***
Бледная кожа под ладонями рассыпается, словно разбитые куски хрусталя, оставляя нарывы и запах белого жасмина, проникающий в каждую пору. Тэхен играет желваками, пулевыми ранениями ощущая пульс под ребрами омеги, набатом стучащий в его висках и лишающий рассудка, пока он держит его на руках, поднимаясь на третий этаж особняка. За ним послушной тенью следует Даолинь, прося быть аккуратнее, пока он укладывает его на застеленную черным шелком постель. Тэхен отстраняется от него, будто бы боясь заразиться, как туберкулезом, без шансов вылечиться и вдохнуть снова. Он прожигает яростным взглядом лезущие на лоб отросшие пряди оттенка платины, сливающиеся с кожей выцветшие сухие губы, пурпурные и темно-синие отпечатки его пальцев на шее, норовящей вскоре разломаться пополам. Он бы многое отдал за такое зрелище. — Тэхен, — мягко зовет Даолинь, открыв свой ящик и накрыв омегу еще одним одеялом. До тошнотворного и незаслуженного заботливо. — Ему нужно иногда бывать на воздухе, иначе он долго не протянет. Фразы врезаются в плоть, как ножи, застревая в горлянке. Альфа смеряет его уничтожающим взором, отправляя его мясо на убой и скалясь. Омега поджимает губы и отводит глаза, не выдерживая свирепости напротив. — Велю притащить для него палантин прямиком до дома комиссара, чтобы надышался, как следует, — издевательски усмехается Тэхен, не собираясь слушать его доводы и разворачиваясь к выходу. — Когда в последний раз кто-то жил в этой спальне? Здесь воняет смертью и сыростью, — в отчаянии говорит Даолинь, следуя за ним.— Я клянусь тебе, Тэхен, ты его даже не заметишь. Я буду с ним, сопровождая и заводя обратно в комнату. Прошу тебя, — умоляющие нотки в его голосе заставляют альфу материться себе под нос, сдерживая порывы злости. Чтобы не выбросить его к херам. Тэхен застывает у резных дверей, обернувшись через плечо на бессознательного Чонгука, вжавшегося всем телом в теплые одеяла, и проглатывает скопившееся в горлянке отвращение. — Не заставляй меня убивать тебя, Даолинь. Омега замирает с болезненными оскоминами внутри, глядя на его удаляющуюся спину, и клянется себе попробовать еще раз. Пока титановые баррикады вокруг груди альфы не дадут нещадные трещины.***
Известняковые скалы окружают маленький пруд с нефритовыми водами, бледные лилии плывут на мягкой поверхности, зеленые ветви шанхайского леса покрыты мутным слоем тумана. Пурпурно-синий свод облаков нависает над вытянутыми к мрачному небу углами особняка, скрежет железных ворот отдается безответным эхом в угольных бирюзовых коридорах. Платиновые пряди треплет северный ветер, приносящий лезущие под вены холода, шепот зим вперемешку с ядом змей лезет в реберные ямки. Чонгук натягивает рукава небесного свитера на дрожащие пальцы, сидя на нагретой плитке вблизи мурлыкающих волн, и стеклянным взглядом обводит белесые с розовым отливом лепестки лилий. Опершись на камни, Даолинь пролистывает мятые пожелтевшие страницы сборника стихов, изредка поглядывая на притихшего омегу и мягко улыбаясь. Молодым я из отчего дома ушел, воротился в него стариком. Неизменным остался лишь говор родной, — счет годов у меня на висках. И на улице дети глядят на меня, — все они не знакомы со мной, — И смеются и просят, чтоб гость рассказал, из каких он приехал краев. Даолинь читает вполголоса и посмеивается, трогая мелкую проседь в темных волосах, и вручает сборник стихов обернувшемуся Чонгуку. — Поэзия эпохи Тан наполнена горькими воспоминаниями и грустью, — Даолинь прослеживает взглядом за взлетевшей синицей, — перечитывая ее, я возвращаюсь в свою молодость и мысли, что тоска по дому заложена в нас еще с древних времен. Чонгук пробегается глазами по мазутным иероглифам, ощущая щекочущую ресницы влагу. Спрошу весну о том, когда она Направится отсюда в Циньюань, Чтоб с ней послать мои о доме сны - Пусть хоть они войдут в родной мне сад. На него будто бы обрушилась горесть древности. Боль и слезы, проглоченные тысячами людей той эпохи, сейчас скапливаются в его легких и мешают сделать вдох. Омега зависает над неровными строками, прикрывая веки и приказывая себе дышать. Чтобы выжить и не задохнуться в ноющих спазмах в органах, заставляющих его харкать собственной кровью. Он замирает подобно водной глади, ловя запах горького табака и сандала. Отрава в самом чистом ее виде. Смертельная доза героина. Порок сердца. Чонгук поворачивает голову, впиваясь отчаянными глазами в темный силуэт Тэхена, проносящийся вдоль двора. Подолы черного пальто треплет порыв ветра и цепи на шее, обтянутой водолазкой. Дым гаванской сигары окутывает его профиль, выкованный из железа, в татуированных пальцах поблескивает лезвие ножа. Омеге кажется, что его промозглый взгляд вещает больше расправ, чем оружие в его руках. За ним следуют цепные псы и Цербер, внушающий страх животными повадками и оскалом. Так неправильно сочетающимся со шрамом на его бесчеловечном лице. Чонгук велит себе не смотреть, но проигрывает в ту же секунду, как ледяные глаза Тэхена впиваются в его. Взрывая внутри чертовы гейзеры, отрывающие его конечности с истошным воплем. Альфа режет его на куски острой линией челюсти, отвернувшись и быстрее зашагав к воротам. Оглушающий вой сирен звучит в висках ударами в гонг. Проследив за удаляющейся широкой спиной, омега натыкается на подъехавшую белую полицейскую машину, по которой начинают огонь вооруженные цепные псы, перекрывая его