Halsey, Suga — Lilith
Выстрел оглушает на мгновение, царапая барабанные перепонки и капилляры. Малиновые и розовые софиты освещают черные маски палящих из автоматов, переливаются на алых лужах под бледной кожей стриптизеров, опавших замертво рядом с шестами. Силуэты кричащих от страха омег и рыки разъяренных альф смешиваются воедино, создавая дикую какофонию, месиво из отчаяния и жестокости. И последнее, что видит Чонгук — налитые жаждой крови глаза Тэхена. Его прожигающие насквозь ладони, хватающие его за плечи и отталкивающие прочь. В его широкую спину летят пули, застревая в ушах и сухожилиях омеги, не знающего, в каком уголке мира спрятаться от животных инстинктов, проснувшихся в цепных псах. — Тому, кто свалит, я лично переломаю кости, — издает грозный вопль Тэхен, достав из-за ремня заряженный пистолет, — вытаскивайте оружие. Чонгук в ужасе смотрит на него, будто бы на тронувшегося умом, и содрогается всем телом, когда раздается новая череда выстрелов. Цербер клацает зубами, ощущая на языке скорый привкус чужого мяса, и прячет за свою спину дрожащего, но не смеющего подавать виду Уена. Никто не посмеет тронуть тебя, пока я жив. Хосок не произносит ни слова, но Уен чувствует это каждой гребаной клеткой своего тела. — Ян, выведи отсюда омег, — кричит Чанель, подходя к бесстрашно стоящему с пистолетом Яньлиню, что вопросительно глядит сначала на него, затем на Тэхена. В их ложу вваливается несколько людей в черных масках, сумевших прорваться сквозь защитную охрану, и наставляют на них автоматы. Разбитые вазы и стекла осыпаются хрустальными осколками под их ногами, ударяя в мозг избитыми, ранящими воспоминаниями прошлого. Мимо него в замедленном действии проносятся светлые длинные пряди, едва знакомый голос, зовущий его за собой, бледные черты лица, касание прохладных пальцев, пытающихся потянуть его в безопасное место. Немые губы, влекущие следом, прерванные огнестрельным залпом. Оставившим его одного посреди пустынного поля из смертей, трупов и древнего начала. Чонгук застывает на мизерную секунду, едва не стоящую ему жизни, и опоминается лишь после сотрясающего нутро рыка: — Сукины сыновья, — Тэхен палит в ответ из пистолета, убивая валом двоих, и хватает его за локоть, таща за собой в узкий, мерцающий алыми и пурпурными софитами коридор. — Какого хрена ты стоял там и не пошел за Яном? Альфа сжимает его руку мертвенной хваткой, оставляющей синяки и гематомы наутро, и волочет вслед за остальными, за поворотом натыкаясь на внушительного мужчину в темной маске. Тот замирает на месте, резко направляя на него автомат в тот момент, когда Тэхен заводит Чонгука за свою спину и ударом с локтя опускает его оружие, затем перерезает горло. В наносекунду, ощущающуюся промежутком в вечность, подаренную только им. Не выпуская из своих пальцев чонгуковы. Словно в цепи галактик произошли метаморфозы, оставив их в чистилище. Между святыней и преисподней, между жизнью и погибелью. Тэхен оборачивается через плечо, вгрызаясь в него почерневшим взглядом, вмещающим в себе раны зверя и бесчеловечия. Я могу тебя убить. Я могу тебя защитить. От кого угодно, даже от самой смерти. Чонгук чувствует его силу, находящую продолжение в собственных венах. Безопасность, смешанную в его запахе табака и сандала, забивающую каждую пору. Во второй раз убеждаясь в том, что пока дышит он, его не коснется и могила. Чонгук держится за него отчаянно и по-детски, вверяя ему свою душу на растерзание и зная, что он выплюет ее покромсанную в своих зубах. Но слепо надеясь, что бесконечный круговорот из боли, унижений и распятий когда-нибудь закончится. Тэхен смотрит в его подернутые таинством и увечьями глаза, в которых растворяются страхи, медленно отступая и заменяясь на фантомное доверие. Тэхен смотрит на него и рассыпается пеплом, слыша надрывный вой дьяволов. Проигрывающих внутри. Потому что он зачем-то подходит ближе под рев непрекращающихся выстрелов, заставляя отойти к стене и прижаться к ней лопатками. Чонгук выдыхает болезненное влечение, оплетающее его конечности и связывающее их кнутом, и загнано дышит ему в шею. Ловя его напряженный кадык и вены, норовящие лопнуть и залить его губы кровью. Он ощущает концентрат горького дыма и терпкого сандала от его твердой груди, вздымающейся в беспокойном ритме, и борется с сумасшедшим желанием прикрыть глаза и отдаться ему прямо здесь. В разгар огня, распрей и смертей. Стелющих им дорожку в Аид, где черти созывают синод. Тэхен цепляет пальцами его свисающие серебряные цепочки, принуждая опустить ресницы и бесшумно сглотнуть, исподлобья посмотреть за его плечо и надрывно выдохнуть от страха: — Обернись. Альфа на инстинктах хватается сначала за руку Чонгука, затем за оружие, поворачиваясь после того, как раздается оглушающий выстрел. Омега сжимается всем телом, спасаясь лишь ощущением его успокаивающей близости, и расширенными от удивления глазами смотрит на упавший в нескольких метрах от них труп мужчины в маске, целившегося в Тэхена. Затем на убившего его Юнги. — Где тебя, блядь, носило? — рявкает на него Тэхен, опасливо приближаясь. Внутренний зверь скребет клетку от осознания, что он теперь в долгу перед альфой за спасенную жизнь. И плевать, что он спасал Юнги тысячи раз до этого. — Я раздал нашим людям автоматы, — Юнги подходит к ним вплотную, показывая на оружие в своих руках и уверенно заглядывая в перекошенные от ярости глаза Тэхена. Он переводит тяжелый, полный тревоги взгляд на омегу, проверяя на наличие ран с ног до головы. Чонгук прикусывает внутреннюю сторону щеки, встречаясь с ним парадоксально виноватым взглядом. Ладонь Тэхена все еще жжет его тонкие пальцы. А рядом стоит Юнги, хватающий его за другую руку в ту минуту, как раздаются истошные вопли и стремительно приближающиеся выстрелы. Он зажат между двумя хищниками, норовящими растерзать его живьем. Чонгук ощущает на затылке свирепое дыхание Тэхена, парализующее позвонки. Напротив — прищур Юнги, выворачивающий органы наизнанку. И никто из них не собирается отпускать его первым. К ним бегут десятки цепных псов, отстреливающихся от преследующих их головорезов в масках, оглушая криками и звуком оторванных конечностей. — Ебанаты, — цедит сквозь зубы Тэхен и берет у Юнги автомат, выпаливая из него в вывалившихся из-за угла альф и шипя: — Уведи его отсюда. Чонгук слышит треск мироздания в почках. Обливающееся кровью сердце, его маленькое сердце. Слишком хрупкое для такого животного, как Тэхен. Способного разорвать его на куски и не пожалеть ни разу. Чонгук проклинает себя за то, что не может сдвинуться с места, влажными от презрения к себе и ненависти к альфе смотря на то, как он всаживает пули в ребра, в череп, разрезая сонную аорту и вырезая ножом чьи-то зрачки. Чонгук проклинает себя за то, что в какой-то момент перестает желать ему сгинуть. — Быстрее, Чонгук, — беспокойно зовет Юнги и тянет его за локоть за собой, но омегу будто бы изваяли из мрамора, наказав никогда не сметь сделать лишнего вдоха. — Блять, — ругается он, отстреливаясь от нескольких парней, напавших на них сзади. Он сильнее дергает Чонгука на себя, приобнимая его за спину и нагибаясь, выводит из пахнущего падалью коридора. Цербер заносит топор над шеей очередного визжащего альфы, чьи плечи держит Тэхен, и отрубает его голову с безумным оскалом, облизывая брызнувшие на лицо струйки крови. — Не смотри назад, — перекрикивает Юнги рокот выстрелов, цепко высматривая окружающее их пространство и толкая Чонгука к стене. — Мы пришли не за тобой, — грязно смеется один из альф в маске, не успевая занести автомат, как Юнги толкает его ногой в солнечное сплетение, выбивая воздух подошвой массивных ботинок. — Подонок, — фыркает он, напрягаясь всем телом и вдаривая второму прибежавшему альфе кулаком в челюсть. Надетые на костяшки кастеты превращают его кожу в уродливые ошметки мяса, при виде которых к глотке омеги подступают рвотные позывы. Он прижимается к стене, не мигающими от страха глазами наблюдая, как Юнги добивает головореза через маску, обрушиваясь на него отточенными ударами, отчего части кожи летят на пол. Чонгук сжимает губы в тонкую полоску, сдерживая рвотный позыв. — Ты же ублюдок, — мычит первый альфа, вставая с места и вскрикивая, когда Юнги резко поднимается и вытаскивает из-за подола пиджака нож, вонзая прямо ему в лоб, затем перерезает глотку. Испуганный крик Чонгука ломает его пополам. Он оборачивается в ту же секунду и порывается к нему, заслоняя собой от пуль, просвистевших над ними и обрушивших на них хрустальную люстру. Осколки больно впиваются в сгорбленную спину Юнги, что нависает над ним и с силой обнимает, прижимая его голову к своей груди и не позволяя смотреть. Чонгук загнанно дышит ему в шею, глубоко втягивая запах цитрусовых и цепляясь за его рубашку, как иссыхающий от жажды путник за глоток воды в оазисе. — Все прошло, Чонгук, доверься мне, — ласково, как может, говорит Юнги, гладя его лопатки и щекочущие кадык пряди цвета платины. Он прижимается губами к его лбу, успокаивая прохладными касаниями и осторожно заглядывая в его загнанные робкие глаза, — идем. Юнги не отпускает от себя, приобнимая за плечи и не разрешая отнять голову от его шеи и посмотреть на ад, развернутый позади, пока он выводит его из клуба и сажает в свою матовую ауди. Подальше от покрова трупов, окрасивших алым прозрачные стекла.***
