***
Намджун барабанит пальцами по рулю, буравя тяжелым взглядом мутные бирюзовые воды Янцзы с проплывающими судами, зайдя в беспросветный тупик и впервые не видя выхода в лабиринте отчаяния, поглотившего душу. Тоскующую по единственному утраченному, любившему в нем его суть, светившему маяком в череде холодных дней, морозящих его внутренности. В этом мире не будет утешений, облегчавших бы его боль по Чонгуку. В этом мире не будет раскаяния, соразмерного его ноше, непосильной в его отсутствие. В секунды отречения от себя и вселенной они могли опереться друг о друга, переплетясь пальцами и сердцами, связанными прочными нитями. Намджун без него задыхается в темноте и льдах, околачивающих нутро и жизнь. Его руки связаны, но он продолжает биться в тщетных надеждах вновь увидеть его. И пока вера прорастает в нем мертвыми цветами, ядовитыми, как красные паучьи лилии, он будет цепляться за возможность почувствовать его запах. И умереть в следующее мгновение, зная, что он в безопасности. Намджун понимает, что кому-то из них придется погибнуть. В конце войны есть только выжившие, и он собственноручно принесет себя в жертву после того, как защитит своих родных. Ему есть, за что бороться. Ему есть, что терять. Тэхену терять нечего. И это делает его непобедимым. — Ублюдок, — шипит сквозь зубы Намджун, выходя из служебной тачки и надвигаясь на приближающегося альфу. Проходящие мимо толпы людей меркнут в очертании его самодовольного лица, напоминающего обличие дьявола, жадного до чужой крови. Набережная Вайтань предательски замирает, крики пролетающих синиц стихают, как и дыхание жемчужины востока, застывшей в ожидании близких похоронных процессий и траурного реквиема. Подолы черного плаща треплет северный ветер, разгоняющий лимфу и нервную систему, стук массивной подошвы застревает в висках, как звон церковного колокола. Шанхайский зверь точит когти. В его угольных глазах погибает и воскресает пламя преисподней, оставляя за собой дорожки трупов и выжженную пеплом землю. Он засовывает замаранные ладони в карманы пальто, спутанные темные волосы лезут на веки, слегка прикрытые и обвеянные запахом падали. За ним шагает смертельная тень в виде Цербера в кожаном плаще, смеряя животным оскалом поникшие широкие плечи комиссара. Готовый наброситься и разорвать его мясо, вытащив кости и обглодав их, как голодное исчадие ада. Намджун осознает, что пока есть Хосок, до Тэхена никто и никогда не доберется. Живым. — Доброго утречка, комиссар, — прокуренным голосом здоровается Тэхен, подходя к нему вплотную и обдавая ледяным взглядом, в котором течет обжигающая плоть ненависть. Я бы свернул тебе шею прямо сейчас и выпил грязную кровь из твоих вен. — Ты обдолбан с утра, ублюдок, где мой сын? — рычит альфа, пододвигаясь ближе и бесстрашно сканируя его наглое выражение, выводящее из себя еще сильнее. Чжунхэ хватает его за плечи и предусмотрительно оттаскивает подальше. Тэхен устало вздыхает, доставая портсигар и вытаскивая из него толстую сигару. — Вопросы должен задавать я, сукин сын, — он опасно скалится, надрезая гильотиной кончик сигары. — Почему мои лаборатории до сих пор не вернули? Ты хочешь, чтобы я прислал тебе голову твоего шлюховатого сына в контейнере? Намджун проглатывает желание засадить ему нож в горло прямо здесь, зная, что умрет через секунду и встретится со своим сыном только на небесах. Он смерти не боится, но боится увидеть там Чонгука. — Следи за выражениями, чертова паскуда, — цедит альфа, на этот раз сдерживая себя в руках и скидывая с себя ладони беспокойного Чжунхэ. — Капитан полиции Шанхая передал твое дело в отдел столицы, поэтому они не скоро одобрят возвращение конфискованных лабораторий, если они вообще согласятся на это. — Так сделай так, чтобы согласились, комиссар. Время утекает, — Тэхен с ухмылкой указывает на серебряные часы на запястье, протяжно закуривая и выпуская горький дым в лицо невозмутимого альфы. — Ты, походу, не понимаешь, сраный ублюдок. На тебя начнет вести дело вся страна, и двумя годами ты уже не ограничишься, — Чжунхэ сверлит его уничтожающими глазами, пока он по-безумному смеется, глядя на него, как на полоумного. — В Китае для таких подонков, как ты, предусмотрена смертная казнь. — Сначала верни моего сына, и я сделаю так, что правительство от тебя отстанет, — уверено заявляет Намджун, ловя на себя пытливый прищур Цербера и ощущая холод вдоль позвоночника. Будто бы ему сломали хребет через мысли. Тэхен испускает грудной смех, насмешливо наблюдая за ними и свирепея в лице за секунду. — Два легавых ебаната будут делать мне одолжение? — его шепот напоминает змеиный, лезущий в артерии и сворачивающий шею. — Ты слышал, Хосок? Из нас сделают примерных граждан Китая. Возможно, даже в армию возьмут, а тебя отправят в буддисткую братию. — Что ты несешь, сукин сын? — заводится Чжунхэ, выступая