гортанный крик. Чонгук срывается с места, как обожженный, вырывая локоть из захвата Даолиня, умоляющего не вмешиваться. Он переходит на бег, в его чернильных зрачках отражаются блеснувшие в надежде лица знакомых офицеров, преданных его отцу. Крохотный островок спасения показывается ему миражом, к которому он ползет измученным от жажды в песчаных дюнах. Пожалуйста, спасите меня. Тэхен вырывает из рук Цербера винтовку и пристреливает всех троих. Под нечеловеческий вой омеги и потерянный пульс в грудной клетке, вздымающейся надрывно. Забрызганные кровью кожаные ботинки и черное пальто, измазанные в угольных пятнах пальцы, ломающие суставы. — Сядьте в их тачку и уезжайте в подпольный штаб, пока они не засекли наше местоположение. Наверняка эти сраные собаки приведут с собой хвост, — бездушно велит Тэхен, оттряхиваясь брезгливо и переступая через валяющиеся под ногами трупы. Хосок понятливо кивает и садится за руль вместе с тремя альфами, выезжая на бешенной скорости к маячащему вдалеке лесу. Чонгук кричит в неверии, проглатывая жгущие рот слезы, и в потасовке хватает оброненный пистолет одного из убитых офицеров, наставляя его на Тэхена. Под ребрами стучит так, словно он в приступе тахикардии. Аномальной, как короткая усмешка на сухих губах альфы, уничтожающего его ты-не-посмеешь-взглядом, выбивающим последние вдохи из легких. Чонгуку есть, что терять. Но в этот момент единственное, о чем он может думать — упущенный шанс на спасение. Ему сносит крышу, как в проигранной в заранее обговоренной без него игре, где проигравшим и заклейменным остается только он, держа в трясущихся ладонях собственное окровавленное сердце. Тэхен вонзается в него зубами и отрывает по куску, проглатывая и плотоядно облизываясь. Чонгук хочет вырвать его легкие и печень, чтобы его чертов организм перестал функционировать и отравлять его жизнь. Оборвавшуюся мгновение назад. — Ты. Мерзкое. Животное. Пересохшие губы омеги сочатся ядом, ощутимым подкожно. — Ты не сделаешь этого, грязная сука, — Тэхен хищно скалится, насмешливо осматривая его подрагивающее от ярости тело и зависая на сжатом на курке пальце. Выстрел отскакивает от мраморных колонн особняка, как запущенный неправильно механизм, как ошибка в движении галактик. Чонгук попадает в место под его ребрами, на долю секунды ловля всепоглощающий гнев и удивление в глазах альфы, что отшатывается на месте. Цепные псы окружают его, как ястребы настигают умирающего человека в выжженных прериях, и выбивают из рук пистолет. Он непременно выстрелил бы еще раз. Еще и еще, пока он не испустит последний вздох, пока вся кровь не вытечет из его организма, пока вся плоть не сойдет, оставив его лишь обугленным валом костей. — Блядь, — цедит Тэхен, почувствовав стекающую по груди темную струю, что не задела сердца, как того хотел омега. — Сука еще и стрелять не умеет, — низкий смех вырывается из его рта, спугивая приютившихся на крышах синиц. Чонгук замирает каменным изваянием, впиваясь в его разрывающий на части ледяной взгляд своим — непокорным, мечтающим вытащить его кишки. Тэхен надвигается на него, словно ягуар, учуявший запах жертвы. Омега не движется, парализованно наблюдая за ним и вскрикивая, когда его больно ставят на колени и хватают за волосы. Альфа сильно оттягивает их кулаком, волоча за собой по крытому антрацитовой плиткой двору. Визги и крики действуют на него, как катализатор, разжигая нервную систему. Ему больно. И боль с уст грязной шлюхи — его панацея. Тэхен своими же руками отдал бы их обоих в психиатрическую больницу, если бы знал, как малолетняя сука расшатает его привычный мир. Заставляя задыхаться в ненависти, поделенной на двоих. — Оставь его, Тэхен, умоляю! — Даолинь бежит за ними и пытается остановить альфу, что отбрасывает его одной рукой, холодными глазами предвещав ему расплату за дерзость. — Я убью вас обоих, — полурыком издает он, таща сопротивляющегося омегу по крыльцу, между лунных арок, вдоль мраморного павильона и лестниц, ведущих на третий этаж. В одержимой местью голове проскальзывает мысль бросить его в сырой подвал, заваленный разлагающимися трупами. Тэхен отбрасывает ее моментально, не желая ощущать потом запах гнилья каждый раз, как подходит к нему. Как будто двойные нечистоты угробят его дыхательную систему. — Захлебнись в своем дерьме, блять, — дерет глотку Чонгук, вырываясь каждой конечностью. По пути он теряет свой кардиган, обувь и рвет брюки вдоль бедер. Так тщетно. Тэхен сильнее его раненным, изувеченным, расчлененным. Альфа раскрывает резные двери в его спальню и швыряет его на прохладный пол, веля двум людям у входа запереть их. Он слышит надрывный просьбы Даолиня оставить ребенка в живых, не уверенный в том, что сможет сдержаться. — Встань, — угрожающий шепот вливается в позвонки омеги кипятком. Он корчится и сглатывает, бросая на него враждебный, никогда не простящий его взгляд. — Пошел ты, — Чонгук прикрывает веки от боли, разрывающей голову, и издает вопль. Тэхен поднимает его сам, грубо сжимая локоть и пригвождая к стене. Он ударяется о нее затылком, чувствуя перекрывающую дыхание ладонь на своей шее. Так неестественно привычно, что уже кажется правильным. Чонгук называет себя пропащим, сумасшедшим, нуждающимся в лечении. В нос ударяет запах свежей крови, окрашивающей бледные оголенные ключицы, марающей худые плечи, прикрытые тонкой майкой. Омега чувствует его свирепое