Lala — Loopy, Bloo
Матовая ауди лавирует между сонными рядами машин, рассекающих набережную Вайтань и бледные желтые воды Янцзы, одиноко омывающей близлежащие порты и судна, проплывающие по беспокойным течениям. Жемчужина востока переливается пурпурными и багряными неонами, касаясь цветастыми лучами аспидных крупных облаков, собирающихся как голодные коршуны над стеклянными небоскребами. Поднебесная кует в цепи, отравляет шепотом древних городов и священных храмов. Пряди оттенка платины щекочут прикрытые веки, тонкое запястье открыто навстречу ледяным ветрам, пронзающим кости и белые пальцы, пропускающие его насквозь, в самый кровоток. Чонгук вдыхает поломанными легкими ночной воздух, сочащийся ядом пустынь и шепотом змей, клеймом опечатанным на его острых ключицах. Юнги держит руль одной рукой, безотрывно глядя на его высеченный из лезвия и лилий профиль и все еще не веря. Протяни ладонь и коснись мрамора кожи. Он рядом, стоит только дотронуться. В омуте красоты его лица утонуть. Омега чувствует на скуле его восхищенный взгляд, залезающий в его сухожилия, прочно обживающийся в мышечных тканях. Не знает, как выгонит его из организма потом, если встретится с животным прищуром, кричащем о собственности. Он не готов кидаться в чужие объятия и быть распятым. Даже если запах альфы окутывает его кисло-сладкой патокой, растекающейся по кожаному салону спокойствием. Чонгук забыл, каково это: не сжиматься в страхе очередного удара. Каково это: не поджидать свою смерть за каждым углом особняка с нефритовыми водами. Он желает увидеть его горящим в языках алого пламени. Без возможности вернуться обратно. Юнги позволяет ему привыкнуть к себе, не налегая излишними разговорами, что ничего не значат в их положении, и подъезжает к своему району, минуя выстроенные многоэтажные здания, людные кварталы с ночными клубами, казино и борделями. Чонгук бросает на него короткий взор в тот момент, когда альфа показательно отворачивается и сосредотачивается на дороге, молча давая себя изучать. Чернильные глаза скользят по леопардовой рубашке, ставшей связью с прошлым. Его символом, беспощадно потерянным. Напоминая, кем он был до того, как его коснулись душащие ладони Тэхена. Вали из моей головы. Вниз на напряженные руки, увитые выпирающими венами, пугающими синевой на контрасте с бледной кожей. Омега отмечает его пристрастие к героину, поднимаясь верх к резкому профилю. Сочетание скрытой опасности, и твердости и показательной мягкости будоражит нервную систему, заставляя быть начеку двадцать четыре на семь. Чонгук клянется себе не доверять никому, кто дышал с Тэхеном одним воздухом, до тошноты в глотке отравленного его жестокостью. Чертово отродье занимает слишком много его мыслей на один квадратный метр. И чем больше он изнывает в попытках выдворить его оттуда, тем больше возвращается к фантомным ощущениям его губ на своей треснутой по швам коже. Юнги вбирает в себя аромат белого жасмина, облепляющий его ребра тоской по склонам снежных вершин, покрытых первыми признаками зим, пришедших остаться навсегда. Он хотел бы поставить Чонгука в фарфоровую подставку, не отдавая другим разрушительным рукам и глазам, что обязательно захотят отобрать его. Выдранного из лап зверя, жадного до чужой крови. Юнги не собирается уступать, даже находясь в шатком положении, где каждый неосторожный шаг в сторону означает гибель. От***
В полицейском участке горит приглушенный свет, переливаясь темными тенями на раскрытых кипах бумаг и документов, валяющихся на столе вместе с остывшей кружкой черного кофе и пепельницей с потушенной сигаретой. Клацанье клавиш заполняет гробовую тишину кабинета, отделенного прозрачной перегородкой от отдела по борьбе с наркотиками, где сидят несколько людей, бессонно разбирая накопившиеся дела. Чжунхэ подпирает подбородок кулаком, широко раскрывая глаза в попытке не заснуть за третью ночь, проведенную в бодрствовании и патруле, и коротко кивает вошедшему Намджуну. Что почти разучился ждать благих вестей, наклеивая фантомные пластыри на кровоточащие раны под ребрами. Но на этот раз альфа решительно подходит к нему, кидая на стол стопку фотографий и указывая на них пальцем. — Они его перевезли. Одна из камер, расположенных в центре, зафиксировала машину члена триады. На переднем пассажир был с такими же волосами, как и у Чонгука. Я не сомневаюсь, что это он, — с каждым словом его интонация повышается, передавая всю радость от зацепки и от изменения в лице Чжунхэ, пока он рассматривает фотографии с видеокамеры. — Ты серьезно? — не веряще спрашивает Чжунхэ и подрывается с места, беря свой ордер и длинное серое пальто, и спешным шагом выходит из кабинета следом за комиссаром. — Наконец-то этот сукин сын выпустил его, — Намджун велит собираться отрядам и прочесать все окраины города, ощущая ударивший в мозг адреналин от возможности спасти сына. — Надо узнать номера машины и куда она направилась. Если он один из крупных членов банды, на его районе будет отключена видеокамера, но так или иначе они покажутся в свете. Поэтому садитесь по машинам, едем осматривать каждый чертов уголок, — он раздирает горло от крика, подгоняя полувялых от усталости офицеров и подходя к своей служебной тачке. — Они могли вывезти его из страны Нам, — предполагает с опаской Чжунхэ, садясь на переднее. — Ченле, проверь ближайшие рейсы из Китая, — говорит в рацию Намджун, выезжая на оживленные ночные улицы Шанхая и сжимая руль до побеления костяшек. — Нам нужно узнать адреса проживания каждого из банды, и даже если этот ублюдок отвез моего сына на другой континент, я верну его, — убедительно кивает он, внушая себе представления о скором воссоединении с Чонгуком и кончину тех, кто посмел отнять его.***
