***
Небесные голубые воды впитывают сияние жемчужины востока, мигающей над порочным Шанхаем палитрой пурпурных и синих неонов. Пентхаус переливается желтыми огнями, отраженными на маленьком бассейне на балконе со стеклянной оградой, скрывающей от мерцания города слез. Шезлонги и белоснежные диваны, обитые кожей, располагаются рядом с бортиком на возвышении под открытым ночным небом цвета гейнсборо. Дым гаванской сигары ласкает кожу персикового оттенка, кудрявые чернильные волосы, россыпь родинок вдоль предплечий и приоткрытые мягкие губы. Тэхен затягивается до погибели легких, выдыхая горькие струи, смазывающие его плотоядный взгляд, блуждающий по чужим ключицам. Чонмин в его хищных глазах видит себя распятым, истерзанным, разодранным. Без единого шанса собрать себя заново по кускам. Тэхен отрывает клыками его мясо, заглатывая целиком и выплевывая кости. — Почему он? — болезненный шепот оседает в ребрах, как чертов смертельный никотин, живущий в организме альфы. Чонмин сглатывает непрошенные рвотные позывы при мысли о близнеце, царапающим его глотку на расстоянии сотен миль. Широкая ладонь сжимает его подбородок, оставляя ощутимые отпечатки. Омега послушно подается вперед, когда его с силой дергают на себя, заставляя всматриваться в аспидные зрачки и угасать на их дне. Похороненным заживо. — Потому что тебе не повезло родиться любимым сыном, — по-дьявольски жестоко усмехается Тэхен, оглаживая пальцами его нежную кожу и замечая скопившуюся на кончиках густых ресниц влагу. Чонмин вскидывает на него затравленный, обиженный взгляд, не затрагивающий ледяные баррикады вокруг сердца альфы. Он этим пониманием захлебывается, как утопающий в водах Хукоу. — Зачем ты до сих пор держишь его у себя, Тэхен? — шепчет омега, прикрывая глаза от надавливающих на губы пальцев. — Мне поебать на твоего брата, Чонмин, даже когда он не приходит в себя уже третий день. Но я не позволю ему сгинуть, пока не получу от твоего отца все, что мне нужно. Тэхен затыкает его возмущенный рот своим, зарываясь ладонью в шелковые на ощупь пряди и оттягивая их. Омега запрокидывает голову, позволяя целовать себя мокро, настойчиво и больно, раскрывая губы навстречу его языку. Лизнув его нижнюю губу, альфа цепляет ее зубами, оставляя ранки и спускаясь поцелуями к подставленной шее, отдающей запахом хризантем и горечи. От него пахнет смертью, тоской и осенью. Невинностью, сносящей крышу без возможности повернуть обратно. И альфа ведется, как глупый зверь следуя в капкан своей добычи. Чонмину плевать, даже если брат задохнется в собственном желудочном соке. Тэхен эту ненависть ощущает на костях, подпитываясь ею и забавляясь. — Я не хочу больше никогда говорить о нем, — выдыхает Чонмин в его горящие губы, порывисто цепляясь за крепкие плечи, обтянутые черной водолазкой. Он утыкается носом в его острый кадык, разящий сандалом, и втягивает в себя воздух. Беспощадно отравленный им. Его внутренний омега воет от желания слиться с ним в единое. Прижиматься к его твердой груди, как к единственному спасению и источнику защиты. Вобрав в себя жар его тела и задохнувшись от запретной близости. Тэхен кривит ухмылку, спуская лямки его лиловой майки и припадая губами к тонким ключицам. О грязноротой суке, пометившей собой каждый угол его особняка, он не хочет слышать даже во всполохе адового пламени. Чонгук залез в его вены змеиным ядом. — Иди ко мне, ангел, — властный голос струится дрожью вдоль позвонков. Чонмин ощущает скопившуюся внизу живота сладость, зовущую его в пропасть. Там, где ожидают смертельные объятия. Там, где Тэхен называет его своим. Альфа усаживает его на свои колени, оглаживая маленькую талию под майкой и сжимая мягкую кожу.***
flashback
В шелесте горючих мыслей родные сердцу образы, влекущие за собой в долину прощаний. По бледным щекам текут фантомные слезы, пока невидимые руки тянутся к нему над обрывом, обнимая и поглаживая по хрупким плечам. Под ребрами спокойное биение, вещающее о минувших дальних рыданиях и детстве.end of flashback
Протяжный вдох крошит его кости, превращая в месиво плоть и дробя в дребезги дыхательную систему. Тяжелые, придавленные запахом падали веки медленно разлепляются, мутный взгляд ловит готические узоры на потолке черно-нефритовых оттенков, железные ставни и темный балдахин на кровати с малахитовым шелком. Мазутный мрамор с тонкими вкраплениями отдает призрачной прохладой, изгибы резных дверей и ширм отпечатывается в лабиринте памяти, как ненавистные рубцы на молоке кожи. Шепот ядовитых змей вонзается в его кровеносную систему зовом пустынь. Повторяющийся из раза в раз сон из далекого детства, вырвавший ему сердце и отравивший всю жизнь. Чонгук вскакивает и садится на просторной кровати, едва не ставшей его могилой, и загнано дышит, большими влажными глазами осматривая презираемую им спальню. Его личная Бастилия, которая уцелела. Не рассеявшаяся с веяниями долгожданного сна, ночных кошмаров и воплей. Пожалуйста, заберите меня отсюда.