — И почему в здравом уме никто к тебе и пальцем не прикоснётся? Потому что тогда у меня появится право убить их, и это не будет считаться нарушением законов стаи. О том, что он может убить и Чимина, Юнги умалчивает. — Если кто-то ко мне прикоснётся, а я не захочу, чтобы ты узнал, ты не узнаешь! — шипит ему в лицо Чимин. — Продолжай так думать, если тебе нравится водить самого себя за нос, — фыркает Юнги, выпуская чужие запястья. Чимин отходит от него. Юнги слышит, как бешено колотится его сердце. — Я разговаривал с матерью. Она говорит, что ты не хочешь её слушать и отвратительно выполняешь её поручения. — Я не мальчик на побегушках, мне плевать чему она там меня учит. Вы хотели больше омег в стаю? Дело сделано, ещё немного времени, ты меня выебешь, и заживём одной дружной счастливой стаей, но шнырять по всему поселению и... — У тебя будет ряд обязанностей, которые ты должен и будешь выполнять, — обрывает его Юнги. — Ты меня не слушаешь! — он вдруг топает ногой, всплёскивая руками. — Я не хочу! — Неужели? Твоё «не хочу» не имеет веса, ты ведь понимаешь? — Но я не маялся дурью в нашей стае! Я делал то, что хотел, и приносил пользу! — И что же ты делал такого полезного, м? — Охотился! Я был охотником! Юнги озадаченно замирает. Он не мог ослышаться. Приходится с сомнением переспросить: — Охотником? — Да, — воинственно рявкает Чимин. — С момента моего посвящения прошло три месяца, когда вы напали. И я был одним из лучших следопытов в стае, чтоб ты знал. — Охотник и следопыт не одно и то же, — прохладно замечает Юнги. Чем, кажется, задевает Чимина, потому что тот вдруг сам подходит к Юнги, почти вплотную, и говорит твёрдо: — Я знаю. И я был охотником-следопытом. Для охотника он немного трусливый. Если, конечно, не охотился, будучи таким разозлённым, как сейчас. Юнги подцепляет пальцами подбородок Чимина и тянет его наверх. Чужое личико слишком хорошенькое, чтобы представить его вымазанным в крови. Картинка с Чимином, выковыривающим из зубов кусочки мяса и выплёвывающим изо рта комки шерсти, забавляет. Не так, как возмущённое сопение, последовавшее за ухмылкой Юнги, конечно. — Неужели? — ехидничает Юнги. — И много зайцев ты отследил и поймал? — Много, — фыркает Чимин, отбрасывая резким движением пальцы со своего подбородка. — Если бы мне удалось немного оторваться и разогнаться в полную силу, ты бы меня не поймал. Это вызов. Омега бросает ему вызов. Его волк заинтересованно поднимает голову. Вперемешку со снисхождением, Юнги ощущает щекочущее чувство внизу живота. Предвкушение своей победы, демонстрация своей силы и власти над Чимином... это заводит. — Вот как. Ты знаешь, как проходит ритуал спаривания у нас? Чимин замирает. Медленно мотает головой, моментально напрягаясь. — Метка закрепляется с узлом, но до этого мы произносим клятвы под полной луной. Но союз считается благословлённым, если альфа ловит омегу и ставит ему временную метку. — Ловит? Юнги кивает, внимательно наблюдая за реакцией Чимина. — Когда восходит луна, мы обращаемся в волков, и нас провожают в лес. Если альфа сможет поймать омегу и поставить ему временную метку, тогда им разрешают спариваться. Дать клятвы под луной можно только после этого, потому что считается, что только так она благословляет пару. Это просто формальность, дань уважения предкам, которые спаривались исключительно в лесу, но на моей памяти было два случая, когда омеги убегали. Чужие глаза широко распахиваются. Волк довольно рычит, предвкушая. — И что с омегами? — М... ничего? Если луна против этого союза, ни у кого нет права с ней спорить. Правда, там есть нюанс — продержаться надо до рассвета, пока луна не покинет небосклон. — Почему