***
Вечером того же дня они не говорят. Чимин, который, как Юнги доложили, не выходил из дома, настороженно подбирается, зырит из-под чёлки напряжённым и подозрительным взглядом, готовый не то бежать, не то откусить по плечо руку, которая попробует до него дотронуться. Юнги фыркает и заваливается спать, чтобы проснутся утром в одиночестве — Чимин предпочёл диван. Следующие три дня происходит то же самое, но ночью четвёртого Юнги просыпается, когда одеяло аккуратно отодвигается и под него тихонько заползает Чимин. Умещаясь на краешке, подальше от Юнги. Юнги не даёт понять, что проснулся, но на утро обнаруживает, что Чимин сопит ему в плечо, примостившись под боком. К вечеру шестого дня бдительность Чимина ослабевает, и, несмотря на очевидную опаску в глазах, он заговаривает, и они обмениваются парой фраз. И ни в тот вечер, ни на следующей неделе не звучит ни одного вопроса про ту ночь, когда Юнги его оставил. Чимин был безупречно осторожен в компании Юнги, тщательно следил за каждым своим словом и лишний раз не оставался наедине. Складывалось впечатление, что Чимин был уверен в том, что стоит ему задать уместное «почему», как Юнги там же повалит его на землю и трахнет. Между тем отец успевает пару раз спросить как ему Чимин, хохочет в ответ на сдержанное «трахать можно». Мать ожидаемо не ставит свои слова под сомнение и не поднимает тему Чимина, но глаза холодеют при упоминании его имени. Ситуация в стае начинает нормализоваться: стычки медленно сходят на нет, попытки сбежать больше не предпринимаются, и число патрулей сокращается. Не до прежнего объёма, конечно. Начинается сбор урожая, очень богатого в этом году, проходит он не очень спокойно, но хорошо. У Юнги появляется больше свободного времени. Через месяц или полтора он сможет полноценно вернуться к охоте, а не сбрасывать напряжение время от времени. К концу сентября начинает холодать, и Юнги, только вернувшийся домой, снимает лёгкий плащ, мельком думая, что недели через две придётся вытаскивать из сундуков тёплые меха, и ему прилетает в затылок: — А что между Тэхёном, Хосоком и Чонгуком? Юнги это забавляет. Первая не между-делом-фраза, которую адресовал ему Чимин — это? — А что, ты с Тэхёном недостаточно снюхался, чтобы спрашивать у него? Чимин обиженно фыркает, начиная дуться и хмуриться. У него отвратительно получается притворяться, но он пытается: старательно строит отстранённое и незаинтересованное лицо, словно даже на появление Юнги не обратил внимание, а продолжил сидеть на диване с потрепанной книжкой. И, кстати, есть кое-что новенькое в поведении Чимина. Что-то смахивающее на обиду. Смахивающее удачно. — Это долгая история, на самом деле, — говорит Юнги, краем глаза замечая, как вся показательная незаинтересованность слетает с лица Чимина. — Тэхёну нравится Хосок. — Это он успел сказать. — Не удивлён. Он пару раз признавался Хосоку, но тогда Тэхён был щенком, и Хосок пару раз над ним посмеялся. — Посмеялся? — ощетинивается Чимин. Сердитое выражение лица Чимина в целом очень забавное, когда понимаешь, что он не столько злится, сколько пытается держать дистанцию своими ощерившимися зубками. — Посмеялся, а не высмеял. Тэхён тогда был щенком и не обиделся, просто поскакал дальше. Не помню, чтобы он ещё признавался Хосоку в любви, но тёрся всегда где-то поблизости. А вокруг Тэхёна начал тереться уже Чонгук. — Чонгук говорил, что Тэхён ему нравится? — любопытствует Чимин, приподнимаясь на диване. Юнги валится в кресло напротив. — Тэхёну нет, но мне и Хосоку — да. И то потому, что хотел выяснить намерения Хосока, потому что сам Чонгук хотел бы ухаживать за Тэхёном, как альфа за омегой. Глаза Чимина округляются. Его озадаченное личико выглядит внезапно миленьким. — Да? А когда это было? — Года три назад. — И он так и не начал ухаживать? — Нет, — фыркает Юнги, вытягивая ноги и разминая шею. — Почему? — Тэхён всё ещё не пытается скрыть свою симпатию к Хосоку. Хотя прошло уже почти шесть лет. А это что-то да значит. А ещё Чонгук отдаёт себе отчёт в том, что Тэхён маленький ублюдок. Это было запутанно. Когда Чонгук, явно сильно нервничая, рассказал и прямо спросил Хосока о Тэхёне, тот рассмеялся и отмахнулся, пообещав Чонгуку помочь во всех его сердечных делах и начинаниях. И он пытался помочь. Это Чонгук трусил и увиливал. Напрягался, нервничал, давил фальшивую улыбку. Юнги видел, что его останавливает то, что на протяжении уже многих лет влюблённый и восхищённый взгляд Тэхёна направлен на Хосока. Исключительно на него. Ещё более запутанным всё делало то, что чувства к Тэхёну начали появляться и у Хосока. Он не пытался что-то сделать, вёл себя с Тэхёном как и прежде — обворожительно улыбался, шутил, трепал по волосам, как младшего глупого братишку. Но его взгляд. Привычно прищуренный и хитрый начал заливаться патокой, тягучей и вязкой. Как будто не было ничего лучше, чем смотреть на Тэхёна. Юнги не мог сказать осознавал ли вообще Хосок свои чувства, но в их наличии был уверен, точно зная — это не самонадеянно с его стороны. Он видит. И Чонгук видит тоже. Но, наверное, скорее позволит злости сжечь его изнутри, чем эту злость направит в сторону Хосока. Потому что ему Хосок заменил семью, когда его родителей растерзал медведь, убивший ещё пару волков, но оставшийся не пойманным. Потому что бесследно исчез на границе их территории, теряясь на чужой. Они слишком долго тянули с его поисками — альфы только вернулись в стаю после продолжительных битв, было много раненых, и когда они уже организовали охоту, разделившись на группы из пяти волков, которые вместе могли одолеть такого огромного зверя, медведя уже не было. А ещё был Сокджин. Он не лез, если не брать в расчёт едкие шутки. Но Тэхён... сучонок Тэхён был ему по вкусу — с ним можно перетереть о любой сплетне, он красивый, производит обманчивое впечатление хорошего человека и вдобавок может попытаться откусить Сокджину член — всё, как тот любит. Всё, что у него бы уже было, если бы не специфическое проявление заботы о Чонгуке. Специфическое и крайне сомнительное в своём непостоянстве. Не будь у Тэхёна лица Тэхёна, всё обстояло бы иначе. Сокджин бы на него не взглянул, Чонгук бы не начал засматриваться, и не случилась бы его проблемная и болезненная влюблённость. Тэхён был красив так, будто его лицо кто-то нарисовал и потратил годы на то, чтобы сделать его таким безукоризненным. Конечно, это видели все вокруг. Конечно, он и сам об этом знал. Юнги не замечал за ним самодовольства, как в Сокджине, и не замечал хоть чего-то наигранного в его непосредственности. Потому