дыхание на своей щеке, обжигающие кожу пальцы, норовящие пролезть сквозь нее. Тэхен сильнее сдавливает его горло, мешая дышать своим телом, вжимающим в стену так болезненно, что трескаются лопатки. — Неужели ты настолько глуп, что не понимаешь, в кого стреляешь, херова ты сука? Чонгук выдыхает горечь с привкусом белого жасмина, отчаянно ловя губами воздух. Он вгрызается необузданными глазами в чужие — вмещающие лед Антарктиды, наносящие увечья. Такая знакомая боль, живущая в его капиллярах многие годы. Тэхен смотрит на него и режется. Воспоминаниями, которым миновали столетия. Ты ломаешь меня. Ты задеваешь мои шрамы. Ты — это я, и я бегу от тебя без оглядки. — Ты убил их, — шепчет треснутыми губами омега, привлекая к ним внимание. Иссохшие, покусанные, багровые. Совсем не те, что целует альфа. И парадоксом — идентичные до маленьких изгибов. — Ты убил мою единственную надежду на спасение, сукин ты сын. Криков в глотке не осталось. Чонгук принимает его руки на своей шее, его дыхание с нотами горького табака и виселицы, его обнажающий слабости взгляд, скользящий по его налитым влагой глазам. Пожалуйста, не сейчас. Не перед ним. — Ты никогда отсюда не выберешься живым, даже если будешь рыть землю зубами. Я тебе это гарантирую, — Тэхен отходит от него, как от больного чумой, надменно поправляя свое пальто и усмехаясь. У него в голове тысяча и один способ заставить его выть и просить о смерти, как в наказание за то, что посмел выстрелить в него. Чонгук молит себя не заплакать, рвано дыша и скатываясь вниз по стенке. Ноги предательски подводят, отказываясь держать его, на горле отпечатки его пальцев, что клянутся никогда не сойти. Цветущие фиолетовым веером на его фарфоровой коже. Он ложится на черный мраморный пол, прикрывая ресницы на секунду и совершая непростительное. Слезы текут по щекам солью, скапливаясь в уголке губ и щипля покусанные ранки. Он себе никогда не простит этого. Альфа застывает у двери, едва схватившись за ручку, и невольно поворачивается к нему. Будто вокруг гортани обвили веревку и заставили обернуться. Платиновые пряди лезут на лоб и мокрые скулы, грудь омеги надрывно вздымается от того, насколько отчаянно он плачет, пытаясь заглушить рвущиеся наружу звуки. Его тело скручивается в одно светлое пятно, таящее в необъятных размерах готической спальни. Тэхен никогда не видел таких горьких слез, дерущих сухожилия и проламывающих череп. И все варианты прикончить его и заставить сдирать с себя плоть рассеиваются, будто кто-то отключил ему жестокое здравомыслие, выручавшее его столько раз. Он возвращает маску равнодушия и высокомерия, что дала трещину, и выходит из комнаты. Будто задержись на мгновение дольше, и он исповедует все сострадание и жертвенность, проповедуемые махаяной. — Даже не думай зайти к нему, я разберусь с тобой позже, — рычит он сорвавшимся с цепи зверем, напугав все еще стоявшего у дверей Даолиня. Его судорожные рыдания селятся в голове священными мантрами.***
Серый блестящий под сводом индигового неба ленд ровер проносится по зарослям шанхайского леса, как сорванный с цепи хищник, заезжая в раскрытые железные ворота. Несколько альф во главе с Цербером выходят из машины, заливаясь оглушительным смехом и замолкая под предупреждающий взгляд Хосока, когда к ним выходит разъяренный Тэхен. — Мы увели слежку и сожгли полицейские тачки. Скорее всего, у них было несколько отрядов, которые рыщут по городу в поиске омеги, — усмехается своей догадке альфа, следя за сменой настроения на лице хозяина. Он напрягает челюсть, давя животную ухмылку на сухих губах. Очередная стычка с чертовой сукой, что не умеет держать язык за зубами, выводит его из себя, как напичканного психотропными веществами, откидывая их в самое начало лабиринта из ненависти, сплетения ярости и боли. — Комиссар все не сдается, — тянет Тэхен издевательским тоном, звякая связкой ключей в руках и направляясь к своему подземному гаражу, — надо бы его навестить и спросить, как обстоят дела с возвратом наших подпольных лабораторий. Цербер идет за ним верной тенью, цепким взглядом обводя проходящих мимо слуг с опущенными головами. Они врастают в шею от дикого страха вдоль позвонков, раздробленных аурой альфы, источающего запах падали и могил. — Госкомитет по борьбе с наркотиками ему под себя не прогнуть, — говорит он, заходя следом за Тэхеном в пространство с переливом черных и зеленых свечений с рядом десятков роскошных автомобилей, нескольких мотоциклов и прилегающего офиса. — Они потратили несколько лет на то, чтобы запрячь нас в тюрьму, и во главе отряда по поимке стоял сам комиссар. Если он заявит, что хочет вернуть конфискованные лаборатории, они отправят его в психлечебницу в Шэньси. И Цербер ни на минуту не шутит. — Мне поебать, каким образом он это сделает, — Тэхен проходит вдоль выстроенных спорткаров и машин премиум класса, останавливаясь у запертой двери и прикладывая запястье к сканеру. Они заходят в оснащенный холодным и огнестрельным оружием склад, ощущая витающий в воздухе запах пороха, крови и грядущих смертей. — Но я уверен, что ради своего шлюховатого сына он в итоге порадует нас, — усмехается он, закидывая в спортивную сумку военное снаряжение. Время для перекуса свежим предательским мясом. — Надо будет прихватить десерт к визиту, не то с пустыми руками заявляться в дом не принято, — Цербер вертит в руках рукоять дао, наблюдая за переливом