Он иссыхает, выхаркавши собственные органы. Слабеет, поймав ножевые под ребрами, в сердце, в ключицы. Взвывая от вездесущей боли, прожегшей внутренности. Пожалуйста, спасите меня. Чонгук впивается стеклянными, застывшими зрачками в грубую ладонь на зеленом шелке, испачканную в саже и мазках чужой, он уверен, крови. Рвотные рефлексы безжалостно подступают к глотке. — Проснулся, спящая сука? — плотоядный оскал на лице, иссеченном шрамом, пугает омегу до предательской дрожи вдоль позвоночника. Цербер опаляет дыханием его горящие от подступающей злости и невыносимого страха щеки, отдавая запахом металла, гибели и человеческой кожи. Ты внушаешь ужас одними губами, пробовавшими людское мясо на вкус. Чертово исчадие. Поджав голые колени к груди, смазанной пахучими лечебными травами, Чонгук врезается в его хищный взгляд своим притворно-смелым, вздернув подбородок. Тишина и пустота комнаты затягивают его в водоворот бесполезных, липких мыслей. Неужели Тэхен прислал за ним своего палача? Не захотев марать собственные ладони в его грязной крови, суставах и венах? Чонгук желает умереть и больше никогда не ощущать его отравляющее шипение каждым своим позвонком. Задохнись. — Зачем ты пришел сюда, мразь? — огрызается омега, не успев откусить себе язык и разжевать его. Хосок рывком хватает его за локоть, оголенный и до больного тонкий. Сжимая его пальцами, оставляющими ожоги и гематомы. Чонгук выдерживает долгий зрительный контакт, пропитанный взаимным отвращением и яростью. Альфа дергает его на себя и вжимает в свою грудь, обтянутую кожаным плащом и воняющую пытками. От него разит смертью и сталью. — Ты так сильно любишь раскрывать свой рот не к месту, что я уже подумываю разрезать его, — его ухмылка отражает расправы в глухом шанхайском лесу. — Вот этим, — Хосок вынимает из кармана руку, на которой блестят кастеты с лезвиями. Заставляющие позорно сглотнуть и продолжать сверлить дерзкими глазами, не смея сделать и вздоха. — Опусти свои блядские глаза, иначе я их выколю, — грозный шепот проходится по нежной скуле омеги вместе с острием кастета. Цербер наставляет кончик лезвия на его висок в опасной близости к разрезу глаз, неторопливо проводя им вниз по щекам. Чонгук чувствует лишь холод металла, вызывающий табун боязливых мурашек. — Ты всего лишь грязное ручное животное, которое выполняет приказы своего хозяина. Без его слова ты и пальцем не посмеешь шевельнуть, — произносит по слогам Чонгук прямо в его перекошенное лицо, вкладывая в голос всю свою ненависть и сучность. Омега накрывает пальцами его руку с кастетом и подносит к своему рту лезвие, медленно облизывая его. Он опускает вызывающий взор на сжатые губы Хосока, задерживаясь на них на долю секунды, и поднимает его обратно к глазам. Пылающим алыми языками пламени. — Грязная шлюха, — цедит сквозь зубы альфа, уводя взгляд слишком поздно. Чонгук самодовольно усмехается, пошатнув его выдержку на наносекунду, чтобы в следующую взвыть от боли. — Увы, мой хозяин сейчас развлекается с твоим сраным***
Шипение ядовитых змей ползет по сводам особняка, вдоль нефритовых вод мраморного павильона, высоких колонн и угольных иероглифов на темно-зеленых стенах. Запах сандала и гаванского табака возрождает к жизни, вытаскивает из вавилонских руин и Аида. Проколотые дрожью пальцы цепляются за бирюзовые простыни, стискивая их в ложных надеждах на уцеление. Тэхен выпускает сизые струи дыма в тонкую ткань черного балдахина, лезущим в сухожилия взглядом блуждая по лежащему на просторной кровати омеге и пытаясь найти отличия. Режущие его скулу слишком очевидные противоречия. Белые, как сугробы на холмах шанхайского леса пряди растрепанны по подушке, болезненная бледность кожи и худоба, просачивающаяся сквозь свободную пижаму оттенка жемчуга. Тэхен протяжно затягивается, сжимая фильтр сигары и сквозь мутные клубы смотря на мертвенного цвета губы. Грязный покойник в его особняке, отравляющий каждый уголок запахом гибели. Как же он хочет свернуть ему глотку и оставить догнивать в холодной могиле. — Даолинь сказал, что лучше отправиться в путь, как только он проснется, — Хосок стоит за его спиной, засунув руки в кастетах в карманы кожаного плаща. Он осматривает вновь потерявшего сознание омегу цепкими глазами, разящими легким любопытством. Сколько еще выдержит маленькая сука, прежде чем сломается в тисках триады? — Если не предпринять все указанные им меры, возникнут осложнения или же, в лучшем случае, он просто сдохнет на этой постели. Тэхен шумно хмыкает, выдохнув горький дым, и сверлит медленно приходящего в себя омегу тяжелым взглядом. Почему я должен тратить на тебя время, отведенное мучениям твоей семьи? Задохнись, чертова блядь. — Подготовь все, — кивает он, передавая ему зажженную сигару и складывая руки на груди, облепленной черной водолазкой и серебряной цепью. Альфа подходит к постели норовящим перегрызть горло своей жертве хищником, нависая над едва опомнившимся от бесконечного сна омегой. Тенью, баррикадой, непроходимыми джунглями и виселицей. Чонгук болезненно открывает уставшие глаза, врезаясь