ты мне это говоришь? — Что, совсем никаких догадок? Нет? Ладно. А теперь слушай меня внимательно, мой милый маленький омега. Если ты сможешь остаться не пойманным хотя бы в течении часа, я обещаю, что ты будешь волен делать то, что хочешь. Можешь остаться тут, можешь уйти куда глаза глядят, я не буду тебе мешать, потому что ты не будешь моим. Так я буду к тебе чуть более справедлив, верно? Чимин недоверчиво таращится на него. Потом размыкает губы, будто бы с трудом, и шепчет отрывисто: — Если ты сейчас лжёшь, ты просто конченный подонок. — Нет, Чимин. Я не лгу. Я просто уверен, что поймаю тебя. В чужих глазах начинает плясать огонь. — Зря.***
У них образовывается стая в стае. За те пять неполных недель, что они пребывали здесь, было пресечено одиннадцать попыток сбежать. Последняя была неделю назад, а шесть приходилось на первую неделю. Омеги и даже альфы влились в жизнь стаи, но её частью так и не стали. Выжидали и присматривались, и потому — наблюдали за Чимином. Сам он был хмурым в те дни, в которые Юнги замечал его с членами стаи. Ему доложили, что Чимина постоянно расспрашивают об отношении Юнги к нему, о том, правда ли работает иерархия стаи так, как им рассказали, и если да, то когда Чимин уже окажется повыше. Кажется, их впечатлила власть, которой обладала его мать. Он рассчитывал на то, что многие окончательно свыкнуться с новой жизнью, когда Чимин окажется следующим претендентом на её место. Хотя многие не верили. Юнги знал, что было несколько омег, которые пару вечеров торчали в библиотеке, изучая рукописи и законы стаи, в попытках узнать о реальном раскладе дел. Но и они убедились в том, что отец Юнги говорил правду, следовательно — надо ждать. Чимина это угнетало. Последние пару дней в поселении все готовились к празднику, и с каждым днём Чимин выглядел всё более и более подавленным. Не напряжённым и обеспокоенным, а именно подавленным — вина в его глазах читалась чётко, но ни разу Юнги не видел, чтобы тот сомневался в собственном выборе. Трусливый и самоуверенный глупыш. Кроме того случая, Чимин больше с Юнги не ссорился. Сгорбленных плеч, забитого и полного горечи взгляда Юнги за ним толком не наблюдал. Если раньше на людях он замыкался в себе и выглядел убитым, сейчас больше казался просто... незаинтересованным? Пусть всё ещё растерянным. Даже в те моменты, когда Юнги кидал ему в лицо неприятную правду — а это, блять, надо было делать — то вместо того, чтобы выглядеть задетым или трусливо возражать, Чимин возмущался. Сопел, сводил бровки и дулся. Молча. Кажется, он решил, что ни с чем мириться и свыкаться ему не придётся. Его уверенность дала трещину в полнолуние, на празднике, когда их, одетых в белую одежду, начали провожать в лес. Ночь была приятной. От удушающей дневной жары августа к вечеру осталась лишь приятная теплота воздуха, стоял приятный запах еды и напитков, разложенных на многочисленных столах, хохотали и носились туда-сюда щенки. Некоторые из них сидели перед кострами вместе со взрослыми, глядя зачарованными глазами на огонь. Часть из волков осталась в поселении, а их провожали только молодые альфы и омеги, старейшины и отец Юнги как вожак стаи. Намджун с Сокджином стояли чуть подальше: первый слабо улыбался, немного грустными глазами поглядывая на Чимина, а второй усмехался, явно забавляясь. Поймав взгляд Юнги, он кивнул. Ближе к отцу были Хосок, Чонгук и Тэхён. Чонгук исподтишка поглядывал на Тэхёна, который смотрел заворожённо и цеплялся за плечо Хосока. Юнги, бросив предварительный взгляд на отца и членов стаи, берёт подрагивающую ладонь Чимина в свою и тянет за собой. Тот первые пару секунд ногами перебирает не очень резво, заставляя