лезвия на свету. — Этому махаяна учит? — едкий смех Тэхена вызывает оскал на лице альфы. Он ебал в рот приличия, связанные с людьми, в особенности с грязноротой сукой. — Сраному состраданию и жертвенности, чтобы все вокруг были счастливы и блевали заварным кремом? — Малые шаги на пути к достижению состояния Будды, — в том же саркастичном тоне отвечает Хосок, ловя голодный до чужих страданий взгляд альфы — отражение его собственного. — Даже если хренов комиссар с его семьей достигнет окончательной нирваны, я вытащу их из нее и заставлю перерождаться снова и снова, чтобы заставить их расплатиться за содеянное. Тэхен кривит ядовитую ухмылку на потресканных губах, беря заполненную нужным оружием сумку и идя на выход. Цербер следует прямо за ним, смотря на широкую удаляющуюся спину и усмехаясь себе под нос. Он чует вонь скорой боли. — Ты отвез того чиновника на склад? — спрашивает после недолгой паузы Тэхен, разблокировав дверцы своего черного мерса. — Сначала разберемся с этим сукиным сыном, прежде чем отправимся к чете Чон. Хосок коротко кивает и садится рядом на переднее сидение, откинув голову и втянув в себя дикий рев мотора, блажью лижущий кожу. Тэхен выруливает из ряда машин и выезжает из подземного гаража, светя маисовыми режущими фарами. Наблюдавший за ним сквозь решетчатые окна с третьего этажа омега одергивает темные занавески, проглатывая душащий изнутри комок горечи. Шанхайский зверь выходит на охоту.***
NKOHA – The Dalai Lama
Розовые тени пляшут в сени пышных искусственных цветов сакуры, изображения Будды переливаются малиновыми и красными неонами, алые китайские фонарики с иероглифами вдоль стен отсвечивают лиловыми красками. Запах пота, соли и дешевого алкоголя забивает легкие, дыхание танцующих режет лопатки, лоснящиеся от жары обнаженные тела жмутся друг к другу, задевают оголенные предплечья и норовят вцепиться в плоть зубами. Карамельная кожа ловит амарантовые и синие блики, серебристые цепочки свисают с черного топика, в растрепанных темных волосах теряется чужая ладонь, сильно сжимающая мягкие пряди. Бэкхен лижет языком острую скулу альфы, облепляя его шею голыми руками и бесстыдно глядя на сидящего за барной стойкой Чанеля, неспешно потягивающего стакан рисового вина. Омега выдыхает с раскрытыми губами, выпячивая задницу в узких джинсах, разрезанных до середины бедра и скрепленных металлическими застежками. Он снова в том же забытом дьяволами клубе, снова отдается первому встречному в надежде напороться на отморозков и быть спасенным. Чанель удивляет его, заявляясь в пропахший отвратными коктейлями ночной клуб. Сверля его угольными глазами, выворачивающими душу наизнанку. Срывающим швы и лоскутки ткани. Бэкхен медленно сходит с ума и зависает в прыжке над пропастью, ощущая его терпкий запах мускуса на кончике языка и глотая цитрусовую горчинку. Он залез в его внутренности, как инородное тело, как аномалия и неправильная метаморфоза. Омега в коротких шортах, не скрывающих небольшие ягодицы, подходит вплотную к Чанелю и кладет руку на его колено, кокетливо вставляя трубочку в его стакан и потягивая. Блядь. Если бы чернотой во взгляде можно было пачкать, Бэкхен изуродовал бы его тело несмываемыми кляксами. Он встречается с глазами альфы, выжигающими в нем болючие дыры, и толкается бедрами в пах незнакомого парня, обводя губами линию его челюсти. — Трахни меня, — шепчет он в чужую шею, довольно облизываясь на рык в свои ключицы. Альфа сжимает его локоть и тащит за собой сквозь толпу беснующихся людей, задевающих их потными телами. Бэкхен оборачивается через плечо, вгрызаясь в сидящего на месте Чанеля влекущим за собой взглядом, и пьяно смеется, обнажая зубы. Шаткой походкой он идет к туалетам для омег, заваливаясь в приглушено освещенное помещение и вдыхая. Его грубо припечатывают к холодному серому кафелю, подхватив под бедра и заставив изогнуться. Он покорно ластится, позволяя целовать себя в надплечья, шею, оставляя на ней багровые отметины. Омега протяжно и показательно стонет, когда спустя пару минут обжигающих ласк дверь открывается, но альфа не слышит, продолжая вылизать его ключицы и сжимать тонкую талию. — Еще, черт, — кусает нижнюю губу Бэкхен, запрокинув голову и поглядывая из-под опущенных ресниц на Чанеля, стоящего у противоположной стены. Просто лезущего в его кровеносную систему, не трогая его даже пальцем. Обводя его тело оценивающим взором и задерживаясь на зрачках, помутневших от безумия и кокаина. — Мне так хорошо, — омега рвано дышит, помогая альфе стянуть с себя тесные джинсы и громко стонет, когда возбужденный член входит в него наполовину. Парень придерживает его за левую ягодицу, сминая ее в ладони, и проникает в него полностью. Бэкхен кричит от удовольствия, цепляясь ногтями за его плечи и мускулистые руки, что все равно меньше чем те, на которые он смотрит прямо сейчас, глотая слюну и желание оказаться задушенным ими. Чанель захватывает все его внимание без шансов отвести жадный взгляд, блуждающий по его мышцам, раздирающим жалкую черную ткань футболки. Бэкхен хочет его до судороги в ногах, окольцовывающих торс альфы, что с рыками удовольствия вбивается в его растянутую дырочку, истекающую белесой смазкой. Сука. Сочится с его вишневых губ, раскрытых в блаженстве и стонах, темно-карих глазах, впивающихся в него, как шипы. Не скрывающих его похоти. Смотри, как меня трахает до потери пульса