Нету больше солнца, Нету и луны Нет тебя и нет меня, Ничего, кромь пустоты.
Выдержав финальный аккорд, Джевил запрокинул голову и хрипло рассмеялся. Публика, словно под чарами, вторила. Неожиданно для всех, музыка зазвучала вновь, теперь куда более оживленная и забористая. Смех сквозь слезы, цветы на пепелище.Месяц светит, светит дивно Йои-йой, йои-йой!
Джевил разгулялся не на шутку, подпитываемый поддержкой зала. От топота копыт пыль по полю летит. Кто-то даже пустился в пляс, столь разгульная песнь пошла. И нота заключительная под стать, аж струна с испугу порвалась. Под неуклюжие аплодисменты украденный порченный инструмент вернулся к обворованному. Шом смотрели издалека, лишь посмеиваясь в ответ на вопли Джевила, пытающегося заманить их к общему безумству. Да, они не были его частью, но они были с ними со всеми, рядом. Гогот от хорошей шутки, разъярённые крики проигравшихся, пьяные завывания под игру лютни — разрозненный, хаотичный оркестр этого праздника жизни. Никаких правил, никаких оков. Ужас, пережитый в черной бездне, забывался. Здесь, в пристанище для заблудших, царил жар. От пылающего камина, от душ нараспашку, не прячущих ничего в рукаве. Злокозненная ночная прохлада осталась позади. Вторая узнанная вещь — Джевил не мог отказать в пари. Шом замечали за ним это и раньше, но не догадывались, насколько глубока эта река. Алкоголь размывал границы разумного подчистую. «Попридержи язы-ы-ык! Всё я…щас…покажу…!» Начиналось безобидно: сколько сможет выпить в один присест, сколько ножей проглотит. Толпа ликовала и заливалась, требуя повышений ставок. Чем дальше, тем безрассуднее. Шому пришлось доставать Джевила из ведра, когда тот нырнул в иссохший колодец за чьим-то давно канувшим ботинком. Не будь Шома рядом, Джевил бы под визги толпы залез в подожжённую бочку и «прокатился» бы в ней до Великой доски. Тогда он нечленораздельно мычал что-то про «занудство» и «порчу веселья». Сам потом спасибо скажет — Шом спасли его и без того прохудившийся кошель от покупки нового костюма. Третью вещь Шом узнали спозаранку — они сильно недооценили оказываемый тренировкой эффект. Их будто вывернули наизнанку и забыли завернуть обратно. Особенно ломало спину и плечо. Беспамятного Джевила Шом несли домой на своем горбу, как вьючный мул. Накаркали тогда, на поляне дурмана, не иначе. Добрые дела в очередной раз аукнулись. Хотелось расплыться тонкой лужицей, чтоб никогда больше не пришлось вставать. Невзгоды и тяжелое начало дня лучше делить. Уж после такой гулянки Джевил должен был проснуться с похожим желанием. Позднее утро, весь замок уже ходил ходуном. Рабочий экипаж тронулся и никого не дожидался. Не хочешь, чтобы тебя высекли за прозябание — несись сломя голову вдогонку. В жилых комнатах почти никого не было, слуги разбежались в рассыпную по этажам. Шом мягко постучали и вошли в покои того, кого обычно в такое время было здесь не застать. — Не спите? В сумраке дернулась фигура, свернувшаяся на кровати. — Шом, вы…? Что вы…здесь… Совсем как та тень вчера. Но здесь темнота была другая, не удушливая. Кроткая, сокровенная, ласковая. Как перина. — Который час? — Джевил сипло застонал. — Не зажигайте света. И дверь закройте. — Половина девятого. Утра, — ответили Шом, и добавили, — голова болит? Джевил, в одной рубашке, болезненно скрючился на простынях. Его рука с силой сжимала лоб, будто в надежде расколоть его, как орех. — Я теперь завидую бывшему шуту. Вот бы мне мою кто оторвал… Вид у него был откровенно помятый и несчастный. Обветренное лицо облупилось еще сильнее. Он был похож на черствый, каменный ломоть хлеба. Неприятная корка от краски была заметна даже невооруженным взглядом. Кому-то