Переливы мраморного ореола луны мягко ложатся на оголенные ноги карамельного оттенка, Бэкхен ведет плечом в безразмерной его футболке и прикусывает нижнюю губу, зачесывая назад влажные волосы, пахнущие его шампунем, и улыбается своим мыслям, перекатываясь на живот и вдыхая покой, отринувший его долгие годы назад. Он прикрывает веки, лежа на шелковой фиолетовой подушке в спальне для гостей, и болтает ногами в воздухе. В пентхаусе каждый уголок пропитан ароматом мускуса и жаром бронзовой кожи, распаляющей вкусовые рецепторы. Он смакует их на языке, представляя загорелые и крепкие руки альфы, опоясывающие его талию и едва ли не ломающие ее пополам от силы в них. Бэкхен будет лишь рад поддаться его телу, слепившему бы из него угодные ему фигуры, облики и эскизы. Он бросает короткий взгляд на загоревшийся экран телефона и хмурится на имя папы, проглатывая показное равнодушие. Омега ожидает беспокойные потоки речей о том, где он, с кем он, и почему последние дни не остается у дяди, мысленно готовя шаблонные ответы и обещая себе выстоять. — Привет, Бэкхен, — деловой тон в голосе родителя ранит, как острие ножа, ковыряющее внутренности и застревающее в них со всеми возможными инфекциями. Как будто бы он их партнер по бизнесу, от которого зависит прибыль их чертовой компании, выбранной вместо единственного сына. — Ты не мог бы завтра прислать мне скан некоторых договоров о купле-продаже, я оставил их дома в нашей с отцом спальне. Омега давится болезненным комком нервов, собирающихся в гортани и мешающих сделать вдох. Он прокусывает нижнюю губу до струек крови, слизывая их и приказывая рту не дрожать так предательски. Только не перед ними, никогда не принимавшими его слабости. — Конечно, папочка, — наигранно вежливо говорит Бэкхен, сжимая телефон до хруста костяшек и язвительно усмехаясь. — Вот только что ты знаешь о том, что мой сраный дядя хрен свой клал на меня и развлекается с проститутками на своей вилле, пока мои родители звонят мне спустя неделю отсутствия только потому, что им понадобились гребаные документы? Да пошли вы все нахуй, — кидает он с щедрой порцией яда и сбрасывает трубку, даже не удосужившись выслушать уже сидящие в горлянке объяснения и оправдания. Он швыряет свой телефон в противоположную стену, с маниакальным удовольствием наблюдая за тем, как трескается экран, и впервые позволяет себе обжигающие щеки слезы. Выстроенная вокруг груди титановая броня дает нещадные трещины. Одиночество вселенной обрушивается на него, как железные руины, проламывая его позвоночник и впиваясь острием в сухожилия. Он вопит в подушку, скребя и вонзая в нее ногти. Пытаясь не задохнуться от агонии, пожирающей кишки. Во всем мире будто бы не осталось человека, что протянет ему руку помощи безвозмездно. Без желания испробовать его тело, вытрясти из него все показное, легкое, приятное душе и органам. Во всем мире будто бы не осталось человека, способного полюбить его просто так. Без въевшейся в капилляры маски независимости и сучести, больно впивающейся в глазницы и вытекающей из них черной кровью. Так пахнет отчаяние. Так звучит безнадежность. Так лопаются капилляры от невозможности обрести маяк в конце темной полосы, пересекающей всю его жизнь. Словно галактики сошлись в немом соглашении обрушить на него свои горести. — Бэкхен, — мягкий голос похож на призраки и галлюцинации в его висках, не дающих заснуть по ночам, но таких искомых. Омега цепляется за него, как за единственный источник света, кладя голову на его колени и позволяя себе заплакать. Впервые в жизни заплакать перед другим и остаться цельным. Напоминая себе, что жить — значит чувствовать каждой клеткой своего тела. Боль, разочарование, тоску и непреодолимую потребность в заботе. Чанель в минутном удивлении смотрит на то, как омега доверчиво прикрывает ресницы, блестящие от текущей по красивым скулам соли, и содрогается в беззвучных рыданиях. Он нерешительно кладет широкую ладонь на его хрупкие плечи, вот-вот готовые надорваться от его касания, и сгребает его в охапку, гладя нежные пряди и стирая одинокие слезы. Он видит в нем недолюбленного ребенка, брошенного и оставленного на самого себя в городе, где грязь смешивается с пороками и дикими инстинктами. — Тише, — шепчет Чанель, перебирая его волосы и наклоняясь ближе, успокаивая концентратом своего аромата и одним бархатным тембром, внушающим давно искомое чувство покоя и защиты. С тобой безопасно. И мне хочется умереть в эту секунду, чтобы больше никогда не лишиться этого чувства.***
— Я хочу подарить тебе кое-что. Чонгук отвлекается от разглядывания картины, висящей на лимонного оттенка стене и датированной началом двадцатого века. Малахитовые, темно-зеленые тона полотна оседают в памяти, как и нагонящее смутную тревогу название. «Сатана Данте у замерзшего озера Коцит», Амос Наттини. Он чувствует фантомную связь с немым криком, брошенным в ледяные воды. Видит себя распятого в возведенных к порочному небу пустых глазах, а на дне нефритовых вод — окоченевшие трупы.***