Стены цвета миндального масла греют фантомным теплом, волнами исходящим от пышного покрывала, так преданно принимающего его страхи, заглушенные, умершие еще в глотке рыдания, и отчаяние, залезшее в вены, как доза амфетамина. Как непрошенная инъекция, сделанная без ведома родителей. Как грязная метаморфоза, лишающая зрения, осязания и слуха. Как чувство, что вот-вот задохнешься от нехватки кислорода в легких. Чонгук цепляется пальцами за одеяло, сминая его и надеясь разодрать на части, подобно его внутренностям, перекромсанным в фарш. От которого воротят нос даже голодные уличные собаки. Он душит в горлянке надрывный крик, раскрывая кровящие от собственных зубов губы и выдавая немые вопли. На щеки ложатся прохладные ладони, заставляя взглянуть на их обладателя и поцарапаться беспокойством, написанном на его лице. Омега смотрит на его рот, бесперебойно зовущий его по имени, но не может выдать и звука. Его голос будто бы покидает связки, усмехаясь на прощание. Его голос будто бы не хочет быть частью организма, знающего только боль. — Чонгук, ты слышишь меня? — Юнги всматривается в его влажные глаза своими тревожными, ранясь о скопление горечи и страха на дне его чернильных зрачков. Звезды зажигаются в его радужке, способной поставить на колени любого изощренного хищника, поймавшего его жертвой в капкан жестокости и мрака. Его глаза рождают человечность. Его глаза могут калечить, а губы исцелять. Юнги нарекает его ведьмой, ангелом, и тварью. Юнги нарекает его доктором и палачом. Сдирающим с него кожу. Но приевшимся сердцу. Вгрызшимся в него. Альфа в рывок прижимает его к себе, зарываясь пальцами в его шелковистые платиновые волосы и укладывая его голову на своей груди. Чонгук хватается за его крепкие плечи, как смертельно больной за подол своего лечащего врача, и сильно жмурится, позволяя слезам обжечь свои скулы. И душу Юнги. — Все позади, Чонгук, тебя никто не посмеет тронуть, пока я жив, — утешает его альфа, осторожно гладя его непослушные пряди и содрогаясь с каждым разом, как спина омеги горбится от плача. Чонгук втягивает носом запах горьких цитрусовых, исходящих от его шеи, и ощущает печаль мироздания, скопившуюся на кончиках ресниц. От него пахнет покоем, пристанью, причалом. Гаванью для заблудших кораблей, бороздящих штормовые волны. Юнги позволяет ему спрятать оборону и упасть в его объятия. Слабым, ранимым, хрупким. Не верящим в бескорыстность и чистоту чувств, растраченных в котле адской триады. Чонгук ему не доверяет ни разу. Но Юнги ломает его маску, обнажая болючие нарывы и целуя их. — Я клянусь, что буду защищать тебя до последнего вдоха, — альфа прижимается губами к его виску, собирая теплой кожей соленые капли и нотки белого жасмина, окутавшего его реальность и легкие. Чонгук чувствует от его напряженного тела отцовские оскомины, дарующие безопасность, бинты на рассеченных коленях и пластыри на незаживающие увечья. Юнги для него — терновый щит, сталь и обитель. В ней ютится его застарелая боль. Юнги не представляет, что отпустит его дрожащие плечи из своей хватки, как не представляет и то, что отсчитанные ему дни проведет без мягких прядей цвета гибели и платины, щекочущих его скулы. — Не оставляй меня, Юнги, не оставляй меня одного в этом мире, — шепчет омега умоляюще, задушено плача и сильнее вжимаясь в его грудную клетку. Будто бы прорывая ее, входя насквозь в клапаны и лимфатические сосуды. Оставаясь в них непрошенным, но самым излюбленным жильцом. Чонгук всегда просил небеса, чтобы хоть кто-то на этой сраной земле полюбил его. Теперь его обнимают прохладные ладони, обагренные мазутом и кровью, и он впервые познает сладость быть тем, кого боятся потерять, кого хотят сберечь, оберегать и дуть на его мелкие царапины. Причиняющие невыносимую боль. Быть чьим-то.***
Halsey — Gasoline
В заброшенном бывшем подпольном зале слышится лязг цепей, натянутых над потолком, глухие удары и вопли, ударяющиеся о гробовую тишину железных сеток, скрывающих разодранные куски мата и серые бетонные плиты. Ошметки мяса разбросаны по квадратной поверхности, на самодельных трибунах из небольших выступов от сырых стен сидят несколько зрителей, внимательно наблюдающих за разворачивающимся представлением. В воздухе воняет падалью. В сердцах живет Колизей. Гладиаторские бои изощренно превратились в жестокие пытки, лужи крови под несколькими мертвыми телами и оторванными конечностями. Тэхен выдыхает антрацитовые струи дыма изо рта, запрокинув голову и прикрыв глаза. Между татуированными пальцами горит фильтр гаванской сигары, греющей его ледяные ребра, под которыми селится могильная темнота, выедающая все дышащее, как щелочь. Он засовывает одну руку в карман коричневых джорданов, напряженный торс обтягивает черная водолазка с цепью и длинное пальто, въевшееся в его мрачный силуэт и бронзу кожи. — Сукин ты сын, — ухмыляется краем рта, разъяренно наблюдая за тем, как очередной подосланный убить его головорез валится на грязную землю. От начищенного до блеска топора Цербера, жадного до чужого человеческого мяса. — Ты сегодня голодный донельзя, Хосок, — хмыкает с другого конца ринга Чанель, опершись на канаты и равнодушно посматривая на кучки трупов, которые расчищают двое цепных псов, таща их на улицу с алыми дорожками, размазанными по бетону. Он сливается с беспросветностью здания в темном одеянии и кепке, скрывающей угольные глаза, изредка поблескивающие животным началом. В триаде нет уцелевших. — Они думают, что могут заявиться на наши территории и вершить свое правосудие над нами, — иронично выдыхает вместе с табаком Тэхен, как аккомпанемент получая истошный крик альфы. Цербер скалится по-звериному, разрубая его плечо. На его лице, испещренном пугающим шрамом, не осталось ни единого чистого участка, не заляпанного красным, — что ж, я ведь хотел говорить с ними по-хорошему. Чанель саркастично ухмыляется и ни капли ему не верит, встречая ответный хитрый прищур. — Что собираешься делать с ними? Ты ведь знаешь, что это не комиссар организовал нападение, — он не ведет бровью, пока Хосок измывается над очередной жертвой и отрубает ей обе ноги. — У ублюдка-комиссара яйца не настолько стальные, чтобы пойти на это, ты прав, Чанель, — альфа останавливает подошвой кожаных ботинок подлетевшую к нему отрубленную часть запястья, — это сделал тот, кто стоит выше. Тот, кто думал под общий шумок избавиться от нас. Тот, кто до усрачки боится, — преисподняя в зрачках Тэхена кажется страшнее, чем добровольный восход на эшафот. Он сверкает безумием в уголке рта, выпускающие облака горького дыма и травящего дыхательные пути. Чанель понимает явно, что сегодня ночью кто-то должен умереть. Тэхен не приютит в нефритовых сводах особняка сон, пока не напьется чужой крови. Он поворачивает голову в сторону, ловя накаленными рецепторами аромат белого жасмина и почти нарекая себя помешанным, если бы не воспоминание об отданном ранее приказе. Маленькая сука бросает в хламину его нервную систему. Оголяя окончания, сдирая с него защитные механизмы и просачиваясь в кровоток. Хотя его никто не просил заражать его нечистью, аномалиями организма, инфекциями, воспаляющими слизистые. Первым он видит Юнги, неспешно заходящего в холодный зал и настороженно осматривающего ринг. При коротком взгляде на Хосока в его радужке появляется плохо скрытое омерзение, вещающее гибель, и Тэхен с удовольствием отмечает это. Перехватывая его взор и давая ответный. Пытливый, изучающий, вырывающий кости из плоти и обливающий их шершавым языком. Юнги бы назвал его дьявольским отродьем, исчадием и животным, не знающим предела, насыщения и границ. Где кончается