вперед, но Намджун выставляет перед ним руку и отодвигает обратно, терпеливо ожидая, пока Тэхен успокоится. — Комиссар, — выдыхает альфа вместе с серебристым дымом, травящим легкие, — ты по факту должен отмыть от меня своих федералов и пешек морализма, иначе я насажу на острие топора череп твоего сына, а потом и до твоего доберусь. Твое время ограничено. Я жду свои лаборатории через неделю. Тэхен разворачивается к ним спиной, обдавая разрушительным запахом гаванского табака, разрух и сандала. Он делает неопределенный жест в сторону стоящего на взводе черного мерса, Цербер наклоняется к нему ближе и коротко кивает, затем садятся в него, с утробным ревом уезжая с пустеющей набережной. Намджун провожает их нечитаемым взором, прячущим в себе тревоги и боль мироздания, и поворачивается к вновь спокойному Чжунхэ. — Отлично сработано, — он одобряюще хлопает по плечу подошедшего Роуна, что самодовольно усмехается и выпячивает грудь. Альфы смотрят в экран планшета через установленный под тачкой Тэхена жучок, который он вычислит только через лучших хакеров страны, находящихся в их базе и под их контролем. — Следите за ним двадцать четыре на семь, нужно проверить все места, где он бывает, и проверять их, когда он уезжает.***
— Будь осторожен, — беспокойный тон в голосе Юнги стелется мягкой вуалью и пластырем на застарелые раны Чонгука, что нежно улыбается в ответ, пока альфа накидывает теплое алое пальто на его хрупкие плечи. — Если что-то пойдет не так, позвони мне, я приеду и заберу тебя, — обещает он, беря щеки омеги в свои широкие ладони и заглядывая в его чернильные глаза, затягивающие на самое дно преисподней. Северные ветра просачиваются под кожу, навевая запах скорых зим вместе с осыпавшимися лепестками магнолии, пока они стоят на утренней прохладе у кованых ворот виллы. Черный матовый лексус плавно показывается из-за цепочки коттеджей и особняков, приближаясь к ним опасным зверем в пустынной местности. Чонгук чувствует, как кровь застывает в жилах, а по позвонкам будто бы стучат кувалдой. Предательская дрожь трогает его колени, а в подушечках пальцев собираются оголенные нервы. Пожалуйста, забери меня. От меня. Из меня. Юнги гладит его скулу и оставляет затяжный поцелуй на виске, прикрыв веки в собственническом порыве не отпускать его. Лексус останавливается прямо перед ними, светя слепящими оранжевыми фарами в туманной дымке, и он вынуждено отступает. Ощущая надломы под ребрами и собственный крик, заглохший в горлянке. Чонгук благодарно оборачивается, когда он открывает для него переднюю дверцу, и садится в пропахший гаванским табаком и сандалом кожаный салон, прикрывая веки и выдыхая. От осознания быть с ним рядом в запертом пространстве переживания смыкаются на его шее, как леска, душа его без возможности сделать вдох. Чонгук боится повернуть голову и встретиться с его аспидными зрачками, увидеть себя в них искалеченным, растоптанным, выпотрошенным. От взора на тебя атрофируются конечности. — Пристегнись, — холодный тон бьет, как поток талой воды, и омега послушно берется за ремень безопасности. Тэхен перекатывает во рту толстый фильтр сигары, выезжая с района Юнги и сигналя ему напоследок. Чонгук прикусывает нижнюю губу, подпирая ладонью подбородок и искоса осматривая его точеный профиль. Медная кожа и угольные волосы, убранные с режущих скул, острый кадык с мазутными контурами татуировок, перетекающих на длинные пальцы, напряженно сжимающие руль. Облака антрацитового дыма обволакивают его темное пальто и серую водолазку, натянутую мышцами. Омега бесшумно сглатывает, вспоминая его обветренные губы на своих бедрах и призывая себя вбить себе в голову, что он был обдолбан и не отдавал себе отчета в действиях. Но в грудной клетке непрошено и возмущенно ноет от несогласия. Чонгук не понимает, зачем продолжает надеяться на толику тепла и милости от рук, душащих его при каждом удобном случае? Когда от тебя перестанут болеть артерии? Когда я смогу смотреть на то, как ты подыхаешь в водосточной канаве и даже не моргнуть? Тэхен приспускает окно, выветривая горький концентрат дыма и ведя себя так, будто бы видит его впервые. Будто бы ему дали задание перевезти его из точки а в точку б и не сметь даже разговорить его. — Закрой, мне холодно, — капризно говорит Чонгук, упрямо наблюдая за проносящимися мимо хвойными малахитовыми лесами. Альфа резко поворачивается к нему, сканируя тяжелым взглядом черную водолазку, узкие рваные на коленях джинсы и кожаные ботинки в цвет. — Предпочитаешь задохнуться в дыме? — хмыкает он, выпуская изо рта крупные сизые кольца. — Давно тебя заботит мое благополучие? — уязвленные нотки вызывают злость, которую Тэхен выплескивает на него в ту же минуту: — Мне без разницы, от чего ты сгинешь: от табака или от того, что ты оделся, как проститутка. Равнодушие в брошенных словах ранит омегу сильнее, чем