кто-то другой. Пока я сам изнываю от желания принять тебя в себе. Альфа кончает в наспех надетый презерватив, вынимая и делая тяжелые вдохи. Бэкхен растягивает лисью улыбку, пока он заботливо протирает его запачканный семенем живот. Омега натягивает обратно джинсы, как только он заканчивает, и велит ему убираться прочь. — Да пошел ты, грязная шлюха, — кидает ущемлено альфа, едва не толкая его и отходя. Он даже не замечает все еще стоящего у стены Чанеля, что оперся о нее спиной, и хлопает дверцей. — Вижу по твоему взгляду, как ты с ним согласен, — усмехается Бэкхен, шаря по его широким плечам заинтересованным взглядом. — Тебе было мало? — вздергивает бровь Чанель, сложив руки на груди, отчего мышцы напряглись и привлекли еще большее внимание. Омега называет себя помешанным на его выделяющихся на бронзовой коже венах и угольных татуировках, по которым болезненно хочется провести языком. — Сможешь удовлетворить меня лучше, чем он? — губы Бэкхена трогает стервозная ухмылка, на миг выбивающая почву из-под ног. Так смотрят утягивающие на губительное дно серены, разбивая головы странников об острые утесы. — Заставишь меня кончить от одного лишь твоего прикосновения к моей коже? — он несет пошлый бред, так неправильно задевающий альфу изнутри. Кромсая выдержку к херам. — Ты обдолбан, — строго говорит Чанель, вызывая тихий смешок омеги. При виде тебя я всегда под дозой, не заплатив за нее ни один юань. Бэкхен опускается на четвереньки, не разрывая зрительного контакта, доводящего их обоих до дрожи вдоль позвонков, и медленно ползет к нему. Как дикая кошка, учуявшая кровь своей жертвы. Он обхватывает пальцами его ногу, ведя ими вверх до ширинки, и вжимается щекой в его темные джинсы. Он слышит сдавленный выдох альфы, означающий треск в его непробиваемой броне. Омега довольно улыбается, поднимаясь к кожаному ремню и, стоя на коленях и глядя прямо в затянутые вожделением глаза, облизывает металлическую пряжку. Чанель хватает его за шею и поднимает на ноги, всматриваясь в его бесстыжий взгляд сверху вниз. — Прекращай вести себя, как потаскуха, — сталью в его голосе можно было бы раздробить кости. Он ловит несоображающий взор Бэкхена и сжимает нежную кожу сильнее, не подозревая, насколько он сейчас осознает, кто именно перед ним. — Прекращай вести себя, как импотент, — фыркает омега, пытаясь припасть губами к его шее, но Чанель стискивает пальцами его подбородок, отстраняя от себя. — С тебя сегодня хватит представлений, выходи, — отрезает альфа и подталкивает его к открытой двери. Бэкхен обвивается вокруг его руки, как ленивая коала, подмечая оставленный след от своих зубов на его коже и усмехаясь. Шум на разрывающемся от красных софитов танцполе на минуту оглушает, смешиваясь с привкусом мускуса, бешеными флюидами исходящего от альфы. — Родителей сегодня не будет дома, отвези меня к себе, — хныканье омеги затрагивает нервные окончания, лишая единственного пути к отступлению. Чанель ведется на аромат сладкой вишни и ванили, как глупый мальчишка, завороженный его повадками суки. Они в дерьме.***
Черный мерседес брабус проносится сквозь заросли бамбуковых деревьев, покрытые малахитовой зеленью холмы, по вытоптанным дорожкам проезжая к старому складу для хранения мясного сырья. Выбитые оконные стекла, облезлая штукатурка, запах крови, цемента и сырости, впитавшийся в серые стены, лезет в прокуренные легкие, как самый чистый сорт кокаина. Тэхен врывается в холодное помещение, как изголодавшийся зверь, швыряя темное пальто в руки одного из цепных псов, сторожившего их пленника. Потолочное вешало для мяса держит на весу альфу среднего возраста, его полностью голое тело переливается синими гематомами, порезами и ранами, из которых текут алые струйки крови. Ши Линь, один из высокопоставленных чиновников, что служил в госкомитете по борьбе с наркотиками и делал у них постоянную закупку кокаина, кичась своим положением и состоянием, сейчас напоминает скот, отправленный на убой. Он вырывается с округленными от ужаса глазами, как только видит вошедших Тэхена и его Цербера, исполосовавшего его кожу. Хосок кривит ухмылку, обнажая лезвие ножа и подмигивая ему. Альфа издает вопль ужаса, умоляя отпустить его. — Заткнись, мы еще даже не начали, — обрывает его Тэхен, вдаривая кулаком по запачканному кровью лицу. Мужчина покачивается и едва не теряет сознание, шепча просьбы. — Это ты помог полиции напасть на наш след? — наиграно веселым тоном спрашивает он, схватив его за грязные волосы и проглотив отвращение. Сейчас не до рвотных рефлексов. — Я с ними не сотрудничал, поэтому они и вышвырнули меня из комитета! — кричит в отчаянии Ши Линь, брыкаясь и воя, когда альфа бьет его в печень с надетым на руки металлическим кастетом. — Ответ неверный, — рычит Тэхен, нанося несколько ударов подряд по всему торсу, истекающему свежей кровью. Хосок стоит позади с двумя цепными псами, что морщатся от страха и омерзения, когда их хозяин берет у Цербера ножом, скользя острием по животу альфы и останавливаясь у паха. — Нет! — раздирает глотку Ши, смотря на Тэхена горящими от паники глазами. — В твоем возрасте детей уже дурно планировать, — усмехается альфа, слегка замахнувшись и посмеявшись на оглушающий визг мужчины. Цербер тянет ухмылку, напоминающую траурный реквием. — Сукин ты сын, говори правду, — без капли прежнего настроя рявкает Тэхен, запрокинув его голову. — Ты ведь прогнулся