человечное. Тэхену всегда мало мести и страданий тех, кто оказался в его опале, он не ведает, каково это — остановиться. Легче добровольно затянуть лассо на горле и покончить с собой. Спастись от него на том свете. Юнги думает, что даже там его будет преследовать демонический образ Тэхена, раздирающий его тело на куски. Тэхен смотрит за его широкие плечи и задерживается дольше положенного, вгрызаясь ледяным взглядом в Чонгука, стоящего позади. И какого-то хрена смеющего буравить его своими огромными чернильными глазами, топящими в тайфуне. Желчи, горечи, молчания и обид. Невысказанных слов и незаконченных касаний. Он клянется, что выжжет омеге зрачки, если он не отвернется. Если не перестанет цепляться за пальцы Юнги, закрывающего его своей спиной. Чертовы влюбленные, подкатывающие к его горлу блевотными позывами и желанием подвесить их обоих на лязгающие цепи. С выпотрошенными кишками. Он выпускает сизые кольца дыма в отравленный манящим жасмином воздух, сквозь туман получая удары в виски, как в гонг. Осознание, в чем ему хватило храбрости заявиться сюда. Тэхен напрягает зрение, рассматривая плотную черную ткань топика со спущенными плечами и разветвленными рукавами, на которых красуется изображение желтого дракона. Короткие и узкие шорты в цвет прикрывают лишь середину ляжек, до неверия бледных и будто бы сделанных из фарфора. Норовящих треснуть от необдуманного, грубого касания. Массивные ботинки на высокой подошве до колен дополняют образ Чонгука в смешении с угольной подводкой, покусанными багровыми губами и прядями оттенка платины. Позволяя Тэхену наречь его самой последней шлюхой в Поднебесной. Порочным, потасканным, грязным. Он с презрительной усмешкой осматривает похожие очертания дракона на рубашке Юнги, сжимая фильтр сигары сильнее, чем требуется, и делает глубокую затяжку. Впору бы задохнуться, если бы не выученные годами привычные движения. Юнги скрывает за маской верности и покорности гордость, душащую его щупальцами смерти за то, чью ладонь он держит в своей, не намереваясь отпускать ее. Не теперь, когда чувство превосходства над Тэхеном взыграло на нем, как эффект домино. Чонгук кусает внутреннюю сторону щеки, с приступами тошноты осматривая окровавленное лицо Цербера, его кожаный плащ, рукоять топора и лезвие, блестящие в свете одиноких тухлых ламп. Отвратительно. До одурения. Так, хочется сбежать без оглядки, сдирая стопы. Он встречается с звериными искрами в глазах Хосока, с застывшим сердцем наблюдая за тем, как он слизывает алые капли с губ и по-безумному улыбается. Блять. Ему прямая дорога в могильные ямы. Чонгук кидает короткий взор на притаившегося в дальнем углу Чанеля, будто бы готовящегося к рисковому прыжку, затем на Тэхена, докуривающего свою сигару, будто бы его и вовсе нет здесь. И почему-то мысль о том, что альфе может стать на него все равно спустя столько времени, ранит. Ноет, тянет и требует залатать увечья от холода, режущего внутренности. Спустя столько боли и ненависти, сплетение глупости и агонии. Чонгук называет себя сумасшедшим, но равнодушия в свою сторону не вынесет. Не снова. Он на него подсел, как на иглу. Подключил к себе, как гребаный ивл, без которого дышать теперь почти невозможно. Чонгук рад бы выдернуть его из себя, знай он, что потом останется что-то, кроме выжженной пустоши. Он сам останется ли. — Довольно, Хосок, ты достаточно полакомился сегодня, — ухмылкой Тэхена можно вскрыть вены, и омега инстинктивно хватается за руку Юнги сильнее. Будто бы на этой земле есть хоть что-то, что спасет их от шанхайского зверя. — Оставь место для десерта, — альфа хлопает подошедшего Цербера по плечу и ободряюще кивает ему на место за сетками. Юнги вонзает в него проницательный взгляд, перемещая его на двух связанных головорезов с мешками на головах, и догоняя ход мыслей главы триады. Сукин сын. Чанель проходит к трибунам по его велению, опираясь плечом о бетонную стену и складывая руки на груди. Молчаливо ожидая великолепное в своей безжалостности представление. — Зайди за сетку. Промозглый лед в его голосе ударяет Чонгука, как поток талой воды. Он недоуменно смотрит на профиль альфы, осекающий его, будто острый нож, и не двигается с места. Сжимая ладонь Юнги в страхе за него и не зная, как тому больно-приятно. — Ты оглох, блядь? — рявкает Тэхен, впиваясь теперь в него бешеными глазами. — Иди, Чонгук, — просит Юнги, подталкивая его к трибунам и в утешение поглаживая по оголенной талии. — Все будет хорошо. Не зли его. Помнишь, о чем я тебе говорил? Омега видит себя на дне его ласковых зрачков, умоляющих послушаться. Любимого, защищенного, окутанного нежностью и покоем. А позади — глыбы материка, разрушенная Хиросима и обжигающие слезы. В обличие Тэхена. — Что ты собираешься с ним делать? — впервые пасует Чонгук, выдавая себя израненным тембром и дрожью покусанных губ. Тэхен вздергивает бровь, усмехаясь себе под нос и щедро дымя. — Хозяин сказал тебе пойти за сетку, значит, ты идешь, — грозный рык на ухо заставляет Чонгука подпрыгнуть от неожиданности и сопротивляться, пока Хосок хватает его за локоть и тащит на трибуны. Юнги сжимает челюсть в невозможности возразить и заткнуть рот омеге, чтобы его не расчленили прямо здесь. Их обоих. — Мерзкие подонки! Что вы творите? — кричит Чонгук и брыкается, едва ощущая свою конечность, которую Цербер будто бы прожигает, небрежно толкая его к сеткам и преграждая пути к отступлению. Тэхен убирает сигару ото рта, цепляя Юнги снисходительным прищуром и выдыхая вместе с никотином: — Эти двое замешаны во вчерашнем покушении. Они единственные, кто остался в живых. Всех остальных мы утилизировали, — будничный тон альфы рассекает барабанные перепонки Чонгука, вжавшегося в отверстия в сетке и расширенными от страха глазами наблюдающего за ним. — Сейчас они выйдут с тобой на ринг, и ты должен убить их. Но если выиграют они, — двое альф вздергивают головы на этих словах, рыская и выхватывая надежду на спасение, — я их отпущу. Юнги выдерживает напор его тяжелого взора, не отводя свой и усмехаясь краем губ. Чонгук отрицательно мотает головой, отчаянно мечтая зажмуриться до боли и проснуться. В коттедже, похожем на бледную лилию, цветущего мандариновыми деревьями, сливами и сакурой, роняющей лепестки в небесный пруд. Тэхен засовывает ладони в карманы черного пальто и выбрасывает сигару ему под ноги, обходя и шагая к сетке. Оставляя его одного посреди ринга с двумя головорезами, ослепленными желанием спастись. Юнги хмыкает под нос, направляясь к ним и, встав сзади, развязывает им руки. Роя себе яму. — Как ты смеешь, мерзкий сукин сын? — шипит в лицо приходящему мимо альфе Чонгук, на грани того, чтобы расцарапать его скулу и разодрать мышечные волокна. — Заткнись до конца боя, иначе следующим на ринг выйдешь ты, — Тэхен резко оборачивается, омега подходит слишком близко, окутываясь запахом терпкого гаванского табака и сандала, проникающего в каждую пору. Чонгуку интересно, когда развяжется узел из ненависти и презрения, связывающий их обоих, залезающий в сухожилия и убивающей человечное. Когда Тэхен перестанет смотреть так, словно крошит его кости? Он поджимает трясущиеся губы, прокажено глядя, как Юнги высвобождает двух свирепых альф и снимает с их голов мешки. Они резко подрываются с места и набрасываются на него, как на свежее мясо, свирепые от порыва разорвать его на куски и спастись. Их ярость вызвана желанием освобождения. Юнги не испытывает ничего, кроме щемящего чувства долга. И он предательски проигрывает до начала схватки. С утробным рыком первый мужчина набрасывается на него отточенным ударом в челюсть, от которого Юнги успевает увернуться и толкнуть его ногой в тяжелых ботинках в грудь. — Ты покойник, ублюдок, — сумасшедше смеется второй альфа, подбегая к нему и, пригнувшись, перехватывает его за торс и валится с ним на землю. Чонгук слышит хруст позвонков и морщится, боясь взмахнуть ресницами и обнаружить Юнги распятого. Пожалуйста, не оставляй меня одного в этом мире. Он переносит на него образ любимого отца, ощущая на себе каждую его рану, цветущую на крупном теле. Страшась проснуться без его надежных рук, обнимающих против бездушия грязного города, ласковых губ, целующих его застарелые шрамы. Ведь даже маленькие царапины причиняют боль отцам. А сгорбленные плечи — сыновьям, прячущимся за них в поиске опоры. Он сжимает сетку дрожащими пальцами, стоя спиной к Тэхену, что раскачивается на металлическом стуле. Альфа засовывает ладонь в карман пальто, другой