вспомнить тот день, когда они встретились, и Юнги вытащил Чимина из толпы. Тогда он был слишком напуган, чтобы сопротивляться, и слишком шокирован, чтобы ориентироваться. Когда спустя минуты три Юнги останавливается и пересекается взглядом с Чимином, тот крутит головой, оглядываясь. Там, где они сейчас находятся, деревья растут не очень густо, и лунный свет беспрепятственно освещает местность, накладывая на всё своё сияние. Сияние. Другого слова, когда Юнги смотрит на Чимина, он не находит. Первое, что он видел на протяжении почти двух последних месяцев, просыпаясь и засыпая, было лицо Чимина. Казалось бы, этого достаточно, чтобы привыкнуть. Чтобы не стоять сейчас, пришибленный тем, какой он красивый. Когда смотрит в сторону, пристально разглядывая что-то вдали, когда хмурится, когда поворачивается к Юнги и замирает, чтобы секундой спустя глаза распахнулись, а рот приоткрылся. Секунда, две, три. Ладошка, на мгновение стискивающая его руку. Будто бы не специально. Будто бы против собственной воли. А потом неловко выскальзывающая из захвата пальцев, уже осознанно. Юнги смаргивает наваждение, озадаченный. Тем, что потерялся в реальности, и тем, что ему неприятно от потери чужой руки. В груди тянет почти болезненно от того, что Чимин бегает глазами по земле, делая шаг назад. Прочь. И это чувство принадлежит не Юнги, потому что Юнги не идиот. Он не будет чувствовать обиду из-за того, что Чимин хочет от него удрать. Тем более, что у него не получится. Ни за что, блять, не получится. Юнги поджимает губы: — Ты готов? — Готов, — распрямляя плечи и глубоко вздыхая. Хмыкнув, Юнги поворачивается к нему спиной: — Разденься и оставь одежду тут. Имей в виду, когда ты перекинешься и начнёшь удирать, я начну раздеваться, а потом последую за тобой. — Ты обещал мне один час, верно? Тебе очень сильно хочется мне верить, да, малыш? — Верно. Раздаётся шелест одежды. Юнги прислушивается к рваному дыханию, бешеной дроби сердца. Это привычно. Это то, что делает добыча. Это то, после чего следует мало с чем сравнимое удовольствие от осознания своего превосходства. Предвкушение опутывает внутренности, заставляя облизнуть сухие губы и запрокинуть голову назад. Он закрывает глаза. Давай же. Хруст костей. Рычание. Звук, с которым волчьи лапы отталкиваются от земли. Юнги тянется к рубашке и начинает её расстёгивать. Медленно, желая дать Чимину время и потянуть собственное удовольствие, но... Он слышит, как Чимин бежит и бежит быстро. Слишком быстро. Заставляя рыкнуть и нервно стянуть рубашку через голову, торопливо скинуть штаны, обувь, перекинуться и рвануть следом, щёлкая челюстями — Чимина уже не видно. Юнги бежит за запахом и шумом, спустя минуту начинает различать светлую точку, несущуюся вперёд с бешеной скоростью. Скоростью, в которой он Юнги не уступает, если не превосходит. Даже если у него не получится убежать, он может час оставаться не пойманным, — понимает Юнги. Может никогда больше не оказаться у него в руках, может отнять возможность зарываться ночью в волосы, вдыхая потрясающий запах, может больше не сопеть возмущенно. Может отдать это кому-то другому, а не им. Может не быть их омегой. И злость, которая приходит с этими мыслями, настолько звериная, что Юнги себя в ней теряет на пару секунд. Спустя минут десять расстояние между ними начинает сокращаться. До Юнги доносится едва уловимый, жалобный скулёж, принося с собой осознание — Чимин быстрый, но не такой сильный и выносливый, как Юнги. И меньше его. Конечно, меньше. Конечно, Юнги его поймает. Он так близко. Так близко, что ещё чуть-чуть — и его можно укусить. Вжать в себя, прорезать клыками нежную кожу и заявить, что теперь