что непосредственности вообще не существовало. Была доброжелательная незаинтересованность, которая в тандеме с красивой внешностью и улыбчивостью делала Тэхёна очаровательным для других. Рисовала заботливым, ласковым и немного наивным. И вот последнее редко какого альфу не цепляло. Распахнутые и доверчивые глаза, поглощающие каждый твой жест, на уровне инстинктов понимались как «я перед тобой, альфа», «я знаю, что ты меня защитишь», «я могу быть твоим». Подобное, блять, даже на Юнги действовало. Иронично, что быть дружелюбным он не пытался — он был. И в этом отношении они в корне различались — Юнги предпочитал не тратить лишней секунды на бесполезных ему людей, а Тэхён тратил его на всех и каждого, не утруждаясь вникать в суть того, с кем общается. Быть неразлучным с кем-то в течении пары недель, а потом забывать с ним даже здороваться, потому что он потерял интерес, было вполне в духе Тэхёна. И за всем этим прятался сучий и мерзкий характер. Было странно, что он вызывал симпатию у людей, которые могли понять, что он из себя представляет. Было странно, что этими людьми были Сокджин и Хосок. Но Юнги лезть не хотел. У него проблем хватает и с Чимином... ...который ненормально быстро меняется в лице и вскакивает на ноги, поймав на себе чужой взгляд. Словно только сейчас понимает, что они разговаривают. Он ведь должен осознавать, что только оттягивает неизбежное. Разве лучше жить в пугающем ожидании? С тревогой, жадно сжирающей от тебя по куску каждую ночь, когда подавлять её уже не выходит. — Я хочу спать, — торопливо и сбивчиво. — Сядь. Чимин весь сжимается, но слушается. Юнги немного медлит, прежде чем спокойно спрашивает: — Как тебе работается? Горящие от напряжения глаза тухнут. Не из-за облегчения — чего-то ещё. Чего-то мёртвого. Юнги прищуривается. — Нормально. — Н-да? — Я просто делаю абсолютно всё, что говорит твоя мать. — Но она всё ещё недовольна тобой, верно? Он молчит. Не поднимает взгляд некоторое время. Выражение лица сначала кажется непроницаемым и лишь потом — никаким. Когда Чимин заговаривает, слова звучат глухо: — Нет. Но я правда делаю абсолютно всё, что она говорит. Голос, мёртвый и бездушный, за пару секунд стирает в порошок ту его часть, которая собиралась серьёзно и основательно поговорить с Чимином. И Юнги — отчего-то, блять, снова — не может заставить. Ни себя, ни его. Ещё две недели. Он даст ему ещё две недели. — Иди спать, раз хотел.***
— Куда ты меня ведёшь? — Увидишь. Чимин откровенно нервничает и едва поспевает за быстрым и уверенным шагом Юнги, который ведёт его на западный край поселения. Оно у них достаточно большое, чтобы ушло пятнадцать минут быстрой ходьбы от центра до штаба охотников — огромного деревянного здания, рядом с которым была расположена бойня, тренировочные площадки и где-то в сорока метрах начинался лес. Издалека из штаба выходят Хосок и Чонгук. Юнги останавливается, оборачиваясь к Чимину. И почему-то говорит не то, что хотел, а замирает. Поймав себя на внезапной мысли — Чимину нужен новый плащ и новые меха. Юнги успел увидеть большую часть его гардероба, когда ещё в его деревне провожал в общежитие омег, чтобы тот собрался. Одежды и обуви у него было сильно меньше, чем у Юнги, многие из них были потасканы, хотя пару новых Юнги заприметил. Заприметил он и тот факт, что одежды у Чимина было больше, чем можно было ожидать у омеги из небольшой деревни, у которого нет ни родителей, ни альфы. Насчёт отсутствия у Чимина альфы Юнги был уверен — на нём не было ни намёка на чужой запах и феромоны, и сам он ни словом не обмолвился, что от него было ожидаемо. До слов «почему именно я» должно было бы прозвучать нечто другое: «У меня есть альфа». «Мы собираемся спариться». Не то чтобы это имело большое значение, если быть честным — у омеги нет метки и нет щенков, значит — подходит. Просто добавилась бы лишняя морока с поединком и убийством. Чимину не было наплевать на членов стаи, но и самоотверженности в отношении них тоже не наблюдалось — словно не было того, за кого он был готов на жертвы. Кроме себя самого. Это было и плохо, и хорошо. Плохо для их плана, но хорошо лично для Чимина и Юнги: тот мог оценить, во-первых, прелести жизни в большом поселении, в котором жить удобнее и безопаснее, чем в маленькой деревне, и, во-вторых, власть, которую бы рано или поздно получил. А в перспективе точно привязался бы к своим щенкам. Их щенкам. Но насчёт альфы Юнги в один момент засомневался. Когда стоял, подпирая спиной дверь в чистой, но тесной и малость убогой комнатке с одним окном, а Чимин сидел на узкой кровати и складывал свою одежду в сумку, старательно пытаясь вместить как можно больше вещей. Старательно, но не расторопно. Это раздражало Юнги, но он видел, что Чимин на грани слёз и подавлен, поэтому не торопил — в конце концов его в первый и в последний раз уводят из дома непонятно куда. Десять-пятнадцать минут Юнги был согласен подождать. А потом заметил, что Чимин складывал плащи, которые дарили либо партнёры, либо альфы, которые ухаживали за омегами, в знак своих серьёзных намерений. Эти плащи и накидки отличались от обычных: не слишком широкой полоской меха, которая и нужна была, чтобы греть шею, был отделан не только воротник, а и края, так, чтобы отделка спускалась и к груди. Она в принципе была больше и пушистее. Отличались и меха спаренных омег от тех, у кого просто были альфы. Это веками служило опознавательным знаком для альф и посланием от омег. Молчаливым, но понятным «не лезь». Или в более редких случаях: «не лезь, если не готов сразиться насмерть». К слову, если омега не принимал ухаживания, но подарок оставался у него (неважно по какой причине), и он хотел его носить, то ему обязательно нужно было срезать мех, даже если он едва-едва спускался ниже шеи. — У тебя разве есть альфа? — Нет, — тихо ответил Чимин, прекратив складывать плащи в сумку. — А откуда плащи? Такие дарят только в знак ухаживания. — Это просто... оставшиеся подарки. Не от кого-то особенного. И почему же тогда он не срезал мех? Вариант, в котором ему могли подарить меха недавно, весной или летом, Юнги отклонил — они были явно тяжёлые, зимние, такие дарят либо холодной осенью, либо зимой. Хотя... это разве важно. — Не смей забирать их с собой, раз не удосужился обрезать. Чимин застыл. Губы задрожали, как и пальцы, но плащи он всё равно отложил. Юнги без интереса смотрел на них — из чувств к Чимину у него было только лёгкое желание трахнуть, сильное нежелание делиться, а обладать единолично, которое принадлежали альфе. Позволить этим мехам находиться в его доме всё равно, что по собственной инициативе ткнуться носом в вонючее дерьмо другого альфы. Ткнуться и сожрать. ...