ими в тэхеновы — сочащиеся высокомерием и отвращением. И мучительная тоска по прошлому сменяется горючей ненавистью, выжегшей бы половину суши. Его горящий яростью, плюющийся ядом и желчью взор царапает ребра. Тэхен питается его откровенными эмоциями и месивом из смешанных чувств, как лошадиными дозами кокаина на завтрак, обед и ужин. — Собрался умирать в моем особняке раньше времени? — цедит сквозь зубы альфа, с презрением оглядывая его сверху. Чонгук ощущает его присутствие обвитым лассо вокруг его шеи, мешающим сделать вдох. Тэхен опутывает его ноги и безжалостно опрокидывает на землю так, что он не может пошевелиться. Не трогая его даже пальцем. Омега никогда не перестанет удивляться его способности ранить на расстоянии. — Ты и твои сраные прихвостни прилагают к этому все усилия, — выдыхает пересохшими губами Чонгук, сжимая до неверия слабые кулаки. Его издевательства над организмом выливаются самым уродливым образом. Он вскидывает на криво усмехнувшегося альфу уничтожающий взгляд, надеясь раздробить его кости и станцевать на них. — Заткнись, — Тэхен осматривает его так, что оставляет нарывы и язвы на коже. До тошнотворного ощутимые. — Мне придется отложить все свои дела и таскаться за такой блядью, как ты. Переохлаждение, несколько дней без еды, травки, алкоголь и другая херня, которую ты подхватил не здесь, поставили тебя на пороге смерти, херова ты сука. Чонгук слушает подробный список своих болячек с застывшим выражением лица, не осмеливаясь разомкнуть искусанные губы. Альфа стоит над ним вестником дурного знамени, глашатаем гибели и палачом. Немые вопросы окольцовывают горло, не давая свободно вдохнуть. Чонгук заражается его неприязнью и ненавистью, как туберкулезом, харкая кровью и захлебываясь. — У меня есть причины желать тебе самой мучительной смерти, — севшим голосом произносит омега, следя за его напрягшейся челюстью и сжатыми над изголовьем кровати кулаками. — Но что непростительного сделал я, что ты превращаешь мою жизнь в ад? — он презирает свой уязвимый тон, просачивающийся наружу наперекор здравому смыслу. Он швыряет свою гордость и клятву никогда не спрашивать о причинах его ненависти к чертям в котлы, собирая себя по крупицам под натиском его разрывающего на куски взгляда. — Ты шлюха, и этого достаточно. О кровожадной мести его семье и отцу за годы в прогнившей клетке, жестоких условиях в тюрьме и пытках он молчит, потому что омега и так знает. Потому что назвать его худшей блядью тешит его ненасытную тьму. Чонгук прикрывает глаза, стискивая зубы сквозь сомкнутые губы, и медленно встает с нагретой постели. Омега оказывается впритык к его крепкой груди и кадыку, давясь на секунду запахом дымного сандала. Он вгрызается в усмехающегося альфу колючими, бездонными глазами, вмещая в сияние черной радужки всю свою желчь. Насмешливый взгляд альфы сбивает с него мнимую спесь, но Чонгук никогда себе в этом не признается. — Ты разводишь их у себя в борделях, как сраных пчел, и пытаешься задеть меня этим? — омега боится разорвать зрительный контакт, будто бы проиграет в ту же минуту. — Ты сам тонешь в той грязи, в которую опускаешь меня. Тэхен изгибает бровь, издевательски улыбаясь и пуская неприятные мурашки вдоль позвонков. Чонгуку сейчас страшнее, чем если бы он собственноручно душил его. — Я не трахаю блядей, тупая ты сука, — выделяет последнее слово альфа. Он делает шаг ближе, слегка наклонившись к беспорядочным светлым прядям и ухмыльнувшись: — Мне по душе невинные ангелы, как твой брат. Осознание бьет в виски ударами в гонг. Это оказался не чертов ночной кошмар, воплотившийся наяву. Угрожающие слова Цербера о его близнеце пускают страх и отвращение в каждую его пору. Задохнись в своем гнилье. — Как ты смеешь, мерзкое животное? — Чонгук срывает связки в оглушающем крике, выпуская ногти. Тэхен хватает его занесенные в воздухе запястья, норовя разломать, если захочет. Такие тонкие, что их можно использовать как пример дистрофии. Чонгук дергает руками в попытке высвободиться, рвано дыша от калечащего взгляда, прожигающего кожу на его лице. — Я посмею еще раз, грязная сука, — он сжимает кисти омеги одной ладонью, другой зажимая его подбородок и заставляя смотреть на себя. Они слышат хруст костей в мыслях друг друга. — Мне насрать, какие травмы вы причинили друг другу. Я буду трахать твоего брата столько, сколько захочу. Пока твой отец не застанет его с моим членом во рту и не пустит себе пулю в сердце. За такое зрелище стоит заплатить все деньги мира, не думаешь? Низкий шепот просачивается в кровеносную систему и губит, будто бы в тембре альфы содержится диоксин. — Сдохни, сукин ублюдок, — цедит Чонгук, не в силах двинуть ни одной конечностью. Тэхен обездвижил его руки и ноги, оплетя его своим крепким телом. Омега чувствует ожоги на подбородке от его пальцев, сжимающих кожу болезненно и грубо. От его аспидных зрачков, проникающих в кишки и кромсающих их на части. Отойди, гребаное исчадие. Тэхен на долю секунды смотрит на его пересохшие губы, забывшие, как