Тонированный мерс брабус плавно рассекает заспанные улицы Поднебесной, проносясь кровожадной тенью по набережной Вайтань в окружении двух тачек, петляющих за ним по пустынным серым дорогам, вдоль которых раскинулись ветви туманного бамбукового леса. В стекла заднего вида ударяет желтоватый цвет фар, мигающих позади. Бордовый вранглер подъезжает ближе, пока две внушительные фуры громко сигналят и мчатся прямо на них. Выпустив изо рта клубы антрацитового дыма, Тэхен слегка морщится и опускает стекло, встречаясь тяжелым взглядом с убийственным — Цербера. — За нами хвост, — хмыкает Тэхен сквозь мутные облака табака вокруг себя, — сворачивайте к старому заводу. Хосок и Чанель, сидящий в черной тойоте, понятливо кивают и сливаются на повороте с вереницей одиноких зеленых деревьев, покрытых бликами от бледного диска луны. В траве застывает предрассветная роса и промозглый холод зим, ступающих по пятам. Фуры следуют за ними, как спущенные с цепей голодные псины, не упуская из виду ни на мгновение. Тэхен сильнее сжимает кожаный руль, затягиваясь до самых легких. Суки задумали прикончить их, не ведая, что он* всегда на шаг впереди. Машины тормозят одна за другой у заброшенного завода с выбитыми стеклами, обросшего зарослями и спутанными проволоками. Хлопнув передней дверцей, альфа поправляет подолы темного пальто, вертя в руках начищенное до блеска лезвие длинного ножа и ухмыляясь. — Поприветствуем незваных гостей, мы же тут до пизды дружелюбные, — цедит он, громко и надрывно, залезая в венозные сплетения. Из фур выскакивают десятки парней в черных масках с металическими битами, надвигаясь на них с приглушенными воплями. Хосок испускает звериный оскал, занося рукоять топора на одного из первых и дробя его плечо. Хруст костей приятно ласкает слух, как и истошный крик жертвы и окрасившие губы пятна чужой крови. Железно-сладкий привкус, оседающий на его языке и воротнике кожаного плаща. Остальные головорезы в минутном ужасе отшатываются от него, как от заразного, как от исчадия, выползшего из котла преисподней. Тэхен не может сдержать сумасшедшую усмешку, растягивающую его рот, от самоотверженности и глупости этих альф, бегущих на него в попытке убить. Он разрезает их плоть выученными движениями, двигаясь по дорожке трупов и слизывая их густую кровь со своего лица. — Сукин сын, — выдыхает Чанель, хватаясь за порез в боку, и бьет головореза в челюсть. Нацепленные на пальцы металлические кастеты разрывают в месиво кожу, оставляя от нее уродливые ошметки. Хосок вылезает из клетки человечия, издавая животные рыки и разрубая конечности, дробя кости и отрывая мясо. Он перешагивает через мертвые тела, лежащие в его ногах и смердящие падалью. Чанель хватает двух уцелевших парней за волосы, сдергивая с них маски и бросая на землю рядом с чьими-то отрубленными руками и выколотыми глазами. Головорез сжимает губы и зеленеет, вырывая все содержимое желудка прямо на массивные ботинки подошедшего Тэхена. Альфа толкает язык за щеку, смеряя его выжигающим нутро взглядом и сжимая грязный подбородок. — Тупой ты ублюдок, — выплевывает он и разрезает его рот в виде креста, прикрывая веки от брызнувших струй крови и брезгливо отшвыривая тело в сторону. Оставшийся в живых головорез зажмуривается от отвратительного зрелища, подступающего и к его глотке рвотными позывами. Но страх перед одичавшим Тэхеном оказывается сильнее естественных реакций организма. — Кто вас прислал за нами? — рычит альфа, задирая его голову и всматриваясь в напуганные глаза своими — выжженными от ненависти и жажды мести. — Молчишь, херов подонок, — кивает он, взглянув на Чанеля. Тот ударяет его в челюсть кулаком с кастетами, отчего половина лица превращается в сгустки мяса с виднеющимися костями. — Ты не умрешь, пока не заговоришь, я тебе это обещаю, — смеется по-безумному Тэхен, вытягивая его руку под истошные крики. Цербер заносит в окровавленный воздух лезвие топора и дробит его конечность надвое.***
Приглушенный зеленый свет лампочки играет темными бликами в небольшом пруду с нефритовыми водами и золотисто-алыми карпами, мирно рассекающими бирюзовую гладь и известняковые скалы. На захламленном документами и толстыми папками столе дымится традиционный чай с лепестками миндаля, прозрачные пепельницы с окурками и дымом терпких сигарет. На потрепанных и обшарпанных кожаных диванах со сломанными подлокотниками сидит Тэхен, развалившись и запрокинув голову, он пускает клубы серого табака в бетонный потолок. Рядом, закинув ногу на ногу и выпрямив спину, находится Яньлинь, складывая в малахитовые коробочки пакетики с порошком. На грязном полу валяется тренировочная сумка с крупными связками купюр и слитками золота. — Вы по-прежнему распространяете кокаин в ночных клубах? — интересуется омега, щуря ледяные голубые глаза и закрывая крышечку с изображением змеи, обнажившей ядовитые клыки. Тэхен отрицательно мотает головой, протяжно затянувшись гаванской сигарой и задымив в сторону от его бледного лица. — Копы сторожат каждый клуб в Шанхае, как шакалы свою падаль, — хмыкает он, — раньше мы производили свой чистый кокаин в подпольных лабораториях и продавали его заграницу японцам и корейцам. — Но после того, как вас упекли в тюрьму, ситуация изменилась. И явно не в вашу пользу, верно? — с долей горечи усмехается омега, кидая на него заинтересованный взгляд. Ему любопытно, как долго он задержится в триаде на этот раз, и почему Тэхен позволил ему участвовать в предстоящих делах. — Ты прав. За два года на наркорынке произошел существенный передел. Один из кланов якудза поглотил несколько мелких других в Киото, теперь они являются главными поставщиками кокаина в Китай. На данный момент они распространяют свое влияние и в Южной Корее, — альфа сжимает фильтр сигары, хмуря брови и выпуская изо рта сизые кольца. — Из-за того, что наши лаборатории конфисковали сраные копы, нам придется первое время до реабилитации закупаться у них. — Вам не по душе этот вариант, как я понимаю, — Яньлинь выдерживает его угнетающий, раздирающий на куски взор, и нервно прикусывает нижнюю губу. Встречаться с гневом зверя, будучи запертым с ним в одной клетке — не самая привлекающая его идея умереть. — Твое умение делать логические выводы поражает, — ухмыляется нагло Тэхен, на что омега молчит, но внутри скребут дикие кошки в желании протестовать и заявить о своих способностях. — До тех пор, пока комиссар не вернет наши лаборатории, мы можем торговать только остатками в борделях, которые полиция еще не прикрыла. Также у нас есть несколько подпольных казино, где мы производим кокаин, но это не позволяет нам получать удовлетворительные