и это не то, из-за чего всё остальное должно было вылететь на пару мгновений из головы. Просто потому, что подул холодный ветер, и Чимин плотнее закутался в плащ. Юнги душит этот порыв. Душит альфа, смыкающий когти вокруг шеи: Заботься о нём. Он наш. Ему нужно показать, что мы самые лучшие. Мы самая достойная пара для него. Мы обеспечим и защитим его. Юнги заталкивает эти мысли подальше, ощущая, как альфа недовольно щёлкает челюстями — «успокойся», — а Чимин озадаченно хмурится и молча ждёт. Юнги оглядывается на штаб, заставляя и Чимина бросить туда беглый взгляд. — Ты говорил, что был охотником и следопытом. И это застаёт Чимина врасплох — он теряется. На секунду глаза распахиваются, будто бы в понимании и надежде, но та исчезает, уступив место явному неверию. Почти уступив. Чимин несмело кивает, теребя пальцами рукав плаща. — Я включил тебя в команду Хосока, Чонгука и Сокджина. Их команда одна из самых результативных, но ты быстрый, а если и хороший следопыт, то лишним не будешь, — следя за реакцией. И под шокированный выдох добавляет так же ровно: — Но я тебя оставлю в охотниках, только если хорошо себя покажешь. Если нет — будешь носиться по поручениям моей матери до конца своих дней. Даю тебе две недели, чтобы показать себя. Всё понял? Чимин всё ещё пребывает в шоке и не сразу догадывается закивать. И, чёрт, Юнги вмиг обезоруживает то, как начинают светиться чужие глаза. От этого внезапно становится немного не по себе. Блядство. — Иди, они всё тебе объяснят, — говорит он. Чимин отчего-то мешкает, не двигаясь с места и только поглядывая в сторону штаба. Секунда, две, три. Юнги вопросительно приподнимает брови и сухо роняет: — Если заставишь меня повторить, я передумаю. — Не надо! — едва не подпрыгивает Чимин, моментально встрепенувшись. — Я иду. И лишь когда на Юнги перестают смотреть чужие глаза, он вспоминает о том, что забыл. О том, что тут же перерасхотелось говорить. Юнги прикрывает глаза. Перерасхотелось, значит, да? Откуда вообще взялось это нежелание напомнить? Он и так пошёл на поводу у Чимина пару раз. На поводу у альфы. Или себя. Что хуже — непонятно. Скорее всё в разной степени глупо — Юнги не собирается рушить из-за какого-то смазливого мальчишки то, на что ебашил как проклятый всю свою жизнь. — Чимин. — Д-да? — оборачивается тот. — Если ты правда хорош, то я возьму тебя в охотники. И даже когда придёт время, буду позволять тебе возвращаться к охоте, но рано или поздно тебе придётся разделить обязанности с моей матерью. Это не блажь и не попытка тебе досадить, а дань традициям и законам стаи. Уголок губ Чимина дёргается в попытке криво усмехнуться, но у него не выходит. Он открывает рот. Через секунду смыкает губы. Смотрит в землю пару мгновений, стискивая кулаки, а потом разворачивает и молча идёт к Хосоку и Чонгуку.***
Юнги успевает только подцепить вилкой кусочек мяса, когда: — Я удивлён. Сокджин приземляется с другой стороны стола, привлекая внимание пары людей, сидящих не слишком далеко от них. Столовая представляла собой большое здание с высоким потолком и отдельной кухней. По всему периметру вдоль стен были расставлены диваны и стояли камины, а пара десятков столов были выставлены в ровные цепочки на расстоянии где-то пяти шагов друг от друга. Если надо было что-то объявить всей стае, то это делалось здесь, поэтому стол вожака стоял так, чтобы его могла видеть большая часть стаи. И его стол был больше и длиннее, вокруг него стояли стулья, а не две длинные скамейки по каждую сторону. Ели за ним только вожак и главная омега, а другим выпадала такая возможность, если их приглашали. Такое случалось либо когда надо было обсудить что-то важное, либо если этот человек был предводителем делегаций других стай, которые приходили на переговоры. Юнги предпочитал дальний стол, расположенный ближе к окну — вход и кухня располагалась в противоположной стороне, поэтому шума было чуть меньше даже сейчас, когда все подтягивались на ужин. — Удивлён, значит. К концу подходил пятый день с того момента, как Юнги отвёл Чимина в охотничий штаб. Он стал заметно бодрее утром и откровенно угрюмее вечером. То ли возвращаться не хотел, то ли охота проваливалась, и он расстраивался — Юнги не спрашивал, честно выжидая те две недели, что дал. И на охоту, и на всё остальное. — Да, — кивает Сокджин, лёгким движением закидывая в рот кусочек мяса. Сокджин был придирчив, требователен, и если Юнги отличался нежеланием попусту чесать языком, то Сокджин это делал постоянно, с нескрываемым удовольствием вытирая ноги о тех, кто ему чем-то не угодил, то есть — обо всех и каждого. Он в этом плане сильно напоминал отца, хоть и раньше всех вырвался из-под его влияния. И по отношению к Чимину, пожалуй, Юнги поступил малость жестоко, включив его в команду, капитаном которой был Сокджин. Но, во-первых, безоговорочно доверить Чимина никому, кроме него, Юнги не мог, и, во-вторых, Сокджин не терпел малоэффективных охотников и не собирался тащить за собой балласт, даже если этот балласт — омега Юнги. — Он отличный следопыт и очень быстрый. Без проблем выследит добычу и не позволит ей удрать, но видно, что опыта у него немного, и есть что отточить, — он хмыкает, накалывая мясо на вилку. Юнги, понимая, что Сокджин к чему-то ведёт, спокойно ждёт продолжения, наблюдая за поднявшейся между ними вилкой, которая останавливается на уровне глаз. — Отточить, например, умение убить оленя до того, как тот насадит тебя на рога. Всё внутри Юнги падает. Он осознаёт, что будь Чимин ранен, ему бы сразу доложили. Осознаёт, что Сокджин бы так спокойно не сидел. Осознаёт, что есть причина нескрываемому любопытству в чужих глазах. Осознаёт. Да. Но кишки от ужаса скручиваться не перестают. Или... кажется, не ужаса. Это альфа вяжет узлы, требуя встать, вытрясти из Сокджина подробности, найти Чимина, проверить и утащить к ним домой. Юнги не сдвигается с места ни на сантиметр. Разумеется, нет. — Расслабься, с ним всё в порядке. Папочка Сокджин держал всё под контролем, — и закидывает этот треклятый кусочек себе в рот. Юнги хочется приложить его лицом об стол. — Ещё одна такая провокация, и я тебе кишки вырву и ими же придушу. — Юнги, — Сокджин смотрит почти снисходительно. Как если бы Юнги произнёс это зло, а не с безупречно сыгранным равнодушием. — Расслабься. Я даже не старался. Всплеск раздражения удержать в себе не получается. Оно прорывается наружу в скривлённых губах и пальцах, до побеления