под угрозы комитета и содействовал полиции, боясь за свою сраную шкуру, но они все равно убрали тебя, как продажную шавку. Ты должен был гнить за решеткой два года точно также, как мы, но отделался крупным штрафом. Интересно, почему? — низкий угрожающий шепот дробит суставы, обвивается удавкой вокруг шеи и мешает вдохнуть. Ши тяжело сглатывает, вскрикивая от новых ударов по конечностям. Распаляя животный голод Тэхена еще сильнее. — Комиссар обещал сделать все, чтобы я не попал в тюрьму, если буду помогать им, — признается мужчина, вызывая ухмылки на губах альф. Гребанный комиссар вновь смешал карты, чтобы выйти победителем из игры. Но как известно — удача не улыбается два раза. Тэхен позаботится об этом лично. — Ебанат. Он оставляет на его лоснящейся от пота коже ножевые следы, не обращая внимания на истошные вопли, и цедит сквозь зубы: — Я не убью тебя. Пока что, — честно признается он, уловив облегчение в заплаканных лживых глазах напротив. Он ненавидит лицемерие больше, чем шлюх. — Ты предоставишь мне местоположение и контакты всех чиновников, которые закупались у нас через тебя. Дам тебе на это пять часов, не управишься — я тебя оскоплю.***
Черный шелк струится под пальцами, как утекающие из ребер надежды. На высохших от слез щеках расцветает новыми ростками ненависть, жгущая позвонки и лимфатические узлы. Она селится в глазах цвета бездны, приютившей на глубине мириады звезд, утешение и распри. Войны внутри него не утихают ни на мгновение. Пурпурные и сапфирные облака накрывают Поднебесную дыханием близящихся зим, смерчей и разрух. Чонгук кусает распухшие от плача губы до струек крови, что скатывается с уголка рта, обжигая нежную кожу теплом и запахом железа. Он обнимает себя за колени, прижавшись спиной к резному изголовью кровати и покачиваясь, как в полусонном бреду. До прыжка в пропасть его отделяют ничтожные миллиметры, издевательски смеющиеся голосом самого жестокого в его жизни зверя. Чонгук клянется ненавидеть его в каждой предначертанный ему цепи сансары. Двери из темного дерева тихо раскрываются, пропуская встревоженного Даолиня с большой коробкой василькового цвета, обтянутой белой лентой. Омега смеряет ее презрительным взглядом, надеясь найти в ней винтовку и убить всех присутствующих в особняке к чертям. Кроме милосердного лекаря, приютившего его у себя на коленях. — Тэхен не позволял мне зайти к тебе, он сделал тебе больно? — беспокойно спрашивает Даолинь, присев рядом на мягкое покрывало и притронувшись к его шее. Цветущей красно-фиолетовыми гематомами. Он с ужасом отпрянул, сжав губы в попытке остановить рвущиеся наружу терпкие слова. — Я приготовлю тебе новые мази, которые помогут зажить синякам как можно скорее. Тэхен разрешил им выйти на улицу всего один раз, обернувшийся роковым и последним.***
Ролл-ройс фантом мигает зажженными оранжевыми фарами, бросая маисовые тени на листья мандариновых деревьев и бледных водяных лилий, плывущих на поверхности нефритового пруда. Заведенные тонированные тачки с цепными псами выстраиваются в ряд у железных ворот, запах гаванского табака рассеивается под прорывами южного прохладного ветра, качающего китайские фонари вдоль лестничного крыльца. Чонгук сжимает ледяными пальцами кованные перила, замирая античной статуей на нижних ступенях. В него вонзаются десятки мужских взглядов, наперекор голоду впервые отдающие восхищением. Он впервые чувствует себя упавшим с небес, а не выкарабкавшимся из преисподней. Нежная шелковая ткань ласкает его фарфоровую кожу, небесный оттенок переливается с его платиновыми прядями и блестящими тенями на веках. Красным ковром стелются провожающие его взоры, пропитанные неподдельным удивлением и желанием прикоснуться к телу, пахнущему древним искусством. Белый жасмин обволакивает легкие, как прозрачная шаль, лишая зрения и обрывая поступь кислорода к легким. Чонгук впивается в него чернильными глазами, горящими, как чертов небосвод над их обреченными головами. Тэхен застывает со сжатой сигарой в руке на долю секунды, опершись на капот черного ролл-ройса и приказав себе не смотреть. Отведи взгляд, блять. С каждым шагом навстречу внутри омеги происходят метаморфозы, уродливые катаклизмы, вынуждающие сердце биться быстрее, а колени нещадно трястись, как перед разбегом к обрыву. Дрожь в пальцах доконает его, приправив его мертвое тело разъедающими глазами альфы, рвущими его плоть на куски. Чонгук молит себя отвернуться, но проигрывает и режется, как в первый раз. Острой линией челюсти, напряженным кадыком и сжатым ртом, выпускающим мутные кольца дыма. Крепкие мускулы натягивают ткань шелковой бледно-голубой рубашки, открывающей вид на обнаженную грудь альфы. Цвета и твердости меди, с угольными контурами тату драконов и змей, опоясывающих туловище. На одну секунду омега позволяет себе забыть, кто он такой. Будто его ладони, измазанные в иероглифах и чужой крови, больше не причинят ему боли. — Садись, — резко говорит Тэхен, врываясь в его нервную систему триггером и разрушая ее. Чонгук отмирает, чтобы застыть вновь, когда альфа открывает перед ним заднюю дверцу. Под его пристальным, лезущим в сухожилия взглядом он садится в темный кожаный салон, обдавая ароматом зим, чистоты и цветов. Тэхен им давится в то же мгновение, норовя потерять обоняние с рисками чувствовать только запах жасмина, прочно внедрившийся в каждую его пору. Альфа кивает Церберу и