сжимая фильтр толстой сигары и сквозь мутные облака наблюдая за борьбой на ринге. За ним не водится привычки недооценивать. В особенности тех, кого греет у своего сердца. Ближе всех. Он знает их слабости, их дурные привычки, их зависимости, их мысли после очередного кошмара, обливающего виски пóтом, а душу — раскаянием и охотой сорваться к чертям и уйти. Из порочного круга жизни, из бесконечной цепи перерождений. Но законы сансары для них не писаны. В его затылок дышит Цербер, отравляя радиус пространства ядовитыми веществами, находящими средоточие в его зрачках, испещренном увечьями лице и алых струях, слившихся с его профилем. Будто бы это нормально. Будто бы так и нужно. Будто бы он унаследовал от предков вечное наличие чужой крови на себе. Юнги сбрасывает с себя озверевшего альфу, прилично разукрасившего его нос и скулы, и нависает сверху, обрушиваясь серией сильных ударов на него и выбивая пару зубов. С его костяшек стекают красные капли, слух ловит движение за спиной, и он отклоняется, отчего второй головорез падает поверх первого. — Черт подери, — цедит он, сплевывая собственную кровь и отходя на несколько шагов, пока они встают напротив на него. — Ты куда собрался, сука? — рявкает избитый им альфа и стремительно идет следом. Видит Будда, как Юнги ненавидит мараться. Но с Тэхеном по-другому — никак. Он играет желваками, проверяя состояние своей челюсти, и коротко ухмыляется, обнажая кровавые зубы. В следующую секунду он срывает с себя тонкую рубашку и швыряет ее в сторону. Юнги делает выпад вперед, отталкиваясь от пола и делая прыжок в воздухе на пятьсот сорок градусов, выбрасывает ударную ногу и сбивает альфу. Что взвывает от боли и падает на сырую землю. Хосок шумно усмехается, следя за его спокойными, но носящими сокрушительное воздействие движениями. Юнги отличается от них полным контролем, подчиняя собственное тело, мысли и эмоции. Играющим против него же в паутине триады. Потому что даже самая прочная броня дает трещины. Чонгук замирает на мгновение в коконе восхищения, смотря на сплетение рельефных мускулов, косых мышц живота, шрамов на венозной синеве кожи. И в фантомном ощущении безопасности, обволакивающем его, как пламень камина в приюте. Тэхен без капли удивления следит, как Юнги измывается над вторым альфой, пригвоздив его к полу и давя подошвой ботинок на глотку. Первый головорез откашливается, корчась под его ногами и пытаясь прийти в себя от сотрясшего череп удара. — Я убью тебя, мразь, — кряхтит он, дергая его на себя за икры и позволяя другому высвободиться. — Хватит! — надрывно кричит Чонгук, пока Юнги сзади принимается душить один головорез, а второй пытается подняться и держит его за колени, чтобы не дать сдвинуться с места. — Я сказал тебе закрыть свой грязный рот, — холодно произносит Тэхен, протяжно выдыхая серые кольца табака и сквозь них цепляя оголенные бедра омеги. Вонзаясь в них взглядом, чернеющим от переизбытка омерзения и инстинктивного влечения, сдавливающего его шею, как лассо. В голову стучатся набатом воспоминания. Запах белого жасмина, молока и кокаина на его коже. Вдыхаемого с его ляжек, что сейчас покрыты едва заметными мурашками. От сырости и промозглой, пониженной температуры в зале. И кто просил его одеваться по-шлюшьи? И почему дохрена заботливый Юнги не удосужился прикрыть его наготу, когда на дворе гуляют чертовы ноябрьские ветры. Тэхен никогда не озвучит этого, давая тем самым наводки и размышления, наведшие бы на истину. Ведь ему до одури хочется насладиться гаснущими мечтами в глазах маленькой суки. — Единственная грязь в жизни каждого присутствующего здесь — это ты. Самоуверенный, но сотканный из желчи, обид и высокомерия тон задевает нервные окончания Тэхена, распаляя его внутреннего зверя. Вызывая в нем странные катаклизмы, парадоксально заставляющие ужалить сильнее. И доказать обратное, разрезать ему глазницы и содрать горло в откровении: «Ну же, не будь таким глупым. Все лицемеры живут под твоими ребрами». Яд, сочащийся с искусанных губ Чонгука, сроден отраве его песчаной эфы. — Ты, оказывается, не просто тупой, а дохуя тупой. Чонгук не выдерживает. Ураган эмоций, вызываемых альфой одним лишь издевательским, сквозящим превосходством тоном, бушует в нем, принуждая забыть о переживаниях за Юнги. О собственном отце, брате, семье и родине. Тэхен обладает непростительной властью над его настроением. И внутренним миром, рассыпающимся, как кукольный домик, стоит ему выплеснуть на него суточную дозу боли. Он резко разворачивается после того, как Юнги опрокидывает через плечо душащего его альфу, садясь на него и сбивая об его лицо свои кулаки. Выбивая из него последние нотки кислорода и забирая их себе. Чонгук не осознает, что прямо перед ним убили человека. Потому что собственные гейзеры раздирают его на куски. — Я тебя не-на-ви-жу. Тэхен посылает ему самую отвратительную из своих ухмылок, передавая все взаимное презрение под истошные крики второго альфы, которому Юнги сломал кости руки. Хосок слушает краем уха их перепалку, едва сдерживая себя, чтобы не разорвать рот омеги и заживо зашить его, чтобы кровоточило еще долго. Чанель подходит к ним ближе, выбрасывая на ходу докуренную сигарету и сминая ее носком ботинок. В омеге слишком много немых, проглоченных эмоций, требующих выхода наружу. Не знающих иного пути, кроме злости. «Ну же, посмотри на меня. Разве ты не видишь, как мне больно? Как мои открытые раны уродливо продувают зимние бури, несущие вместе с собой гематомы, катаклизмы и слезы, застилающие, выжигающие мои глазницы? Разве ты не слышишь, как я кричу твое имя? Увечным, слабым, униженным голосом, прорывающимся сквозь ледяные баррикады. На снежных вершинах Поднебесной умирают азалии. Они символизируют печаль и скорбь, терзающую одинокое сердце, ищущее покоя, но вынужденное биться ради жалких оскомин ненависти. Знаешь, каждый день я умираю вместе с ними». Чонгук ловит взор его хищных глаз, видя себя в них распятым, растерзанным и уничтоженным без шанса на спасение. Передавая ему ответный — уставший сопротивляться, болезненно тянущийся в желании получить немного тепла. Нарекая себя пропащим, свихнувшимся. Отреченным от своих истоков и семьи, ждущей его далеко за пределами шанхайского леса. Тэхен читает в его глазах одиночество и отчаяние вселенных, соединяя созвездия на дне чернильной радужки и обжигаясь. Царапаясь о его наивность. Такую неразумную, сумасшедшую, губительную. Треск. Вдох-выдох. Я смертельно болен. Я знаю лекарство, но не надеюсь на излечение. Ребенок внутри меня роняет слезы. Тэхен разрывает зрительный контакт впервые сам, не выдерживая нужды в его взгляде. Потребности быть защищенным, обнятым, приласканным. Он так хочет быть любимым, что в ледяной Антарктиде появляются очертания солнца. Прорываясь сквозь густые свинцовые облака, висевшие над материком стальным куполом. Юнги делает удушающий захват, надавливая на сонную артерию вопящего альфы и сворачивая его голову одним отточенным движением. Его грудная клетка загнано вздымается, с губ стекают алые капли на грязный бетон, сбитые костяшки адски саднят, а в висках хламина. Он поднимает звериный прищур на Тэхена, что поднимается и одобрительно хлопает в ладони, сотрясая могильную тишину помещения. Юнги напрягает челюсть, поднимая с земли свою рубашку и вытирая запачканное кровью лицо с саднящими ранами. Чонгук порывается с места к нему, встречая препятствие в виде Цербера, преграждающего путь с внушающим рвотные позывы оскалом: — У тебя есть дела поважнее, чем времяпрепровождение с нами? Омега бы рад добавить ему еще один шрам его же заляпанным топором, если бы не притаившийся в венах страх перед его животным началом, не оставляющим надежд на уцеленье. Тэхен становится позади него, размеренно дыша на платиновую макушку и чувствуя, как в капилляры заносится аромат белого жасмина и ярость. От осознания, как маленькая сука беспокоится за него. — Эта блядь переживает, что потеряет ебущий ее член, — ухмыляется Тэхен, проходя мимо застывшего от удивления и еще большего отвращения омеги. Чонгук проглатывает порцию блевотных рефлексов, скопившихся в его желудке, и буравит крепкую спину альфы прокаженным взглядом. Через секунду срываясь за ним. — Как ты смеешь так измываться, сукин сын, — омега сокращает расстояние между ними, занося кулак для удара и не понимая, как все происходит за одну секунду. Цербер выворачивает его руку и толкает на землю прежде, чем Тэхен успеет обернуться, но позже, чем оказавшийся рядом