сегодня было хуже, чем Шому. — Давайте пока не рубить сплеча. Думаю, это переизбыток сухости из-за желтой желчи. После той попойки иного и ждать не стоило. Повезет, если не довели себя до горячки. Тошнит? Пить хочется? Джевил поднял виноватый взгляд и чуть двинул головой. Зажмурился и зашипел от боли. Когти врезались в цветную коросту, грозя оставить на покрытии парочку новых царапин. Страшный, допотопный зверь, терзающий разумных существ испокон веков — мигрень. — Я принесу вам кое-что, должно помочь. Вы только никуда не уходите. — А у меня есть выбор? — прокряхтел Джевил, пытаясь изобразить свое обиходное ребячливое выражение. Вот и вышел толк из вчерашнего променада по космически ужасающему лесу. Нарванные травы пойдут в дело. Кипяток Шом позаимствовали на кухне, любезно оплатив услугу. Никто не рискнул им воспрепятствовать, да что уж там — даже пикнуть. Замерли истуканами, уповая что так их не заметят. И даже после ухода Шома, судя по нехарактерно молчавшей утвари, повара ожили не сразу. Вдруг Их Дряньнейшество вернутся? Подсохшие травы, ошпаренные горячей водой в деревянной ступе. Шом размешали субстанцию пестом, дали настояться… Вуаля! Настоящее ведьмино зелье, средство от похмелья любой степени. Джевил воспрял духом, почуяв родной запах базилика. Приподнявшись на локтях и поежившись от очередного приступа боли, он откинул голову на подушку и принял теплую миску. Даже уговаривать не пришлось. — Не торопитесь, маленькими глотками… Шом пристроились на краю кровати. Они словно отпаивали раненого ягненка. Каким маленьким он сейчас казался, и дело было вовсе не в росте. Джевил ничего не страшился и ни перед кем не бил челом взаправду, бросался в пасть чудовища, которого заведомо не мог одолеть. Керамическая, бьющаяся от удара фигурка, он хотел казаться крепче, чем есть. Но Джевил всего лишь смертный. А у всех смертных есть свои моменты слабости. Воровато хлебавший, он выглядел как никогда уязвимым. — Всё, всё как в тумане. И почему глаза такие липкие?.. Пальцами он выскреб желтый стеклянный шар из левой орбиты и настороженно покрутил его. Стекло молчало, не желая выдавать позорные тайны. Кровавого цвета капли стекли с глазного яблока и печально разбились об одеяло. На его девственно-белом снегу расцвело жуткое, убийственное пятно. — Они свалились к вам в кружку, когда вы ими жонглировали. Я предлагал сначала протереть, но… Поданный Шомом платок Джевил тогда отвергал с пылкостью убежденной вечной девы. Да, упала лицом в грязь, но как можно сметь? Это мои ошибки, мое лицо и моя грязь, и я буду с гордостью носить их, как регалии! И никому не позволю совать мне свои снисходительные платки-подачки! Засуньте их себе куда хотите, а меня не трогайте! — Что, опять? — Джевил отрывисто рассмеялся. — О боже мой, жизнь ничему, ничему не учит дурака. Ну, хотя бы не съел, как в тот раз… Представляете, видеть, что, что у тебя внутри? А говорят еще не судить по наружности. Под кожу-то никто из этих сукиных детей не заглядывал. Немой свидетель вернулся в лунку. Джевил моргнул пару раз, привыкая к стандартной зрительной перспективе. Багровое пятно, наконец, попало в его поле видимости. Джевил с кислой миной попытался спасти положение, свободной рукой затерев его. Но сделал только хуже. Теперь не только покрывало было при смерти, но и рукав рубашки. — Что-нибудь еще, о чем мне не стоит знать? — спросил Джевил, пытаясь отвлечься от катастрофы, развернувшейся у него под несуществующим носом. — Это как посмотреть. Если вас беспокоит, учинили ли вы неприятностей другим, то нет. Что же до остального… Похоже, о боязни Джевила глубоких водоемов успели когда-то прознать. Случайность, или ему самому