сжатых на вилке. И не получается не из-за Сокджина, уже растягивающего губы в усмешке. Нет. Волк внутри воет — почти, блять, надрывается, — потому что вот он вот нихуя осознавать не хочет, пока их омега не окажется в их руках, под их боком. В безопасности. Желание спросить где Чимин Юнги проглатывает. Давится. — Ладно, о важном. Во-первых, не смей Чимину припоминать случай с оленем и не смей даже думать о том, чтобы отстранить его от охоты. Раз ты смог выбить из меня обещание глаз с него не спускать, я глаз не спускаю. И, кстати, если ты понаблюдаешь за ним как-нибудь, и сам не посмеешь его отстранить. — Я подумаю, — прохладно отвечает Юнги. — А во-вторых? — Его метка бледнеет. Юнги молча возвращается к еде, съедает пару кусков. Жуёт. И слова, которые он произносит позже, звучат на грани слышимости: — Должно было пройти, по-крайней мере, ещё три недели, чтобы можно было догадаться. — Сначала я ни о чём не подозревал, — непринуждённо пожимает плечами. И смотрит спокойно, ровно, потому что он знает, что Юнги не свойственно проявлять откровенный дебилизм. Знает. Вот только Юнги всё равно разглядывает огонёк будто-бы-беспокойства. Будто-бы-что-ты-творишь-Юнги. — И глаз я действительно не спускал, хотя бы потому, что мне любопытно, и представь моё удивление, когда я совершенно случайно заметил, что Чимин потирает метку и морщится, словно ему неприятно. Сокджин кривовато усмехается. Отпивает из стакана и неторопливо договаривает: — Я начал присматриваться и заметил, что если у одежды высокий ворот, то он чешет шею. Его кожа наверняка слегка раздражена. Это не бросается в глаза, конечно, но всё же. Юнги, — Сокджин произносит его имя с нажимом. Лёгким, слегка вопросительным ты-должен-понимать-голосом. — Его организм уже начал медленно выводить твой яд. И скоро это станет заметным. Юнги слегка приподнимает брови неприятно удивлённый. Потому что какого хрена Сокджин сомневается в нём? Сокджин? Его первый друг. Тот, кто знает его лучше всех. Единственный человек, у которого все зубы на месте после многих лет откровенного хамства. С каких пор? — Я знаю. Я слежу за ситуацией. — Тогда ты должен быть напряжён, потому что тебе на узел он не просится и любовью не пылает, мягко говоря, — медленно тянет Сокджин, давая Юнги смаковать каждое слово. Любовью? Это почти смешно. Юнги фыркает. — Мне не нужна его любовь, мне нужно, чтобы он начал думать своей головкой, а не был готов удариться в слёзы по малейшему поводу. Я склонен верить в то, что он смышлёный мальчик. Но даже если я ошибаюсь, то всё исправлю в ближайшее время. Я держу ситуацию под контролем, Сокджин. Взгляд Сокджина цепляется за лицо, вклинивается между глазами и глазницами, просачиваясь в мозг. Юнги кажется, что он может почувствовать как мысли расковыривают, пытливо выискивая нужное. И не находят. Огонёк будто-бы-беспокойства исчезает. — Как скажешь. Мне в принципе странно, что ты его ещё не трахнул, — переводит тему Сокджин, возвращаясь к еде. — Он в твоём вкусе. — У меня не встаёт на сопли. Ему отвечают ехидной усмешкой. — Ну-ну. В этот момент за спиной Сокджина мелькает нахмуренное лицо Тэхёна, который оглядывает зал в поисках кого-то и расплывается в улыбке, замечая Юнги. — Хё-о-о-он! Безрадостно Юнги наблюдает за тем, как Тэхён останавливается у их стола, кладёт еду и плюхается на скамейку. — Мы так давно не виделись, я очень соскучился, — Тэхён мило улыбается. — Как у тебя дела? — Мы виделись позавчера, — сухо замечает Юнги. Со стороны Сокджина доносится фырканье. Очевидно, что Тэхён только тогда догадывается проверить с кем рядом сидит. И замирает, проверив. Конечно, Сокджин замечает. Оборачивается и ловит взгляд, чтобы слегка вскинуть брови. Точно. Сокджин ведь был первым объектом влюблённости Тэхёна. Юнги до сих пор мог воспроизвести в памяти тот день, когда он и Сокджин шли на тренировочное поле, и в моменте их окликнул совсем ещё мелкий Тэхён, бегущий следом. Остановиться он не успел — влетел, ойкнув, в Сокджина, а тот не дал упасть, удержав за плечи, узкие и маленькие, как и сам Тэхён, который едва доставал до груди Сокджина. И, судя по зарумянившемуся личику, поднятому к Сокджину, Тэхён явно не особо напрягал себя размышлениями насчёт их разницы в возрасте. Юнги малость приохренел от влюблённо-восхищённого взгляда брата, и Сокджин, судя по распахнувшимся глазам, тоже. Тэхён тогда выпалил глуповатую чушь про то, что считает «Сокджин-и» самым красивым альфой в поселении, что у него есть вкусняшки для Сокджина... и ещё что-то. Этот момент из памяти стёрся, но Юнги точно запомнил то, как Сокджин, хмыкнув, растянул губы в нехорошей усмешке: — Ты ещё слишком шмакодявочный и глуповатый, чтобы так вести себя с хёном. И дал смачный щелбан. Тэхён отшатнулся, схватившись за покрасневший лоб. Большие глаза наполнились слезами, раздался всхлип, а после он развернулся и начал удирать, размазывая по лицу сопли. Вечером того дня Юнги застал картину того, как Тэхён жаловался куда-то в колени матери на Сокджина, пока она гладила его по голове. Через два с половиной года в них же он сетовал на Хосока. Правда, даже к тому моменту он уже переставал быть милым, невинным мальчишкой и превращался в теперешнего Тэхёна. — Кто-то уже не шмакодявочный, — с прохладной усмешкой, направленной к себе в тарелку. Тэхён краснеет слишком смущённо для того, кто влюблён в Хосока, и того, кто — из неприязни, конечно, — избегает компании Сокджина уже кучу лет. — Жаль только, что всё ещё глуповатый. Тэхён каменеет. Губы, которые он старательно поджимал, чтобы удержаться от улыбки, застывают, придавая лицу странное выражение— пока ещё только оцепеневшее, но совсем скоро — униженное. Он не находит что ответить: отворачивается, скрипнув зубами, и берёт дрогнувшей рукой вилку, пропуская цепкий и нечитаемый взгляд Сокджина, брошенный после. Занятно. Юнги даже начнёт чесать языком не по делу, если заимеет повод, чтобы издеваться над Сокджи... Чимин. Юнги поворачивается на запах и видит его, идущего в их сторону вместе с Чонгуком и Хосоком. В отличии от последних Чимин чуть хмурится, а заметив внимание со стороны Юнги и вовсе отворачивается. На чужой мордашке мелькает что-то похожее на обиду и растерянность, и это слегка забавляет Юнги. — Здрасьте, хён, — улыбается Хосок, присаживаясь рядом с Юнги. Его появление настроение Тэхёна особо не улучшает, тот даже не смотрит ни на кого из них. И Чонгук, заметив это, мрачнеет. Садится по другую сторону от Юнги, оставив место рядом с Тэхёном Чимину. Собравшаяся компания привлекает внимание других, пусть никто и не