Юнги ловит его за плечи и приближает к своей груди. Истошный крик омеги поселяется под ребрами Тэхена. Что впивается испепеляющим взглядом сначала в Хосока, затем в трясущегося от боли и рыдания омегу, которого утешают и обнимают чужие руки. Чонгук клялся себе, что сможет сдержаться. Но кости раздирает от агонии, а вместе с ними и бесконтрольные слезы, катящиеся по его щекам. Он прячет их в изгиб шеи Юнги, вдыхая горечь цитрусовых и его прохладные ладони, его успокаивающий голос, умоляющий потерпеть. Альфа тяжело сглатывает, силясь не вытащить кишки стоящего над ними Цербера и ни капли не сожалеющего. — Потерпи немного, Чонгук, — умоляющий тон Юнги действует, как катализатор, как магматическая лава, выжигающая органы. Тэхен разъяренно отворачивается, чтобы не видеть. Но картинка откладывается в специальную папку в мозгу, принадлежащую целиком и полностью омеге. Чонгук цепляется за его плечи и ищет в нем защиты, как в прошлый раз при нападении на клуб. Как на грани жизни и смерти, как на канате, натянутом над преисподней. Как в каждой из галактик, где они друг друга ненавидят. — Сегодня вечером встреча с нашими новыми партнерами, приведи себя в порядок и приходи, — равнодушно бросает Тэхен и указывает кивком головы Церберу и Чанелю на выход. Юнги не слушает и не хочет его слышать, поднимая плачущего омегу на руки и прижимаясь губами к его виску, просит подождать еще немного. Чонгук сжимается всем телом, боясь открыть слипшиеся ресницы и увидеть, как Тэхен уходит из загноившегося в трупах, боли и крови помещения, так и не оглянувшись на него. Так пахнет отчаяние.***
Agust D — Interlude: Dawn
Матовая ауди рассекает мятежные лазурные воды Янцзы, вбирающей в рокочущие волны пурпурное дыхание жемчужины востока. Прохладные пальцы нервно сжимают руль, венозная синева отдает на мраморе жилистых рук, перемещающихся на ляжки, скрытые кожаными штанами. Чонгук отнимает голову от тонированного стекла, смотря на напряженного Юнги с долей нежности и переплетая их пальцы. В их союзе дыхание спокойствия и гармонии, заселяющей капилляры. Он бегло осматривает твердые плечи альфы в лазурного оттенка пиджаке, голубую рубашку под ним, мягко улыбаясь своим мыслям и вдыхая аромат горьких цитрусовых. Его личная анестезия. — Постарайся не провоцировать его, Чонгук, — ласково просит Юнги, но его сбитые костяшки норовят треснуть от желания оставить за собой трупы. — Это ненадолго. Тэхен договорится с новым партнером, они подпишут документы, и мы уедем. Чонгук не может отказать его переживающему взгляду, но не в силах обещать то, что от него давно не зависит. Один запах гаванского табака и ледяной тон Тэхена будят в нем кровожадного зверька, готового защищать себя всеми способами. — Я понимаю, как тебе, возможно, будет непросто вернуться туда, — в тоне альфы слышится забота, греющая сердце и напоминающая отцовские бережные речи, — но чтобы тот кошмар, который ты пережил там, не повторился, тебе нужно спрятать свои коготки и не вестись на то, как Тэхен пытается задеть тебя. Просто доверься мне, ладно? От одного воспоминания о нефритовых сводах особняка в реберные ямки лезет боль. Жгущая, ранящая, выедающая внутренности. И Юнги пытается, но не сможет познать ее глубину. Она бережно хранится между Тэхеном и Чонгуком, разрывая горлянку и поражая органы. — Можно вопрос? — омега сжимает сильнее его пальцы, склоняя голову набок. Юнги заглядывает в его глаза, похожие на небосвод в зимнюю ночь, и отказать не смеет, даже если бы хотел. Он в нем тонет, умея плавать, и не желая выныривать из объявших до души вод. — Как ты попал в триаду? И почему ты так предан Тэхену? Последний вопрос звучит как издевательство в сложившихся обстоятельствах, но альфа держит хладнокровную маску, все же снимая ее ради Чонгука и улыбаясь. По-теплому обнадеживающе. Так, будто он для него значит настолько, что не страшится доверить ему собственное прошлое и травмы. — Обещаешь, что не выбежишь из машины, если узнаешь? — усмехается Юнги, крепче сжимая руль. Омега удивленно приподнимает бровь, впиваясь в него любопытным я-от-тебя-не-отстану взглядом. И он понимает, что попятных для себя не оставляет. — Моего отца убили за невыплату долгов, когда мне было семь, через два года папа покончил с собой, потому что не мог больше тянуть меня на себе, — прилив удушающих эмоций застывает в глотке Чонгука, как рыбная кость, не давая вдохнуть. Отопленный тон альфы ударяет его, словно ток, вынуждая сдаться в еще большем сочувствии. Хоть он и уверен, что альфа не нуждается в жалости, но все равно накрывает его ладонь своей, делясь теплом. — Я остался на улицах Шанхая, в самом неблагополучном его районе. Воровал, делал грязную работу за еду или копейки. Протянул так лет пять, прежде чем встретил Тэхена. Босс группировки, на которого я тогда работал, познакомил меня с ним. Ему тогда было двадцать один, он был преемником самой крупной триады в стране. Слишком амбициозный и готовый рвать глотки за свое. Тэхен взял меня под свое покровительство. Я обязан ему жизнью. И всем, что я имею сейчас. С тех пор прошло десять лет. Чонгук хмурится, переваривая ушат болезненной информации, свалившейся на него в одно мгновение. Он проживает чужими воспоминаниями оскомины прошлого, мрачные и пустынные кварталы Преисподней, затянувшие удавку на артерии Юнги. — И как один человек может держать в страхе весь город? — с ноткой презрения и удивления интересуется омега. — Неужели никто не попытался занять его место? — Это сложнее, чем кажется, — отвечает мгновенно Юнги, ловя иронию со своей ситуации. — Тэхен для этой роли подходит как никто другой. Потому что у него нет слабостей. А того, кто не боится ничего потерять, победить невозможно. Чонгук усмехается краем губ, прикусывая нижнюю и затыкая поток неправильных вопросов, касающихся только Тэхена. И замечает ревностные, неестественные искры во взгляде Юнги, когда он отворачивается и сжимает руль до побеления костяшек, молча всю дорогу до особняка.***
— Хозяин, он приехал. Айлун учтиво кланяется, становясь препятствием для спешащих слуг с подносами, наполненными горячей традиционной едой, хрустальными пепельницами, сигарами и фарфоровыми чашами с зеленым чаем и лепестками миндаля, украшающими длинный стол посреди просторной гостиной с лунными арками. Тэхен спускается со второго этажа, закатывая рукава мазутной рубашки и обнажая переплетение неестественно выпирающих вен. На широком запястье поблескивают часы с кожаным ремешком, угольные волосы зачесаны назад и блестят в свете зажженных в мраморном павильоне китайских фонарей. Чонгук сидит на подлокотнике дивана, опираясь локтем на плечи Юнги, скрытые плотным синим пиджаком, и вонзает в него ненавидящий, проклинающий упасть и проломить череп взгляд, и одновременно желает оказаться у его ног, потираясь щекой о ткань серых классических брюк и ощущая на скуле его ладонь, оставляющую ожоги третьей степени. Он с неприязненной оскоминой замечает Линга, идущего позади альфы и с благоговением поправляющего его без того идеальный воротник. Омега осматривает суетящихся слуг с ноткой раздражения, натыкаясь на самодовольную усмешку Чонгука и сразу же цепляя маску презрения. — Давно не виделись, ваше величество Линг, — показательно громко здоровается омега, задирая подбородок, — вы до сих пор в роли второсортной пешки, что дышит по приказу хозяина? Юнги ухмыляется краем рта, кладя широкую ладонь на его упругое бедро, скрытое кожаными штанами, и слегка сжимает. Будто бы успокаивая. С каких-то пор он стал его антибиотиком и пластырем, приложенным на кровоточащие открытые раны. Не позволяющим ему сдаться и выдохнуться на полпути, увязнув в пучине ненависти, лжи и агонии. Чонгук складывает оголенные руки в замок, на белоснежной шее холодеет крупное ожерелье из жемчуга, подаренное накануне Юнги, грудную клетку обхватывает черный топ в форме корсета, выделяющий утонченные изгибы талии и пояс в виде тех же жемчужин. Темные тени в фиалковом оттенке и глиттере выделяют глаза, заволоченные стервозной дымкой и ядом, плескающимся в них, словно жерло вулкана. Губительная змея, раздвоенным языком вводящая в сырую могилу. — Следи за тем, что говоришь, мелкая дрянь, — огрызается Линг. — Это тебе нужно следить за каждым своим вдохом, ведь он может стать последним, если у хозяина вдруг будет херовое настроение, а ты испоганишь его еще больше своим блевотным лицом, — с невинной улыбкой отвечает Чонгук, болтая носком массивных ботинок в воздухе. Тэхен выставляет