он предполагал, побуждая его кинуть ответную колкость. — Ты когда-нибудь перестанешь быть настолько озабоченным моей сексуальной жизнью? — язвит он, вперивая в него ненавидящий взгляд. Тэхен реагирует сразу, вонзая в него уничтожающие без орудия глаза и сверкая гибелью в них. — Заткнись и не нарывайся, — выплевывает альфа, прибавляя скорости и выезжая из заспанного тихого Шанхая. Чонгук давится негодованием, копившемся в нем все эти дни, проведенные без него и его яда, и подается ближе, удерживаемый лишь жалким ремнем от идеи расцарапать его лицо и выколоть зрачки. — Не затыкай мне рот, гребаное ты животное! — шипит, как его любимые змеи, Чонгук. — Как ты смеешь вести себя так, будто я — источник всех бед, после всего, что ты натворил! Со мной и мне, — добавляет неувереннее он, жалея о каждом сказанном в порыве обиженных чувств слове. Тэхен скалится, как безжалостный хищник, разгоняясь до двухсот и с силой вышвыривая сигару из окна, следом закрывая его. — Посмотри на свое поведение похабной суки, — предъявляет в отдачу альфа, встречая его жалящий взгляд и усмехаясь, — ты готов запрыгнуть в койку к каждому, кто поманит тебя своим хуем. — Мне от них противно, — выдыхает неожиданно для себя и Тэхена, прикусывая нижнюю губу до отвратного привкуса железа и отворачиваясь. Болючая правда, скрытая от него самого и проглатываемая годами, вскрывается в уродливом виде не тому человеку. Чонгук боялся признаться себе, что ненавидит каждого, кому отдает свое тело. Потому что только так голос, ранящий его под ребрами, затихал хоть на короткое мгновение. Позволяя ему сделать необходимый вдох. Только так он мог обогреть свое искалеченное в холодной Антарктиде сердце. Теплом чужого тела. Тех, кто не собирался ухаживать за ним и дарить заботу. Тех, кто покупал его любовь драгоценными камнями, машинами, бриллиантами и яхтами. Тех, кто не собирался полюбить его в ответ. — Что ты сказал? — отрешенно спрашивает Тэхен, вгрызаясь в его лезвенную линию челюсти потемневшим взглядом. Он хватает его за подбородок двумя пальцами, заставляя посмотреть на себя и царапаясь. У отчаяния много обличий. Но еще никогда оно не жило в чернильных глазах, соединяющих в своей радужке созвездия. Тэхен ранится его болью, заразной, как гонорея или чертов туберкулез. Чонгук слышит хруст своих костей в его мыслях, сжимая дрожащие, истекающие кровью губы. Еще никогда омега не видел его настолько безоружным. На долю секунды поверившему ему, стирающему алую каплю с губ большим пальцем и давящим на сухую кожу. Тэхен резко отпускает его подбородок и отворачивается, не справляясь с хламом, бушующим в рассудке, и натягивает обратно безразличную маску, продолжая концентрироваться на долгой дороге в другую провинцию. Чонгук теряет минутное ощущение теплоты от его касания, оставившего ожоги третьей степени и скорбь. Изнывая в больном желании почувствовать его снова.***
Снежный горный лес Байма в Юньнани встречает их северо-западными ветрами, покрывалом из амарантовых, желтых и горчичных елей, плотным сгустком тумана, нависшего над заросшими мхом увесистыми скалами и вершинами с обилием азалий, притаившихся на склонах. Тэхен смотрит на нежные завязи бутонов красных и малиновых оттенков, нареченные символом печали, и переводит застывший взгляд на Чонгука, прислонившегося щекой к стеклу и прикрывшего усталые веки. Он сравнивает его с этими поникшими, вырывающими право на жизнь сквозь плотные снега цветами, все еще тянущими яркие лепестки к фантомному, не светящему для них солнцу. Сколько раз можно умирать и воскресать по новой? Матовый лексус тормозит у подножия ряда скал, едва различимых из-за окутавшего их слоя тумана, и Тэхен тянется на заднее сидение за спортивной сумкой, кивком говоря омеге выходить из тачки. Чонгук бросает на него настороженный взор и хлопает дверцей, с гулко стучащим в груди сердцем озираясь и строя в голове план побега, но встречая лишь острые пики и непроходимые холмы, окружившие их, как нерушимые баррикады. Небо жестоко вычеркивает его из списка любимчиков. Омега с горечью усмехается, сомневаясь, что вообще когда-то состоял в нем. — Сложно скоординироваться, да, маленькая сука? — с ухмылкой кидает Тэхен, обходя тачку и блокируя ее. — Иди сюда, — он больно сжимает его локоть и волочет за собой, заставляя проходить через каменистые склоны и почти подворачивать ноги. Чонгук хотел бы случайно толкнуть его и уйти без оглядки, пока он задыхался бы в собственной луже крови с проломленным черепом. — Куда и зачем ты меня тащишь? — истерично повышает голос омега, вырывая руку и делая больнее лишь себе. — Закрой рот, — холодно отвечает Тэхен, продолжая влечь его за собой на самую вершину, сквозь ряд цветастых деревьев, топча подошвой массивных ботинок тонкие азалии и ни разу не жалея. Они доходят до пустынного обрыва, обдуваемого муссонами и