смеет пялиться в открытую. Столовая всегда была местом, где можно узнать кто и с кем в каких отношениях, просто внимательно оглядевшись. У кухни тёрся Минхёк, пытающийся привлечь внимание девушки омеги, которая выдавала еду. Дальше от них — Минхо держал на руках годовалого альфочку, которого пытался кормить его омега. За ближайшим столом сидел Хёнджин, кормящий с ложки неловко ёрзающего омегу, а чуть левее, за другим столом, сидел Чан с омегой на коленях — сегодня утром он полез к Чонхэ, не справившись с предгонной агрессией. И Юнги видел, что ещё одну драку он начнёт не раздумывая, если какой-то альфа попытается заговорить с омегой, которого он так ревностно прижимал к себе. По-хорошему, им обоим надо бы уже свалить к себе домой. Не то чтобы это необычная картина. Альфа с омегой на коленях, которого он кормит с руки — обыденность. Простое поддакивание инстинктам, берущим вверх из-за циклов гона, течки и луны. От обычного обеда за одним столом это отличалось только тем, что повод для сплетен был интереснее. Странным считалось, если подобные моменты ни разу не замечали за спаренной парой. Надо будет как-нибудь посидеть с Чимином на коленях. ...не то чтобы предгон оставит Юнги выбор, если такой случай не выдастся раньше. — Вы где шастали? — спрашивает Сокджин. Хосок ухмыляется. — Отдирали Чонгука от прилавка со сладостями. — Это в лавке, где можно купить сладости для ухаживаний? — Сокджин даже перестаёт есть. Одним движением убирает волосы со лба назад и плотоядно скалится. — Чонгук-и что, созрел для того, чтобы перестать ночами шляться по омежьему общежитию и предложить свой член кому-то одному? Хосок издаёт тихий смешок, Чонгук никак не реагирует, а Тэхён замирает. Чимин весь сжимается от повисшей тишины, заставляя Юнги хмыкнуть. И Сокджин, и Юнги в возрасте Чонгука не особо отличались желанием задерживаться рядом с одним омегой дольше пары недель, но Чонгук был похуже их обоих — менее переборчивый, менее осмотрительный, менее осторожный. Юнги за последний год дважды ловил его на том, что он кого-то трахал — один раз в лесу, другой глубокой ночью, но уже прямо в поселении, у стены. Видимо, влюблённости в Тэхёна хватало на тоскливые взгляды исподтишка и на то, чтобы с каждым разом выглядеть всё более и более болезненно страдающим, но не на то, чтобы развидеть привлекательность чьей-то мокрой узкой задницы. Тэхён обмирает. Смотрит озадаченно на Чонгука и спрашивает растерянно: — Чонгук-а, тебе что, кто-то нравится? — и это звучит слишком безобидно. Даже, пожалуй, на грани наивности. А потом Тэхён резко меняется в лице. Сжимает вилку до побеления пальцев и спрашивает обвиняюще и резко: — А почему я об этом не знаю? Разумеется, Чонгук не отвечает. Крутит вилку, хмурится, не поднимает глаз выше стола, чем страшно бесит Тэхёна и забавляет Сокджина: — Очевидно, Чонгук считает, что тебе незачем знать. Чонгука хватает на тяжёлый пошёл-нахуй-взгляд. Тэхён же не удостаивает Сокджина и им, когда шипит: — Заткнись. — Тэхён, — строго в ответ. — Заткнись, хён, — не обращая внимания на опасно сузившиеся глаза. Сокджин не выносил подобного хамства. — Почему ты мне не сказал? Чонгук снова не реагирует. Лицо Тэхёна перекашивает от тотального игнорирования, которое, Юнги знает, Чонгук впервые проявляет по отношению к нему. Слабые нотки в запахе Чонгука усиливаются достаточно, чтобы уловить намёк на злость. Что, смесь горечи и трусости разбавляется? Давно пора. Хосок молчит. Сокджин с невозмутимым видом присоединяется к Юнги, спокойно продолжающему есть. И лишь Чимин растерянно хлопает ресницами, переводя беспомощный взгляд с одного на другого, но задерживая его на Тэхёна дольше. Хах, Тэхён что, ещё не показал, какой сукой бывает, да? Каким он является. И эта холодная требовательность в его глазах должна была напоминать ему Юнги — она у них была одна на двоих, от женщины, воспитавшей их обоих. — Не игнорируй меня, — шипит Тэхён. — Это с кем-то, к кому ты приходил? Суджин? Тэмин? Чонин? Кихён? Откуда у Тэхёна список тех омег из общежития, с кем Чонгук трахался? Юнги обменивается взглядом с усмехающимся Сокджином и переводит его на Чонгука, растерянно взирающего на Тэхёна. — Тэмин, Кихён, — вдруг раздаётся ехидный голос Хосока, поглядывающего на Юнги. — Я кое-что припоминаю. Зачатки нездорового удовольствия от происходящего вмиг подыхают. Внутренний волк пристыженно опускает голову, раздражая — сейчас бы из-за факта существования почти спаренного Чимина ещё жалеть о том, что Юнги с кем-то трахался. — Заткнись, — произносит Юнги, не удостоив хмыкнувшего Хосока взглядом. После смотрит на Тэхёна, недовольно поджимающего губы: — И ты тоже захлопни рот. Ни у кого нет желания наблюдать за твоим представлением. Пришёл ужинать — ужинай молча. Взгляд Тэхёна темнеет. Он и Сокджин были единственными, кто позволяли себе хамить Юнги в открытую, на постоянной основе и не испытывая страха. Вот только Тэхён, вместо того, чтобы огрызнуться, но всё же заткнуться, делает кое-что другое — злобно хмыкает и оборачивается к Чимину: — Я напишу тебе список. — С-список? — Тэхён. Угроза до него долетает — он хоть и с вызовом вздёргивает подбородок, но затыкается. Чимин смотрит на Юнги хмуро, слишком, кажется, растерянно, чтобы смекнуть что к чему. Пересилив желание закатить глаза, Юнги кивает на еду: — Ешь, пока не остыло. — У-у-у, хён, — вдруг улюлюкает Хосок под ухом. Блядство. — Захлопнись. Тэхён вскидывает голову, явно желая вставить какой-то комментарий, но вспоминает, что злится на Юнги и угрюмо затыкается. Наступает тишина. Она длится пару минут, прежде чем Хосок вздыхает: — Тэхён, расслабься. Чонгук ничего от тебя не скрывает. Сладости он купил, но слопал сам, не донеся ни до кого. Что ему говорить-то. Чимин сконфуженно опускает голову, Сокджин издаёт смешок. Тэхён недоверчиво хмурится, поднимая глаза на Чонгука, который сидит каменным изваянием. — Прости, Чонгук, — вздыхает Хосок. — Если бы я не сказал, Тэхён дулся бы целый месяц. — Это правда? — Тэхён хмурится. — Так бы и сказал. А для кого они... — Я же не спрашиваю откуда ты знаешь с кем я трахаюсь, — грубит Чонгук. Ух. Ты. — Пошёл ты, — бросает Тэхён, вставая из-за стола. И в этот момент в поле зрения появляется Намджун, торопливо направляющийся к ним. Юнги понимает, что что-то случилось до того, как тот открывает рот. — Юнги. У реки нашли убитую и изнасилованную омегу, тело ещё тёплое. Кто-то из Чхве, но не ясно кто. Юнги ловит помрачневший взгляд Сокджина, встаёт на ноги, а вслед за ним все остальные. — Когда точно его нашли? — Минут пятнадцать