счета на картах и влияние. Нам нужно вернуть себе репутацию и лидерство в производстве товара. Тебе все ясно? Тэхен вперивает в него пытливый взгляд, следя за тем, как дергаются пухлые розовые губы, а в холоде голубых глаз просачивается опасливое понимание. — И какова моя роль в вашей иерархии? Альфа кривит усмешку, долго затянувшись по самые легкие, прежде чем снова переключить на него внимание. — Узнаешь об этом после переговоров. Ты здесь потому, что в прошлом хорошо помог нам убрать всех неугодных, когда мы сколачивали триаду в том составе, в каком она сейчас. Ты тогда сумел сблизиться с Чанелем и не расстался до сих пор, как мне известно. А известно мне все, Яньлинь, — предостерегающие нотки в его прокуренном голосе поселяются в висках омеги тревогой. Альфа сжимает его острый подбородок двумя пальцами, обжигая касанием, и заставляет смотреть прямо в свирепые, сочащиеся жаждой мести глаза. — Как и то, что тебе не по душе задание, которое я дал ему. Но послушай меня внимательно, потому что дважды повторять я не собираюсь. Вот этой херне, — он стучит ладонью другой руки под ребрами омеги, жестоко насилуя зрительным контактом, который непосильно выдержать и не обморозить себе конечности. — Не место в нашем деле. Поэтому отключи ее и делай то, что тебе велят, если не хочешь сгинуть. Тэхен грубо выпускает его подбородок и отворачивается, будто не угрожал убить его секундой ранее за малейшее неповиновение, и подносит к сухим губам толстую сигару. Яньлинь бесшумно сглатывает, сжав кулаки от невозможности постоять за себя и вставить слово против, и откидывается на спинку дивана, терпеливо ожидая дальнейшей сцены. Пару мгновений спустя в комнату заходит Цербер в длинном антрацитовом пальто, учтиво склоняя голову в знак уважения Тэхену и отступая в сторону. Яньлинь ощущает дыхание смерти в затылок, когда видит его и устрашающий шрам на пол лица, делающий его вестником гибели и крови. За ним заходят двое мужчин в костюмах, внимание омеги привлекает первый в черном классическом костюме и рубашке, с прилизанными аспидными волосами и усмешкой на тонких губах. Его черты лица напоминают пустынную змею, норовящую впиться жертве в глотку и пустить смертельный яд. От него несет самоуверенной безудержностью, словно они все — грязь под подошвой его кожаных ботинок. Засунув руки в карманы темных брюк, он вальяжной походкой приближается к дивану, нависая над держащим непроницаемую маску Яньлинем и ухмыляясь: — Подвинься. Чертов ублюдок. Омега вскидывает на него строптивый взгляд, и не думая двигаться с места и кривя губы. — Тут полно места, придурок. Альфа толкает язык за щеку, скрывая минутное удивление и угрожающе наклоняясь к нему. От его уничтожающего, лезущего в вены прищура останавливается кровоток. — С каких пор шлюхи присутствуют на важных переговорах и подают голос? Яньлинь шокировано раскрывает рот, подрываясь и порываясь зарядить ему ножом в солнечное сплетение, но низкий, пугающе спокойный тембр Тэхена осаживает его: — Яньлинь, сядь. Он встает перед вошедшим мужчиной, окидывая его оценивающим взором и цепляя самоуверенную ухмылку на лицо, протягивает руку для пожатия: — Добро пожаловать, господин Сан.***
Янтарная текила со льдом, шелест зеленых пальм, лазурные воды бассейна и сладкая пина колада, оседающая послевкусием ананаса и кокосового молока. Обнаженные влажные тела, стекающие с бедер капли пота, аромат юности и красоты, дурманящей рассудок. Заливистый смех, ласкающий уши, пряный аромат фруктов с нежной шеи и поцелуи розовых губ, возвращающих к жизни. Триада зависает на вилле, заполненной разрывающими битами и алкоголем, кокаином с мясистых ляжек омег, плескающихся в воде и танцующих на столах. На шезлонгах лежат несколько альф, придерживая на коленях вызванных из борделя мальчиков. Юнги слегка морщится, заметив, как глава района Фянсянь запихивает свой дряблый член в глотку одному блондину, что давится и пытается отстраниться, но обдолбанный старик со смехом приближает его сильнее к себе. На диванах, обтянутых белой кожей, разместился Джей Пак с двумя омегами, поочередно целующими его шею и грудь, увитую угольными татуировками. Юнги усмехается себе под нос, засунув руки в карманы классических бежевых брюк и подойдя ближе к нему. — Наш почетный хозяин запаздывает, — Пак хмыкает, шлепнув извивающегося над ним стриптизера по смуглой заднице. — Он приедет с Яньлинем, — как бы беспечно кидает альфа, следя за переменившимся выражением лица друга и посмеиваясь. — Ебать, ты гонишь? — округляет глаза Пак, быстро спихивая с себя недоумевающих омег. — Расходимся, малышки, давайте. Когда он успел вернуться из Осаки? — он обращает все внимание на Юнги, что лишь пожимает плечами, кивая в сторону бассейна: — Можешь расспросить у него самого. Пак медленно поворачивает голову в указанном направлении, натыкаясь на тяжелый, захламленный взгляд Тэхена, идущего к ним вместе с омегой с длинными жемчужными прядями. Восточный разрез его льдинно-голубых глаз пронзает, как острие снежных вершин. Впору бы окоченеть от холода и отморозить себе внутренности. Яньлинь в фиолетовой шелковой блузке, затянутой кожаным ремнем на талии, в узких брюках и черном чокере, будоражащем нервные окончания. На подушечках пальцев собирается электричество, покалывающее от невозможности прикоснуться и оторвать себе кусочек мраморной плоти. Омега сам перегрызет глотку и всадит нож в кишки, вывернув их и скормив голодным гончим. На него смотреть — вступать в игры со смертью. Пак сдерживает рвущийся наружу выдох восхищения, вновь цепляя на лицо маску показного веселья и расплываясь в широкой ухмылке. — Ну надо же, какая ласточка прилетела к нам из теплых краев, — громко тянет он, не сводя проникновенного взора с Яньлиня, что смеряет его раздраженным прищуром. — Заткнись, если