выглядит вода, и давится легким ароматом жасмина. Его шея, руки, спальня и каждый уголок особняка пропах им. Блевотный вкус. Громкий стук в дверь прерывает поток его навязчивых неправильных мыслей, и он отшвыривает от себя Чонгука, что едва успевает схватиться за подножие кровати, чтобы не упасть. — Уебок, — кидает омега, вцепившись в одеяло от того, насколько не держат собственные ноги. Линг входит в комнату с таким надменным выражением, что Чонгук хочет засадить ему нож между глаз. Он кивком головы направляет к нему двух бет с подносами с горячей едой, пахнущей различными целебными травами, от которых в глотке копятся рвотные рефлексы. Обхаживая Тэхена восхищенным, до неверия преданным взглядом, Линг становится рядом с ним. — Я велел приготовить все, как сказал ваш врач, хозяин, — он учтиво кланяется, вызывая тошноту. — Интересно, есть ли специальные наркотики, которые заставляют повиноваться, как ручная псина? Иначе я не представляю, как кто-то в здравом уме может находиться рядом с тобой и не сгнивать, — плюется Чонгук, смеряя их обоих презрительным взором. — Как ты смеешь так разговаривать с хозяином? — осекает его Линг, но омега не обращает на него никакого внимания, выдерживая уничижительный взгляд Тэхена, дробящий суставы. — Какая дрессированная шавка, — тянет усмешку Чонгук, — наверное, у тебя передоз. Линг глотает ртом воздух, сжимая кулаки и боясь сдвинуться на шаг из-за давящей ауры альфы, что наблюдает за омегой, будто бы готовый растерзать мясо хищник. — Выйдите, — властный тон действует, как анальгетик, не оставляя шанса на неповиновение. Так вот, как Тэхен лишает их воли. Чонгук впивается в него одним из своих самых презрительных взглядов, пока альфа приближается поступью голодного зверя. Пугая его до предательской дрожи в коленях. Тэхен стискивает его лицо в пальцах, порыкивая от злости, скопившейся на кончике языка. Омега ощущает его терпкое дыхание, отдающее горьким табаком, и враждебно смотрит из-под ресниц. Подойди ближе, и я перегрызу тебе артерию. Вцепившись в его жилистые руки своими, омега царапает их ногтями в надежде вырваться. — Убери свои грязные пальцы, сука, — рычит ему в перекошенное от ненависти лицо, опаляя кожу жгучим дыханием. Тэхен видит его вздрогнувшие ресницы, получая удовольствие от страха, который омега так старательно скрывает за вздернутым подбородком. Фарфор кожи, налитый синяками от его касаний, и язвительные губы, что хочется исполосовать. Чтобы никогда больше не слышать его отвратного до боли голоса. — У тебя начинается ломка, если ты не прикоснешься ко мне хотя бы один день? — омега сверлит его взглядом, разъедающим внутренности. Альфе хочется рассмеяться до потери пульса, затем свернуть ему шею, чтобы он не смог произносить такого рода глупости. — Заткни свой херов рот, — отрезает Тэхен, насильно поворачивая его голову к подносом с едой. — Ты съешь все это, затем мы поедем в одно место. Если ты ослушаешься, я нацеплю на тебя эти сраные кандалы, — он кивает на валяющиеся на полу массивные наручники и цепи, от вида которых омегу беспощадно мутит, — и оставлю развлекаться в подвале с крысами и моими людьми. Они любят потасканное мясо. Задохнись. Чонгук прожигает его уничтожающим взглядом, лезвием вдоль ребер ощущая его усмешку. Тэхен понял, как сдирать пластыри с незаживших ран. — Пошел ты нахрен, — губительный шепот царапает барабанные перепонки. Альфа перемещает ладонь на изученный изгиб шеи и больно сдавливает ее, пока не увидит боязливый всплеск в чернильных глазах, напоминающих ему о тьме в его душе. — Ты знаешь, что делать, лживая блядь, — коротко усмехается Тэхен, отпуская его так резко, что колени соприкасаются с холодным мрамором. Чонгук делает глубокий вдох, не прогнивший в его тошнотворном запахе сандала. Его губы истекают сучьим соком.***
Алое свечение красных китайских фонарей вдоль безлюдной улицы бросают цветные тени на неоновые вывески с иероглифами, гул проезжающих машин маячит за пределами небольшого квартала, кишащего ночными клубами, притонами и борделями. Традиционная музыка льется из пестрящих желтыми и малахитовыми оттенками заведений, на асфальтированном участке из гаражей доносятся грязные маты и смех, прерываемый ревом спортивных тачек на длинной трассе. Черная тонированная тойота стоит под навесом маленькой закрытой лавочки с фруктами, привлекая больше внимания, чем нужно. Залетая в прокуренные мозги непрошенным воспоминанием, до больного знакомым. Чужие ладони лапают за талию, обтянутую темной майкой, хватаются за узкие бедра в белых кожаных брюках. Бэкхен забивает на грызущие смутные сомнения и улыбается по-кошачьи, прикрывая подведенные глаза и подставляя тонкую шею голодным поцелуям. Он вываливается на задний двор пропащего клуба в обнимку с альфой, которого подцепил на танцполе, забывшись в дозе терпкого алкоголя и накаченных руках, что так правильно должны ощущаться на его теле. Заставляя хоть на минуту отвлечься от терзающих мыслей и беспомощности, дерущей глотку. — Поедем в отель? Боюсь, что