пришлось сдаться с потрохами, кто ж теперь разберет. Роковая ошибка породила той ночью конфликт интересов. Проиграть спор и наступить на горло собственной гордыне, но выйти сухим? Или храбро (опрометчиво) кинуться в пучину, доказав всем, что ты — можешь? Даже будучи наполненной до краев высокоградусной субстанцией, голова Джевила затруднялась решить подобную дилемму. Шом пресекли чужое злорадство на корню. «Ежели кому хочется искупаться, милости просим. Иначе не ведите себя как русалки и не затаскивайте за собой тех, кто предпочитает сушу». Никто не смел перечить. Извинялись, кланялись, обещали загладить вину. Джевил ответил на спасение странной гримасой. Внутри всё кипело и бурлило, будто бы злая мозговая колдунья кинула в котел взаимоисключающе эмоции вперемешку с алкоголем. Фарфор гневно белел из-под слоя лакированной краски. Казалось, Джевил был по гроб благодарен Шому и при этом испытывал мучительное желание убить их на месте. Но тогда он сделал нечто невообразимое. Нечто из ряда вон выходящее. Он промолчал. Молчал он и теперь, когда ему напомнили о постыдности. Желтые затуманенные глаза с вымученным интересом разглядывали листья на поверхности лечебного отвара. Когти дробно постукивали по ступе. Шом в своем вольном пересказе опустили много некрасивых деталей. Таких, которые бы наверняка снова вызвали ту неопределенную гримасу. Но даже подслащенный деготь дегтем быть не перестает. Тишина становилась неловкой. Шом было хотели сменить тему, как вдруг… — Я когда мелкий, мелкий был, помогал по дому, чем мог. С отцом дрова рубили да поле косили, стирали одежду с мамашей. Она мне показывала, говорила: «Вот как надо. Учись, ты должен всё сам уметь делать, будешь младшим показывать». Я тогда порадовать ее хотел. Мол, смотри, какой я взрослый, взрослый, всё сам сделал. Дотащил корзину с бельем до речки. Сам никому ни слова, ни слова. И вокруг никого. Вот удивятся… Джевил скорбно усмехнулся над собой из прошлого. Он не поднимал взгляд, будто боясь пересечься им с Шомом. И снова молчал. Свинец перед грозой. Шом смотрели на Джевила без грамма осуждения. Коготь выписывал на дереве петли. Скрип-скрип. — Поскользнулся, наверно. Земля была сырая, сырая. Вот я на берегу, а вот уже в воде. Было очень, очень холодно. Головой, видимо, о дно ударился. Я с испугу рот открыл, и наглотался. Даже барахтаться не вышло, одежда потяжелела, рукой не пошевелишь. И кричать, кричать тоже не мог. Видел только эту гребанную воду, повсюду, повсюду была она. Ну, всё, думаю, спета песенка. Лежать мне теперь топориком здесь, пока не стану одним с речным илом. Подумал, и отрубился. Не знаю, сколько времени тогда прошло. Хватились. Вытащили, непутевого. Дрожал, как лист осиновый. Не знаю, что мне говорили, вода в уши забилась. Помню только, боялся, боялся, что отругают. Как это, сам не вылез? А что бы ты без нас делал? Думал, накажут, накажут. В угол поставят… Уши мне потом конечно надрали, чтоб на всю жизнь запомнил. Зато воду всю точно вытряхнули. Я говорить после той помывки еще смешно начал, но со временем научился держать это в узде. По большей, большей части… Джевил, наконец, посмотрел на Шома. Улыбка, как горький миндаль. — Теперь мы квиты. По части неудобных историй из прошлого. — Ничья, я полагаю? Оба слабо рассмеялись. Конечно, смешного было ровным счетом ничего. Но смех обладал магической силой. Даже самые виртуозные волшебники не могли вытянуть ее и запереть в колбу. Сила делать всё большое и ужасное маленьким и незначительным. Кому как не шуту знать это? — Простите, но я не смогу остаться здесь с вами. Вы сможете работать сегодня? Может, мне выпросить за вас отгул? — Вот уж насмешили, отгул… Я не