не хочешь, чтобы эта ласточка насрала тебе на голову, — омега усмехается на громкие свисты от альф, жадно обгладывающих его тело полупьяными глазами, и присаживается на кожаный диван. Тэхен берет со стола стакан текилы со льдом, расставляя ноги и делая большой глоток. Алкоголь дерет горлянку, будто кислота, разъедающая небо и десны, ударяя в мозг туманным наслаждением. По венам текут дорожки кокаина вместо вишневой крови, отравленной фантомным привкусом белого жасмина. Концентрат ненавистного аромата преследует его, как в обрывках отчаянного триллера, с порога роскошной виллы, ставшей теперь обителью маленькой суки. Альфа готовится увидеть его, сияющего розовым румянцем, с уложенными прядями оттенка платины, с налитыми багряным пухлыми губами и чернотой во взгляде, доводящей до удушья. До атрофии. До злокачественной опухоли, мерзко смеющейся под прогнившими ребрами. Он желает ему сгинуть в преисподней и никогда не воскреснуть снова. Тэхен клянется себе отсрочить дату его жалкой смерти, чтобы он вкусил жизнь по новой и умолял не убивать его. Чтобы прошедшая сквозь его череп пуля была самым болезненным воспоминанием в могиле. Он не позволит Чонгуку просто так покинуть этот мир, не забрав от его души себе по кусочкам. Кровянистым, теплым, надрывно цепляющимся за благодетель и отрицающим существование дьяволов. Размешивающих для него адский котел с бурлящим огнем. — Я привел для тебя специальных гостей, — добродушно улыбается Юнги, садясь напротив Тэхена и выдерживая его взгляд, достающий из живого мяса кости. За его спиной появляются двое юных омег с подтянутыми телами и белоснежной кожей. Чистые. Влекущие к выпирающим ключицам непорочностью. — Они девственники. Как ты любишь, — его мышцы норовят треснуть от фальшивого пожелания наилучшего. Тэхен обнажает клыки, благодарно кивая. Омеги садятся на его колени, принимаясь тереться о твердое тело, забитое черными татуировками. Рубашка из шелка болотного цвета мнется от проворных пальцев, крадущихся к пуговицам, серебристым цепям на крепкой загорелой шее. Альфа откидывается на спинку дивана, позволяя им ласкать себя, и осушает второй стакан текилы. — Как давно ты перекрасился в блонд, ласточка? — усмехается Пак, развалившись рядом с Яньлинем и положив руку на изголовье позади него. Ладонь непроизвольно тянется перебрать платиновые пряди на ощупь, убеждаясь в их шелковистости. — Расстался с бывшим, обрубил связи и начал новую жизнь? — Скажи, Пак, неужели тебя настолько не запрягают делами, что у тебя остается время на собирание местных сплетней? — парирует омега, принимая протянутый им стакан с ромом и пригубляя его. Альфа следит за тем, как он облизывает уголок пухлых губ, и смотрит прямо в налитые червоточиной, но до эфемерной боли зачарывающие голубые глаза. — Такой повышенный интерес я питаю только к тебе, — подмигивает он. — Будда решил так наказать меня за все содеянные преступления, вот же дерьмо, — фыркнув, Яньлинь выпивает алкогольный напиток за один глоток. Сидящие рядом альфы тихо посмеиваются, с насмешкой глядя на поверженного Джей Пака, что не теряет самообладания и вновь натягивает самоуверенную ухмылку: — Будда справедлив в своем предопределении, ласточка, он знает, как будет лучше. — Что ты несешь, блять? — хлопает его по плечу Юнги, не сдерживая смеха. Яньлинь закатывает глаза, обводя длинным пальцем с перстнем края стакана и наблюдая за развратными стриптизерами и мальчиками из борделя, прилипшими к мокрым и потным альфам в бассейне, на шезлонгах и прямо перед ним, на коленях главы триады, и проглатывает долю отвращения. Омеги для зажравшихся, выпущенных на волю после долгого заточения в клетках — лакомый и разменный товар, с которым они извращаются делать все желаемое, ломая, калеча, насилуя и убивая в свое удовольствие. Яньлинь считает себя исключением из веками устоявшихся правил, каждый гребаный день грызясь за свой статус и право быть в триаде в качестве равного этим монстрам, не знающим граней и не скупящимся пробовать человеческое мясо на вкус. Юнги в приподнятом настроении, одобряет и поддерживает низкосортные шутки пьяных в хламину альф, что ощущается подкожной заразой, вызывающей презрительную усмешку. Тэхен гасит в себе желание сломать ему хребет, пробить грудную клетку и вытащить к чертям его сердце, подумывавшее о возможном предательстве. Но игра слишком затягивает, а ожидающие впереди яства из людской скорби, раскаяния и стенаний манят его, как самый ценный трофей. — Где эта сука, которую Тэхен так добродушно передал тебе? — орет наярившийся кокаином и текилой альфа, сильно шлепая стоящего над ним стриптизера по заднице. На мягкой половинке не осталось живого чистого места из-за толстых коротких пальцев. — Я хочу увидеть его, приведи его к нам. В прошлый раз он показал нам довольно увлекательное зрелище, Тао до сих пор в себя приходит от его дерзких коготков. Громкий надрывный ржач разносится по всей вилле, поселяясь под ребрами Юнги скрежетом и выбивающими дух волнениями. Почва будто бы просаживает под его ногами, а точка опоры теряется, заставляя нервы оголиться в одну секунду. Тронешь — распадется на наночастицы. Тэхен с любопытным, почти садистским удовлетворением наблюдает за сменой эмоций на его перекошенном лице, и смакует каждую, хищно облизываясь. Намечается нечто интересное. Юнги встречается с ним взглядом, в котором смешиваются немой вопрос и отчаяние, опрометчиво не скрытое. Тэхен знает его душу, как свою собственную, умело выворачивая ее и удерживая в кулаке. Чтобы не брыкался. — Приведи, раз наши дорогие друзья просят, — с едким равнодушием говорит Тэхен, сжав ладонь на узкой талии одного омеги, что несдержанно выдохнул от болезненного жеста. И кто Юнги такой, чтобы перечить главе триады?