не смогу сдержаться, — горячий шепот в ключицы обжигает вперемешку с мокрыми поцелуями, и омега заливается пьяным смехом, вжимаясь в его грудь и шатающейся походкой идя мимо гаражей. Несколько находящихся в них альф, затянувшихся щедрыми порциями дешевого героина, плотоядно глядят ему вслед и громко ржут, двинувшись за ними. — Кис-кис, — усмехается один из парней с обнаженной татуированной грудью, таща за собой металлическую биту. Бэкхен резко оборачивается, напрягаясь на долю секунды и прижимаясь сильнее к альфе, что с расширенными от страха глазами смотрит на биты и кастеты в руках кучки парней. Он позорно отшатывается, мотая головой в стороны в поиске наилучшего варианта побега. Спасти собственный член дороже, чем кому-то присунуть его. — Свали отсюда, малыш, пока я не приказал своим ребятам расхерачить тебя, — альфа сваливает сразу же, как слышит заветные слова, оставляя пьяного и разочарованного Бэкхена пялиться на свою удаляющуюся спину. — Вот же сукин сын, — шипит он сквозь зубы, ощущая непроизвольную дрожь в коленях. От страха, лезущего в вены из-за животных взглядов, оценивающих его, как мясо на прилавке. И чертова сумка с чертовым пистолетом оказывается забытой за барной стойкой. — Иди к нам, мы умеем доставлять удовольствие таким блядям, как ты, — утробно смеется один из альф, вертя в руках биту и жадно облизываясь. Так неестественно омерзительно. — Меня сейчас стошнит, — кривит намазанные блеском губы Бэкхен, с презрением оглядывая их и медленно отступая. Нарываясь. — Таким уродам, как вы, дают разве что напичканные ЛСД собаки. Альф срывает с тормозов, как по щелчку, и омега видит себя растерзанным в их истекающих слюной ртах. Оглушающий крик разносится по всему кварталу, огорошивая их. Будто бы кому-то сломали кости. Бэкхен поворачивается и видит тонированную тойоту, из которой вышел высокий мужчина в кепке и черной футболке. Он прямо сейчас дробит суставы сбежавшему от него альфе, протаскивая его со звонкими воплями по асфальту и бросая ему под ноги. Омега не успевает сглотнуть, как его заводят за спину, и спаситель перехватывает занесенную биту в воздухе, заряжая кулаком по лицу главному из парней. Остальные четверо набрасываются на него, как на единственную наживу в джунглях. Жилистые, разрывающиеся от мышц руки, увитые синими венами и татуировками, так идеально сочетающиеся с его внушительным ростом и накаченным торсом. Все, о чем может думать Бэкхен замутненным сознанием — его грубые пальцы, запачканные в крови покушавшихся на него, на его нежной шее. Звуки сломанных челюстей и вывихнутых конечностей ложатся бальзамом на душу чувством победы. Омега пораженно наблюдает за тем, с какой свирепостью альфа расправляется с каждым, заставляя молить отпустить. Еще никто никогда не был готов убить за него голыми руками. Бэкхен уверен, что мужчина в силах сделать это. И чувство бесконечной защиты облепляет его, как губительное наваждение. Я знаю тебя несколько секунд, но уже могу отправиться за тобой на край чертового света. Альфа тяжело дышит, обернувшись вполоборота и смерив его прожигающим внутренности взглядом. В нем можно расплавиться и не собрать себя заново. Он хватает его за локоть и тащит за собой к заведенной тойоте, открывая переднюю дверцу и усаживая его в кожаный салон, пропахший им. Терпким мускусом и цитрусовым послевкусием. — Кто ты такой? — выдыхает пересохшими губами Бэкхен, впиваясь в его точеный профиль сгорающими глазами. Альфа заводит тачку с рыком и выезжает с квартала, оставляя за собой прозрачные кольца дыма и сливаясь с потоком спешащих машин. Он напрягает челюсть и руки, держащие руль, привлекая к бронзовой коже и выпирающим венам особое внимание. Побуждающее задыхаться от вязкого желания, копящегося на языке омеги сладостью. Бэкхен слегка наклоняет голову, чтобы поймать его тяжелый взгляд из-под кепки и густых черных волос. Чтобы подавиться собственным желудочным соком и выблевать ярость. — Я убью тебя, — клацает зубами омега, набрасываясь на него с ногтями, больно царапающими кадык и плечи, до которых он может добраться. Чанель сбавляет скорость, едва не врезавшись в белый форд спереди и свернув к набережной. Там, где меньше машин и рисков быть растерзанным разъяренной фурией. — Угомонись, — с пугающим спокойствием в голосе выдает альфа, продолжая водить одной рукой, другой припечатывая взбесившегося омегу к сидению. Бэкхен рычит, как злой звереныш, вгрызаясь в твердую кожу на его плечах и не отпуская. — Блять, — цедит он, терпя его острые зубы на своем бицепсе и выезжая к знакомому району. Следы от укуса остаются вместе со стекающими струйками крови. Дикий. — Где Чонгук? — задыхается в ярости Бэкхен, сверля его враждебными глазами и ища, чем перерезать его глотку. Чанель усмехается краем губ, бросая на него короткий я-тебе-не-один-из-твоих-тупых-дружков взгляд. — Я знаю, но не скажу тебе, даже если ты откусишь мне всю руку, — он отворачивается с вгоняющим в замешательство равнодушием, подбавив газу и сосредоточившись на дороге. — Пистолет