окруженного голыми высокими скалами с редкой растительностью. Чонгука окутывает мутная ледяная дымка, треплющая завитые платиновые волосы и морозящая искусанные губы. Он судорожно выдыхает, когда Тэхен бросает на землю сумку и тянет его на себя, плотно завязывая ему глаза черной лентой. — Что ты делаешь, ублюдок? — в панике кричит омега, брыкаясь изо всех сил. В страхе погибнуть прямо здесь и сейчас от рук свирепого убийцы, которого должен был прикончить первее. Прежде, чем он доберется до его отца. — Отпусти меня! Его протесты и вопли лишь больше гневают Тэхена, что кует его узкие запястья в кандалы и натягивает идущую от них цепь на свой кулак, с непроницаемым лицом доставая телефон и нажимая на видеозвонок уже выученному наизусть номеру. Он надевает наушники, чтобы не позволить Чонгуку услышать голос отца и не анализируя истинные причины. Комиссар берет трубку в то же мгновение, грязно ругаясь и выкрикивая ранившим бы омегу сломленным тоном: — Я убью тебя, сукин сын! Не трогай его! — надрывный вопль альфы не трогает Тэхена, что наматывает цепь на руку сильнее, почерневшим взглядом следя за тем, как омега мечется в неизвестности, темноте, и дерет глотку в криках. — Ты, видимо, не понимаешь человеческий язык, комиссар, — угрожающе произносит он, увеличивая объектив камеры и рыча: — Я застрелю его прямо здесь и сейчас, если ты еще раз попробуешь прибить сраную слежку мне под машину и если завтра же мне не вернут мои лаборатории. Все до одной. Тэхен не дает ему договорить и сбрасывает, ощущая разливающуюся по венам больную ярость вместо крови, и пропуская момент, когда кандалы слишком натягиваются и цепь разрывается, а Чонгук в неведении подходит непозволительно близко к обрыву и падает. Его оглушительный крик пронзает мозг Тэхена, как наконечник стрелы, заставляя его окоченеть и перестать функционировать. Пожалуйста, задержись.***
Ему было семь, когда звук пощечины замарал малахитовые стены в росписи иероглифов. Ему было семь, когда кулаки отца не оставили живого места на коже папы. Ему было семь, когда незнакомый мужчина швырнул в него небольшой торшер, выгоняя из спальни и продолжая касаться толстыми пальцами обнаженного тела его родителя, протяжно стонущего на весь особняк. — Господин, вы убьете его! — надрывный крик Даолиня стоит эхом в его висках, повторяясь в стабильности в моменты, когда бессонница не может заглотить его целиком. Впоследствии Тэхен слышит эту фразу чаще, чем свое имя, горько усмехаясь призраком из будущего на события, которым минуло двадцать пять лет. Омега пытается оттащить главу триады и хозяина дома от его же супруга, что колотит его подошвой массивных ботинок и бьет кулаками в челюсть, пока пойманный телохранителями альфа содрогается в ужасе и молит отпустить его. Тэхен будучи ребенком смотрит на своего папу, лежащего на полу, голого, заплаканного, всего в крови и побоях, и его сердце предательски не бьется. Жалости и боли за него не находится места под ребрами. Тэхен презирает его каждым уголком своей души, опечатанным словами отца. — Грязная шлюха, как ты посмел трахаться с моим же слугой за моей спиной? — рычит вне себя альфа, нанося все новые удары, от которых омега уже не может защититься, обессилено рыдая и принимая свирепые раны. Даолинь прижимает ладонь ко рту, мечась между тем, чтобы спасти омегу и уводить отсюда ребенка, чья психика безжалостно искажается с каждым новым ударом и криком. Тэхен клянется себе никогда не простить папу. Пусть даже его глазницы выедят черви под могильными плитами, он не забудет позора, навлеченного им на весь клан, на отца и на него самого. Ему было семь, когда он возненавидел того, в чьей утробе жил. Ему было семь, когда маленькая вселенная внутри рассыпалась.***
— Как ты догадался, что нужно приехать? — во второй раз спрашивает Чонгук в надежде получить утешительный ответ, лежа на мягком покрывале цвета золотой охры, от которого тянет опустошить желудок, но он молчит, чтобы не задеть Юнги, сидящего у изголовья его кровати и перебирающего его шелковистые пряди. Альфа провел рядом с ним всю ночь, гладя бледные щеки и вкалывая дозу успокоительного, потому что слезы не прекращались. Умиротворяющая подсветка просторной спальни в коричневых и бежевых тонах дает ему возможность выдохнуть и вкусить безопасность, не хватавшей ему долгие дни в темном особняке, пропитанном ядом, зелеными водами, холодом, черными иероглифами и шепотом змей. Чонгук ощущал покой, нагретый его теплыми ладонями, но не ощущал пульса под ребрами. Чонгук чувствовал его кожей, но не чувствовал сердцем. — Тэхен позвонил и велел ехать следом за вами, — нехотя упоминает его Юнги, снова переворачивая устаканившийся мир омеги с ног на голову. Руша его, как кукольный домик. — Боялся, что не сдержится и убьет меня, если останется наедине? — с горечью усмехается Чонгук, глядя на их переплетенные