ладонь, осекая возмущенный выпад Линга и пожирая Чонгука ледяным взором, обещающим ему эшафот, линчевание и металлический стул. Омега слышит хруст своих костей в его мыслях. Клянясь, что так не бывает. Внутренности не могут скручиваться жгутом от одного лишь надменного взгляда, раздирающегося на части от смеси противоречивых чувств в нем. Помни, мы отныне — враги с тобой. И если тебе нужны веские доказательства моей ненависти к тебе: я сражаюсь против тебя даже с самим собой. — Заткнись, грязноротая ты сука. — Это все, чем вы нас удивите сегодня, хозяин? — тянет издевательским тоном Чонгук, кидая на взбешенного альфу хитрый прищур из-под завитых платиновых прядей. Тэхен не может не признать его чарующую изящность, сквозящую сегодня в его одеянии, в каждом движении кистей, бледных пальцев и припухлых губ, украшенных следами от зубов. Его дурные привычки заразительно-пленительны. Гостиная заполняется концентратом экзотических ароматов и терпкого мускуса, разящего от Чанеля, что заходит аспидным куполом в черном приталенном костюме. Мертвенно равнодушен, как пульс покойника. За ним идет Яньлинь, самодовольно расправив острые плечи, прикрытые короткой небесно голубой рубашкой. Снизу ажурный топ и свободные брюки цвета фарфора, сочетающиеся с длинными светлыми волосами. — У тебя сегодня настроение подерзить? — наигранно учтиво интересуется Тэхен, засунув руки в карманы серых штанов и вальяжно подходя ближе к нему. — Ты забыл, в каком положении находишься? Тебе напомнить, что совсем недавно ты просиживал свои сраные легкие в том павильоне в цепях, — альфа указывает в сторону нефритового пруда, не разрывая потрошащего органы взгляда. Чонгук вторит его ненависти, рождающейся на дне радужки, и выше поднимает голову. — Я напомню тебе, если не заткнешься. У нас сегодня важные гости, так что спрячь свой язык глубоко в глотку, пока я не скормил его моим любимым змеям. Они сегодня голодные. Чонгук ощущает рвотные позывы, подкатывающие к горлу, и отворачивается от его пытливого, звериного взора, лезущего в сухожилия и реберные кости. Кроша их в фарш. Занося смертельные инфекции в его организм. Цербер заходит последним, преданно сложив руки перед собой. Его антрацитовый костюм с темной рубашкой скрывает напряженные мышцы, слегка спутанные волосы лезут на веки, не пряча длинного шрама вдоль виска, переходящего на скулы. Омега чувствует его присутствие на кончиках пальцев, в порах, в чертовых капиллярах. Каждая его клетка помнит хруст от вывернутой наизнанку руки. Он смотрит вниз на правое предплечье, затянутое бинтом, и болезненно содрогается от свежих воспоминаний. Подонок, сдохни. Тэхен хлопает его по спине, кивая присутствующим членам триады, Чанелю, Яньлиню и Юнги, что поднимаются с места и встают рядом с ним. Во внутреннем дворике слышится оглушающий рев мотора, рокот мощных шин, едва не сносящих железные въездные ворота особняка. Ламборгини ядерного малахитового цвета подъезжает ко входу с густым дымом, заставляющим кашлять цепных псов, охраняющих территории. Следом заезжают два тонированных черных хендэ, несколько охранников в костюмах выходят из тачек и окружают спорткар, режущий восприятие кричащим тюнингом. — Стройся, — кричит главный из них, чья шея затянута галстуком-бабочкой, и альфы облепляют ламборгини, из которого доносится дробящая барабанные перепонки музыка в стиле ретро. — Его Святейшество Тритон, выходите. Охранники сгибаются в поклоне под углом ровном в девяносто градусов. Дверные шарниры автоматически открываются, показывается сначала блестящее золото пиджака со стразами, затем бронзовая кожа немолодого мужчины. Его каштановые волосы торчат в разные стороны, лакированные носки туфель блестят в мутном ореоле луны, подведенные угольной подводкой глаза едва заметны на морщинистом лице, лишенном красок. В отличие от его говорящего за себя образа. Он самодовольно усмехается, одобрительно шлепая по согнутым спинам своих телохранителей, и проходит к лестничному крыльцу. Шаткой походкой. Будто бы ему отдали корону над бренным миром. Тэхен смотрит на него нечитаемым взглядом, в глубине которого таится непонимание и желание дробить кости, но лишь сдержано протягивает ему руку. Цербер за ним источает ауру бесчеловечия, покрепче сжимая кулаки, ноющие в потребности расчленить кого-то за явное неуважение. Яньлинь бесшумно прыскает, иронично вздергивая брови, но осекается под прожигающим насквозь взглядом Чанеля. — Как прекрасны мандариновые деревья в цвету, нам нужно посадить такие же в моем дворце, Рон, — мечтательно выдыхает прибывший альфа, с восхищением оглядывая внутренний дворик особняка. У Тэхена невольно дергается глаз на нервной почве, в нем проскальзывает убийственная жила и отрывки распятых конечностей альфы, что театрально вздыхает и выдыхает, озираясь вокруг и вгоняя в оцепенение цепных псов, ошарашено наблюдающих за ним. — Добро пожаловать, господин Пак Чжинен, — натянуто вежливо говорит на корейском Тэхен, все еще ожидая, пока обкуренный старик ответит на его рукопожатие. — Называй меня Тритон, мой мальчик, — исправляет его альфа, размахивая перед ним указательным пальцем. Тэхен кривит рот в безумной ухмылке, думая о том, что либо прострелит ему сейчас этот палец, либо его кто-то благоразумно остановит. — Рады видеть вас, господин Тритон, проходите, — Юнги делает приглашающий жест, кладя ладонь на плечо Тэхена и несильно сжимая его. Чжинен впивается в него подведенными мазутной подводкой глазами, щуря их и выдавая пониженным тоном, совсем отличным от прошлого комичного: — Бойся мальчика, чью судьбу ты поломал. Юнги режется, будто бы от лезвия ножа вдоль щеки, вскрывающего ткани, и голос его застревает в почках. Тэхен цепляется проникновенным взглядом за его сменившееся выражение лица, хмурясь, пока экстравагантный альфа проходит мимо них, обдавая экзотическим запахом личи и белой амбры. Хосок жестом останавливает Рона, правую руку Тритона, порывавшегося следом за ним, и велит стоять позади. Альфа сверкает золотистыми блестками на пиджаке, расхаживая по гостиной, словно на подиуме, нарочито нежно трогая фарфоровые статуэтки с драконами, кошками, мраморные вазы и слитки с иероглифами. — Долбоеб, — выносит вердикт Тэхен, отчего Яньлинь прикрывает рот ладонью, загнанно кашляя. Все присутствующие с нескрываемым интересом и удивлением следят за каждым шагом Тритона, напрягаясь, когда он с резким прыжком разворачивается к ним. Хосок склоняет голову набок, присматриваясь к нему, как к трепыхающейся в ненужных попытках спастись жертве, изучая его повадки, поведение и привычки. Прежде, чем заглотить ее целиком. В триаде неписаный закон джунглей. — У вас поистине замечательная лачуга, господин Тэхен, — Тритон кивает в подтверждение своих слов, с неподдельным любопытством разглядывая предметы декора и натыкаясь на Чонгука, что смеряет его презрительным взором. Со всем своим отвращением ко всем, кто хоть как-то приближен к Тэхену. Кто дышит с ним одним воздухом преисподней. — Но прекраснее этой античной статуи здесь нет ничего, — выдыхает альфа шепотом, с проблеском восхищения осматривая омегу, поморщившегося в омерзении. Чонгук ощущает на себе палитру разноплановых взглядов, окатывающих его, как снежные лавины, и внедряющиеся в кровоток. Холодя его позвонки. Тэхен сжимает челюсть, внутренности заливает кипятком от негодования, кулаки чешутся разбиться о чьи-то скулы и расцарапать кожу. — Приступим к тому, ради чего мы собрались здесь, — прерывает он вдохновленный поток сознания Тритона, садясь во главе стола в кожаное кресло. Гость садится по левую руку от него, ослабляя свой блестящий галстук-бабочку и улыбаясь так, что на шее чувствуется невидимая удавка, отбирающая необходимые нотки кислорода. На нем застывшие черты масок Но, выражающие безумие последней стадии. Чанель и Юнги садятся по правую руку, Яньлинь плавно присаживается на подлокотник кресла главы триады, откидывая назад длинные белоснежные пряди. Тэхен откидывается на спинку, не намерено соприкасаясь локтем с бедрами омеги и доставая из кармана портсигар. Яньлинь аккуратно отбирает его под молчаливый взгляд альфы, надрезая кончик сигары гильотиной и, складывая ладонь лодочкой, прижимает фильтр к его открытым губам, чиркая зажигалкой. Чонгук кусает внутреннюю сторону щеки, не имея права, но ощущая болючие уколы под ребрами. Будто бы кто-то ввел шприц в вену с брызжущей дозой ревности, выедающей поры, как серная кислота. Он вжимается в бок Юнги, прижимаясь плечами и