лежит в бардачке, если что. Бэкхен буравит его мужественный профиль пару долгих секунд, забывая моргать и делать вдохи. Чанель слизывает капельку крови с нижней губы, и омега разделывает себя на части за непростительные мысли, захватывающую голову рядом с ним. До жути неправильные. Он должен думать о том, как сдать его полиции, ранить его, пустить пулю в его грудную клетку, а не о том, как его крепкие мышцы на руках могут быть настолько твердыми. На вкус как сталь. Чанель наклоняется к нему, выбивая воздух из легких, заполняя его своим тягучим ароматом, и вытаскивает оружие. Бэкхен должен отклониться, сбежать, но он лишь сидит, будто парализованный, вдыхая сладость мускуса и его кожи. Вовсе не чувствуя себя в опасности рядом с ним. Нарекая себя душевно больным. Альфа вкладывает рукоять пистолета в его руку и приставляет дуло к своему виску, скользя под его ребра проникновенными темными глазами. — Стреляй, Бэкхен, — он тянет уголок губы вверх, словно принуждая съесть десерт, а не действительно убить его здесь и сейчас. Омега зависает на самом краю, похожем на пропасть в его зрачках, и шумно сглатывает, чувствуя обжигающую хватку на своих пальцах, сжимающих невольно оружие. — Иди нахуй, — огрызается Бэкхен, в своей недолгой жизни стреляв лишь по мишеням. И не тогда, когда жертва сама ластится под пулю. Отбивая решимость проницательным взглядом. Чанель довольно усмехается и убирает пистолет, тормозя под сенью колышущихся лимонных деревьев и тополей. — Беги домой и в следующий раз постарайся не влезать в неприятности, — альфа нажимает на кнопку на руле и открывает для него дверцы, терпеливо ожидая, когда он покинет салон. Напрочь забитый нотками вишни и ванильной приторности, таящей во рту. Омега остается в пьяном бреду и плывущих мыслях, часто моргая и видя очертания своего особняка через дорогу. — Я слежу за тобой, Бэкхен, — говорит он напоследок, прежде чем сорваться на бешеной скорости. Оставив с надламывающей болью, виной и сладостным предвкушением.***
Особняк погружается в дымные очертания облаков, нависающих над вытянутыми к небу углами, китайскими фонариками вдоль просторного двора и тонированными черными внедорожниками за железными воротами. Зажженные фары черного мерседеса освещают уходящие к бледному ореолу луны верхушки елей, раскинутых по виднеющимся на горизонте хвойным лесам. Мутные кольца от сигары простираются в легкие и близящиеся фиолетовые сумерки, порывы северного ветра забиваются в подолы темного пальто. Сделав долгую затяжку, Тэхен выпускает антрацитовые клубы дыма, раздраженно поглядывая в сторону пустынного крыльца. Я сверну тебе шею, грязная сука. — Мы выследили новое местоположение Ши Линя, который делал у нас постоянную закупку, — позади слышится хриплый голос Хосока в окружении нескольких вооруженных альф. Единственная приятная новость за этот паршивый день. — После начала дела по нашему заключению, его выдворили из комитета, но я уверен, он все еще поддерживает связи с другими клиентами. — Проведай нашего дорогого друга, — коротко усмехается Тэхен, хлопнув его по плечу и сжав кусок кожаного плаща, — но он должен быть в состоянии разговаривать. — Ты же знаешь, как я люблю предательское мясо. Оно имеет другой вкус, — Хосок растягивает животную ухмылку на лице, подхватив раззадоренный смех цепных псов. Тэхен шумно хмыкает, улыбнувшись уголком губ и выпустив изо рта серые струи. Он напоминает психопата с пристрастием к чужим мучениям и крикам, орудующего армией таких же монстров, как он. И эти мысли в голове Чонгука так болезненно правдивы, что он давится запахом горького табака и стали, смешавшихся в единое, неразделимое целое. Как Цербер не может просуществовать без приказов своего хозяина. — Твоя добыча соизволила выйти из капкана, — скалится Хосок, смотря поверх плеча альфы, который даже не оборачивается. Но ему это и не нужно. Аромат белого жасмина предательски проник в дыхательную систему, не спросив разрешения и забив легкие к херам. Чонгук кутается в черно-белое пальто от колкого ветра, протыкающего кожу иглами. Молочная водолазка и брюки под тон греют от бушующей непогоды, но не спасают от разрывающих на куски взглядов альф. Исследующих его бледное лицо, кудрявые платиновые волосы, скрытое под толщей одежды тело. Расшатывающее воображение будучи совершенно закрытым. Парадокс и влечение. Его окружают показавшийся ему добродушным Даолинь с маленьким ящиком настоек, зелий и целебных трав, и Линг, недовольно поджимающий губы и при возможности сжегший бы омегу в пламени геенны. — Почему мы должны таскаться за этой блядью, будто нам важно сохранение его ничтожной жизни? — плюется ядом Линг, не упуская возможности задеть побольнее. — Всем станет легче, если в мире станет меньше грязи. Даолинь бросает на него осекающий взор раскосых глаз, побуждая замолчать. Чонгук не успевает заступиться за себя, как омега опережает его: — Больше не разбрасывайся такими словами при мне, Линг, иначе я спою тебя отварами из женьшеня, чтобы ты стал спокойнее. Чонгук