назад. Один из патрульной группы сразу кинулся в поселение. — Убийца? — накидывая на плечи плащ. — Чужак. Двое моментально бросились на поиски, а по дороге я встретил ещё одну группу и отправил следом, но их усилий может быть мало. В столовой становится тише. Юнги знает, что ему надо торопиться, но не может удержаться от быстрого взгляда в сторону Чимина. Рычание. Глубоко в груди. Из самой его сущности. Нет. Нет, у него нет времени на сомнения и на нежелание его оставлять когда в столовой полно альф. Юнги с трудом заставляет альфу заткнуться и предостерегающе рычит, кинув предварительный взгляд на Тэхёна и Чимина: — Вы двое, оставайтесь тут, и чтобы носа наружу не показывали, ясно? Он стоит на месте ровно столько, сколько времени требуется Чимину на то, чтобы неуверенно кивнуть вслед за Тэхёном. — Пошли, — выдвигаясь к выходу и кивком указывая на дверь альфам-охотникам, которые ужинали. — Сокджин и Хосок идут со мной к реке, а ты, Чонгук, живо доберись до штаба и скажи, чтобы десять человек непрерывно патрулировали поселение, четверо по периметру, шестеро улицы. Все остальные пусть идут к реке. Если тело ещё не остыло, мы поймаем след убийцы. Пусть сразу придут в волчьем облике, нельзя терять времени. Чонгук кивает и сразу отделяется в сторону, чтобы секундой спустя скинуть у дороги плащ, сапоги, перекинуться и рвануть в сторону штаба. Юнги, не замедляя шаг, спрашивает: — Отец знает? — Столовая была ближе. Сейчас пойду к нему. — Иди. Уже спустя пару минут они добираются к реке. Представшая картина ещё более отталкивающая, чем Юнги ожидал: тело знакомого на лицо омеги абсолютно голое, ноги разведены в сторону, открывая вид на измазанные в сперме ягодицы и на разорванный, залитый кровью вход; всё пространство между левым плечом и шеей, где ставится метка, разодрано, а трава рядом с телом обмазана кровью. Юнги находит глазами часть сломанной ключицы, валяющиеся кусочки плоти, клок выдранных волос. Но не одежду. — Патруль пришёлся на Шихёка, Минхо и Чонина, не так ли? — спрашивает Юнги. — Да. Чонин бросился в поселение, а Шихёк и Минхо в сторону леса. Хорошо. Чонин был отличным следопытом. — Сколько ещё человек ушло в лес? — Семеро, буквально парой минут спустя. — Этого мало, территория огромная, — говорит Сокджин откуда-то сзади. Юнги кивает, не отрывая взгляда от тела и расстёгивая плащ. — Да, выдвигаемся следом, отец всё равно скоро придёт. И в этот момент раздаётся вой. Нашли? Так быстро? Альфа что, вообще не скрывался и не спешил? Все стаи патрулируют свои территории, он должен был знать, что рано или поздно начнётся погоня. Смысла идти в лес больше не было — Юнги знал, что все охотники отзовутся на вой и ринутся в ту сторону. Убийца не сможет сбежать. Сзади раздаётся шелест одежды и хруст костей — Хосок перекидывается в волка. Прижимается носом к земле, обходит тело на расстоянии нескольких метров. Сокджин, внимательно наблюдающей за этим, произносит: — Если я не ошибаюсь, стая Зелёных Озёр в прошлом месяце изгнала пару альф, это могут быть они. Они. Они оба думают об этом и том же. Улавливая шум подтягивающихся людей, Юнги велит охотникам: — Держите их на расстоянии и не подпускайте, чтобы их запах не перебил следы. Они кивают и уходят за спину. Хосок тем временем превращается обратно в человека и накидывает плащ, позже потянувшись за одеждой. — Запах почти выветрился, к тому же кровь его перебивает. Я с трудом, но улавливаю запах альфы, ведущий в лес, но есть ещё что-то. Слишком слабый намёк на запах. Словно он есть и нет, и не то чтобы знакомый, но и не чужой. — Одежды омеги нигде нет, — тянет Сокджин. — Либо он прихватил её с собой, либо... — Юнги смотрит в сторону реки. — Выкинул, чтобы она не сохранила запах. Нужно выбить из волка правду. Чтобы точно знать, был ли кто-то ещё. Хотя, может быть, охотники поймают двоих. Через некоторое время появляется злой отец, и с его появлением людей становится только больше. Юнги коротко обрисовывает ситуацию, и когда уже никто не может уловить чужой запах, они приближаются к телу, не рискуя сбить следы, и осматривают место. Через двадцать минут появляются волки, волочащие за собой тело. Живое. Одно. Юнги обменивается взглядом с отцом.***
В тесной подвальной комнате, в которую свет пробирается благодаря крошечному узкому окошку у самого потолка, пахнет потом, кровью, рвотой и мочой. Юнги с трудом удерживается от того, чтобы не морщить нос и не кривить губы, дышит через раз и смотрит на абсолютно мерзкое зрелище. — Это я! Я! — альфа хрипит и качает головой, давясь слезами и кровью. — Я убил его! Трахнул и убил! Через секунду у него не остаётся сил на то, чтобы стоять полусогнутым на коленях. Он падает. И, заскулив, сворачивается в комок, рыдая. Лицо отца перекашивается от презрения. — Он врёт, — произносит Юнги, не отрывая взгляда от скорчившегося тела. Ещё до того, как тот на пятнадцатой минуте пыток обосрался и кричал, срывая глотку в признании, что он бывший член стаи Зелёных Озёр и Ли Чхве знал уже полтора месяца. Сначала они встретились случайно, потом начали периодически видеться и трахаться. В последнюю их встречу поссорились, он его не сильно избил, изнасиловал и ушёл. Даже когда он очнулся — цеплялся за остатки своей гордости, зубоскалил, бросил «что, маленькая тупая шлюха решила нажаловаться на член, который месяц облизывала?». Вряд ли бы он смог состроить настолько натурально удивление в ответ на обвинение в убийстве. — Его поймали слишком быстро. Это ничтожество знает, что умрёт, в убийстве он сознался бы так же быстро, как в надругательстве. Я не думаю, что следует исключать вероятность того, что убийца кто-то из стаи. Этот уже собирался уходить, оставляя очевидный след, зачем ему было выкидывать одежду? Он даже не додумался зайти в реку, которая была в нескольких метрах, и смыть с себя запах, а другой это и сделал. Отец молчит. Юнги знает, что озвучил то, о чём они оба думают. — Вы прочесали лес и окружности, не так ли? — Да. Весь штаб, исключая тех, кто патрулировал непосредственно поселение, прочёсывал территорию вплоть до рассвета, в том числе и я. Мы не нашли ни одной зацепки, а этот, — Юнги слегка кивает в сторону мужчины. — Смог столько скрываться исключительно благодаря помощи мальчишки Чхве, который стабильно раз в два дня убирался в лазарете и таскал у помощника лекаря для него настойку, подавляющую запах. Хорошо спрятанная лежанка была единственным, что они нашли в лесу. В крошечных объёмах, хватающих буквально на день или на несколько часов, эту настойку выдавали всем желающим альфам в их период