пальцы и проглатывая неприятные мурашки вдоль позвонков. Лучше бы ты ослушался его и не приехал. Позволив нам погубить друг друга от безвыходного отчаяния. Он прибегает к болезненной привычке сравнивать, прочно засевшей в его порах, и уходит в воспоминания, утягивающие его на самое дно марианской впадины. Он как тогда видит себя распятым в объятиях Тэхена, не позволившего ему умереть. Но заставившего погибнуть в собственных ладонях, умеющих не только оставлять увечья и гематомы. Он как тогда слышит его бешеный пульс под ребрами, успокаивающий его больше, чем все вколотые внутривенно лекарственные препараты. Он как тогда ощущает странное бесстрашие, окутавшее его душу и тело, когда ладони альфы прижимали его к своей крепкой груди, а запах горького табака и сандала обволакивал его защитой. Чонгук тогда забыл собственное имя. Но выучил наизусть, что пока Тэхен рядом с ним — его не посмеет тронуть даже смерть. И ради этого минутного проявления тепла от него он готов погибать и возрождаться по новой. Чонгук не знает, в какой момент он перестал воспринимать всех, кроме него. Чонгук не знает, в какой момент ему хотелось, чтобы касания оставляли только его руки. Чонгук не знает, почему стал хотеть его для себя. — Чонгук, — ласково зовет Юнги, но омега залезает в его органы и ловит настороженные нотки в низком голосе, — завтра ночью состоится собрание триады. Видит Будда, я не хотел приводить тебя туда, но Тэхен приказал тебе быть там. Вместе с остальными…танцорами, — он выдерживает долгую паузу, не видя застекленевших глаз омеги и его побледневшие губы. Сукин сын хочет, чтобы он вертелся на шесте вместе с его шлюхами из борделя. Чонгук рад бы протестовать и надрывать глотку, но не может даже пошевелить рукой от физического бессилия и туманного зрения. Чонгук рад бы выдрать его зрачки, надрезав гортани его цепных псов, что будут пожирать голодными глазами и иметь его в мыслях. Он прикусывает нижнюю губу, сдирая кусочек кожи и облизывая струйку крови. Он хочет заставить взгляд зверя застыть на нем, запихнуть ему в глотку отсутствие слов, лишив дара речи. Сорвать с цепей его дьяволов. Позволив им заглотить себя живьем. Чонгуку интересно, насколько безумен Тэхен. И на какое дно преисподней он утащит его вместе с собой.***
— Вы хотите, чтобы я совратил его? — с опаской спрашивает Яньлинь, каждой фиброй души надеясь на отрицательный ответ и вздрагивая от леденящего кровь оскала Тэхена. Цербер, что стоит за ним, сложив руки и буравя его уничтожающим взглядом, нагоняет на омегу панику, льющуюся талой водой вдоль его позвонков. Древний храм Конфуция у восточных шанхайских ворот погружен в молчаливую идиллию, нарушаемую лишь их разговорами и стуком обильного дождя по крышам и каменным скульптурам во внутреннем дворике с прудом и узенькой протокой с мостками. Яньлинь прячет мерзнущие ладони в карманы фиалкового пальто, следя стеклянным взглядом за тем, как холодные капли падают в грязный нефритовый пруд, окруженный алыми и зелеными деревьями с тонкими ветвями. Его уложенные жемчужные пряди стремительно намокают, как и дрожащие розовые губы, искусанные в кровь за последние десять секунд. Цербер и Тэхен впиваются в него проницательными, пытающими глазами, вынуждая его сердце забиться в болезненном ритме. — Ты должен очаровать его настолько, что он станет марионеткой в твоих руках и не будет спутывать мои планы. Тебе ясно? — нетерпеливо объясняет Тэхен, отводя от него почти разочарованный взгляд, но вынуждено идя на такой шаг, как привлечение омеги к его делам. Яньлинь боится подумать о провале и последующих за ним событиях, ориентируясь лишь на успех и ощущая себя куклой в ладонях шанхайского зверя. Как и каждый, кто находится в его подчинении. — Хозяин, что прикажете с ним сделать, если он не справится? — усмехается краем рта Хосок, и омега клянется, что видит собственную кровь на его клыках. Яньлинь кидает на него возмущенный взор и сразу же отводит его, не выдерживая ответного напора Цербера и исходящего от него запаха падали. — Не будем о грустном, Хосок, — хмыкает Тэхен, подходя вплотную к омеге и пригвождая его к месту дьявольским блеском в глазах. — Я жду от тебя благих вестей, — он касается ладонью его скулы, и Яньлинь чувствует, как этот участок кожи покрывается ледяной корочкой. И дрожью вдоль венозных сплетений, вкусивших его ядовитое влияние. Тэхен отходит от него через мгновение, позволяя снова дышать и свободно смотреть на свой профиль, выточенный из стали с примесью животного начала. По его медной коже стекают дождевые капли, теряясь в районе кадыка, забитого татуировками, и омега смаргивает минутную слабость, возникшую из-за его внезапной близости. Он обещает себе никогда не посмотреть иначе, чем на одержимого жаждой мести и чужими страданиями монстра, отравляющего их судьбы и умело играющего их