не сдерживает язвительную усмешку, с нотой довольства посмотрев на задыхающегося от возмущения Линга и Даолиня, выглядевшего намного моложе своих лет. Излучавшего здоровье и мягкость, в параноидных мыслях кажущуюся такой фальшивой, но такой искомой в холодных павильонах особняка. — Надо же, у него появились защитники, — фыркает Линг. — Надеюсь, ты захлебнешься в этой минутной радости, маленькая дрянь. — На твоем месте я бы переживал о том, чтобы не захлебнуться в старости и одиночестве, высшим комплиментом в своей жизни получив лишь похвалу хозяина о том, какая ты преданная шавка, — огрызается Чонгук и попадает в самое болючее место, сучно улыбаясь. Омега позорно затыкается, не находясь с ответом и отворачиваясь. Чонгук останавливается рядом с заведенным мерсом Тэхена, глядя на его скованный из металла профиль и ранясь. Линией напряженной челюсти и морозящим внутренности взглядом, не похожим на человечий. Он негромко переговаривается со своими людьми, и в тембре его голоса сквозит лед, атрофирующий конечности и заставляющий вслушиваться. Смотреть. Смотреть на его разрывающееся от мышц тело, грубые пальцы в черных иероглифах и широкие плечи с натянутым пальто. Швы на плотной ткани вот-вот разойдутся. Отвернись, черт подери. — Я либо справлюсь с этой сукой сегодня, либо убью раньше времени, — будто бы самому себе произносит Тэхен, затягиваясь последний раз и всовывая сигару одному из своих людей, что палит на Чонгука зачарованными глазами, как и абсолютно каждый в радиусе ста миль. Чертова темная магия, которой не подвластен только он. — Делай свою работу, пока эта сигара не оказалась в твоих зрачках, — выплевывает он, и альфа спешно отводит взгляд и виновато поджимает губы. Хосок прослеживает за ним с убийственным оскалом, клянясь распять, если они не будут повиноваться хозяину должным образом. Чонгук внутренне сжимается от неприязни и норовит выблевать съеденный через силу обед, пока Цербер проходит мимо с кучей цепных псов и обнажает ровные зубы. Омеге кажется, что у него чертовы клыки, раздирающие жертву на части. Первый тонированный внедорожник выезжает за пределы особняка, второй готовится поехать следом, сверкая оранжевыми фарами. — Садись, — приказной тон в прокуренном голосе альфы действует на Чонгука, как смачная пощечина. Он даже не предпринимает попыток сбежать. Зная слишком болезненно, что пути к побегу отрезаны со всех сторон, а кроны шанхайского леса жаждут нанести ему новые увечья. Синяки от дарящих боль ладоней Тэхена до сих пор не сошли с его кожи, и он попросту умрет, если получит новые.Chase Atlantic — Swim
Кожаный салон пропах гаванским табаком и сандалом, особенно чувствующимся на напряженной шее альфы, когда омега с его позволения садится на переднее сидение. Оказываясь в ловушке с голодным до его крови зверем. Тэхен заводит мерс, что призывно рычит и срывается с цепи, выезжая к кокону покрытых тонким слоем тумана холмов. Чонгук жует нижнюю губу, царапая ногтями подушечки пальцев и забывая, как правильно дышать с ним в одном пространстве. Задача буквально невозможная, с рисками подхватить клаустрофобию от одного лишь воздуха, вдыхаемого на двоих. Пожалуйста, хоть кто-нибудь, откройте двери. Потому что рядом с ним я задыхаюсь. За тонированными стеклами проносятся песчаные массивы с россыпью чахлых зеленых сосен и одиноких тополей, гигантские бамбуковые леса с темно-бирюзовыми озерами, лазурными реками, древними храмами и святынями, обрамленными снежными вершинами и каменными скалами. Чонгук как никогда до желает ощутить дыхание нефритовых деревьев, холод рокочущих синих вод и плач опадающих листьев. Он хочет слиться с призраком мрачного небосвода и стать его вечным пленником. Лишь бы больше никогда не вдыхать осточертевшего запаха сандала. Не видеть сосредоточенного профиля альфы, режущего острой линией челюсти и промозглым льдом во взгляде. Он наблюдает за его татуированными пальцами, жилистыми предплечьями, увитыми крупными венами и шрамами, виднеющимися из-за закатанных рукавов черной рубашки. Чонгук уверен, он сидит на кокаине, как прокаженный. Альфа крутит одной ладонью кожаный руль, обгоняя несколько машин впереди них и просачиваясь на красный. Привлекая внимание к смуглым, избитым иероглифами рукам. Ими он лишает его последнего вдоха, а другим доставляет наслаждение. — На что ты пялишься? — Тэхен не поворачивается к нему, но ловит его утаенные взгляды, тыкая в них, как в тяжкое преступление. Чонгуку хотелось бы соврать самому себе и сказать, что было бы на что смотреть. — Куда мы едем? — омега игнорирует его вопрос с надменным видом, нарушив свой негласный обет не сказать ему и слова, даже если Тэхен будет пробовать на нем самые изощренные пытки. Не после непростительных слов о его отце, брошенных ему в лицо, как кастеты. Не после грязной связи с его близнецом, селящей отвращение и хаос в его голове при одной мысли об этом. Чонгук сомневается, что он относится к человеческому. Тэхен сжимает челюсть и руль сильнее, чем следует. Его ставшее