* Альфа с упоением смотрит, как он исчезает во входной двери виллы, представляя выражение лица маленькой суки, когда его выволокут на всеобщее обозрение и потеху, как развлекательный кусок мяса. — Что происходит? — в непонимании спрашивает Яньлинь, озираясь на кровожадно скалящихся альф. Он глядит на резко нахмурившегося Джей Пака, впервые за столько лет видя его без бесящей ухмылки во весь рот и напрягаясь каждой клеточкой. — Юнги покажет нам свою новую игрушку, — как можно безразличнее отвечает Пак, уставившись на место, где скрылся его друг. — Это тот сынок комиссара, который не дает покоя всей триаде? — усмехается омега, переняв всеобщее любопытство. — Даже Цербер точит на него когти, ну надо же. И почему он до сих пор жив? Его риторический вопрос застревает у Тэхена в глотке, как рыбная кость, не давая сделать вдоха. — Я не позволю так просто подохнуть отпрыску своего врага. Глупо рассуждаешь, Яньлинь, — отрезает альфа, словно ножом в горлянку, и омега виновато поджимает губы. Ему никогда не давали расслабить удавку. Долгие минуты тянутся, как в поставленном на продолжительную паузу триллере, после которого обещали взрыв гейзеров и начало апокалипсиса. Биты восточной мелодии смешиваются с ароматом пачули, мускусной розы, пота и соли, стаканы наполняются льдом и одуряющими коктейлями, на зеленых купюрах поблескивают белые разводы порошка. Сапфирная гладь бассейна наполняется розоватой пеной, крики и фальшивый смех бьют в виски, как струи игристого шампанского, вливаемые в теплые воды. Тэхен с упоением вгрызается в шею юного омеги, втягивая нежную кожу губами и прикусывая ее. Парень в его объятиях бьется, как пойманная в сачок бабочка, распаляя его звериное желание взять его прямо перед всеми, пока другой омега выцеловывает его смуглую грудь и лижет мазутные контуры тату. Он увлечено посасывает не тронутые никем до него ключицы, не слыша раскатистого смеха и довольных свистков, пошлых фраз, брошенных в спину проходящего мимо голодных альф Чонгука. Чонгука, что с выраженным отвращением смотрит на каждого, кинувшего в него похабный взор, не спасовавшего бы перерезать им глотки и вытрясти кишки. Его удерживает лишь крепкая ладонь Юнги на его локте, мешающая сорваться с цепей и расцарапать им глаза, налитые вожделением и желанием вытрахать из него всю душу. Мерзкие животные. Рецепторы омеги ловят его сразу же, как что-то давно изведанное. Распробованное на вкус, оставившее клеймо на лопатках, выдравшее его кости с мясом. Крошащее позвонки и суставы. Выворачивающее органы. Как мутация. Как заражение крови. Как неправильная химическая реакция, сжегшая щелочью его кожу. Чонгук впивается прокаженным взглядом в его рот, исследующий сонные артерии и губы двух омег, давя рвотные рефлексы и отвратные черви сомнения, грызущие его внутренности. Вали из моих ребер. Тэхен не отрывается от чужой шеи, даже когда напротив него садится Юнги, утягивая на свои колени Чонгука в тщетной попытке уберечь его от летящих в спину угроз и развратных намеков. Задохнитесь. Омега сдергивает вниз края белоснежной рубашки, одолженной у Юнги и едва прикрывающей его голые бедра. На которые обрушивается слишком много жадного внимания. Чонгук вскидывает подбородок, ощущая фантомное спокойствие в объятиях альфы и прижимаясь к его груди сильнее, пока широкая ладонь оглаживает его мягкие ляжки. Будто Юнги имеет на него права. Будто Чонгук поклялся быть с ним в вечности. Яньлинь склоняет голову набок, с хитрым прищуром сканирует его, его повадки, мимику и движения, и улыбается краем губ на ответный заинтересованный взгляд. Чонгук не видел и не ожидал увидеть среди цепных псов омеги, настолько леденяще красивого и не между ног одного из страдающих импотенцией альф. Он отзеркаливает его короткую усмешку и отворачивается, отгоняя стаю мурашек вдоль позвоночника, когда Юнги сжимает его талию и вдыхает носом аромат у его ключиц, прикрывая веки. Он чувствует свою безоговорочную власть над ним и задыхается от невозможности воспользоваться ею. Чонгук инстинктивно подается ближе, прикусывая нижнюю губу и цепляясь пальцами за плечи его черного пиджака. Обезопасить себя от боли и спастись от прожигающего органы взгляда напротив. В сухожилия вламывается ненависть, исходящая от Тэхена бешеными дозами, травящая дыхательные пути и смыкаясь на шее невидимыми ладонями, что крошат кости в фарш. Тэхен поднимается с места, желая приятного вечера своим людям и уходя на второй этаж вместе с двумя омегами, словно приклеенными к его наполовину оголенному телу. Чонгук не должен, но чувствует болючий укол в районе солнечного сплетения. Будто бы кто-то прооперировал сердце без анестезии. Будто бы подошвы чужих ботинок растоптали едва раскрывшиеся азалии на пиках снежных гор. В его груди маленькая Хиросима. Так неестественно убивающая в нем все живое. Он слышит как в вакууме отголоски противного смеха, наигранные стоны и вдохи, едва ли ощущая губы Юнги на своей шее, расцветающей розовыми засосами. Альфа входит во вкус, собственнически сжимая его бедра и руки, выцеловывает дорожку к острым ключицам и слегка прикусывает их. Чонгуку хочется выть от боли, разъедающей живот от невозможности почувствовать хоть что-то. Его губы приносят тепло, но этого чертовски мало, чтобы сгореть. Его губы оставляют покой, но не ожоги третьей степени. От его касаний не разъедает кожу, как кислотой. От его касаний не хочется спуститься в преисподнюю и воскреснуть. И в его преданных глазах предательское восхищение вместо атрофирующей ненависти. От тебя не воняет болью. И это твоя единственная ошибка. Яньлинь медленно потягивает дерущий глотку ром, превозмогая неприязнь к омеге по собственным причинам, и садится прямо рядом с ними. — Ты собираешься сожрать его, Юнги? — с усмешкой спрашивает он, сощурив голубые глаза на недовольный взгляд