эмоциями. Делающего из них безвольных кукол, дышащих по его приказу и убивающих неугодных. Яньлинь не понимает слепой верности Чанеля этому зверю, калечащему и ранящему даже без касаний. Но после холодных пальцев, обжегших его щеку, он предательски начинает задумываться. Белоснежные стены и деревянные столбы, удерживающие крыши с уходящими в мрачные сиреневые облака выступами, не спасают от морозящих внутренности капель, обрушивающихся на их головы и плечи. — Он здесь, — говорит Цербер, отойдя на секунду и вернувшись с двумя альфами за спиной. — Господин Сан, — нарочито вежливо приветствует Тэхен, выступая вперед и протягивая ему руку для пожатия. Прибывший в длинном черном пальто альфа усмехается по-змеиному, его зализанные назад волосы открывают широкий лоб и загорелую кожу. Яньлинь смеряет его презрительным взглядом, возненавидев еще в самую первую встречу, но слыша набат нового задания и угроз в своих висках, вынуждено исполняет теперь главные роли в искусно поставленной Тэхеном пьесе.***
Тэхен держит руль побелевшими пальцами, содержащими оголенные провода и нервы, не в силах выкинуть из головы обрывки болючих воспоминаний, где Чонгук цеплялся за него, как за единственное спасение, пачкая его реберные ямки горькими слезами. Марая его грязью, перетекающей в кислоту и выжигающей внутренности. В какой-то момент, вышедший из-под контроля, он не представляет себе картины, где цепь вырывается из протянутых ладоней, а платиновые волосы украшают снежные склоны реками алой крови. Тэхен не может подумать о том, что его чернильные глаза, подернутые ненавистью и желанием вытряхнуть его кишки, больше не взглянут на него. Его сердце не будет биться ради жажды мести, свободы и его головы, насаженной на копье. Его покусанные до уродства губы больше не прошипят ему проклятия. — Чертова сука, — цедит сквозь стиснутые зубы Тэхен и с дури бьет по рулю. «Он всего лишь ребенок»,— крутится в потерянной голове альфы голосом Даолиня, заглушая сумасшедшие предательские удары под ребрами. Нутро раздирает от противоречивых чувств к несовершеннолетнему омеге, устроившему хаос в его внутренних системах и мире, сотканном из жестокости, бесчеловечия и чужого мяса. Тэхен смотрит на него и ранится его шрамами, до безумного напоминающими его собственные. Тэхен смотрит на него, а в глотке копится отвращение вперемешку с собственным отчаянием. Тэхен смотрит на него и видит себя. До тошнотворного сломленного прошлым. Зарытым глубоко в дебрях черной, как огонь преисподней, души, и не находящим выхода наружу. Чонгук сдирает пластыри с застарелых увечий, нанося поверх свежие и капая щелочью. Тэхен оставляет болезненные гематомы на его теле, надеясь заставить его замолчать и не глядеть по-волчьи. Его хочется стереть с лица земли, наслать на него порчу, назвать самой последней тварью, выдернуть его органы и скормить гончим псам. И парадоксом оставить себе. Его хочется воскресить из мертвых, навесить на него защитные талисманы. Его хочется назвать ангелом, святым, детищем Будды, пересадить ему еще одно сердце, что будет биться только ради него. Его хочется для себя. Для латания шрамов. Для сеанса удуший. Для своего внутреннего зверя, воющего от невозможности одновременно заглотить его целиком и окутать мехом. Тэхен хочет перерезать ему глотку и выколоть зрачки. И следом отрубить конечности всем, кто посмеет смотреть на него. Он вспоминает перепуганное выражение лица Юнги, когда он приехал к подножию обрыва в Юньнани и увидел бессознательного омегу на его руках. Тэхен скалится голодным хищником, представляя его с распоротым животом и едва не выблевывая, помня также и нежные, осторожные касания альфы, которыми он одаривал Чонгука, пока нес его к своей машине. — Еще один сукин сын, — на грани помешательства смеется Тэхен, разгоняясь до двухсотки на радаре и едва не подрезая едущий перед ним форд. — Вали с дороги, ебанат, — рычит он из спущенного окна мерса и обгоняет, входя в ряд спешащих машин и лавируя между ними. За ним едет джип вранглер бордового цвета, на переднем сидении Уен сцепляет пальцы, кусая внутреннюю сторону щеки и скрывая параноидную дрожь по позвонкам, пока хищные глаза Цербера ревностно сканируют его оголенные плечи карамельного оттенка, тонкую черную майку и кожаные брюки с цепями. Хосок не вынес бы чужих похотливых взглядов на его теле. Уен мысленно запускает отсчет трупам, что сегодня ночью накормят рыб в маисовых водах Янцзы. Я боюсь тебя. Я чертовски боюсь тебя и твоего безумия внутри, рушащего мироздания.***