предгона, когда нужно было исключить вероятность агрессии со стороны альф и избежать ненужной реакции у омег. В более больших объёмах она выдавалась в исключительных случаях: при проникновении на чужую территорию, тайную доставку товара, пересылке секретного письма. И совсем в маленьком количестве настойка выдавалась омегам, работавшим в специальных домах по уходу за щенками, которые инстинктивно до трёх-четырёх лет считают безопасным только запах родителей. Сложность приготовления настойки позволяла контролировать её использование. Обычно позволяла. Ли Чхве смог незаметно таскать её достаточно, чтобы это ничтожество смогло скрываться целых полтора месяца. И, вероятно, скрывалось бы дальше, если бы не ссора. — Но я опросил всех знакомых Ли Чхве: соседей по общежитию и тех, кто видел его в последний раз. У него нет родителей, нет друзей, его описали как конфликтного и неприятного. Я выяснил, что у него были ссоры с двумя альфами, но в момент, когда его убили, они сидели в столовой, я сам могу подтвердить. Лекарь составил и выдал список тех, кто брал у него настойку, но это мало дало. Хотя следует пройтись по списку тщательнее, потому что никакой зацепки у нас больше нет. — Что насчёт патрулей? Из-за слияния стай Юнги постоянно менял маршруты патрулей, чтобы нельзя было найти лазейку и воспользоваться ею для побега. Правда, последний месяц он начал их менять не чаще, чем раз в неделю, и количество групп сократил, убрав три из них. — К вечеру я поменяю маршруты и увеличу их количество вдвое. — Будешь отчитываться мне каждый вечер насчёт них. А пока следи за обстановкой. Сообщи капитанам команд и патрулей о подозрениях. Пусть не смеют никому другому ничего рассказывать, за непослушание ты накажешь лично. Пусть твои охотники следят за безопасностью, а остальные не паникуют, чтобы убийца почувствовал себя смелее и в безопасности. Не стоит отбрасывать ни вероятность того, что это был чужак, ни того, что это кто-то из стаи. — Как скажешь. — И, Юнги. Распорядись, чтобы этому дали настойку из волчьего проклятия. Мы четвертуем его сегодня, через час после полудня. Волчье проклятие не позволяло оборачиваться в волка. — Ясно. Отец, бросив ещё один мрачный и презрительный взгляд на альфу, уходит. Юнги кивает ребятам в сторону лестницы, они понятливо кивают и убирают окровавленные инструменты. Юнги дожидается, когда они закончат, проверяет, не осталось ли что-то, чем альфа мог бы себя убить, а ребят отпускает — вход в тюрьму охраняют двое других. На улице окончательно посветлело минут семь назад и было безлюдно, если не брать в расчёт пары человек, рабочий день которых начинался рано. Юнги безрадостно оценивает холодную погоду и небо, затянутое тучами, и думает, что будет славно, если пойдёт дождь — он смоет кровь с поля. Смыть кровь. Точно. Ему следует переодеться в штабе и ополоснуться, чтобы не приносить в дом запах страха, боли, крови и мочи. Заканчивает он спустя двадцать пять или тридцать минут. Отец считал, что самое грязное и важное, что нужно делать для стаи, ты должен делать своими руками. Забавно, что со временем единственной вещью, которая не вызывала мёртвое равнодушие, стал раздражающе долгий процесс отмывания и выковыривания засохшей крови из-под ногтей.***
— Неприятности были? — отворачиваясь от дома. — Нет, — Минхо коротко мотает головой. — Спустя минут пятнадцать после того, как я начал сторожить дом, он вышел и спросил меня, что я тут делаю. Я передал ему твой приказ, больше он не выходил, и к дому никто не подходил. — Хорошо. После полудня альфу четвертуют, а вечером в семь будет сбор капитанов в штабе. В остальное время ты свободен. — Ясно. Тогда до встречи. Обменявшись короткими кивками, они расходятся. Юнги у порога скидывает обувь и верхнюю одежду, оказавшись в спальне торопливо находит глазами Чимина, сидящего на кровати с подушкой в руках и сонно потирающего глаза. Юнги отпускает. Напряжение, покрывающее каждый сантиметр кожи давящей и проедающей плёнкой, растворяется. Исчезает болезненное ощущение в груди — никто в припадке ярости не бьётся о рёбра и не пытается вспороть брюхо, чтобы выбраться и сделать то, что считает своей первостепенной задачей. Не рычит от бешенства, когда у него не получается, и требует оказаться рядом с Чимином, потому что где-то шастает убийца, а их омега не рядом с ними. Не там, где они его смогут сберечь и позаботиться. И пусть Минхо трижды один из лучших бойцов в стае. Мы его оставили. Мы его нашли. Не пытаясь сдержать уставший выдох, Юнги перетягивает на свою сторону другую подушку, лежащую позади Чимина, и валится на кровать. И почему-то кажется, что его тело безукоризненно стойко держалось ради этого момента. Ради того, чтобы лежать в этой постели с закрытыми глазами, быть окружённым запахом Чимина, улавливать его сердцебиение и дыхание. Иметь препятствие в виде мгновения, которое потребуется, чтобы протянуть руку и дотронуться до тёплой кожи. Протянуть. Дотронуться. Юнги. Юнги? Он даже не шевелится. И у альфы, кажется, кончаются силы, чтобы продолжать клацать клыками и требовать что-то. Он успокаивается. Довольствуется тем, что хватает самому Юнги — размеренным дыханием, счётом вдохов и выдохов их смешанных запахов, так безумно правильно сплетённых между собой. А потом он неожиданно чувствует робкое прикосновение к ладони и открывает глаза. Чимин тут же одёргивает руку, вцепляется ею в подушку, лепеча почти испуганно: — Просто проверял спишь ты или нет. Протянул. Дотронулся. Просто проверял. Юнги молчит. Чимин не сразу решается поднять на него глаза, но когда делает это, на Юнги смотрят два тлеющих и очень уставших уголька. С просьбой? Робким ожиданием? Ожиданием... чего? Юнги не понимает. Пытается. И внезапно осознаёт кое-что другое: подушка, которую Чимин прижимает к себе, — совсем не чиминова. Юнги знает, что в следующих его словах абсолютно нет смысла, но говорит: — Не сплю. А после — молчит. Чимин тоже. Но зрительный контакт они так и не разрывают. Странно. Непривычно. Из окна бьёт холодный свет, но ни единого шороха с улицы не доносится — только редкое чириканье. Словно мир остановился, и время перестало нестись с бешеной скоростью, как если бы его опять выкинуло в детство. В лес, где он проводил часы, которые растягивались в самую спокойную, живую и неторопливую вечность. Только вот мир в этот раз сосредоточился не на животных и звуках, а на Чимине. Словно никуда торопиться ему не надо, пусть это и ложь. Словно пара часов снова растянется в спокойную и живую вечность, пусть о вечности не идёт и речи. Юнги моргает. Чимин