он Юнги. Их омега будет их. Он его сейчас поймает. Запах Чимина становится совершенно одурманивающим, когда Юнги прыгает, повалив Чимина на землю и сжимая зубами его холку. Достаточно сильно, чтобы тот не вырвался, но недостаточно, чтобы причинить вред. Чимин скулит, протяжно, жалобно, громко. Дёргаясь, суча лапами. Затихая, когда Юнги рычит, громко и требовательно. Поймал. Поймал. Он размыкает челюсти и рыкает. Хруст, пара секунд, и под Юнги оказывается Чимин в человеческом облике, упирающийся локтями в землю, в слабой попытке приподняться. Такой маленький и беззащитный под Юнги. Запах Чимина бьёт по мозгам с особой силой, когда Юнги принимает человеческий облик. Клыки прорезываются под дикий зуд в дёснах, который охватывает всё тело Юнги, когда он рывком поворачивает Чимина на спину и смотрит на шею. Блять. Блятьблятьблять. Омегаомегаомега. Юнги зарывается пальцами в волосы на затылке, подтягивая Чимина повыше под совершенно ахуенный всхлип. И кусает. И, будь он проклят луной, если это не самое лучшее, что он когда-либо чувствовал. Чимин сучит ногами, скулит щенком, а Юнги вгоняет клыки глубже, давит рукой между лопатками, заставляя выгнуться и прижаться к себе. По его спине скользят ладони — одна к шее, чтобы нежно провести пальцами, а другая вдоль спины, обнимая. В моменте нечеловеческая и непреодолимая потребность сжимать зубы начинает уходить. Клыки не втягиваются, но зуд проходит. В груди и животе разливается щемящее тепло. Юнги, отпрянув, ловит на себе разморённый и заплывший взгляд Чимина. Всё внутри требует его заласкать и Юнги не сопротивляется — гладит костяшками пальцев по нежной щеке, целует в челюсть, смотрит на оставшуюся после укусу ранку На свою, блять, метку. И наклоняется, прижимаясь к ней губами. Проводит языком, слизывая кровь. Чимин всхлипывает, зарываясь пальцами в волосы Юнги, от того тот почти урчит. Целует в шею, в которой прячет лицо. И дышит Чимином. Обнимая, не отпуская от себя, растворяясь и забываясь в запахе, который хотел вдохнуть и не выдыхать больше никогда. Который всегда должен быть с ним, на нём, в нём. А потом его отталкивают. Сердце Юнги падает. Боль в груди вспыхивает такая, будто в неё вогнали когти. Чимин всхлипывает. Тянется дрожащей рукой к шее, трогает пальцами свежую метку и смотрит на кровавые капельки. А потом, прямо на глазах Юнги, подтягивает колени к груди, обхватывает руками голову. И плачет. Громко и навзрыд. Юнги жмурится от первого звука, потому что больно. Было разумно предполагать, что Чимин так отреагирует, — думает он. Думает, но в голове стучит громкое и несчастное почему. Почему их омега так реагирует? Почему их омега плачет? Человеческая сущность берёт вверх. Не может не взять, когда альфа, которому Юнги не позволяет подойти к Чимину, чтобы утешить, прячется вглубь от пугающего осознания — это из-за них. И Юнги напоминает в себе в очередной раз, что это... Нормально. Это ожидаемо. Логично, что Чимин плачет. Даже если от неправильности каждой пролитой им слезы грудь Юнги дерёт. Это даже не его чувство — он раздосадован. Юнги встаёт на ноги. Неловко покачивается, смотрит вверх, на ветки деревьев, на луну, вдруг понимая, что её свет между ветками пробирается лишь участками, совсем небольшими. На одной из таких они и сидят. Это должен быть хороший знак. Смешно. — Нам надо возвращаться. Чимин мотает головой, не прекращая плакать. — Чимин. Понимая, что не дождётся ответа, Юнги перекидывается в волка. Несмело тычется носом в макушку Чимина, поддаваясь порыву. В руку и в плечо, заставляя поднять залитое слезами лицо. И, блять, Юнги скулит от вида трясущейся нижней губы и блестящих от слёз щёк. А Чимин почему-то