Переливы пурпурных и клубничных голограмм в виде кристаллов играются в просторном коридоре ночного клуба, ведущего в зал, горящий лазурными и сиреневыми неонами. Прозрачные стены украшает вязь красных китайских роз, вьющаяся до потолка, на мраморных столиках с удобными диванами стоят хрустальные вазы с малиновыми тюльпанами, робко склонившими мягкие лепестки. Тэхен выдыхает изо рта горький дым гаванской сигары, проходя через ряд полуголых стриптизеров, обводящих его скрытый черной рубашкой торс голодными глазами. Начищенные пилоны отражают свет от блестящих чокеров на их тонких шеях и цепей на ремне и запястьях альфы, за которым идет толпа облаченных в темные костюмы цепных псов, смеряющих их животными взглядами. За ним вестником смерти шагает Цербер в кожаном плаще, сжимая в ладонях маленькую руку Уена, опасливо осматривающегося по сторонам, жалея каждого стриптизера, что будет разорван и оттрахан до потери сознания. Юнги с уже доведенным до предела Джей Паком негромко переговариваются, скрываясь среди десятков глав других районов. Юнги чувствует удавку на шее вместо белого костюма и рубашки с цветастым принтом, проклиная всех, кто сегодня увидит зрелищное шоу. Лучшее и последнее в их жизни. Чанель поправляет подолы мазутного пиджака, с равнодушным лицом обходя толпу обнаженных стриптизеров, спешащих к своим шестам, и улыбается краем губ Яньлиню. Омега в легкой лиловой блузке, просвечивающей соски, и кожаных штанах, непозволительно обтягивающих длинные ноги. Он держит мертвенно-бледную маску, смеряя присутствующих надменным взором и сжимая локоть альфы в собственническом жесте. Тэхен приближается к широкому кораллово-розовому дивану, стоящему полукругом, с тремя низкими столиками с голубой подсветкой, бутылками текилы, коньяка и коктейлей. В пепельницах лежат пакетики с белым порошком, способным довести их до нирваны раньше, чем это сделают стриптизеры, обвившие юными телами пилоны. Главы располагаются в зале, жадно хватаясь за алкоголь и припадая к кокаину, что дурманит их сознание в ту же секунду, ударяя возбуждением и неограниченным пороком в мозг. — Садитесь, — великодушно произносит Тэхен, разваливаясь в самом центре и расставляя колени. По правую сторону от него садится Чанель, встречаясь напряженным взглядом с Юнги, что садится по левую, и наливает в стакан со льдом текилу, залпом осушая его. Цербер утягивает несопротивляющегося Уена на свои колени, ревностно сжимая его узкую талию и предлагая ему безалкогольный коктейль. Омега ощущает себя загнанным и запертым в кодле ядовитых змей, шипящих на ухо и вонзающих клыки в горячую плоть. Быть пойманным в капкан хищника кажется безопаснее. Он жмется к твердой груди альфы, как к единственному знакомому уголку покоя, благодарно улыбаясь и опуская ресницы. Его проникновенный взгляд оставляет ожоги на скуле омеги, клянущиеся никогда не зажить. И пока Цербер дышит в его помеченную им же шею, Уен не имеет права сделать спасительный вдох. — Сегодняшнее представление превосходит все остальные, Тэхен, — громко смеется Джей Пак, и только Юнги ловит в его голосе нервозные нотки, пригубляя второй подряд стакан. — Подавишься, Юнги, — усмехается Яньлинь, сложив ногу на ногу и тряся носком лакированных туфель. Чанель кладет тяжелую ладонь на его колено со звучным шлепком, заставляя прекратить трястись. — Успокойся, Ян, ты двигаешь стол, — добродушно хмыкает Чанель, и омега прижимается к его плечу, чувствуя себя защищенным. Если это возможно в их прогнившем мире. Юнги посылает ему ответную ухмылку, перекошенную и тронутую отчаянием от невозможности повлиять на исход событий. Тэхен вгрызается в него понимающим взглядом, передавая всю свою насмешку и безжалостно дергая за нитки. Обоих. Чертова сука еще не показала себя, но он знает, что у нее нет выбора. Тэхен давится своей властью над их пропащими душами, надеющимися воссоединиться и обрести покой друг в друге. Но пока он жив, никто не посмеет и подумать о вдохе, лишенном страха за свою судьбу.Lily Rose Depp&The Weekend — Dollhouse
Режущий алый костюм с пайетками, переливающимися на бледной фарфоровой коже. Волосы цвета платины завиты и липнут ко лбу, обрамленному фигурами змей и серебряной маской-цепочкой, закрывающей половину лица. Запах белого жасмина обволакивает сидящих внизу альф, заставляя вскинуть головы и посмотреть на верхнюю лестницу, с которой развязной походкой спускается Чонгук. Его сверкающие от неонов веки томно прикрыты, тонкая обнаженная талия и середина бедер обвязаны серебристыми цепочками. Он источает дикое желание, граничащее с безумием. Вызывая жажду обладать. Заковать его в кандалы и оставить только себе, впиваясь в искусанные губы животными поцелуями. Он подводит к краю пропасти, принуждая балансировать над армией свирепых воинов, готовых насадить на копья. Он влечет за собой на самое дно, не собираясь оставаться рядом. Он требует восхвалять, норовя втоптать в грязь преданные ему души. Чонгук гордо задирает подбородок, обводя высокомерным взглядом каждого, кто с затаенным дыханием наблюдает за ним, не смея моргнуть в страхе проснуться, и поднимается на свободный мраморный стол с шестом. Он обнимает его, как единственного