обрывистым дыхание свидетельствует о накаляющемся уровне злости. Чертовски взаимной. — Тебе обязательно говорить? — омега давится высокомерием в его словах, смакуя его на кончике языка и получая отравление. — Просто заткнись на двадцать четыре часа, пока мы не приедем в нужное место. Я дам тебе приказ, когда можно будет открыть рот. Чонгуку хочется сломать его кости, стереть мерзкую ухмылку на его лице и разодрать его мышечные сплетения. — Если мне придется провести с тобой столько времени в замкнутом пространстве, лучше пристрели меня той сраной штукой за твоей пазухой, — омега вкладывает в свои слова всю обиду и желчь, скопившуюся в гортани. — Считаешь меня настолько хорошим человеком, что так просто прекращает чьи-то страдания? — выдыхает Тэхен, только сейчас посмотрев на него. Кровожадно, безжалостно, мысленно оторвав ему конечности. — Твой ад только начался, грязная сука. Я позабочусь о том, чтобы ты молил меня о смерти. Ненависть забивается в каждую его пору, и Чонгук без страха делится ею с ним. Вмещая ее в свой дерзкий взгляд, дробящий кости альфы в фарш. Такой живой. Такой грязный. — Ошибаешься, — уверенные нотки в голосе омеги оплетают его, как щупальца медузы. — Я вовсе не считаю тебя человеком. Тэхен впервые заинтересовано осматривает его, перекатывая на языке сладость его слов. — Ты всегда делаешь комплименты тем, кто пытается задушить тебя? Это какая-то грязная аномалия психики, которой подвергаются только шлюхи? — короткая ухмылка альфы задевает нервные окончания Чонгука, приходясь по ним разрядом тока. Перемолов его внутренности на мясорубке. — Твоя нездоровая ненависть к шлюхам наталкивает меня на мысли, что ты в тайне дрочишь на них, скрывая вожделение за напускным презрением, — он растягивает губы в манящей, издевательский улыбке. Точно дикая кошка царапая его самолюбие ноготками. Тэхен играет желваками и выжимает из мотора бешеный рев, набирая скорость и на мгновение выбивая из него ощущение победы. Заткнись, чертова блядь. — Эта озабоченность тем, как я удовлетворяю себя, мне льстит, — выдает похожее на нормальную речь альфа, удивляя и одновременно заселяя нутро большей ненавистью. Он вгрызается в омегу плотоядным, показывающим превосходство взглядом, не опуская его ниже прожигающих насквозь чернильных глаз. — Вот только мне никогда не приходилось делать этого. Если ты завидуешь тем, кого я трахаю, можешь собственноручно расчленить себя, потому что я никогда не дотронусь до такой грязи, — он показательно обводит презрительным взором всю сжавшуюся фигуру Чонгука, затыкая его без помощи рук. Одними словесными ножами, ковыряющими кишки и вываливающими их наружу. Тэхен равнодушно отворачивается к дороге, выжимая из мерса весь бензин и петляя между сонными машинами в огнях вечерней провинции. Тэхен не должен был, но задел крошечный комок самолюбия и уверенности в его привлекательности, подкупившей даже самых влиятельных людей страны, видевших его хоть раз. Заставлявшей альф ползать в его ногах, просивших принять их подарки и уделить им хоть минуту своего времени. И Чонгук принимал. Драгоценные камни, украшения, люксовые тачки, яхты, ужины в роскошных ресторанах с дозами кокаина на чужой твердой груди, слизываемые вместе с дорогим алкоголем. Он терзает его, взращивая в нем сомнения, что рассеиваются лишь из-за голодных взглядов его цепных псов и глав якудзы, раздевших его догола и поимевших в самых откровенных позах. Чонгук знает, что старый альфа тогда попросил его в личную коллекцию, и знает причины, по которым Тэхен отказал ему. Свою фарфоровую игрушку он сломает сам. Откинув голову на спинку сидения, омега пораженно прикрывает глаза, с грохотом оборвавшихся внутри надежд понимая, что никто не вычислит его за тонированными стеклами и фальшивыми номерами на машинах. Намджун не сможет прийти ему на помощь, как бы близко он ни находился к нему. Потому что без желания Тэхена он не увидит даже его тени. Чонгук этим осознанием давится и мысленно обливается слезами, в непродолжительном сне обретая теплые объятия с отцом. Пожалуйста, спаси меня.***
Снежный горный лес Байма в провинции Юньнань встречает их высокими холмами и скалами с разноцветными скоплениями на вершинах, напоминающими лиловое море. Пышные азалии с розово-алыми лепестками обильно цветут в небольших горах, источая дурманящий аромат. Символ губительной страсти и печали. В глазах Чонгука отражается палитра амарантовых красок, сменяющаяся сапфирными ледяными озерами с природными минеральными террасами. Белесые облака сгущаются над бирюзовыми озерами и талой водой, струящейся с гор. Долина голубой луны принимает их в свой мирный приют смесью необычных водопадов, по древней легенде впадающих в пруд черного дракона. Водоток стекает по кирпично-красным отвесным скалам, заросшим зеленой растительностью. Тонированные внедорожники останавливаются один за другим у подножия без возможности проехать дальше. Тэхен глушит мотор, пару мгновений нечитаемо осматривая местный пейзаж, будто бы не впечатляющий его