заходится в слезах с новой силой. Когда они возвращаются, не смотрят друг на друга те долгие минуты, которые потребовались Чимину, чтобы успокоиться. Уже на месте Юнги, отвернувшись от Чимина, одевается, поворачиваясь только тогда, когда тот тоже одет. Чтобы подойти к Чимину приходится приложить усилия. Они всё ещё не смотрят друг на друга, когда Юнги берёт его за руку и тянет за собой. Чимин послушно плетётся следом. Их встречают радостно — теперь можно развернуться и отпраздновать как следует. Члены стаи Чимина выглядят немного настороженно, но остальных не особо волнует ещё более унылый вид Чимина. Тэхён становится кислым моментально, стоит ему взглянуть на Чимина, а Хосок вопросительно приподнимает брови, обеспокоенно уставившись на Юнги. Тот мотает головой. По пути к ритуальному камню, где заключаются союзы между альфами и омегами, встречает родителей — мать бросает холодный взгляд на Чимина и изучающий на Юнги. Отец хлопает по плечу, ухмыляясь, и провожает их на место. И там, когда они стоят на ритуальном камне, чтобы принести клятвы под луной, Юнги уже не может избегать смотреть на Чимина. Его глаза блестят от слёз, пара капель срывается с ресниц, но сорваться себе он не позволяет. Юнги держит в руках маленькие дрожащие ладони, произносит клятву, слушает обрывающийся и тихий голос Чимина, а потом опускает ему на светлую макушку венок из белоснежных лунных цветков. Ему идёт. Праздник, по традиции, продолжается без них, хотя молодые волки провожают их почти до дома и кричат вслед подбадривания и шутки. Но ничего сильно похабного — Юнги они опасаются. Чимин не пытается вытянуть свою руку, когда они оказываются дома. Позволяет утянуть себя в спальню, а голову не поднимает даже тогда, когда Юнги встаёт напротив него. Но. Его губы дрожат, и он плачет. Юнги медлит. Хочет отвернуться, но не может себя заставить. Аккуратно отодвинув ворот белоснежной рубашки Чимина, смотрит на метку. Хочет потрогать, но не решается. Чувствует удовлетворение, но оно перебивается... не то обидой, не то виной — чем-то не до конца понятным, но неприятным. — Болит? Чимин молчит. Словно и не слышит ничего. Мокрые ресницы подрагивают, а слёзы продолжают катиться по щекам. — Чимин. Ему не отвечают, только продолжают заливаться слезами. Невольно вспоминается их первая ночь в этом доме. Как Чимин страшно трусил, запинался, смотрел загнанно, но, несмотря на свой очевидный страх, пытался сопротивляться. Не стоял молча, полностью разбитый и сдавшийся. Он проебался. Просчитался и сглупил в тот день, когда сказал Чимину, что может отпустить его. Он просто дал ему надежду и власть над своей жизнью, которые собирался отобрать. И отобрал. Надо было его трахнуть раньше, а не тянуть до этого дня. Как-нибудь утром окутать едва проснувшегося Чимина феромонами альфы, возбудить под слабые протесты и заласкать до такой степени, чтобы Чимин и его омега начали просить узел. Они бы, скорее всего, точно начали бы это делать на определённом уровне возбуждения. А сейчас. Сейчас Чимин ему этого не простит. А Юнги должен завязать узел и окончательно закрепить метку. Должен. — Иди спать. Слова слетают легко. Слишком легко для чего-то настолько глупого. Чимин замирает. Поднимает на Юнги зарёванное личико и смотрит распахнутыми от шока глазами. — Ч-что? — Я всё ещё ненавижу повторяться. Иди спать. И оставляет Чимина одного в комнате, плотно прикрыв за собой дверь. Валится на диван, скидывая обувь, и прикрывает глаза. Издалека доносится шум праздника, сквозь окна пробирается яркий лунный свет, освещая всю комнату. Юнги думает о том, какую ошибку совершает, и как Чимин красиво выглядит с этим дурацким венком на голове.