альфы. — Если твои повара уже не удовлетворяют твои аппетиты, я могу прислать тебе своих. Юнги сдержанно улыбается ему, оторвавшись от нежной, отдающей молоком кожи Чонгука, и осторожно поглаживает его выгнутую поясницу сквозь ткань рубашки. — Я смотрю, тебе скучно, Ян, — он смеряет животным взором каждого, кто не так посмотрит на омегу, и перебирает между пальцами его мягкие платиновые пряди. — Верно. С учетом того, что из всех присутствующих, с кем можно поговорить, только он не занят посасыванием чьего-то грязного члена, мне чертовски скучно, — Яньлинь закидывает ногу на ногу, презрительно осмотрев валяющихся от количества выпитого альф. — Странно, что твой рот тоже свободен, — язвительно замечает Чонгук, выбрасывая свою порцию яда. Нападая. Его новая стратегия выживания. Омега с переливающимися жемчужными волосами смеется впервые искренне за весь вечер, выпивая стакан рома до конца. — Так о тебе говорили правду: любишь выпускать коготки, — Яньлинь оценивающе проходится по его телу, замирая на глазах, в которых плещется строптивая надменность и готовность разрезать глотки. — Мне нравится. — Я не просил твоего одобрения, — задирает подбородок Чонгук, настораживаясь всем телом, но Юнги успокаивающе гладит его спину. Яньлинь со снисходительной ухмылкой наблюдает за его жестом, дернувшись, когда на его собственное плечо упала тяжелая рука Джей Пака, плюхнувшегося рядом. — Ян хоть и провокатор, но вреда не причинит, Чонгук, — уверяет Юнги, и голос его звучит ниже и ласковее, чем обычно. — Ласточка самое милое создание в Китае, если прекратит посылать меня, — поддакивает Пак, попытавшись приобнять неприступного омегу, что больно зарядил ему локтем в живот. Чонгук слегка улыбается на их перепалки, наклоняясь к уху Юнги и прося отойти на пару минут. Альфа сильно сжимает его ладонь, неохотно выпуская ее и помня свое обещание позволить ему свободно ходить в своем доме. Он вперивает пытливый взгляд в его уходящую тонкую фигуру, ненавязчиво следя за тем, чтобы никто не подумал пойти за ним, и переключается на очередные проклятия Яньлиня, обещающего поджарить кишки Пака на костре.***
Lily Rose Depp&The Weekend — One of the girls Чонгук неслышной поступью проходит мимо освещенных маисовыми фонарями спальных комнат виллы, сливаясь с лимонными стенами, золотистыми рамами картин, шелестом декоративных пальм и запахом горькой текилы. Он ощущает дрожь вдоль оголенных ступней и икр, подкатывающую тошнотой к горлу, и обводит пальцами мраморные колонны, ведущие к кованому балкону в конце вымощенного абрикосовой плиткой коридора. Омега ежится от лезущего под свободную рубашку прохладного ветра, почти доходя до выхода и слыша протяжный стон, заставляющий его поражено застыть. Будто бы внутренности окатили кипятком. Чонгук успешно обманывает себя, кормит себя фатальной ложью, что он не шел сюда целенаправленно. Он поворачивает обратно, останавливаясь у полуоткрытой спальни и заглядывая в проем. Хриплые рыки Тэхена проникают в его виски, долбя по ним, как ударами в гонг. Его рубашка полностью расстегнута, как и спущенные до колен брюки, напрягшиеся вены норовят лопнуть, разлившись щедрыми струями крови по белым позвонкам омег, что лежат под ним, распластанные на столе с выпяченными задницами. Альфа удерживает их обоих, давя на поясницы и сминая бедра, он вбивается в одного, хныкающего и стонущего его имя. Тэхен не дает им кончить, вынимая свой сочащийся смазкой член и вставляя его в другого омегу, что умоляет быть нежнее. Нежность и зверь Шанхая — антонимичные понятия, никогда не пересекающиеся. Чонгук вгрызается в него уязвленным взглядом, вмещающим в себе отвращение и ненависть вселенных, помноженных на слияние океанов и иссохших пустынь. Тэхен одаривает его ответным, насмешливым, душащим без рук высокомерием и презрением в них. Лучше бы ты задохнулся в собственном желудочном соке. Тэхен вдалбливается в плачущего омегу, насаживая его на член и удерживая за покрытые его отпечатками ягодицы, и издает низкий стон, глядя все еще стоящему в дверях Чонгуку в глаза и уничтожая ядом. Вали из моей головы. Омега опоминается спустя долю секунды, проглатывая содержащуюся в слюне язвенную жидкость, и быстро идет к балкону, вдыхая полной грудью спертый ароматом сандала, секса и пота воздух. Господи, разве может так разрывать аорту? Внутри коллапсы и разрухи, треснутые сады семирамиды, обломки павших династий и уродливые шрамы. Разве может так сильно содрогаться под ребрами? Похожее на паническую атаку состояние накрывает его, будто удушье, мешая свободно вдыхать. Он сжимает трясущимися пальцами железные перила, пытаясь отдышаться и обводя мутным зрением мандариновые деревья, сломленные натиском северных ветров. Разве может кровь так сильно разгоняться по венам? Чонгук ощущает себя утопленником, приговоренным к линчеванию, сожжению и виселице. Он видит несуществующие нарывы на кистях, задатки эпидемии в душе, не стихающей ни на мгновение. Будто бы кто-то вколол экстази в клетки. — Выветриваешь дурь из легких? Низкий голос с сочащейся в нем насмешкой возвращает омегу к жизни. Он резко оборачивается, вперивая в Тэхена имеющийся в арсенале самый высокомерный взгляд. Облокотившись о стену и засунув увитые венами ладони в карманы темных брюк, альфа с любопытством наблюдает за его дерганым поведением, подпитывая свое изощренное самолюбие в желании сделать ему побольнее. Чонгук впервые на памяти видит его без облака сизого дыма от гаванской сигары, изучая его грубые черты лица, едва заметную щетину, напряженную челюсть и нахмуренные брови. Твердая грудь тяжело вздымается, обнажая аспидные контуры чешуи змеи, рассекающей его загорелую кожу. Омеге иногда кажется, что если он не задавит убийственным началом в зрачках, то совершенно точно задавит мощью своего тела, источающего