гордо задирая подбородок. Словно знает скованные тайны каждого, словно он здесь — не пленник вовсе. Словно ему все равно на прокаженный, ледяной взгляд Тэхена, залезающий в кровеносную систему, в его рассудок, ударами в гонг требующий внимания к себе. Вещающий ему о гибели от собственных рук, обвивающих шею, как лассо. Я убью тебя. Я исцелю тебя. По бесконечному кругу, маленькая сука. «Потому что даже твои страдания — мои. И я бережно стерегу их, как вожак бережет свое племя. Отгоняя чужаков и разрывая их аорту. Знаешь, я умру за тебя. За то, чтобы ни единая твоя слеза не стала принадлежать другому». — Тритон, — его имя издевательски соскальзывает с губ альфы, напоминая шипение змеи. — Мне нужно несколько точек в Каннаме. Я собираюсь открыть там лаборатории и отправить туда своих людей. Но мне также нужен авторитет в этом районе, который проконтролирует все изнутри и наладит дела с местными властями и полицией. Взамен я предлагаю сорок пять процентов от прибыли и спонсирование филиалов твоих казино в Шанхае. — Ну надо же, какой щедрый, — саркастично бросает Чонгук, не сознавая, что сказал это вслух и приковал к себе всеобщее внимание. Омега клянется, что Тэхен убьет его раньше, чем сам Цербер, точащий на него когти. Альфа вгрызается в него суровым взглядом, надрезая его плоть и вытаскивая кишечник. Его настрой отомстить им за пережитый на ринге ужас и вывихнутую руку, что до сих пор ноет, не давая успокоиться, оказывается сильнее здравого смысла. Роя ему могилу. — У вашего омеги фатально длинный язык, — цокает Тритон, осматривая замершего от притяжательного местоимения Чонгука, — продайте мне этого наглеца, я запру его в клетке со своими ягуарами. Они знают, как правильно себя вести. Юнги вперивает в него яростный взор, сжав кулаки и забыв, что Чонгук привык грызть землю, но возрождаться из пепла. Тэхен читает в чернильных глазах омеги ненависть, граничащую с сумасшествием, и предугадывает яд, сочащийся с его губ. Маленькая сука сегодня решила поизмываться над всеми. — Ублюдок, да пошел ты нах… Чонгука и остальных сотрясает оглушающий удар ладони Тэхена о стол, заставляющий проглотить язык и забыть собственное имя. Ему кажется, что он лишился способности говорить под воздействием мрачного, травящего дыхательные пути взгляда. Альфа хочет схватить его за шею и надавить на сонную артерию, чтобы он больше никогда не произнес и звука в его присутствии. Придушить его перед всеми и засыпать холодной землей. Для него не будет лучшего исхода. — Вы поразительный человек, господин Тэхен, — вдруг произносит невпопад серьезным тоном Тритон, прерывая переговоры и сверля главу триады гипнотическом взглядом. — У вас нет слабых мест, нет жалости, нет сострадания. Лишь жажда мести, ковыряющая ваше сердце и не дающая спокойно спать. Его тело передергивает, как от пророческого предвидения. Как от приступа эпилепсии, от которого никто не спешит избавить. — Что ж, вы правы, — со знанием кивает Тэхен, выпуская изо рта мутные облака дыма, — я тоже становлюсь провидцем, когда нанюхаюсь кокаина. Тритона прорывает на истерический, внушающий ужас смех, он дрыгает ногами и хлопает в ладони, указывая на него пальцем. — Так вы не только провидец, но еще и шутник, господин Тэхен. «А ты — покойник», — думает Яньлинь, чувствуя свирепое дыхание Цербера в затылок. — Признаюсь, в детстве я отчаянно хотел стать пантомимом, разъезжать в гастролях и веселить публику, — Тритон выдает странное мимическое движение, будто ему прищемило лицевой нерв, и смеется сам над собой, ударяя себя по коленам. Его настроение подхватывает стоящий позади Рон, извергая из себя ржач и прикусывая язык сразу же, как получает режущий на куски взгляд Хосока. — Еще не поздно, — ухмыляется Тэхен, протяжно закуривая. — Намекаете на то, что я не растерял свои таланты? — горделиво заявляет альфа. Чонгук удивляется стойкому терпению Тэхена, с возбуждением надеясь, что он взорвется, и они перестреляют друга друга. Что особняк сгниет в адовом пламени. — Намекаю на то, что ты обкурился, Тритон. Яньлинь прикусывает нижнюю губу до струек крови, с блеском насмешки посматривая на альфу, схватившегося за правую сторону груди. — Вы ранили меня в самое сердце, Тэхен, — возмущено произносит альфа, подскакивая с места. «Будто бы оно у тебя есть, придурок», — мысленно усмехается Чонгук, надменно созерцая парадоксальное зрелище. — Сядь на место, — Хосок приближается в ту же секунду, надавливая на его плечи и заставляя опуститься обратно. — Слушай сюда, ебанат, — Тэхен опирается локтями на колени и наклоняется к нему, смотря в глаза с животным приступом гнева. — Ты сейчас собираешь своих тупых прохвостов, свой херов блестящий пиджак, свою херову тачку и больше никогда не попадаешься на моем пути. Иначе я подвешу тебя за яйца на этой твоей сраной бабочке, — он хватает сопротивляющегося альфу за обратную сторону шеи и тащит его на выход. За ним бежит перепуганный Рон, умоляя отпустить хозяина, но его одним ударом выпихивает на улицу следующий тенью Хосок. Тэхен вышвыривает альфу во внутренний дворик, который так приглянулся ему, и тяжело дышит от распирающей кадык злости. — Ты пожалеешь об этом, господин Тэхен, — с уверенной ноткой безумия обещает Тритон, стряхивая с себя невидимую пыль и выпрямляясь. Он указывает на свирепого главу триады пальцем, собираясь продолжить свои клятвы, но раздавшийся выстрел заставляет его надорвать голосовые связки от боли. Цербер стреляет прямо в цель и сносит половину его указательного пальца, скалясь струи крови, заляпавшие асфальт и его блевотного цвета пиджак. Тэхен довольно усмехается и провожает раскаленным взглядом вопящего альфу, что садится за руль малахитовой ламборгини и выезжает из ворот особняка вместе с двумя тонированными тачками, автоматически закрывающимся.***
Нефритовые воды мраморного павильона влекут серенадами нереид, плескающихся в бирюзовых волнах, омывающих известняковые скалы. Шипение ядовитых змей отдает эхом от зеленых стен с угольными иероглифами, завлекая в губительный омут пустынь, горечи и табака. Резные двери из темного дерева напоминают о былом унижении и пытках под сводами особняка, покинутого, хранящего древние тайны, слезы покойников и стоны любивших. Здесь умирают грезы и раскаяния, здесь рождаются отчаяние и травмы. Прошлого, не дающего забыть о себе, живущего в колоннах, в слитках, висящих в узких коридорах, в стеклянных террариумах, рождающих рептилий и холод. Чонгук поднимается на третий этаж под общий шум в гостиной, сливаясь с оливковыми стенами, еще помнящими его безысходные крики и рыдания, разбитые об баррикады костяшки, ссадины и гематомы на его коже, расцветающие уродливыми шрамами. Под его ребрами ютится боль. Он с ней сроднился настолько, что себя без нее не мыслит. Она в каждом выдохе. В каждом вопле. В каждой немой просьбе. В каждой дреме, посвященной его отцу, находящемся на другом краю города. Но будто бы на другом материке. И до него не добраться ни вплавь, ни по воздуху. До него только молитвами, возведенными к небу, до него только слезами, ранящими ресницы, до него только шепотом. До него только сердцем. «Знаешь, я скучаю по тебе. Если бы мне кто-то однажды сказал, что одним осенним вечером в нашу жизнь придут люди, вооруженные с ног до головы, и подожгут наш дом, отрывая меня от тебя, я бы не поверил. Не поверил, что на земле есть сила, способная разлучить меня с тобой. Не поверил, что смогу дышать с тобой не одним воздухом. Не поверил, что возможно не спать сутками напролет, лишь бы не видеть тебя в каждом своем кошмаре. Ведь ты, гладящий мои щеки и целующий в висок — это мираж. Я теперь один, отец. Совсем один в этом мире. Я теперь знаю, что значит бояться смерти. Как и то, что дьявол носит человеческое обличие. Я теперь знаю, что значит бороться за глоток кислорода. Как и то, что он может оборваться в любое мгновение. Мне больно, отец. Я сражен тоской по тебе, поражающей мои легкие, как пневмония. Я медленно умираю, отец. Боясь, что покину тебя, так и не сумев обнять на прощание. Но в глубине души я верю, что когда-нибудь увижу тебя снова. Потому что ты все еще жив. А значит, где-то на другом конце материка жив и я». Чонгук смаргивает наваждение, застилающее глазницы соленой влагой, и вдыхает промозглую сырость малахитовой спальни. Он в смятении рассматривает знакомые иероглифы, украшающие потолок, очертания резной мебели и темных покрывал из шелка. Он ловит мертвенные вертикальные зрачки Аркаима, цепко следящего за каждым