герцог, чтобы отгуливать. Нет такой, такой роскоши. Ничего, бывало и похуже. Тогда вставал, и сегодня встану! Джевил залпом осушил ступу. Всучив ее в лапы Шома, он спрыгнул с кровати. Слишком резко — его повело в сторону, и Шому пришлось бы его ловить, если бы тот не совладал с равновесием в последний момент. Стряхнув остатки беспокойного сна, Джевил окинул свой жалкий облик в зеркале. — Мд-а-а, даже в темноте понятно, никуда, никуда не годится… Придется перекрашиваться. Хорошо, что сегодня я в первую половину дня не нужен. Все жутко заняты, не до развлечений. Что? Я настолько безрассудный в ваших глазах? Такие гуляния у меня только по праздникам. Или если я знаю, что мне за это ничего не будет. Джевил, не зажигая свет, раздвинул ящик в столе. Выцепил оттуда краски и пушистую кисть. Рассмотрел себя с ног до головы еще раз. Прощупал рубашку и недоуменно огляделся вокруг. Потерянные предметы гардероба были заботливо сложены на высоком стуле. Как они там оказались? На этот немой вопрос каждый ответил по-своему. Кисточка в руке Джевила отрешенно щекотала его правую щеку. — Рад, что у вас все по плану. И все же, не сочтите за грубость, но я бы посоветовал не притрагиваться к бутылке какое-то время. До следующего праздника, например. И не налегайте на специи. Пожуйте овощей с фруктами. Дайте телу оправиться. — У нас похмелье лечили просто — пили дальше. Но должен сказать, ваш подход звучит солиднее, солиднее. Всё, в завязку! Можете рассчитывать на мою силу воли. Шом уже положили лапу на дверную ручку, когда Джевил вдруг придержал их за локоть. — Я хотел кое о чем попросить. То, о чем мы говорили…всё, всё что здесь произошло…могу я, могу попросить оставить это между нами? И только нами? Считайте, что это как…как наше первое правило. Публике ведь знать необязательно? В его глазах читалась мольба, слишком унизительная, чтобы озвучить ее. Утаить слабость от партнера он уже не смог, так пусть же зрительский зал останется в блажи неведения. Шом одарили Джевила спокойной улыбкой. — Конечно. Никто не узнает. Даже если вдруг найдется смельчак помимо вас, желающий допросить меня, я буду все отрицать. Они не найдут, к чему придраться. Джевил закивал, как бы убеждая себя, что беспокоиться не о чем. — Хорошо…хорошо. Надеюсь на вас. «Нет, такой ответ ему не понравится. Надо как-нибудь смягчить…перефразировать…может, вот так?» Никто не любил приносить плохие вести Пиковому Королю. Не стреляйте в пианиста? Коли он не умеет играть ту самую мазурку, пусть учится со сломанными пальцами. В самом деле, этот король желал слышать только то, в чем сам себя убедил. Все боялись впасть в немилость. Жестокость, скрытая под покровом благосклонности. Справедливость, только если он встанет с удачной ноги. Никто не хотел испытывать удачу на себе. Ну почему Марс не мог подвинуться в соседний дом? Почему нельзя было задать этот вопрос в другое время и в другом месте? Шом несколько раз переписывали хорарное предсказание, и сильно опаздывали со сдачей. Что поделать? Натура с тонкой душевной организацией требует подход особой тщательности. Даже неправильно поставленная запятая может прогневать правителя. Пусть побережет нервы. Была не была. Шом свернули пергамент и зашагали к тронному залу, где сегодня должен был восседать Король Пик. Ступенька за ступенькой, держась за перила. Главное — сохранять холодность ума. Флегматичность, подобно воде, гасит чужую ярость. Интересно, как бы преподнес эту новость Джевил? У него обычно получалось выкручиваться из сложных ситуаций. Отшутился бы или убедил, что всё не так плохо? Шом остановились в дверях. Кто-то не закрыл их до конца. В маленькой щели виднелся знакомый длинный