жар преисподней. Его угольные волосы спутаны от недавнего траха, и при мысли об этом Чонгук кривит покусанные губы. — Пытаюсь отдышаться от твоего мерзкого присутствия, — огрызается омега, вздергивая подбородок, когда Тэхен усмехается себе под нос. — Ты забыл, где твое место, херова ты сука, — цедит сквозь зубы альфа, прожигая уничтожающим блеском в черной радужке. — Юнги слишком позволил тебе своевольничать. Может, напомнить тебе, что ты, твой сраный отец и вся ваша семейка находятся под моим прицелом? Захочу я, вы дышите, не захочу, вы греете почву на кладбище. Яд и надменность, с которой кинуты безжалостные слова, доводят Чонгука на отречения от себя. — Как ты можешь быть настолько отвратительным? — на грани шепота спрашивает омега, не в силах выдержать его разъедающий суставы взгляд и собираясь уйти. Тэхен хрипло смеется и преграждает ему путь, еще не сполна насладившись смесью бурлящих эмоций, буквально разрывающих омегу на части. И кормящих дьяволов внутри. — Ты, видимо, уже не знаешь, каково это: ночевать в цепях? — альфа смеряет его издевательским прищуром, задевая непростительные воспоминания в груди Чонгука, что усмехается в пустоту и задирает подбородок. Если зверь хочет поиграть, он принимает правила. Кто кого заденет сильнее. — Я забыл все, что пережил в твоем жалком особняке. Благодаря Юнги, он ко мне… Омега не успевает договорить, как сорвавшийся с цепи Тэхен толкает его к стене, отчего он больно ударяется затылком, и нависает сверху, грозно дыша прямо в его дрожащие губы. — Заткнись, грязноротая ты сука, — шипит он подобно своим смертоносным змеям, норовя придавить его своим крепким телом. Чонгук попадает в уязвимое место, кривя рот в дерзкой ухмылке и бесстрашно заглядывая в свирепые глаза хищника. — А знаешь, — провокационно выдыхает омега, смотря на него снизу верх, и парадоксом чувствуя свое превосходство над его безудержными эмоциями. — Я благодарен тебе за то, что ты отдал меня ему. Это становится отправной точкой. По маршруту далее — безумие, поделенное на двоих. Тэхен ставит руки по обе стороны от его головы, готовые разорваться от скопившейся ярости, и вжимается голой грудью в его, мешая нормально дышать. Отодвинься, ублюдок, иначе я за себя не отвечаю. — Вот оно что, — нарочито бархатно тянет альфа, исследуя пытливым взором его лицо. Бледная, налитая легким румянцем кожа, мягкие пряди цвета платины, аккуратно завитые, все те же маленькие родинки, все те же искусанные в кровь губы. Все тот же удушающий запах белого жасмина, живущий в капиллярах и не планирующий оттуда выветриться, — понравилось подставлять свою дырку каждому встречному. Тогда я передам тебя по кругу, раз ты такая искусная шлюха. Уверен, мои люди заценят. Чонгуку хочется влепить ему звонкую пощечину, содравшую бы часть мяса с его скулы, но продолжает держать самодовольную маску. Дающую беспощадные трещины. — Шлюхи искусные только потому, что не отдаются первому встречному и таким подонкам, как ты. Мне нравится бережное отношение, которое приводит к качественному сексу, — выдает омега, скрывая предательски надломленный голос. Тэхен вздергивает брови, всем своим видом желая бросить «что ты, блять, несешь», но должен отбить выпад в свою сторону и заткнуть поверившую в себя суку. — Поэтому ты не реагировал, когда Юнги вылизывал твою шею, как голодная псина? — басит альфа, и его самоуверенная ухмылка подкашивает колени, проносясь дрожью по обнаженным ногам. Он слишком близко, слишком рвано дышит, слишком обволакивает ароматом сандала и табака, слишком проникновенно смотрит в глаза, уличая его в фальши. — Поэтому ты не стонал, как в тот раз в особняке, когда мои ладони почти придушили тебя, лживая ты сука? — его тембр разливается по позвонкам вулканической магмой, выедая кости. Чонгук собственноручно сдирает с себя маски, издавая безудержный стон после того, как Тэхен грубо хватает его за бедро и поднимает его, удерживая на весу и рассыпая на нежную ляжку дорожки кокаина. Он смотрит из-под трепещущих ресниц на то, как альфа снюхивает порошок с его кожи, пахнущей жасмином и молоком. В местах, где касается его горячая ладонь, образуются язвы, мышечные ткани разрываются надвое. Невесомое, случайное ощущение сухих губ, задевающих бедра, раскалывает вселенную омеги надвое, вынимая из-под ребер раненое сердце, обливающееся слезами, блаженством и кровью. Тэхен поднимается выше, проходясь носом по тазовым косточкам, впалому животу, лезвенным ключицам и острой линии челюсти. Он обнюхивает его скулу, словно голодное животное, нашедшее свою пару. Чонгук зачаровано и отчаянно смотрит в его налитые адреналином зрачки, вбирая в себя его тяжелое дыхание, усилившийся запах сандала и мертвенную хватку на ляжках. Они на грани нирваны и цепи перерождений. — Видимо, он не может удовлетворить тебя, раз ты течешь сейчас, как грязная шлюха, — с подпитанным эго рычит альфа, впиваясь в его чернильные глаза своими властными и давясь жизнью в них. — Трахается он лучше, чем ты целуешься, — выдыхает и по-сучьи улыбается, сорвав последние кандалы со зверя. — Я убью тебя, — по словам цедит Тэхен, сжимая ладонь на его тонкой шее и сдавливая со всей дури. Чонгук бы умер от удушья через секунду, если бы не Юнги и Яньлинь, прибежавшие на гневные рыки альфы. — Тэхен, приди в себя! — кричит Юнги, хватаясь за его руку с напрягшимися мускулами и пытаясь оттащить его. Не ведая, что копает себе смертную яму. Яньлинь приобнимает кашляющего на грани гибели Чонгука, гладя его по пояснице и щекам, пока Тэхен буравит их нечеловеческим взглядом и одичало дышит. — Держи эту суку подальше от меня, — рявкает он прямо в лицо ошарашенного Юнги, выдирая свою руку и больно толкая его плечом, прежде чем скрыться с балкона. И обманчивая гавань тушит окурки об их согнутые лопатки.