водителю, что садятся спереди, и обходит машину. Захлопнутые дверцы звучат в его висках, как удары в гонг, оставляя его наедине с переливом платиновых прядей и небесного шелка. Чонгук сидит на расстоянии вытянутой руки, а по ощущениям — в капиллярах, отравляя их своим дыханием. Тэхен расставляет ноги в черных брюках, затяжно закуривая сигару и выдыхая горькие струи табака. Он замечает боковым зрением, как морщится омега, поджимая намазанные вишневым блеском губы и вгрызаясь в него раздраженным взглядом. — Я хочу открыть окно, — дерзость в его голосе обливает альфу талой ледяной водой. Он кривит короткую ухмылку, насмешливо осмотрев его, затем внушительных размеров окно. — Чтобы вылезти оттуда и переломить себе череп? Я был бы рад, если бы ты все еще не был мне нужен живым, — Тэхен продолжает курить, равнодушно уставившись перед собой, пока чужой любопытный взор проходится по его груди с крупной цепью. Чертово отродье. — Я задыхаюсь от вони твоего табака, — огрызается Чонгук, теряя крохотные надежды на спасение. — Мне насрать, — холод в его тоне ранит осколком прямо под ребрами. Омега поджимает дрожащие губы и отворачивается, прикрывая ресницы. Коря себя за облавы внутри. Такие неправильные, что хочется содрать с себя кожу. — Что это? Обида? — невольно вырывается у Тэхена, цепко следящего за его реакцией. — Ты действительно думаешь обижаться на меня, маленькая сука? От абсурдности он начинает низко посмеиваться, обрастая железными баррикадами. — Пошел ты нахрен, мразь, — цедит сквозь стиснутые зубы Чонгук. Намного слабее, чем он хотел. Его уязвимые места кровоточат, вскрывая старые раны. Тэхен доводит его до взрывов гейзеров внутри, грубо хватая за подбородок и приближая к себе. Лицом к лицу, чтобы ощущать его грозное шипение на своих губах, все еще дрожащих. — Если в твою тупую голову придет идея так разговаривать со мной на этом вечере, я выпотрошу тебя прямо там, — омега не слышит то, что он говорит, лишь хриплый голос, отдающий горечью сигары и сандала, видит лишь гневные глаза, налитые ненавистью и яростью. Сухие губы альфы искривляются в безумной ухмылке, пока Чонгук приказывает себе дышать, — или же наведаюсь к твоей семье и убью их всех. Одного за другим. На твоих глазах. Ты меня понял? — Сдохни, — выдыхает омега, распаляя внутренних дьяволов, устраивая шабаш в его организме. Тэхен опускает ледяной взор на его веки, мерцающие в фиолетовых неонах жемчужины востока, и губы цвета багрового заката, просящие, чтобы они закровили. Он одергивает себя от мысли, что сделал бы это зубами, отпуская омегу и закуривая.***
tzi — kitsune
Восточные напевы в тягучей, ласкающей темными чарами мелодии, аромат восточных благовоний и дурманящей афродезии, воспаляющей чувственные рецепторы, зеркальный коридор в красных оттенках и выступающими выкованными узорами, ведущий на верхний этаж, в зал с кожаными зелеными креслами с низкими темными столиками и золотистыми подушками, потолочная яркая люстра и нависающая над ней россыпь алых вееров. Чонгук послушно следует за Тэхеном в окружении десятка цепных псов в классических костюмах, во главе которых шагает Цербер в черном одеянии и пиджаке, вещая ему скорую смерть за один неверный шаг в сторону. Он нервозно прикусывает нижнюю губу, уловив громкий неприятный смех уже пьяных альф и выдохнув, впечатавшись в чужую широкую спину. — Не забывай о том, что я тебе сказал, — предупреждает Тэхен, заглядывая в его глаза проникновенно, пытливо, отрезая пути к отступлению. Чонгук умирает на том моменте, когда альфа сжимает его талию. Грубо, крепко и собственнически, приближая к себе до сломанных вдребезги суставов. Он слышит треск своих костей в его сознании. Омега ведется, как безвольная марионетка бессильный перед своим кукловодом, влекущем за собой в логово змей и монстров. Сжирающих его заживо глазами. Он облизывает губы, ощущая лишь обжигающие пальцы на своей коже, оставляющие ожоги даже сквозь тонкий шелк. Клянущиеся никогда не зажить. Альфы встают как по команде, приветствуя Тэхена и сверкая глазами, полными страха, ненависти и уважения к нему, сразу же переключая внимание на Чонгука и обводя его тело похотливыми взорами, будто бы никогда не видевшими омег. Что извиваются на их коленях с полуголыми задницами и торсом, фальшиво смеясь и постанывая от каждого прикосновения. Гребаный бордель. Чонгук чувствует фантомную, до боли обманчивую защиту, пока ладонь Тэхена намертво прижимает его к себе, пока его усаживают на малахитовый диван, пока рука альфы ложится на обивку, через его худые плечи, позволяя опереться. Тэхен на секунду прикрывает глаза из-за мягких прядей цвета платины, щекочущих его скулу, пока омега инстинктивно двигается ближе к нему от переизбытка жадных взглядов, раздевающих его догола. Он напрягает челюсть, желая выколоть им глазницы и сваливая порывы на отвращение к тому, как можно хотеть такую блядь. — Мы тебя заждались, — прокуренный, слегка шепелявый голос забивается в мысли, крутясь в них пластиной из воспоминаний прошлого. Чонгук поворачивает голову, натыкаясь на хищный прищур лисьих глаз, исследующих его, как самый дорогой экспонат, самый недосягаемый трофей. Альфа расслабленно сидит в кресле рядом, его дорогой бордовый костюм из бархата контрастирует с бледной кожей, цепи на шее и крупных запястьях нещадно окунают омегу в давно забытые кадры. Белый пиджак и леопардовая рубашка, сильные