его движением и ползущего по скрягам и веткам. Черная мамба выползает из своего укрытия вместе с песчаной эфой, чья чешуя отливает багряным рассветом, и внимательно рассматривает их неожиданного, но изученного в прошлый раз гостя. Раздвоенные языки гремят ударами в гонг. Чонгук внемлет им, с бесстрашным восхищением рассматривая их тела и острые зубы, наносящие смертоносные укусы. До одури привлекательно. — Потерялся? Омегу бьет крупная дрожь, на ощущение как кипяток, льющийся по позвоночнику. Он оборачивается на грубый, охриплый от сигар голос, отрываясь от созерцания змей в горизонтальном террариуме. Тэхен опирается спиной о расписную стену, засунув руки в карманы серых брюк и исподлобья наблюдая за ним. Как притаившийся в зарослях хищник, норовящий запрыгнуть на свою жертву и заглотить ее целиком. Бронзовая кожа переливается под тусклым светом потолочной люстры, контуры татуировок прослеживаются четко из-за закатанных рукавов рубашки. Чонгук может различить иероглифы на его шее и кадыке, что дергается непроизвольно из-за долгого зрительного контакта. Война разворачивается на дне их зрачков, устремленных друг на друга, как жало. Кто кого ранит больнее. — Я искал Даолиня. Где он? — потеряно спрашивает омега. Оголенные плечи ломаются пополам под тяжелым взглядом альфы, осматривающего его с ног до головы и застывающего на ключицах. Бледных, как лепестки сакуры, выпирающих, как лезвие катаны. — Не думаю, что ты найдешь его в моей спальне, — усмехается уголком рта Тэхен, отталкиваясь от стены и подходя ближе. Каждый его шаг ускоряет сердцебиение омеги до непозволительно опасной отметки. Чонгук шумно сглатывает, отворачиваясь обратно к змеям и кивая на черную мамбу. — Она мне нравится, — его полушепот тонет в неровном дыхании Тэхена, ощутимого в сухожилиях. Запах горького табака и сандала забивает реберные ямки, не позволяя омеге выдохнуть. В пределах его спальни ненависть рассыпается пеплом под их ногами. Чонгук забывает о собственных демонах, дерущих глотку и требующих засадить нож в глотку альфе. Сбегая от него без попятных. Но он не может двинуться с места, пока лопатки щекочет присутствие его крепкого тела, обдающего жаром пустынь и льдом Антарктиды. Одновременно. Сводя его с ума. — Помпеи, — называет ее Тэхен, возвышаясь над ним. — Почему не боишься? — пряди цвета платины касаются его подбородка, мягко окутывая его ароматом белого жасмина. Альфа прикрывает веки и вдыхает его, как наркоман свою суточную дозу героина. Нервные клетки странно восстанавливаются, гнев растворяется в его атомах, будто бы пропахших нежными цветами и молоком. — Я хочу потрогать ее, — заявляет Чонгук с пугающим блеском в чернильных глазах, кладя тонкие пальцы на стекло. Тэхен коротко усмехается, обходя его и протягивая руку в террариум. Омега виснет на его профиле, режущем сильнее ножа вдоль висков, и завороженно смотрит, как черная мамба облепляет предплечье альфы, ласково прижимаясь к нему. Чонгук задерживает дыхание, когда холодная чешуя греет его обнаженные плечи, а раздвоенный язык касается его сонной артерии. — Молись, чтобы она не укусила тебя, маленькая сука, — Тэхен вгрызается в его лицо животным прищуром, следя за тем, как Помпеи окольцовывает шею и надплечья омеги цвета дорогого фарфора. Чонгук сливается с ее шипением и ядом, принимая, вбирая его в себя, как недостающий пазл естества. Как потерянную частицу своего мироздания. Он склоняет голову набок, вытягивая худую руку и позволяя мамбе ползти по ней, оплетая ее хвостом. Деля чистое безумие на двоих. Тэхен приближается к нему вплотную, поедая одурманенными глазами и заканчиваясь как человек в ту секунду, как Чонгук высовывает красный язык и медленно облизывает черную чешую змеи. Прикрыв ресницы и вдыхая аромат холода, кедра и яда. Альфа сжимает ладонью его подбородок и поворачивает к себе, вжимаясь зубами в его искусанные губы и слизывая с них обиды, страхи и отраву. Он целует ластящегося к нему омегу сквозь пучину ненависти, ярости и отречения, вымещая на его припухлых губах желчь и гнев, раздирающий его на куски и запускающий мутации внутри организма. Мешая ему функционировать должным образом, занося в него грязные инфекции и заболевания, которым еще не придумали названия. Чонгук цепляется за его широкие плечи, сминая в пальцах тонкую ткань рубашки и передавая на языке плач, терзающий его глотку. Он раскрывает губы навстречу, позволяя терзать их зубами. Сминать их в попытке отведать его мяса и выплюнуть кости. Тэхен касается его губами, но будто бы и каждой чертовой клеткой, соединяя их атомы и предвещая им апокалипсис, если попытаться разъединить. Чонгук в нем умирает, клянясь себе возродиться из золы, праха и руин. Чонгук в нем находит разрухи, тьму и жестокость, граничащую с одержимостью, но отказаться не может. Обжигаясь его теплом в сокровенные моменты, когда Тэхен обнимает за талию и прижимает ближе к себе. Оставляя язвы и нарывы. Разрубая его конечности и проходя сквозь дрожащую кожу в сердце. Тэхен дарит ощущение, что без него не жить. И Чонгуку с каждым разом сложнее вдыхать воздух, не сотканный из их взаимного отчаяния. — Ты должен сопротивляться, блять, — рыкает ему в губы альфа, зарываясь в шелковистые волосы кулаком и рвано дыша. Помпеи сползает между их раскаленными телами на пол, сверля их мертвенными зрачками. Слезы орошают бледные щеки омеги, стекая на рот, отданный во владение Тэхена, сминающего его нижнюю губу, прорываясь к небу и облизывая его. Чонгук задыхается от невозможности отказать ему, лишиться его тепла, длящегося мгновение, но такого искомого. Ему хочется надорвать горлянку и заплакать навзрыд, умоляя не отпускать его и пригреть на своей твердой груди, прямо под ребрами. Чонгук окольцовывает хрупкими руками его шею, приподнимаясь и глубоко целуя, царапаясь сухостью его губ . — Я не могу отказать тебе, только не тебе, — надрывно шепчет омега, сливаясь с биением его сердца и не контролируя слезы, беспрерывно катящиеся по скулам. Пожалуйста, полюби меня. Пожалуйста, не позволь мне погибнуть в твоем бесчеловечии. Тэхен их ощущает на собственных и сглатывает, сжимая ладонь на его талии и прижимаясь к венке на шее, пахнущей молоком. Чонгук забывает, как правильно вдыхать, вжимаясь в него сильнее. И тихо стонет, когда обветренные губы больно впиваются в его ключицы, оставляя на них собственнические укусы и засосы. Чонгук снова чувствует себя живым. Отдаваясь ему полностью и вздрагивая, пока Тэхен разводит его колени в стороны и одним рывком поднимает на руки. Он ударяется затылком о стекло террариума и вновь стонет от приятной неги, текущей в низ живота. Альфа вгрызается зубами в нежную кожу на его шее, помечает ее, как голодное животное, не зная, как остановить себя. Омега и не позволит, загнанно вбирая в себя воздух и клянясь, что так не бывает. Серная кислота не может разъедать внутренности только от одних лишь касаний, возрождающих его из пепела и дающих силы жить дальше. Тэхен хотел его уничтожить, но с каждым поцелуем лишь исцеляет. Чонгук желал ему смерти, но подарил лишь дозу покоя. То, чего не хватало долгие, холодные годы. Тэхен укладывает его на ледяную землю, нависая сверху и обрушиваясь жадными поцелуями на его соленые губы, инстинктивно стирая слезы с его щек и оттягивая платиновые пряди. Чонгук запрокидывает голову, открывая ему больший доступ к своей шее, и сжимает ладонями его плечи, гладит их, спускаясь к груди и косым мышцам живота. В виски бьют мысли, лишающие тормозов и рассудка, смешиваясь с шипением змей, ползущих по полу и между их раскаленными телами. Раздвоенные языки ласкают кожу, холод чешуи остужает ожоги третьей степени. Тэхен бы не остановился, продолжая зацеловывать следы и гематомы от собственных удуший на его шее, выводя дорожку к плечам, пропитанных ароматом жасмина, разрывая жемчужное ожерелье и вжимаясь губами в острые ключицы. Надеясь проломить их и застрять в его бешено пульсирующем сердце. Хрупком, как листья водяных лилий в бирюзовом пруду. Но грязном, как подвалы храма нефритового Будды. Тэхен вспоминает чужие губы и захламленные языки, касавшиеся его до этого, и животная ярость поглощает его сознание. Заставляя издать утробный рык и отстраниться. Аркаим и Пальмира ползут под его ногами, сверкая осуждением и болью в глазах. Точно так же, как лежащий под ним Чонгук, не сдерживающий ранящие кости слезы. — Вали из этой комнаты, пока я не прикончил тебя. В маленькой Антарктиде впервые светит солнце. И гаснет в то же мгновение.