уцелевшего родителя, прижимаясь к нему губами и медленно опускаясь на колени, разводит их в стороны. Тэхен сильнее сжимает фильтр гаванской сигары, откидываясь на спинку дивана в невозможности отвести пристальный взор. Он забывает о десятках цепных псов, застывших подобно ему на изгибах точеной фигуры, облепляющей шест, на обнаженных ляжках, трущихся о холодный металл, на свисающих цепях маски, скрывающих его лицо и одновременно вызывающих прилив бешеного жара в паху. Чонгук крутится на пилоне, запрокинув голову и открывая вид на молочную шею. Он усмехается краем губ на восторженные возгласы и свистки, желая им всем сдохнуть в водосточной канаве, и выгибая спину. В ладони Юнги лопается пятый по счету стакан текилы, осколки разлетаются по полу и марают его каплями крови. Альфа смотрит так, будто за один неверный взгляд в сторону ему отсекут конечности. И под ребрами невыносимый собственнический вой заглушает биты будоражащей музыки. Чонгук ему не принадлежит. Но сейчас он сильнее, чем когда-либо, желает присвоить его себе. Даже пойдя против целой триады и ее кровожадного главы. Яньлинь завороженно поднимает брови, неотрывно следя за грациозными движениями омеги. Уен восхищается его плавностью, не присущей даже искусным стриптизерам, годами висящих на пилоне, и чувствует утяжелившееся дыхание Цербера в свой затылок. Усмехаясь краем губ и понимая его первобытные инстинкты. Чонгук проводит кончиком красного языка по ледяному шесту, блаженно прикрывая ресницы. Тэхен сжимает фильтр сигары и выпускает изо рта сизые кольца дыма, умещая в своем почерневшем взгляде всю ненависть, отвращение, боль, ревность и сумасшедшее желание, убивающее его внутренности. Тэхен готов прикончить его прямо здесь за его красоту. Обладающую губительным эффектом. Поражающую его органы, как неизлечимая болезнь. Чонгук изящно отлепляет себя от шеста и ложится на гладкую поверхность стола, задыхаясь от дрожи по позвонкам и делая выпад вверх с выгнутой спиной. Цепочка на его впалом животе отзеркаливает свет розовых и амарантовых неонов, пляшущих на бледной коже. Он ощущает на себе его взгляд. Крошащий в фарш его тазовые косточки. Перекручивающий его нервную систему и оставляющий гематомы на шее. Он ощущает на себе его ладони. Прожигающие бедра насквозь и отрывающие кусок плоти. Чонгук поднимается и изящно слезает со стола, уверенной походкой направляясь к сидящим в полукруге альфам и резко падая на колени. Он широко разводит их и сводит снова несколько раз, опираясь ладонями на плиточный пол позади себя и, откинув корпус и голову назад, проводит пальцами по своей шее, цепляя алые пайетки топика, вниз по груди, выпирающим ребрам, животу, провокационно застывая у паха и поднимаясь. Кошачьей походкой он направляется к стоящему у стены Чанелю, замершему с сигаретой в руках, и становится вплотную спиной к нему. Он сгибается будто бы в поклоне, выпячивает задницу и трется ею о ноги и ширинку не дышащего альфы, резко выпрямляясь. Омега вонзает сучий взгляд в Тэхена, усмехнувшегося краем губ. Чонгук идет дальше, заманивая зачарованных наблюдателей в свои сети, как сирены губят проплывающие корабли траурным пением. Он ласково обводит ладонью скулу Яньлиня и нагибается близко к его лицу, словно за поцелуем, и трется щекой о его щеку, соблазнительно улыбаясь. Омега отвечает ему сраженной ухмылкой, напоследок трогая за руку. Чонгук садится на колени перед Цербером, верной жертвой заглядывая в его уничтожающие без топора глаза и нежно проводит дорожку пальцами к его бедрам, опираясь на них и приподнимаясь, чтобы оставить легкий поцелуй на плече застывшего от удивления Уена. Омега переводит затуманенный взор на Юнги, прожигающего его ревностным взглядом, и садится на его колени, обнимая за сгорбленные плечи и проводя носом по его скуле. Альфа задерживает дыхание и шумно сглатывает, порываясь сжать его талию, но Чонгук выскальзывает из его протянутых рук. Чистое безумие бьется в его реберных ямках, заменяя кислород и сердце, неустанно кровящее по зверю Шанхая. Чонгук встает на четвереньки, выгибая спину и поднимая на Тэхена влекущий в тайные воды в глубине своих зрачков взор. Сквозь мутный дым табака он ловит одержимость и зависимость вперемешку с ароматом сандала, медленно ползя к нему и отбивая пути к отступлению. Тэхен чувствует его приближение, как апокалипсис. Как грязную аномалию организма. Как метаморфозы и мутации. Как крушение мироздания и его души. Чонгук приближается к нему вплотную, на уровне атомов и артерий, замерев у его колена и положив на него свою голову. Он трется щекой о мягкую ткань его брюк, рассыпаясь пепелом у его ног и возрождаясь в следующее мгновение. Тэхен кладет ладонь на его скулу, оставляя ожоги и болезненные нарывы на его нежной коже. Он гладит ее, впервые не калеча. Чонгук ощущает тепло, искомое с руин прошлого. Сгорая дотла.