ладони, спасающие его от падения, венозная синева и аромат цитрусовых, приводящий в сознание горечью и прохладой. Чонгук отводит рассеянный взор, сцепляя дрожащие пальцы и кожей щек чувствуя, как альфа изучает его черты, повадки и движения тела. Юнги клянется, что не видел ничего красивее голубого шелка в сплетении с платиной волос и мрамором кожи. Он замирает немигающим взглядом на его тонкой шее, на которой так правильно смотрелся бы жемчуг. Боясь отвести взгляд и поцарапаться о реальность, где Чонгука не будет. Тэхен замечает пристальное внимание Юнги к омеге, усмехаясь уголком губ и беря наполненный стакан с текилой со льдом, залпом осушая его. Там, где срастаются кости, скребут когтями звери. — Подождешь еще несколько часов, если надо будет, Юнги, — усмехается он, вгрызаясь в него надменными глазами, ставящими на место раз за разом. Альфа режется о высокомерие в аспидных зрачках, пророчащих ему смерть за любую оплошность. Напоминающих о терзаниях прошлого и дыре, из которой Тэхен его вытащил. Сидящий напротив Джей Пак напрягается, сжимая бедро ерзающего на его коленях омеги сильнее, чем нужно. Развалившийся рядом Чанель без особого интереса к диалогам и смеху выпивших альф потягивает терпкий виски. Чонгук не позволяет себе потерять здравомыслие, цепляясь за него трясущимися руками и норовя расколоться на части, когда тэхенова ладонь теряется в его прядях, пропуская их через пальцы. Ощущая шелк вместо ожидаемого сыпучего песка. Альфа напрягает челюсть, вбивая себе в виски гвоздями мысли, для чего он это делает. Лишь для показательного доказательства, что сын комиссара стал его личной шлюхой, не смеющей сказать и слова против. Против его касаний, обжигающих кожу головы, затылок и макушку, отсекающих пряди и проламывающих череп. Чонгук чувствует его на себе каждым нервным окончанием, прошибленным разрядом тока. Будто бы в горло влили ядовитую смесь, от которой он харкает кровью, выплевывая собственные органы. Будто бы пульс замрет в ту секунду, когда Тэхен уберет свои пальцы. Громкие разговоры, пошлые шлепки о голые задницы омег, из которых он единственный одет не в короткие тряпки и парадоксом привлекающий больше внимания, чем все они вместе взятые, разлитые пятна дорогого алкоголя, рассыпанный порошок и зеленые купюры с кокаином смешиваются с коктейлем запахов, пота и восточной мелодии. Юнги сжимает стакан с текилой до побелевших костяшек, почерневшим от злости взглядом наблюдая за самодовольной усмешкой Тэхена, трогающего Чонгука так, словно не было фиолетовых синяков, ссадин и царапин, причиненных его руками. Он встает с места и идет к барной стойке, предоставленной им на весь вечер, ведь это один из чертовых ночных клубов, принадлежащих альфе, и достает ведро со льдом и бутылку крепкого рома. — Предлагаю тост за восстановление влияния триады, — воодушевлено говорит один из мужчин, горящими от наркоты глазами стреляя в обнаженного омегу, сидящего у его коленей. Чонгук подавляет рвотные позывы и несдержанно морщится, что замечает альфа и обнажает вставленные белоснежные зубы: — Как смеешь кривить лицо, шлюха? Тэхен вздергивает бровь, ощутив подкожно сжавшееся от ярости и страха тело Чонгука, инстинктивно вжавшееся в него. — Поделись этой киской с нами на неделю, Тэхен, мы покажем ему, как надо вести себя, — ржет другой альфа, впиваясь в омегу мутным взглядом, отражающим все позы, в которых он бы его поимел. Чонгук балансирует над натянутым канатом, готовясь спрыгнуть и перегрызть им всем глотки. Ладонь в его волосах сильнее оттягивает прядки, предостерегая его от падения в руины. Непростительное. — Отдам его вам позже, когда мне надоест его грязный язык, — тянет ухмылку альфа, чувствуя реакцию омеги. В его чернильных глазах загорается пламя преисподней и обида, задевающая за живое похлеще ненависти, плещущейся на дрожащих ресницах. Не смотри так, чертова сука. Чонгук сглатывает отвращение к низким смешкам и омерзение к Тэхену, перетекающее в комок в горле, дерущий под ребрами. Когда ты успел настолько влезть в мои внутренности, что обливаются кровью каждый раз от твоей жестокости? Он возрождает его и втаптывает в грязь, вытаскивая и окуная в ледяные воды, заставляя захлебываться в душащих его руках. Руках, перебирающих платиновые волосы, глазах, приклеенных к чертам его лица и бледности, манящей в порочные сети. Тэхен ведется, как привлеченный кровью своей жертвы хищник, вдыхая аромат белого жасмина у его шеи и накрывая ее губами. Чонгук чувствует треск в дыхательных путях, губительные катаклизмы в сердце. Его рот как аномалия в легких, отнимающий спасительный вдох. Губы альфы смыкаются на нежной коже, втягивая ее зубами вместе с запахом зим и цветов, оседающих на его языке ядом. Он замирает в боязни пошевельнуться и больше никогда не ощутить тепла, исходящего от Тэхена так мучительно необходимого, что омеге хочется вцепиться в его лицо ногтями и умолять не останавливаться, в следующую секунду покончив с собой. В попытках стереть с себя очертания его губ, заклеймивших кожу на шее. Альфа отстраняется с позывами голода, думав ощутить грязь, грунт, скребущий десна, но не туманную сладость, щекочущую полость рта до сих пор. — Тэхен, — стальной голос позади вытаскивает его из водоворота мыслей, где он собственноручно отрубает себе конечности за содеянное. — Я заберу Чонгука к себе. Затем расчленяет Юнги, посмевшего ставить ему ультиматум.