тоже. Но взгляд не отводит. Смотритсмотритсмотрит. И делать то, что у него получается лучше всего, Юнги не может — не хочет — и не делает. Он не молчит: — Ты не выспался, не так ли? Я разбудил тебя. — Да. Но я поздно заснул, всё равно бы не смог поспать достаточно. — У тебя есть время до полудня. На лицо Чимина просачивается подавленность. Понимание. — В полдень... — Да. — Ясно. Он опускает взгляд, обхватывает подушку — подушку Юнги — руками и ногами. И вдруг: — Я вчера очень испугался. И весь сжимается, будто не думает, что нужно было это говорить. Это и не нужно было говорить, если подумать. Это не то, что Чимин говорит ему добровольно, и не то, после чего он смотритсмотритсмотрит. Опять с непонятным ожиданием, только в этот раз не робким — робко-испуганным, расстроенным. Юнги приподнимается на локтях, открывает рот. И замирает так. Не зная, что сказать. Озадаченный. Не понимающий. Ожидающий хотя бы искорки раздражения в отношении себя. Искры нет. Есть только поглощающий взгляд Чимина, опускающийся в один момент ниже. — Не то чтобы это важно, наверное, — бормочет Чимин, нервно кусая губы. — Вы всё равно его поймали, так что... Чёрт. Юнги вспоминает слова отца. Прокручивает в голове. Никто не должен знать. Он не может ослушаться своего вожака и доверять Чимину. Не может, но садится на кровати, заставив Чимина встрепенуться, и говорит: — Мы его не поймали. Глаза Чимина распахиваются. — Что? — с надрывом, напрягая. — Но вы же... ты сказал, что в полдень... — Это был не он, — обрывает Юнги, хмурясь — волк внутри виновато скулит от страха в глазах своего омеги. — Альфа, которого мы поймали, периодически встречался и трахался у реки с Чхве, но вчера они поссорились. Он над ним надругался, пару раз ударил, но не убивал. И из соображений осторожности отец решил посвятить в это очень узкий круг людей, но, вероятно, убийца — член стаи. Из Чимина вырывается задушенный звук на грани всхлипа. Глаза наполняются слезами, дыхание обрывается, а руки, сжимающую подушку, слабеют, выпуская ту из захвата. Блять. Альфа внутри него подрывается — Чимин не напуган, он в ужасе. — Я сказал тебе это, чтобы ты был осторожен, — торопливо добавляет Юнги. Неправильно, неправильно, неправильно. — Мы регулярно будем патрулировать поселение. — А если это кто-то из охотников? — Знают только капитаны команд. — А если кто-то из них? Неправильно, неправильно. — Чимин. — Они проходили мимо с носилками, я никогда не видел, чтобы так уродовали человеческое тело, у меня ужасное предчувствие, он же может... — Чимин. Это неправильно — видеть трясущегося от страха Чимина, когда Юнги рядом. Чимин обрывается в очередном своём предположении, когда Юнги берёт его за подбородок и поворачивает к себе. И говорит, внятно и чётко: — Я прослежу, чтобы ты не пострадал. Сначала Чимин долго смотрит на него огроменными глазами, а потом рвано выдыхает, кивая. А потом. В моменте. Юнги кажется, что ему навстречу двинулись. Кажется всего на крохотную секунду. И либо Чимин резко одёрнул себя, либо ему показалось. Что вероятнее, потому что Чимин отодвигается, тем самым убирая руку с подбородка и попутно прижимая подушку к себе. — Хорошо. — Теперь ложись и спи. Он слушается. Ложится, не выпуская подушку из рук, прижимается к ней щекой. В последний раз ловит взгляд Юнги, и закрывает глаза. Спустя пару минут тишины Юнги проваливается в сон...***
...и просыпается полтора часа спустя. Он будит Чимина, говорит где ему надо быть в двенадцать часов и уходит раньше. Они встречаются на месте. Стоят рядом, как и положено, когда отец оглашает приговор, издалека доносится первый грохот грома, и в широкое пространство, в самый центр толпы, притаскивают мужчину. Как и принято волки, неожиданно выскальзывая из-за чужих спин, начинают нарезать круги вокруг дрожащего альфы. Когда уже собравшись впятером, они нарезают седьмой круг, мужчина пытается вырваться. Вокруг его руки тут же смыкаются клыки и тут же размыкаются, позволяя отскочить с криком. Вернуться обратно в круг. Чимин вздрагивает. Юнги замечает с другой стороны спокойного Сокджина, мрачного Тэхёна рядом с Чонгуком. Чуть дальше стоит хмурый Намджун с Хосоком. Выражение лиц ни у кого из них, кроме Тэхёна и сморщившегося Намджуна, почти не меняется, когда волк из пятёрки резко кусает мужчину за ноги и отскакивает, клацая зубами и становясь на своё место. Мужчина, кажется, сдерживает скулёж. Но Чимин опять вздрагивает. И ещё раз, и ещё, когда волки проворачивают то же самое пару раз, а мужчина рыдает, трясясь не столько от боли, сколько от ужаса. А потом ему отрывают кисть. Чимин резко делает шаг назад, всхлипнув. Юнги удерживает его за локоть, не позволяя отойти. Тот и не пытается. До того момента, пока мужчина не лишается по локоть второй руки, а другой волк глубоко вонзает клыки в ногу под истошный вопль. Чимин дёргается, всхлипывая. — Отпусти. Юнги сильнее сжимает руку на его запястье. Доносится очередной грохот. — Нельзя. У него нет причин заставлять Чимина на это смотреть, более того — его волка потряхивает от ужаса их омеги. Но он не может себе позволить снова пойти на поводу у Чимина и вызвать вопросы у отца, старейшин и стаи. Чимин должен будет стоять тут в будущем и должен стоять уже сейчас. Он не обычный член стаи, у него нет права отсутствовать. Если его тут не будет, то спросят с Юнги. — Нет... — жалобно тянет Чимин, сжимаясь и всхлипывая после очередного вопля. Он пытается свободной рукой расцепить пальцы Юнги, но не выходит. А Юнги, который на него даже не смотрит, очень чётко может себе представить, как беспомощно Чимин выглядит. — Нет, я хочу уйти. — Я сказал нельзя. Стой и смотри. Он позволяет себе отвести взгляд, взглянув на Чимина только тогда, когда мужчина остаётся без стопы, а Чимин трясётся, задыхается от ужаса и слёз, и шепчет рвано: — Нет. Я не могу, нет, не могу... Блять. Блять, блять, блять, блять. Он смотрит на Чимина не дольше трёх секунд. Отворачивается. Отворачивается и зарывается пальцами в его волосы, чтобы секунду спустя вжать лицом в своё плечо и почувствовать, как его плащ оттягивается из-за того, что за него цепляются чужие руки. Дрожащее тело прижимается к нему ближе, жмётся теснее и теснее. И вопли, отдающиеся болью в ушах, способные разодрать перепонки к чёртовой матери, почему-то не заглушают всхлипов Чимина. Ни единого. Ровно как и раскаты в небе, освещающие яркой вспышкой землю. Разносится грохот грома. Чимин вжимается в Юнги сильнее. Раздаётся последний хруст костей. Последней оторванной части тела — головы. Дождь обрушивается секундой спустя.