хвост-молоточек. Разговор, судя по всему, серьезный — хвост был как на иголках. — Ты вновь опаздываешь. Пунктуальность есть добродетель. Разве тебя не учили хорошим манерам? — укорял утробный бас. — Учили, Ваше Величество, еще как учили. Скрестись в дверь, а не стучать, лишь господы имеют право костяшками пользоваться. Говорить по-французски, если нечего сказать. Являться не позже пятнадцати минут с назначенного без гостинца, с гостинцем разрешается двадцать минут. Мудрейшие законы. — Что же мне до твоих знаний, коль ты ими не пользуешься? — Ваше Величество! Как же не пользуюсь, я принес вам лучший подарок в качестве извинений! Смотрите, мое лицо так отполировано, что вы можете в него смотреться и убеждаться в своей исключительности. Всё для вас! — старался не падать духом тенор. — «Всё для вас»? Все так говорят. Надо не говорить, а делать. Дела громче слов. И твои дела кричат обратное. Неужели ты меня не уважаешь? — Мое уважение к вам глубже самой зловонной ямы, что только можно найти в нашем королевстве, Ваше Величество. Обладатель баса хмыкнул. — Оставь ерничество для Бубен. Сейчас не до шуток. Пауза. Нагнетающая, чугунная. — Скажи, тебе нравится здесь? Беспокойный хвост оцепенел. — …Прошу прощения, Ваше Величество? — Тебе нравится жить здесь, под нашим великодушным крылом? Есть нашу еду, ходить в наших одеждах, спать в наших постелях? Не забывай, кто дал тебе это. Кормящая рука может отобрать всё, если ты ее укусишь, отправить туда, откуда нет дороги обратно. Молоточек так и повис в воздухе, не зная, что с собой делать и как быть. Его будто зажали в углу и приставили нож к горлу. — Но я милостив. Я прощаю твои проступки, пока ты выполняешь мою волю, — продолжал наступление бас, — помни об этом, и будь благодарен. Ну? Что ты успел выяснить вчера? Что говорит народ? Какие среди крестьян настроения? — Народ?.. Народ! — опомнился тенор и затараторил, — народ обеспокоен, Ваше Величество, его гнетет будущее. Страх быть забытыми и покинутыми высшими силами. Горе, горе тому, кто отвернется от простого труженика в такое время, ведь народную любовь трудно добыть и так легко потерять! А как, как быть монарху без любви? Решительно никак, Ваше Величество. — И много их, недовольных? — Достаточно, Ваше Величество, достаточно. Если заставить их затянуть пояса еще туже…боюсь, вся эта орава сорвется с цепи. Если бы мы могли их всех как-то задобрить, дать нечто хорошее…отвлечь, чтобы выиграть время… Молчание. Стук часов. Время, их бесстрастный судья. — Похоже, сегодня все решили опоздать. Куда запропастились придворный маг? Хвост испуганно дернулся, а его обладатель едва слышно охнул. — Это всё я, всё я, Ваше Величество! Это я виноват, что они опаздывают. Оплошал, черт дурной! Накажите меня вместо них, вы меня знаете, я вытерплю! Что он делает?! Надо немедля остановить его болтливый язык, пока он самовольно не отдал себя под трибунал! — Ваше Величество! — Шом спешно пересекли дверной порог и встали рядом с Джевилом, позади Короля. — Всё не так, дайте мне объяснить! Король Пик, не отрываясь от окна, поднял руку. В этом негласном призыве к тишине чувствовалась сдержанная мощь. С ней невозможно было спорить. — Этот вопрос мы обсудим позже. Ты можешь быть свободен. Джевил прочертил свой коронный реверанс. Загадочная ухмылка на гладком лице, призрачный след скипидара и свежей краски. Все это зависло в воздухе перед Шомом, даже когда обладатель давно исчез. Но сейчас было не до скрытых мотивов. — Я вижу последовательность. Если кто-то опаздывает, он несет плохие вести. Уголки губ Короля приподнялись. В его глазах — холодный расчет. Готовность к неизбежности. — Что же звезды уготовили нам на сей раз?